Так я сидела до тех пор, пока не услышала, как отъехала машина. После этого я отправилась наверх, чтобы хоть как-то помочь дочери и подготовить ее оставить этот дом и отца.
Мы провели неделю в меблированных комнатах в Бакхеде, после чего я сняла квартирку в маленьком, неудачно построенном доме на безлесом участке у реки Чаттахучи. Когда у Хилари закончился учебный год, я не стала, как делала обычно, устраивать ее в летний лагерь или нанимать учителей. Мы проводили дни, плескаясь вдвоем в бассейне нашего дома, а по вечерам смотрели фильмы по телевизору.
О Крисе ничего не было слышно, он не закрыл наш общий счет в банке и не аннулировал ни одну из моих кредитных карточек. Поэтому мы жили довольно комфортабельно, но тем не менее прекрасно понимали, что все это временно; ни Хилари, ни я не строили планов на будущее. Но где-то на подсознательном уровне я чувствовала, что все же есть проблемы, которые необходимо будет решить: школа, работа, постоянное жилье, развод, вопрос о будущем Хилари. А я никак не могла сосредоточиться. Лето было жарким, сухим и, казалось, ничем не примечательным и бесконечным. У нас с дочкой было ощущение, что какие бы перемены ни предстояли в будущем, они будут где-то в другом месте и в другом времени.
– Да, осенью будет достаточно времени, – заверила я мать, находившуюся в смятении и считавшую меня виновной во всем случившемся. Так же я ответила и Сэлли Колхаун во время нашего единственного телефонного разговора, когда она поинтересовалась, не сошла ли я с ума и каковы мои планы на будущее, и еще некоторым женщинам из той, другой жизни, с которыми я сталкивалась в бакалейной лавке.
– Когда станет прохладнее, – обещала я психиатру, пытавшемуся заставить меня начать действовать и привести к нему Хилари. – С ней все в порядке, она достаточно спокойна и не хочет разлучаться со мной слишком часто. Чего же вы хотели после такой встряски? Она вела себя очень хорошо. Ни разу не заплакала, насколько я знаю.
– И вам не кажется это по меньшей мере необычным? – спросил врач. – Отец умышленно убивает ее собаку у нее на глазах, и она не плачет? Она вырвана в одну ночь из единственного дома, который она когда-либо знала, а ее отец буквально выпадает из ее жизни, а девочка остается спокойной? Я полагаю, вам известно понятие „детская депрессия"? Что еще, как вы думаете, превращает счастливого, живого, активного ребенка в безмолвную скалу?
– Раньше я пыталась привести ее к вам. – Мне приходилось прилагать невероятные усилия, чтобы говорить. – Она сказала, что придет, когда начнутся занятия в школе и все встанет на свои места. И я ей обещала, что мы подождем.
– Гм… А когда, вы думаете, все встанет на места? И что вообще, Энди, вы считаете „своим местом"?
И снова я с отчаянием поняла, что никогда не знала, что это такое. Мне казалось, что я не могу заставить себя и своего ребенка сдвинуться с мертвой точки.
В середине августа произошли два события. Пришло письмо на бланке самой крупной и самой старой юридической фирмы города от неизвестного мне адвоката, в котором говорилось, что Крис подал заявление на развод и поднял вопрос о том, чтобы Хилари осталась на его попечении.
Дочка нашла это письмо на моем столе, прочла, а потом проглотила целую упаковку таблеток детского тиленола. После того как я привезла ее из больницы, бледную, молчаливую и безразличную ко всему, я тут же обратилась к секретарю нашего друга, поверенного Билла Кимбрафа, и записалась к нему на следующий день на прием.
Второе событие было более приятное. Перед приемом у Кимбрафа я зашла в кафе на первом этаже „Хили Билдинг", здания, где располагалась контора юриста, и неожиданно столкнулась с Тиш Колтер.
Она вытянула из меня все в течение пятнадцати минут. Тиш, в мятом платье, с заботливым, добрым лицом, освободила подвалы моей боли, которые, как я думала, не могли уже никому открыться последние несколько лет.
Она отложила деловую встречу с брокером, ради которой и проехала двести миль из Пэмбертона, и отправилась со мной на прием к Биллу Кимбрафу. За следующие шестьдесят минут она вынудила юриста дать заверение, что это дело никогда не попадет в суд и что Крису очень повезет, если я не захочу засадить его за решетку за оскорбление действием и душевную жестокость.
