– Ты ведь не чувствуешь себя несчастной по этому поводу?
Я молчала некоторое время. Как я могла объяснить ей то, что сама лишь смутно представляла? Ведь еще до встречи с Крисом, тогда, когда мы были беззаботными, смелыми на язык, вечно смеющимися девушками в Эмори, за моим лукавым, ловким подшучиванием над собой скрывалось почти патологическое стремление к безопасности и благопристойности. Детство, проведенное с отцом, лишь способствовало появлению этого стремления. А последние годы с Крисом оставили во мне только отвращение ко всякого рода чувственности.
Я приехала в Пэмбертон, рассудив, что небольшой городок – самое обыкновенное и безопасное место на свете для меня и моего ребенка, где можно одержать победу в схватке с жизнью.
До того, как я увидела его, Пэмбертон означал для меня безопасность. Чем обыденнее он казался, тем лучше. Уравновешенность, порядок, умеренность, даже скука – это все, к чему я стремилась.
И вдруг обнаружить, что город скрывает в себе нечто другое: он был, как сказал бы Шекспир, „богатым и странным".
Во время своего затянувшегося молчания я увидела, как внутри меня вновь оживает тяга к чрезмерному, к физической и духовной безудержности. Но именно от этого я и бежала сюда! Не от Криса, не от большого города, не от матери. Нет, не от них вовсе. А от моего собственного стремления к запредельному.
– Тиш, дело не в том, что мне не нравится Пэмбертон, – медленно произнесла я. – Он мне очень нравится. Он замечателен. Это сказочный городок. Ному бы он мог не понравиться? Просто он очень… сложен. И для меня, по крайней мере… очень экзотичен. И, Господи, он так богат! Он мне не кажется… я не знаю, как сказать… нормальным, что ли. Не думаю, что он мне подходит. Вернее, я не подхожу ему. Я вообще не знаю, чему я подхожу. Я всегда думала, что я воспитатель и смотритель: так долго – вначале с отцом, а потом с Крисом – я старалась быть нормальной и „на уровне". Я усердно пыталась создать устроенную, обыденную жизнь… Любая другая женщина на моем месте просто бросила бы этих мужиков, не задумываясь. Как моя мама и сделала. Но не так поступила маленькая Святая Энди. До меня только теперь доходит, что я была ненормальной. Я зависела от них: мне нужны были их безобразия, они питали мою собственную тягу к возмутительным выходкам. Понимаешь? Маленькая „Мисс Нормальность" на самом деле была приверженицей какого-то тайного порока. И поэтому, когда я приехала сюда в поисках равновесия и порядка, которых мне так недоставало, и столкнулась с богатством и совершенством этого города, плещущим через край, то…
– Это так напугало тебя, что ты наложила в штаны, – закончила за меня Тиш и улыбнулась. – О, Энди, ты прожила страшные годы…
– Да, страшные годы рабочей аристократии. Мне, бедной крошке, пришлось под конец даже продать свою тачку!
Тиш усмехнулась, но сразу вновь посерьезнела:
– Может быть, в конечном счете было бы легче переспать с кем-нибудь без разбору?
– Тиш, ты никогда не поймешь, как я теперь ненавижу секс. Сейчас это для меня грязные простыни, ноги выше ушей и после – подбитый глаз.
– Жаль, – отозвалась подруга. – Твоя фигура словно создана для секса. Ты сведешь наших бродячих спортсменов с ума. Или с того, что у них называется мозгами.
Наверно, я побледнела, потому что Тиш наклонилась ко мне, пожала руку и сказала:
– Я просто поддразнивала тебя, малыш. Здесь нечего бояться. Пэмбертон очень богат, но и очень стар, а его богатство очень укромно. Очень непритязательно. Здесь невозможно определить, кто богат, а кто – нет. Самый роскошный наряд, который кто-либо носит, – эскот с фланелевой сорочкой, резиновые туфли и двадцатилетнее лилли. За исключением недельных Пэмбертонских классических конных соревнований в апреле, когда нельзя даже по нужде сходить без белого галстука. Многие из нас уезжают на это время. Все так регламентировано, что становится почти скучно. В этой части города не бывает ничего кричащего, раздражающего или, Боже упаси, нового.
– Или безобразного, – продолжила я. – Что означает „в этой части города"? Что такое „эта часть"?