Тиш пригласила меня на ланч, а потом заехала ко мне домой. Увидев Хилари, моя подруга заверила девочку, что теперь все будет хорошо, потому что тетя Тиш, да поможет ей Бог, постарается, чтобы так оно и было. И мой страдающий, потускневший ребенок смог улыбнуться и тихо произнес: „Спасибо…"
Позже, когда я отвезла Тиш в аэропорт, она взяла с меня слово, что на следующей неделе я приеду по крайней мере „посмотреть" Пэмбертон. И мы действительно отправились туда, прогостили три дня и занимались только тем, что ели и спали.
После этого мы уехали, я – получив работу в департаменте общественных связей колледжа Пэмбертона, с головной болью и сердцем, охваченным беспокойством от чистой, волнующей красоты этого нетипичного маленького южного городка; а Хилари – с таким светом в ее голубых глазах, какого я не видела с предыдущей весны: кроме необыкновенной красоты, в Пэмбертоне было множество лошадей. И я думаю, что именно этот свет в глазах дочки заставил меня решиться.
В полдень в четверг перед Днем Труда мы отправились в Пэмбертон, штат Джорджия, в подержанном желтом автофургоне „тойота-селика", явившемся последней покупкой моей прошлой жизни и первой – новой. За два дня до этого я отдала за него „БМВ" и довольно большую сумму наличными, не желая, чтобы что-то от Атланты, Бакхеда и той привилегированной и ужасной жизни вызывало рябь на гладкой матовой поверхности, лежащей теперь передо мной.
В одной из упакованных вместе с другими вещами папок находилось постановление суда, которое получил для меня Билл Кимбраф, запрещающее Крису общаться с Хилари и со мной до тех пор, пока не будет совершен развод и пока он не пройдет полугодовой курс психотерапии. Там же лежал чек на двадцать тысяч долларов от Сэлли Колхаун. К чеку не было приложено никакой записки, и я знала, что никогда больше не получу известий от родителей Кристофера.
При въезде в Пэмбертон нас встретили неизбежные торговые ряды, рынок автомобилей и палатки „Бугер Кингз", которые выстраиваются в каждом городе на Новом Юге. В прошлом здесь находились Торговая палата, клубы „Киванис" и „Ротари" и летняя гостиница.
А потом нам открылся сам Пэмбертон, зеленый, дремлющий и немного таинственный, с его широкими, спокойными улицами, цветущими парками, где кроны деревьев сплетались, образуя арки, с его дорогами, вдоль которых расположились громадные, по-старинному вычурные дома невообразимо богатых „зимних жителей", прибывших сюда в конце прошлого века вместе с. детьми, слугами и лошадьми для отдыха и игр.
Именно эта красота, почти совершенная, нетронутая здесь, в центре исторического района, вновь вызвала во мне чувство беспокойства. Мне казалось, что я просто не доросла до такого совершенства. И тогда захотелось обрести покой, который дает полная обыденность. А эта красота требовала эмоциональной отдачи от созерцающего. Нужно было стать достойным ее.
– Она как будто застыла, – раздраженно произнесла Хилари, разрумянившаяся, с растрепанными ветром волосами – кондиционер в „тойоте" работал с перебоями. Свет в глазах девочки погас. Она не говорила ни слова в течение почти двух часов.
У меня было тяжелое предчувствие. Этот бесшумный ребенок, это наследство Криса, в конце концов и был причиной „бегства в Египет". И было неприятно обнаружить те же сомнения, что мучили меня, в дорогом мне маленьком существе. А раньше она была покорена этим городком…
– Но это не так, – сказала я решительно, – тетя Тиш говорит, что люди здесь невероятно дружелюбны. Ты заведешь в городе много новых друзей.
– Я не хочу никаких друзей, – заявила Хилари, ведь лучший ее друг уже погиб от руки обожаемого отца. Она повернула голову, чтобы прочитать вывеску, а потом посмотрела на меня. – Объявление, которое мы сейчас проехали, говорит, что через неделю начинается охотничий сезон. Это значит, что люди смогут убивать животных?
Я вздохнула. Охотничий сезон был тем, что я не могла отвратить от дочери. Это была реальная опасность в центре новой и совершенной красоты.
– Я думаю, что люди могут убивать некоторых животных.
– Я ненавижу это место, – произнесла Хилари, и до конца дня она не сказала больше ни слова.
Глава 2
На рассвете нашего первого дня в Пэмбертоне Хилари, плача и спотыкаясь, прибежала в мою спальню. И лишь через десять минут, после того как я взяла ее к себе в постель, обняла, как маленькую, и погладила по шелковистой головке, она смогла рассказать мне, что ее напугало.
– Я слышала, как приближались кошмары, – повторяла она, рыдая. – Я слышала их прямо под окном. Они пришли за мной. Их было много. Я слышала, мама! Ты знаешь, они и фыркали, как лошади, а их шаги звучали… не так, как должны звучать…
– Миленькая, это был страшный сон, он и называется кошмаром, – успокаивала я, не находя необычным то, что она проснулась от пугающих снов в этом новом месте после того, что с ней случилось. Но капризное коверканье слов и нервная вспышка обеспокоили меня. Было что-то необъяснимо ужасное в словах: „Я слышала, как приближались кошмары".
– Это не был сон, я их слышала минуту назад, – уверяла Хилари.
– Пойдем посмотрим, – предложила я, пользуясь тактикой времен ее младенчества, всегда помогавшей разогнать ночные страхи. Но дочка отказалась покинуть постель. Я прошла через небольшой холл в комнату, где она спала, кляня себя за то, что уступила желанию дочери спать одной в „сказочной комнате".
Комната была похожа на другие в этом маленьком домике для гостей, расположенном за большим домом Тиш. Причудливое жилище с глубокими дверными проемами, множеством ромбовидных переплетов в окнах, потолочными балками, кроватями под балдахинами и нарядными креслами. В комнате, которую выбрала Хилари, у окна стоял диван, заваленный подушками. Я знала, что это так очаровало ее, что победило робость, вызванную незнакомым местом. Но мне все же следовало настоять на том, чтобы в эту первую ночь дочка спала со мной: слабо затянувшиеся раны Хилари всегда раскрывались ночью.
За окном ее комнаты не было ничего, кроме клумбы буйно цветущей циннии и части старой чудесной кирпичной стены, которой были огорожены дом и сад Тиш. Другие дома в городе тоже имели такую ограду. Я подумала о Томасе Джефферсоне и Университете штата Виргиния в Шарлотс-вилле. Стена была прочной и слишком высокой, чтобы что-то разглядеть поверх нее, и здесь не было места для того, чтобы разыграться кошмарам. Я вернулась к Хилари и сна-зала об этом. Она лишь взглянула на меня и погрузилась в молчание, которым одарила Пэмбертон со вчерашнего дня.
– Прошлой ночью Хилари видела кошмар особого свойства, – рассказывала я Тиш, когда мы засиделись за кофе в солярии рядом с ее большой, залитой солнцем кухней. Снаружи голубые утренние тени лежали на ровном изумрудном газоне, цветущих клумбах и птичьей ванночке рядом с садовой скамейкой из тика, примостившейся в извилине стены. Лучи раннего солнца касались верхушек кизила, пеканов и дубов. Птичье пение вливалось, как струйки воды, в обтянутые сеткой окна.
Дом и сад были изумительным укрытием, самим совершенством. Казалось, что кошмары так же невозможны здесь, в солнечной тиши, как и движение в четыре ряда по узким улочкам города.
Я заглянула в кабинет, расположенный рядом. Там сидела Хилари. Она смотрела мультики и жевала тост с джемом, очевидно, забыв о своем сне.
Тиш рассмеялась, когда я рассказала ей о случившемся.
– Да это был не кошмар, а живой Маккой. Она действительно слышала лошадей. Мы находимся в квартале от тренировочного трека и конюшен. А многие люди, живущие вокруг, ранним утром ездят верхом по улице, проходящей за стеной вашего домика. Улица не замощена, поэтому и звук копыт показался странным. Господи! Бедная Хилари! Могу поспорить, она испугалась до смерти. Это напугает кого угодно, если он не ожидает на рассвете услышать лошадиный храп у своего окна. Я должна была вас предупредить.
– Меня это успокоило, думаю, успокоит и ее. А что, ваши соседи не имеют средств, чтобы замостить дороги? – спросила я.
– Напротив, они так богаты, что мостить что-либо им просто незачем. В Пэмбертоне жить на одной из грунтовых улиц является основным показателем положения в обществе. Видишь ли, это полезно для лошадиных ног, а что хорошо для лошадей, хорошо для всего города. Таких улиц не так уж много, и люди готовы отравить своих соседей, лишь бы заполучить дом на одной из них.
– А если у тебя нет лошади? – поинтересовалась я.