– Это значит исторический район, – ответила Тиш, – та часть, где находимся мы. Где находятся все большие старые коттеджи, тренировочные беговые дорожки, конюшни. Она очень тщательно сохраняется множеством уставов, правил и подобной чепухи. Много чудесных старинных зданий, клубов, школ, церквей. Все они занесены в Национальный реестр. Хочешь поехать посмотреть? Ты не сможешь переехать в новый дом до понедельника. Ливингстоны делают мелкий ремонт, а мебель должна прибыть только в середине недели. Поехали, Энди! Забирай Хилари, и мы устроим чудесное путешествие. Я провезу вас около поля для игры в поло – для осмотра трека уже слишком поздно, но завтра мы поедем к конюшням. После поездки будет ланч в Гостинице, и мы закажем по паре „Кровавых Мэри". А может, и по три. Ты должна увидеть нашу Гостиницу. Она – одно из сохранившихся в хорошем состоянии старинных зданий в стране. Получила даже какой-то приз. И кормят там по-настоящему хорошо.
– Мне бы очень хотелось поехать, – сказала я, вставая и потягиваясь. – Но предупреждаю: я постараюсь найти хоть что-то оскорбляющее глаз в этой красоте. Просто чтобы ты оставалась честной.
– Я очень сожалею, – заверила Тиш, – но сегодня ты не увидишь ничего подобного.
И я действительно не нашла изъяна. С самого начала, как только Тиш вывела свой забрызганный грязью „блейзер" из спрятанного за домом садика на улицы Пэмбертона, я была убаюкана очарованием. Даже в страшной, расслабляющей и усыпляющей жаре позднего августа Юга Пэмбертон дремал в колодце из густой зелени, прохладной, как море. Прекрасные старые дубы, некоторые из которых были укутаны в шарфы из серого мха, образовали своды над спокойными тихими улицами, окаймляли длинные подъездные аллеи и укрывали многокомнатные причуды первых „зимних жителей". Цветы и декоративные кустарники лежали, подобно молитвенным коврикам, у домиков поменьше. Такие дома имели достойный вид и были изящны, но все же не могли тягаться с огромными особняками из неотесанного камня, построенными „зимними жителями", хотя и гнездились среди них. Я отметила это различие, и Тиш кивнула в ответ.
– На первый взгляд между нами и „зимними жителями" нет никакой разницы. Но она существует, и она огромна. Мы – обычные господа, каких ты встретишь в любом городке на Юге, они же – господа и в Лонг-Айленде, и в округе Бакс, и в Палм-Бич, и в Бока, и в Бар-Харбор. По крайней мере, те из них, кто создал эту колонию, были таковыми. Существовала поговорка, что землетрясение в Пэмбертоне во время светского сезона опустошит министерства от Бангора до Вифлеема. Одна из наших местных красавиц еще в девятисотых годах вышла замуж за игрока в поло из Лонг-Айленда, владевшего сталелитейными заводами в нескольких штатах. Он приехал сюда, чтобы познакомиться с ее родственниками, и обнаружил, что здешний климат хорош для его пони и что здесь, можете себе вообразить, – манерно протянула Тиш, подражая лонгайлендцу, – он мог бы заниматься круглый год тем, что может делать только шесть месяцев у себя на родине. Ну а остальное, как говорят, целая история. Он возвратился домой и рассказал об этом своим дружкам. И за пять лет они спустились на нас, как рой саранчи, построив здесь маленький Ньюпорт. Они привезли с собой столько лошадей, охотничьих собак, слуг и детей – по значимости именно в этой последовательности, – что их было бы достаточно, чтобы заселить весь запад Англии. Здесь очень соблюдают обычаи мелкопоместных дворян. И за все время – более сотни лет – они ни разу не обратили на нас внимания. Первое время местные жители ненавидели даже землю, по которой те ступали, главным образом потому, что когда-то это была их собственная земля. „Зимние жители" скупали землю так, как будто завтрашний день никогда не наступит. Но они платили самые высокие цены, и когда некоторые горожане нажили на них небольшие капиталы, то и остальные пэмбертонцы поняли, что к чему, и начали наниматься садовниками, конюхами, грумами, барменами и механиками, открыли лавки и предприятия обслуживания, и очень скоро многие из них смогли построить причудливые домики прямо посреди колонии. Эти две группы до сих пор не особенно смешиваются между собой, хотя теперь все понемногу меняется. Некоторые из нас, молодых, стали членами их клубов, играют с ними в гольф и тому подобное. Но все же до сих пор Старый Пэмбертон против „зимних жителей". Это неплохой порядок. Мы получили выгоду от их денег: первоклассные частные школы, медицинское оборудование, библиотеки и музеи. А они получили наши лучшие земли и полное уединение. Но, конечно, верховой ездой и охотой мы занимаемся вместе. Лошади здесь являются великим уравнителем. И все же бывает очень приятно, когда летом „зимние жители" уезжают.