– Тогда ты втайне клянешь грязь и пыль, застревающие автомобили и грязные ковры, а потом идешь и травишь своего соседа. И приобретаешь лошадь как можно скорее, – рассмеялась Тиш.
– Кого же вам пришлось отравить? – спросила я, невольно заинтересовавшись городом, где царили кони. – У вас же нет лошади.
– Чарли принимал роды у внучки женщины, которой принадлежит большой дом на этом участке. А наш нынешний дом был конюшней. Разве я тебе не рассказывала? Поэтому дом такой вытянутый. Она, бабушка, была из семьи Дюпон, а здесь, с тех пор как в прошлом вене была основана „зимняя колония", всегда был какой-нибудь Дюпон. Роды были трудными, мать и младенец могли умереть, но Чарли сделал все, чтобы спасти их. Прямо Иисус Христос! Когда пожилая дама переехала в дом для престарелых в Бона Ратон, она предоставила нам право первого выбора на покупку собственности. Но так как нам никогда не был по средствам пятидесятипятикомнатный особняк, мы купили конюшню и переделали ее. Домин для гостей и бассейн прилагались к покупке. Старушка практически подарила нам это владение. Если бы не она, мы жили бы на замощенной улице, как и большинство горожан, за исключением „зимних жителей", и, конечно, мне пришлось бы кого-нибудь отравить. Я часто благословляю маленькую богатую идиотку и ее младенца. Я действительно люблю свой дом. Не думаю, что смогла бы вынести жизнь в Пэмбертоне, не владея частью какой-нибудь большой старой усадьбы. А кроме того, у Чарли есть лошадь. Пони для игры в поло. Он держит его в одной из конюшен, мы завтра отвезем вас туда и все покажем. Там и вправду есть на что посмотреть.
Я чуть не задохнулась от смеха и удивления.
– Чарли играет в поло? На лошади? В одной из этих рубашек, в галифе и с клюшкой в руках?! – пролепетала я.
Тиш улыбнулась, и, как показалось, не так широко, как обычно.
– В данный момент он на поле. Для активно практикующего доктора мой муж довольно хороший игрок. Энди, ведь он вырос в Пэмбертоне. Чарли – из пятого поколения семьи, родившейся здесь. Его предки были среди тех, кто основал город. И Чарли занимается лошадьми с тех пор, как научился ходить.
– Просто я никогда не слышала от него о лошадях, – задумчиво произнесла я.
Я уверена, что мой смех не обидел ее. В старые времена для нас с Тиш не было запретных тем для разговоров.
– А он в других местах и не говорит о них, только здесь, – пожала плечами она. – Почему-то местные жители и приезжающие сюда на зиму не говорят о лошадях. Пэмбертон – один из наиболее хранимых секретов Юга. Я думаю, это потому, что очень богатые люди не нуждаются ни в чем, кроме уединения. А в Пэмбертоне скопилось ужасающее количество денег, несмотря на грунтовые дороги. Между прочим, зря ты их ругаешь. Ваш новый дом находится на одной из них. Я арендовала для вас коттедж для гостей в поместье Пайпдрим в старой усадьбе Бельведеров. Он находится на Вимси-роуд. Это дедушка всех грунтовых дорог Пэмбертона. Num?ro uno. Загвоздка в том, что на Вимси-роуд лошадей в пять раз больше, чем людей.
– Тиш, я не в состоянии позволить себе подобную жизнь. И я не хочу окунать Хилари в такую среду… – В висках у меня забилась тревога.
– Успокойся, этот коттедж давно не принадлежит Бельведерам. Теперь им владеет один тренер с семьей, они скучнейшие в мире люди и бывают здесь лишь с осени до весны. Коттедж даже не виден из большого дома, он в стороне, в лесу за беговой дорожкой. У вас будет своя частная дорога. И, если хотите, вы можете жить там в суровой бедности. Энди, домик чудесен! Красные полы и отделка, камины, веранда вокруг всего дома, окна в мелких переплетах, как у меня, и колодец, где можно загадывать желания. И все это стоит дешево – здесь тебе не Бакхед. Я уверена, с тебя довольно и одного кондоминиума, из которого ты только что выехала.
– Думаю, что да, – засомневалась я, – все это звучит великолепно. Я и не хотела возражать тебе, упаси Господи, Хилари понравится. Только… Ведь Пэмбертон не обычный город?
– Да. И никогда им не был. – Тиш пристально посмотрела на меня сквозь дым уже второй за сегодняшнее утро сигареты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Мы провели неделю в меблированных комнатах в Бакхеде, после чего я сняла квартирку в маленьком, неудачно построенном доме на безлесом участке у реки Чаттахучи. Когда у Хилари закончился учебный год, я не стала, как делала обычно, устраивать ее в летний лагерь или нанимать учителей. Мы проводили дни, плескаясь вдвоем в бассейне нашего дома, а по вечерам смотрели фильмы по телевизору.
О Крисе ничего не было слышно, он не закрыл наш общий счет в банке и не аннулировал ни одну из моих кредитных карточек. Поэтому мы жили довольно комфортабельно, но тем не менее прекрасно понимали, что все это временно; ни Хилари, ни я не строили планов на будущее. Но где-то на подсознательном уровне я чувствовала, что все же есть проблемы, которые необходимо будет решить: школа, работа, постоянное жилье, развод, вопрос о будущем Хилари. А я никак не могла сосредоточиться. Лето было жарким, сухим и, казалось, ничем не примечательным и бесконечным. У нас с дочкой было ощущение, что какие бы перемены ни предстояли в будущем, они будут где-то в другом месте и в другом времени.
– Да, осенью будет достаточно времени, – заверила я мать, находившуюся в смятении и считавшую меня виновной во всем случившемся. Так же я ответила и Сэлли Колхаун во время нашего единственного телефонного разговора, когда она поинтересовалась, не сошла ли я с ума и каковы мои планы на будущее, и еще некоторым женщинам из той, другой жизни, с которыми я сталкивалась в бакалейной лавке.
– Когда станет прохладнее, – обещала я психиатру, пытавшемуся заставить меня начать действовать и привести к нему Хилари. – С ней все в порядке, она достаточно спокойна и не хочет разлучаться со мной слишком часто. Чего же вы хотели после такой встряски? Она вела себя очень хорошо. Ни разу не заплакала, насколько я знаю.
– И вам не кажется это по меньшей мере необычным? – спросил врач. – Отец умышленно убивает ее собаку у нее на глазах, и она не плачет? Она вырвана в одну ночь из единственного дома, который она когда-либо знала, а ее отец буквально выпадает из ее жизни, а девочка остается спокойной? Я полагаю, вам известно понятие „детская депрессия"? Что еще, как вы думаете, превращает счастливого, живого, активного ребенка в безмолвную скалу?
– Раньше я пыталась привести ее к вам. – Мне приходилось прилагать невероятные усилия, чтобы говорить. – Она сказала, что придет, когда начнутся занятия в школе и все встанет на свои места. И я ей обещала, что мы подождем.
– Гм… А когда, вы думаете, все встанет на места? И что вообще, Энди, вы считаете „своим местом"?
И снова я с отчаянием поняла, что никогда не знала, что это такое. Мне казалось, что я не могу заставить себя и своего ребенка сдвинуться с мертвой точки.
В середине августа произошли два события. Пришло письмо на бланке самой крупной и самой старой юридической фирмы города от неизвестного мне адвоката, в котором говорилось, что Крис подал заявление на развод и поднял вопрос о том, чтобы Хилари осталась на его попечении.
Дочка нашла это письмо на моем столе, прочла, а потом проглотила целую упаковку таблеток детского тиленола. После того как я привезла ее из больницы, бледную, молчаливую и безразличную ко всему, я тут же обратилась к секретарю нашего друга, поверенного Билла Кимбрафа, и записалась к нему на следующий день на прием.
Второе событие было более приятное. Перед приемом у Кимбрафа я зашла в кафе на первом этаже „Хили Билдинг", здания, где располагалась контора юриста, и неожиданно столкнулась с Тиш Колтер.
Она вытянула из меня все в течение пятнадцати минут. Тиш, в мятом платье, с заботливым, добрым лицом, освободила подвалы моей боли, которые, как я думала, не могли уже никому открыться последние несколько лет.
Она отложила деловую встречу с брокером, ради которой и проехала двести миль из Пэмбертона, и отправилась со мной на прием к Биллу Кимбрафу. За следующие шестьдесят минут она вынудила юриста дать заверение, что это дело никогда не попадет в суд и что Крису очень повезет, если я не захочу засадить его за решетку за оскорбление действием и душевную жестокость.