Я стала рассматривать людей, которые попадались по дороге: они ездили на квадратных, забрызганных грязью автомобилях с четырьмя ведущими колесами, пололи клумбы, похожие на цветные фотографии, входили и выходили из небольших, наполовину деревянных с медными вывесками магазинов, расположенных на Пальметто-стрит, считавшейся, очевидно, главной улицей города.
Все эти люди были одеты в хлопчатобумажные юбки или брюки цвета хаки, блейзеры и рубашки-поло, короткие сапоги или бесчисленные резиновые туфли, а многие, включая и женщин, носили от солнца парусиновые или поплиновые шляпы с отвернутыми книзу полями. Я не видела ни одного незагорелого человека и не встретила никого в галстуке или на каблуках. Детей я тоже не видела.
– А как бывает, когда они здесь? – спросила я Тиш. – Я имею в виду „зимних жителей".
– Так же, как и сейчас. Только на улицах немножко больше народу.
Тиш свернула с главной улицы, и мы попали в зеленый лабиринт переулков в западной части города. Моя подруга медленно направляла свой „блейзер" то вверх по одной пятнистой от теней улице, то вниз по другой, показывая мне слоноподобные, крытые кровельной доской, с фронтонами и башенками дома „зимних жителей" с их старомодными теннисными кортами, бассейнами и вышками, беседками и помещениями для слуг, с конюшнями и газонами для крокета, скрывающимися за высокими густыми заборами из подстриженных старых деревьев или за красивыми кирпичными стенами.
Перед каждым домом у обочины в выдолбленной мраморной подставке для выхода из кареты стоял небольшой чугунный жокей. Все коттеджи имели веселые, фривольные названия: „Фолли", „Монрепо", „Коттон Пэтч", „Дейдрим", „Клауд Найн", „Сан-Суси", „Шангрила". Да и сами улицы имели такие названия, которые были бы смешны в другом месте, а здесь казались столь же уместны, как тропы для верховой езды и фигурно подстриженные сады: Шампань-стрит, Джинн-лайн, Изи-стрит.
Мы проехали мимо старого, почтенного, обшитого белыми досками клуба игроков в гольф и мимо теннисного клуба (Тиш сказала: „Таких только четыре в стране: очень старые, очень французские и очень щегольские"). Промелькнула также знаменитая маленькая частная школа для девочек и три частных клуба – обеденный, для игроков в крокет и для игроков в бадминтон. Все они, обшитые досками или построенные из валунов, потемнели от плюща, глициний или времени.
В самой глубине лабиринта мощеные улицы уступали место дорогам, покрытым мягкой черной землей, как за домом Тиш, а газоны с редкими деревьями переходили в настоящий лес.
Мы обогнали невысокую загорелую женщину средних лет, едущую верхом на красивой крупной гнедой лошади. Дама была одета в заплатанные брюки для верховой езды, линялую рубашку-поло и неизбежную парусиновую шляпу. Она поприветствовала нас, подняв кнутовище. Тиш помахала рукой в ответ. На лошадях, загнанных в мыло, промелькнула четверка игроков в поло в рубашках, приклеившихся к потным спинам. Они подняли свои клюшки, здороваясь с нами.
– Треки, конюшни и поле для поло находятся там, сзади, – объяснила Тиш. – Я оставляю их на завтра. Похоже, сегодня игра уже закончена. Давай побыстрей поедем в Гостиницу и опередим наплыв толпы на ланч. Проголодалась, Хил? Ведь надо было подняться на рассвете из-за кошмаров!
Хилари с заднего сиденья ответила:
– Да, – и, опомнившись, поправилась: – Да, пожалуйста.