Тиш пригласила меня на ланч, а потом заехала ко мне домой. Увидев Хилари, моя подруга заверила девочку, что теперь все будет хорошо, потому что тетя Тиш, да поможет ей Бог, постарается, чтобы так оно и было. И мой страдающий, потускневший ребенок смог улыбнуться и тихо произнес: „Спасибо…"
Позже, когда я отвезла Тиш в аэропорт, она взяла с меня слово, что на следующей неделе я приеду по крайней мере „посмотреть" Пэмбертон. И мы действительно отправились туда, прогостили три дня и занимались только тем, что ели и спали.
После этого мы уехали, я – получив работу в департаменте общественных связей колледжа Пэмбертона, с головной болью и сердцем, охваченным беспокойством от чистой, волнующей красоты этого нетипичного маленького южного городка; а Хилари – с таким светом в ее голубых глазах, какого я не видела с предыдущей весны: кроме необыкновенной красоты, в Пэмбертоне было множество лошадей. И я думаю, что именно этот свет в глазах дочки заставил меня решиться.
В полдень в четверг перед Днем Труда мы отправились в Пэмбертон, штат Джорджия, в подержанном желтом автофургоне „тойота-селика", явившемся последней покупкой моей прошлой жизни и первой – новой. За два дня до этого я отдала за него „БМВ" и довольно большую сумму наличными, не желая, чтобы что-то от Атланты, Бакхеда и той привилегированной и ужасной жизни вызывало рябь на гладкой матовой поверхности, лежащей теперь передо мной.
В одной из упакованных вместе с другими вещами папок находилось постановление суда, которое получил для меня Билл Кимбраф, запрещающее Крису общаться с Хилари и со мной до тех пор, пока не будет совершен развод и пока он не пройдет полугодовой курс психотерапии. Там же лежал чек на двадцать тысяч долларов от Сэлли Колхаун. К чеку не было приложено никакой записки, и я знала, что никогда больше не получу известий от родителей Кристофера.
При въезде в Пэмбертон нас встретили неизбежные торговые ряды, рынок автомобилей и палатки „Бугер Кингз", которые выстраиваются в каждом городе на Новом Юге. В прошлом здесь находились Торговая палата, клубы „Киванис" и „Ротари" и летняя гостиница.
А потом нам открылся сам Пэмбертон, зеленый, дремлющий и немного таинственный, с его широкими, спокойными улицами, цветущими парками, где кроны деревьев сплетались, образуя арки, с его дорогами, вдоль которых расположились громадные, по-старинному вычурные дома невообразимо богатых „зимних жителей", прибывших сюда в конце прошлого века вместе с. детьми, слугами и лошадьми для отдыха и игр.
Именно эта красота, почти совершенная, нетронутая здесь, в центре исторического района, вновь вызвала во мне чувство беспокойства. Мне казалось, что я просто не доросла до такого совершенства. И тогда захотелось обрести покой, который дает полная обыденность. А эта красота требовала эмоциональной отдачи от созерцающего. Нужно было стать достойным ее.
– Она как будто застыла, – раздраженно произнесла Хилари, разрумянившаяся, с растрепанными ветром волосами – кондиционер в „тойоте" работал с перебоями. Свет в глазах девочки погас. Она не говорила ни слова в течение почти двух часов.
У меня было тяжелое предчувствие. Этот бесшумный ребенок, это наследство Криса, в конце концов и был причиной „бегства в Египет". И было неприятно обнаружить те же сомнения, что мучили меня, в дорогом мне маленьком существе. А раньше она была покорена этим городком…
– Но это не так, – сказала я решительно, – тетя Тиш говорит, что люди здесь невероятно дружелюбны. Ты заведешь в городе много новых друзей.
– Я не хочу никаких друзей, – заявила Хилари, ведь лучший ее друг уже погиб от руки обожаемого отца. Она повернула голову, чтобы прочитать вывеску, а потом посмотрела на меня. – Объявление, которое мы сейчас проехали, говорит, что через неделю начинается охотничий сезон. Это значит, что люди смогут убивать животных?
Я вздохнула. Охотничий сезон был тем, что я не могла отвратить от дочери. Это была реальная опасность в центре новой и совершенной красоты.
– Я думаю, что люди могут убивать некоторых животных.
– Я ненавижу это место, – произнесла Хилари, и до конца дня она не сказала больше ни слова.
Глава 2
На рассвете нашего первого дня в Пэмбертоне Хилари, плача и спотыкаясь, прибежала в мою спальню. И лишь через десять минут, после того как я взяла ее к себе в постель, обняла, как маленькую, и погладила по шелковистой головке, она смогла рассказать мне, что ее напугало.