Я повернулась, чтобы взглянуть на нее, и невольно улыбнулась. Дочка была молчаливой все утро, и я опасалась, что великолепие и необычность всего увиденного вместе с испугом, испытанным на рассвете, устрашат ее и заставят замкнуться еще больше. Накануне Пэмбертон не понравился Хил. Но сейчас она восторженно улыбалась, и маленький рот был чуть приоткрыт, а светло-голубые глаза сияли. Она вертела своей шелковой головкой, чтобы не пропустить лошадей. У меня сжалось сердце, как это часто бывало, просто от удовольствия, что моя дочка такая красивая, и от неистового чувства любви и желания защитить ее. Но, увидев улыбку Хил, я почувствовала, что во мне начала расти волна согревающего облегчения. Пока в Пэмбертоне нет ничего страшного, и за Хилари не стоит опасаться. Я с радостью переехала бы даже в Диснейленд, только бы удержать светлую радость на личике дочери.
Тиш взглянула на Хилари через зеркало заднего вида и усмехнулась мне:
– У меня уже есть один обращенный. Я и тебя заполучу!
Пэмбертонская Гостиница была просторным обшитым досками строением с нависшей крышей, сверкавшим от побелки. Каменные веранды окружали ее со всех сторон. Неизбежный чугунный жокей держал бронзовую пластинку, на которой можно было прочесть: „Основана в 1835 году". Ломонос и петуньи цвели в горшках и на шпалерах. Находящаяся справа пустынная покрытая гравием стоянка для автомобилей начала постепенно заполняться фургонами, „чероки", „блейзерами" и мелькавшими среди них большими иностранными седанами.
Тиш поставила свой „блейзер" рядом с низким „ягуаром" кремового цвета и негромко просигналила. Дверцы „ягуара" открылись с обеих сторон, Чарли и еще один мужчина выглянули из них. Мы с Тиш сунули головы в их автомобиль, и я глубоко вздохнула с невольным наслаждением.
Насыщенный запах новой кожи был так же приятен, как аромат старомодных роз, растущих на клумбах по обеим сторонам дорожки, ведущей к веранде. Автомобиль внутри был весь отделан гладкой бежевой кожей и полированным деревом цвета меда.
– Господи, Чарли, это все равно что оказаться внутри промасленного бисквита. Неплохо для деревенского акушера, – воскликнула я, а он рассмеялся и потрепал меня по подбородку.
– Вот это мнение. Настоящее дитя семидесятых, – заметил Чарли, – только мне случайно стало известно, что ты годами разъезжала по Бакхеду в „БМВ"… Энди, это Картер Деверо, мой неустрашимый партнер по игре в поло и соратник по всяческим пакостям в детстве. Картер, познакомься с Энди Колхаун – нашим с Тиш старейшим другом и новейшим жителем Пэмбертона. А эта хорошенькая леди – Хилари Колхаун. Они остановились у нас, ожидая, пока Рэнди Ливингстон закончит уборку домика в Пайпдриме. Помнится, я рассказывал тебе об Энди.
– Да, ты говорил, и я с нетерпением ожидал знакомства, – произнес Картер Деверо очень медленным низким грудным голосом, наверно, самым красивым, какой я когда-либо слышала. Он был приятным на вид, но ничем не примечательным мужчиной, высоким и немного полноватым в талии, таким же, каким стал теперь Чарли, и таким же загорелым, как его приятель, с редеющими песчаного цвета волосами и мягкими голубыми глазами. Улыбка его была открытой и милой, как у ребенка, а необычный голос очаровывал, как превосходная музыка или птичье пение. Он заставлял вас улыбаться от удовольствия и вызывал желание слушать еще и еще.
Впятером мы вошли в Гостиницу. Хилари тянулась сзади, держась за мою руку, а рука Чарли легко покоилась на ее головке.
Большая гостиная с низкими потолками была увешана оленьими рогами, обшита старыми красивыми резными дубовыми панелями. Глубокие кожаные кресла и диванчики были расставлены перед громадным камином, сложенным из природного камня и заставленным теперь, в жару, папоротниками. Везде висели гравюры с охотничьими сценами, картины, изображающие всадников, а на столах и на полу были расставлены различные скульптуры. Экземпляры „Форбса" и „Блад хорс" покоились на низких столиках.
За гостиной (надо было подняться на один пролет лестницы с невысокими полированными деревянными ступеньками) располагался ресторан. За столиками сидели женщины и мужчины, похожие на Тиш, Чарли и Картера Деверо. Ресторан утопал в полумраке, был роскошным и успокаивающим, с отделкой из темного дерева и зелеными растениями, белоснежными скатертями из дамаста, медными украшениями и чучелами фазанов над камином. Когда мы вошли, то до нас донесся звук приглушенных голосов и большинство голов повернулось в нашу сторону.