– Я слышала, как приближались кошмары, – повторяла она, рыдая. – Я слышала их прямо под окном. Они пришли за мной. Их было много. Я слышала, мама! Ты знаешь, они и фыркали, как лошади, а их шаги звучали… не так, как должны звучать…
– Миленькая, это был страшный сон, он и называется кошмаром, – успокаивала я, не находя необычным то, что она проснулась от пугающих снов в этом новом месте после того, что с ней случилось. Но капризное коверканье слов и нервная вспышка обеспокоили меня. Было что-то необъяснимо ужасное в словах: „Я слышала, как приближались кошмары".
– Это не был сон, я их слышала минуту назад, – уверяла Хилари.
– Пойдем посмотрим, – предложила я, пользуясь тактикой времен ее младенчества, всегда помогавшей разогнать ночные страхи. Но дочка отказалась покинуть постель. Я прошла через небольшой холл в комнату, где она спала, кляня себя за то, что уступила желанию дочери спать одной в „сказочной комнате".
Комната была похожа на другие в этом маленьком домике для гостей, расположенном за большим домом Тиш. Причудливое жилище с глубокими дверными проемами, множеством ромбовидных переплетов в окнах, потолочными балками, кроватями под балдахинами и нарядными креслами. В комнате, которую выбрала Хилари, у окна стоял диван, заваленный подушками. Я знала, что это так очаровало ее, что победило робость, вызванную незнакомым местом. Но мне все же следовало настоять на том, чтобы в эту первую ночь дочка спала со мной: слабо затянувшиеся раны Хилари всегда раскрывались ночью.
За окном ее комнаты не было ничего, кроме клумбы буйно цветущей циннии и части старой чудесной кирпичной стены, которой были огорожены дом и сад Тиш. Другие дома в городе тоже имели такую ограду. Я подумала о Томасе Джефферсоне и Университете штата Виргиния в Шарлотс-вилле. Стена была прочной и слишком высокой, чтобы что-то разглядеть поверх нее, и здесь не было места для того, чтобы разыграться кошмарам. Я вернулась к Хилари и сна-зала об этом. Она лишь взглянула на меня и погрузилась в молчание, которым одарила Пэмбертон со вчерашнего дня.
– Прошлой ночью Хилари видела кошмар особого свойства, – рассказывала я Тиш, когда мы засиделись за кофе в солярии рядом с ее большой, залитой солнцем кухней. Снаружи голубые утренние тени лежали на ровном изумрудном газоне, цветущих клумбах и птичьей ванночке рядом с садовой скамейкой из тика, примостившейся в извилине стены. Лучи раннего солнца касались верхушек кизила, пеканов и дубов. Птичье пение вливалось, как струйки воды, в обтянутые сеткой окна.
Дом и сад были изумительным укрытием, самим совершенством. Казалось, что кошмары так же невозможны здесь, в солнечной тиши, как и движение в четыре ряда по узким улочкам города.
Я заглянула в кабинет, расположенный рядом. Там сидела Хилари. Она смотрела мультики и жевала тост с джемом, очевидно, забыв о своем сне.
Тиш рассмеялась, когда я рассказала ей о случившемся.
– Да это был не кошмар, а живой Маккой. Она действительно слышала лошадей. Мы находимся в квартале от тренировочного трека и конюшен. А многие люди, живущие вокруг, ранним утром ездят верхом по улице, проходящей за стеной вашего домика. Улица не замощена, поэтому и звук копыт показался странным. Господи! Бедная Хилари! Могу поспорить, она испугалась до смерти. Это напугает кого угодно, если он не ожидает на рассвете услышать лошадиный храп у своего окна. Я должна была вас предупредить.
– Меня это успокоило, думаю, успокоит и ее. А что, ваши соседи не имеют средств, чтобы замостить дороги? – спросила я.
– Напротив, они так богаты, что мостить что-либо им просто незачем. В Пэмбертоне жить на одной из грунтовых улиц является основным показателем положения в обществе. Видишь ли, это полезно для лошадиных ног, а что хорошо для лошадей, хорошо для всего города. Таких улиц не так уж много, и люди готовы отравить своих соседей, лишь бы заполучить дом на одной из них.
– А если у тебя нет лошади? – поинтересовалась я.
– Тогда ты втайне клянешь грязь и пыль, застревающие автомобили и грязные ковры, а потом идешь и травишь своего соседа. И приобретаешь лошадь как можно скорее, – рассмеялась Тиш.
– Кого же вам пришлось отравить? – спросила я, невольно заинтересовавшись городом, где царили кони. – У вас же нет лошади.
– Чарли принимал роды у внучки женщины, которой принадлежит большой дом на этом участке. А наш нынешний дом был конюшней. Разве я тебе не рассказывала? Поэтому дом такой вытянутый. Она, бабушка, была из семьи Дюпон, а здесь, с тех пор как в прошлом вене была основана „зимняя колония", всегда был какой-нибудь Дюпон. Роды были трудными, мать и младенец могли умереть, но Чарли сделал все, чтобы спасти их. Прямо Иисус Христос! Когда пожилая дама переехала в дом для престарелых в Бона Ратон, она предоставила нам право первого выбора на покупку собственности. Но так как нам никогда не был по средствам пятидесятипятикомнатный особняк, мы купили конюшню и переделали ее. Домин для гостей и бассейн прилагались к покупке. Старушка практически подарила нам это владение. Если бы не она, мы жили бы на замощенной улице, как и большинство горожан, за исключением „зимних жителей", и, конечно, мне пришлось бы кого-нибудь отравить. Я часто благословляю маленькую богатую идиотку и ее младенца. Я действительно люблю свой дом. Не думаю, что смогла бы вынести жизнь в Пэмбертоне, не владея частью какой-нибудь большой старой усадьбы. А кроме того, у Чарли есть лошадь. Пони для игры в поло. Он держит его в одной из конюшен, мы завтра отвезем вас туда и все покажем. Там и вправду есть на что посмотреть.
Я чуть не задохнулась от смеха и удивления.
– Чарли играет в поло? На лошади? В одной из этих рубашек, в галифе и с клюшкой в руках?! – пролепетала я.
Тиш улыбнулась, и, как показалось, не так широко, как обычно.
– В данный момент он на поле. Для активно практикующего доктора мой муж довольно хороший игрок. Энди, ведь он вырос в Пэмбертоне. Чарли – из пятого поколения семьи, родившейся здесь. Его предки были среди тех, кто основал город. И Чарли занимается лошадьми с тех пор, как научился ходить.
– Просто я никогда не слышала от него о лошадях, – задумчиво произнесла я.
Я уверена, что мой смех не обидел ее. В старые времена для нас с Тиш не было запретных тем для разговоров.
– А он в других местах и не говорит о них, только здесь, – пожала плечами она. – Почему-то местные жители и приезжающие сюда на зиму не говорят о лошадях. Пэмбертон – один из наиболее хранимых секретов Юга. Я думаю, это потому, что очень богатые люди не нуждаются ни в чем, кроме уединения. А в Пэмбертоне скопилось ужасающее количество денег, несмотря на грунтовые дороги. Между прочим, зря ты их ругаешь. Ваш новый дом находится на одной из них. Я арендовала для вас коттедж для гостей в поместье Пайпдрим в старой усадьбе Бельведеров. Он находится на Вимси-роуд. Это дедушка всех грунтовых дорог Пэмбертона. Num?ro uno. Загвоздка в том, что на Вимси-роуд лошадей в пять раз больше, чем людей.
– Тиш, я не в состоянии позволить себе подобную жизнь. И я не хочу окунать Хилари в такую среду… – В висках у меня забилась тревога.
– Успокойся, этот коттедж давно не принадлежит Бельведерам. Теперь им владеет один тренер с семьей, они скучнейшие в мире люди и бывают здесь лишь с осени до весны. Коттедж даже не виден из большого дома, он в стороне, в лесу за беговой дорожкой. У вас будет своя частная дорога. И, если хотите, вы можете жить там в суровой бедности. Энди, домик чудесен! Красные полы и отделка, камины, веранда вокруг всего дома, окна в мелких переплетах, как у меня, и колодец, где можно загадывать желания. И все это стоит дешево – здесь тебе не Бакхед. Я уверена, с тебя довольно и одного кондоминиума, из которого ты только что выехала.
– Думаю, что да, – засомневалась я, – все это звучит великолепно. Я и не хотела возражать тебе, упаси Господи, Хилари понравится. Только… Ведь Пэмбертон не обычный город?
– Да. И никогда им не был. – Тиш пристально посмотрела на меня сквозь дым уже второй за сегодняшнее утро сигареты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68