Чарли поднял руку, здороваясь с присутствующими, Тиш тоже помахала в знак приветствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Я молчала некоторое время. Как я могла объяснить ей то, что сама лишь смутно представляла? Ведь еще до встречи с Крисом, тогда, когда мы были беззаботными, смелыми на язык, вечно смеющимися девушками в Эмори, за моим лукавым, ловким подшучиванием над собой скрывалось почти патологическое стремление к безопасности и благопристойности. Детство, проведенное с отцом, лишь способствовало появлению этого стремления. А последние годы с Крисом оставили во мне только отвращение ко всякого рода чувственности.
Я приехала в Пэмбертон, рассудив, что небольшой городок – самое обыкновенное и безопасное место на свете для меня и моего ребенка, где можно одержать победу в схватке с жизнью.
До того, как я увидела его, Пэмбертон означал для меня безопасность. Чем обыденнее он казался, тем лучше. Уравновешенность, порядок, умеренность, даже скука – это все, к чему я стремилась.
И вдруг обнаружить, что город скрывает в себе нечто другое: он был, как сказал бы Шекспир, „богатым и странным".
Во время своего затянувшегося молчания я увидела, как внутри меня вновь оживает тяга к чрезмерному, к физической и духовной безудержности. Но именно от этого я и бежала сюда! Не от Криса, не от большого города, не от матери. Нет, не от них вовсе. А от моего собственного стремления к запредельному.
– Тиш, дело не в том, что мне не нравится Пэмбертон, – медленно произнесла я. – Он мне очень нравится. Он замечателен. Это сказочный городок. Ному бы он мог не понравиться? Просто он очень… сложен. И для меня, по крайней мере… очень экзотичен. И, Господи, он так богат! Он мне не кажется… я не знаю, как сказать… нормальным, что ли. Не думаю, что он мне подходит. Вернее, я не подхожу ему. Я вообще не знаю, чему я подхожу. Я всегда думала, что я воспитатель и смотритель: так долго – вначале с отцом, а потом с Крисом – я старалась быть нормальной и „на уровне". Я усердно пыталась создать устроенную, обыденную жизнь… Любая другая женщина на моем месте просто бросила бы этих мужиков, не задумываясь. Как моя мама и сделала. Но не так поступила маленькая Святая Энди. До меня только теперь доходит, что я была ненормальной. Я зависела от них: мне нужны были их безобразия, они питали мою собственную тягу к возмутительным выходкам. Понимаешь? Маленькая „Мисс Нормальность" на самом деле была приверженицей какого-то тайного порока. И поэтому, когда я приехала сюда в поисках равновесия и порядка, которых мне так недоставало, и столкнулась с богатством и совершенством этого города, плещущим через край, то…
– Это так напугало тебя, что ты наложила в штаны, – закончила за меня Тиш и улыбнулась. – О, Энди, ты прожила страшные годы…
– Да, страшные годы рабочей аристократии. Мне, бедной крошке, пришлось под конец даже продать свою тачку!
Тиш усмехнулась, но сразу вновь посерьезнела:
– Может быть, в конечном счете было бы легче переспать с кем-нибудь без разбору?
– Тиш, ты никогда не поймешь, как я теперь ненавижу секс. Сейчас это для меня грязные простыни, ноги выше ушей и после – подбитый глаз.
– Жаль, – отозвалась подруга. – Твоя фигура словно создана для секса. Ты сведешь наших бродячих спортсменов с ума. Или с того, что у них называется мозгами.
Наверно, я побледнела, потому что Тиш наклонилась ко мне, пожала руку и сказала:
– Я просто поддразнивала тебя, малыш. Здесь нечего бояться. Пэмбертон очень богат, но и очень стар, а его богатство очень укромно. Очень непритязательно. Здесь невозможно определить, кто богат, а кто – нет. Самый роскошный наряд, который кто-либо носит, – эскот с фланелевой сорочкой, резиновые туфли и двадцатилетнее лилли. За исключением недельных Пэмбертонских классических конных соревнований в апреле, когда нельзя даже по нужде сходить без белого галстука. Многие из нас уезжают на это время. Все так регламентировано, что становится почти скучно. В этой части города не бывает ничего кричащего, раздражающего или, Боже упаси, нового.
– Или безобразного, – продолжила я. – Что означает „в этой части города"? Что такое „эта часть"?
– Это значит исторический район, – ответила Тиш, – та часть, где находимся мы. Где находятся все большие старые коттеджи, тренировочные беговые дорожки, конюшни. Она очень тщательно сохраняется множеством уставов, правил и подобной чепухи. Много чудесных старинных зданий, клубов, школ, церквей. Все они занесены в Национальный реестр. Хочешь поехать посмотреть? Ты не сможешь переехать в новый дом до понедельника. Ливингстоны делают мелкий ремонт, а мебель должна прибыть только в середине недели. Поехали, Энди! Забирай Хилари, и мы устроим чудесное путешествие. Я провезу вас около поля для игры в поло – для осмотра трека уже слишком поздно, но завтра мы поедем к конюшням. После поездки будет ланч в Гостинице, и мы закажем по паре „Кровавых Мэри". А может, и по три. Ты должна увидеть нашу Гостиницу. Она – одно из сохранившихся в хорошем состоянии старинных зданий в стране. Получила даже какой-то приз. И кормят там по-настоящему хорошо.
– Мне бы очень хотелось поехать, – сказала я, вставая и потягиваясь. – Но предупреждаю: я постараюсь найти хоть что-то оскорбляющее глаз в этой красоте. Просто чтобы ты оставалась честной.
– Я очень сожалею, – заверила Тиш, – но сегодня ты не увидишь ничего подобного.
И я действительно не нашла изъяна. С самого начала, как только Тиш вывела свой забрызганный грязью „блейзер" из спрятанного за домом садика на улицы Пэмбертона, я была убаюкана очарованием. Даже в страшной, расслабляющей и усыпляющей жаре позднего августа Юга Пэмбертон дремал в колодце из густой зелени, прохладной, как море. Прекрасные старые дубы, некоторые из которых были укутаны в шарфы из серого мха, образовали своды над спокойными тихими улицами, окаймляли длинные подъездные аллеи и укрывали многокомнатные причуды первых „зимних жителей". Цветы и декоративные кустарники лежали, подобно молитвенным коврикам, у домиков поменьше. Такие дома имели достойный вид и были изящны, но все же не могли тягаться с огромными особняками из неотесанного камня, построенными „зимними жителями", хотя и гнездились среди них. Я отметила это различие, и Тиш кивнула в ответ.
– На первый взгляд между нами и „зимними жителями" нет никакой разницы. Но она существует, и она огромна. Мы – обычные господа, каких ты встретишь в любом городке на Юге, они же – господа и в Лонг-Айленде, и в округе Бакс, и в Палм-Бич, и в Бока, и в Бар-Харбор. По крайней мере, те из них, кто создал эту колонию, были таковыми. Существовала поговорка, что землетрясение в Пэмбертоне во время светского сезона опустошит министерства от Бангора до Вифлеема. Одна из наших местных красавиц еще в девятисотых годах вышла замуж за игрока в поло из Лонг-Айленда, владевшего сталелитейными заводами в нескольких штатах. Он приехал сюда, чтобы познакомиться с ее родственниками, и обнаружил, что здешний климат хорош для его пони и что здесь, можете себе вообразить, – манерно протянула Тиш, подражая лонгайлендцу, – он мог бы заниматься круглый год тем, что может делать только шесть месяцев у себя на родине. Ну а остальное, как говорят, целая история. Он возвратился домой и рассказал об этом своим дружкам. И за пять лет они спустились на нас, как рой саранчи, построив здесь маленький Ньюпорт. Они привезли с собой столько лошадей, охотничьих собак, слуг и детей – по значимости именно в этой последовательности, – что их было бы достаточно, чтобы заселить весь запад Англии. Здесь очень соблюдают обычаи мелкопоместных дворян. И за все время – более сотни лет – они ни разу не обратили на нас внимания. Первое время местные жители ненавидели даже землю, по которой те ступали, главным образом потому, что когда-то это была их собственная земля. „Зимние жители" скупали землю так, как будто завтрашний день никогда не наступит. Но они платили самые высокие цены, и когда некоторые горожане нажили на них небольшие капиталы, то и остальные пэмбертонцы поняли, что к чему, и начали наниматься садовниками, конюхами, грумами, барменами и механиками, открыли лавки и предприятия обслуживания, и очень скоро многие из них смогли построить причудливые домики прямо посреди колонии. Эти две группы до сих пор не особенно смешиваются между собой, хотя теперь все понемногу меняется. Некоторые из нас, молодых, стали членами их клубов, играют с ними в гольф и тому подобное. Но все же до сих пор Старый Пэмбертон против „зимних жителей". Это неплохой порядок. Мы получили выгоду от их денег: первоклассные частные школы, медицинское оборудование, библиотеки и музеи. А они получили наши лучшие земли и полное уединение. Но, конечно, верховой ездой и охотой мы занимаемся вместе. Лошади здесь являются великим уравнителем. И все же бывает очень приятно, когда летом „зимние жители" уезжают.
Я стала рассматривать людей, которые попадались по дороге: они ездили на квадратных, забрызганных грязью автомобилях с четырьмя ведущими колесами, пололи клумбы, похожие на цветные фотографии, входили и выходили из небольших, наполовину деревянных с медными вывесками магазинов, расположенных на Пальметто-стрит, считавшейся, очевидно, главной улицей города.
Все эти люди были одеты в хлопчатобумажные юбки или брюки цвета хаки, блейзеры и рубашки-поло, короткие сапоги или бесчисленные резиновые туфли, а многие, включая и женщин, носили от солнца парусиновые или поплиновые шляпы с отвернутыми книзу полями. Я не видела ни одного незагорелого человека и не встретила никого в галстуке или на каблуках. Детей я тоже не видела.
– А как бывает, когда они здесь? – спросила я Тиш. – Я имею в виду „зимних жителей".
– Так же, как и сейчас. Только на улицах немножко больше народу.
Тиш свернула с главной улицы, и мы попали в зеленый лабиринт переулков в западной части города. Моя подруга медленно направляла свой „блейзер" то вверх по одной пятнистой от теней улице, то вниз по другой, показывая мне слоноподобные, крытые кровельной доской, с фронтонами и башенками дома „зимних жителей" с их старомодными теннисными кортами, бассейнами и вышками, беседками и помещениями для слуг, с конюшнями и газонами для крокета, скрывающимися за высокими густыми заборами из подстриженных старых деревьев или за красивыми кирпичными стенами.
Перед каждым домом у обочины в выдолбленной мраморной подставке для выхода из кареты стоял небольшой чугунный жокей. Все коттеджи имели веселые, фривольные названия: „Фолли", „Монрепо", „Коттон Пэтч", „Дейдрим", „Клауд Найн", „Сан-Суси", „Шангрила". Да и сами улицы имели такие названия, которые были бы смешны в другом месте, а здесь казались столь же уместны, как тропы для верховой езды и фигурно подстриженные сады: Шампань-стрит, Джинн-лайн, Изи-стрит.
Мы проехали мимо старого, почтенного, обшитого белыми досками клуба игроков в гольф и мимо теннисного клуба (Тиш сказала: „Таких только четыре в стране: очень старые, очень французские и очень щегольские"). Промелькнула также знаменитая маленькая частная школа для девочек и три частных клуба – обеденный, для игроков в крокет и для игроков в бадминтон. Все они, обшитые досками или построенные из валунов, потемнели от плюща, глициний или времени.
В самой глубине лабиринта мощеные улицы уступали место дорогам, покрытым мягкой черной землей, как за домом Тиш, а газоны с редкими деревьями переходили в настоящий лес.
Мы обогнали невысокую загорелую женщину средних лет, едущую верхом на красивой крупной гнедой лошади. Дама была одета в заплатанные брюки для верховой езды, линялую рубашку-поло и неизбежную парусиновую шляпу. Она поприветствовала нас, подняв кнутовище. Тиш помахала рукой в ответ. На лошадях, загнанных в мыло, промелькнула четверка игроков в поло в рубашках, приклеившихся к потным спинам. Они подняли свои клюшки, здороваясь с нами.
– Треки, конюшни и поле для поло находятся там, сзади, – объяснила Тиш. – Я оставляю их на завтра. Похоже, сегодня игра уже закончена. Давай побыстрей поедем в Гостиницу и опередим наплыв толпы на ланч. Проголодалась, Хил? Ведь надо было подняться на рассвете из-за кошмаров!
Хилари с заднего сиденья ответила:
– Да, – и, опомнившись, поправилась: – Да, пожалуйста.
Я повернулась, чтобы взглянуть на нее, и невольно улыбнулась. Дочка была молчаливой все утро, и я опасалась, что великолепие и необычность всего увиденного вместе с испугом, испытанным на рассвете, устрашат ее и заставят замкнуться еще больше. Накануне Пэмбертон не понравился Хил. Но сейчас она восторженно улыбалась, и маленький рот был чуть приоткрыт, а светло-голубые глаза сияли. Она вертела своей шелковой головкой, чтобы не пропустить лошадей. У меня сжалось сердце, как это часто бывало, просто от удовольствия, что моя дочка такая красивая, и от неистового чувства любви и желания защитить ее. Но, увидев улыбку Хил, я почувствовала, что во мне начала расти волна согревающего облегчения. Пока в Пэмбертоне нет ничего страшного, и за Хилари не стоит опасаться. Я с радостью переехала бы даже в Диснейленд, только бы удержать светлую радость на личике дочери.
Тиш взглянула на Хилари через зеркало заднего вида и усмехнулась мне:
– У меня уже есть один обращенный. Я и тебя заполучу!
Пэмбертонская Гостиница была просторным обшитым досками строением с нависшей крышей, сверкавшим от побелки. Каменные веранды окружали ее со всех сторон. Неизбежный чугунный жокей держал бронзовую пластинку, на которой можно было прочесть: „Основана в 1835 году". Ломонос и петуньи цвели в горшках и на шпалерах. Находящаяся справа пустынная покрытая гравием стоянка для автомобилей начала постепенно заполняться фургонами, „чероки", „блейзерами" и мелькавшими среди них большими иностранными седанами.
Тиш поставила свой „блейзер" рядом с низким „ягуаром" кремового цвета и негромко просигналила. Дверцы „ягуара" открылись с обеих сторон, Чарли и еще один мужчина выглянули из них. Мы с Тиш сунули головы в их автомобиль, и я глубоко вздохнула с невольным наслаждением.
Насыщенный запах новой кожи был так же приятен, как аромат старомодных роз, растущих на клумбах по обеим сторонам дорожки, ведущей к веранде. Автомобиль внутри был весь отделан гладкой бежевой кожей и полированным деревом цвета меда.
– Господи, Чарли, это все равно что оказаться внутри промасленного бисквита. Неплохо для деревенского акушера, – воскликнула я, а он рассмеялся и потрепал меня по подбородку.
– Вот это мнение. Настоящее дитя семидесятых, – заметил Чарли, – только мне случайно стало известно, что ты годами разъезжала по Бакхеду в „БМВ"… Энди, это Картер Деверо, мой неустрашимый партнер по игре в поло и соратник по всяческим пакостям в детстве. Картер, познакомься с Энди Колхаун – нашим с Тиш старейшим другом и новейшим жителем Пэмбертона. А эта хорошенькая леди – Хилари Колхаун. Они остановились у нас, ожидая, пока Рэнди Ливингстон закончит уборку домика в Пайпдриме. Помнится, я рассказывал тебе об Энди.
– Да, ты говорил, и я с нетерпением ожидал знакомства, – произнес Картер Деверо очень медленным низким грудным голосом, наверно, самым красивым, какой я когда-либо слышала. Он был приятным на вид, но ничем не примечательным мужчиной, высоким и немного полноватым в талии, таким же, каким стал теперь Чарли, и таким же загорелым, как его приятель, с редеющими песчаного цвета волосами и мягкими голубыми глазами. Улыбка его была открытой и милой, как у ребенка, а необычный голос очаровывал, как превосходная музыка или птичье пение. Он заставлял вас улыбаться от удовольствия и вызывал желание слушать еще и еще.
Впятером мы вошли в Гостиницу. Хилари тянулась сзади, держась за мою руку, а рука Чарли легко покоилась на ее головке.
Большая гостиная с низкими потолками была увешана оленьими рогами, обшита старыми красивыми резными дубовыми панелями. Глубокие кожаные кресла и диванчики были расставлены перед громадным камином, сложенным из природного камня и заставленным теперь, в жару, папоротниками. Везде висели гравюры с охотничьими сценами, картины, изображающие всадников, а на столах и на полу были расставлены различные скульптуры. Экземпляры „Форбса" и „Блад хорс" покоились на низких столиках.
За гостиной (надо было подняться на один пролет лестницы с невысокими полированными деревянными ступеньками) располагался ресторан. За столиками сидели женщины и мужчины, похожие на Тиш, Чарли и Картера Деверо. Ресторан утопал в полумраке, был роскошным и успокаивающим, с отделкой из темного дерева и зелеными растениями, белоснежными скатертями из дамаста, медными украшениями и чучелами фазанов над камином. Когда мы вошли, то до нас донесся звук приглушенных голосов и большинство голов повернулось в нашу сторону.
Чарли поднял руку, здороваясь с присутствующими, Тиш тоже помахала в знак приветствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68