– Тебе хорошо? – спросил Том, прикоснувшись губами к волосам на моем виске. Легкое дуновение его дыхания щекотало мне кожу.
– Я никогда не знала ничего подобного. У меня никогда не было такого дня рождения. Это настоящее волшебство. Мне кажется, я пьяна. Не давай мне больше этого зелья.
– Ты пила только яблочный сидр, – усмехнулся Том. – Сидр от Скретча. В нем нет ни капли алкоголя. Я хочу, чтобы ты была сегодня трезвой, моя очаровательница. Если ты пьяна, то не от этого напитка.
После танцев Том, Риз и Мартин пригласили гостей к длинному столу на козлах, поставленному на веранде над ручьем, где был сервирован пир из дичи. Душистая ночь, казалось, затаила дыхание. Том произнес небольшое странное благословение пище, какое мы слышали на День Благодарения. Теперь я понимала смысл его слов. Мы приступили к еде. Царственный теперь поросенок в хрустящей коричневой корочке, с гарниром из сочных яблок, груш и орехов, в венке, закрывающем его ужасные глаза, выглядел аппетитно, а не пугающе. Риз умело нарезал его, и большинство гостей, включая и Хилари, без колебаний отведали нежное мясо. Риз, я и некоторые другие ели индейку. На столе стояли огромные блюда картофеля и турнепса, молодой спаржи, лука-порея и каштанов, тарелки малюсеньких корюшек, чугунок тушеной оленины, корзинки грубого душистого хлеба. Вино без конца передавалось по кругу. За всем этим последовали глазированные фрукты и медовое печенье.
– Я думала, что обед протрезвит меня, – осовело проговорила Тиш, похлопывая по сильно затянутой талии. – А в конечном счете все, что он сделал, – это превратил меня в пьяную бабу с раздутым животом. Но, черт возьми, где-то я читала, что испускание газов и рыгание были у елизаветинцев знаками высокого одобрения.
– Я думаю, это было у арабов, – ответила я, слизывая с губ мед, – елизаветинцы бросали кости через плечо, или я ошибаюсь?
– Тогда это нужно сделать во что бы то ни стало, – заявила моя подруга и бросила обгрызанную белую реберную кость через плечо за перила веранды.
Мгновенно кости полетели, как шрапнель. Крики и одобрительные возгласы вознеслись в неподвижном воздухе ввысь к белой луне.
Том подошел ко мне:
– Как на среднеанглийском называется „сражение пищей"?
– Ты хочешь сказать, как по-среднеанглийски будет „свинья"? Твои гости вернулись на двадцать столетий назад за одну ночь.
– Тогда, может быть, начнем представление? – спросил Том и вышел на середину веранды.
– Леди и джентльмены, – прокричал он. – Лорды и миледи. Я приглашаю вас собраться в большом холле и занять свои места. И пусть начнется забава!
Мы заняли стулья и кресла, расставленные полукругом перед камином. Некоторые из нас шли не очень уверенно. Гвен Каррингтон клевала головой на плече Фиппса, а Чип был откровенно пьян: веки его прикрывали глаза наполовину, а гадкая улыбочка блуждала на розовых губах. Он положил руки на бюст Люси, она отпрянула от мужа и покраснела. Чип пожал плечами и с тем же намерением потянулся к Тиш. Я видела, как она что-то сказала ему тихим голосом и мило улыбнулась. Рука Чипа отдернулась. Толстяк тоже не переставал улыбаться, но его лицо потемнело и стало почти пурпурным. В ту ночь Чип прикладывал руки к каждой женщине, если она не являлась его кровной родственницей. Я подумала, возможен ли вечер, когда Чип не делает гадостей. Казалось, он был неспособен вести себя достойно в доме двоюродного брата.
Актеры поспешно скрылись в спальне Тома, чтобы приготовиться к представлению, а сам хозяин дома продемонстрировал великолепный номер жонглирования с Эрлом. Старый жирный енот появился в золотом ошейнике и небольшой серой шляпе, какие бывают в подарочных шляпных коробках. Своим нарядом он, казалось, необычайно гордился, и гости ревели от восторга, когда он приковылял из кухни на негромкий свист Тома. Енот подскакивал на толстых ножках, я видела это и раньше, но сегодня создавалось впечатление, что он раскланивается перед публикой. Смех, свист и аплодисменты наполнили комнату. Эрл пересек гостиную, радостно обнял Хилари и вернулся в центр импровизированной сцены, где его ждал хозяин, держа в руках три гладких яблока. Том начал жонглировать ими с серьезным видом, хмурясь от сосредоточенности, а Эрл кружил вокруг него, подпрыгивал и кивал головой. Время от времени Том бросал яблоко Эрлу, а тот стрекотал, нюхал плод и начинал удаляться, но только раздавался свист, енот поспешно возвращался, придерживая яблоко лапкой около плеча, отдавал его Тому, и жонглирование возобновлялось.
Это был чудесный и в то же время простой номер. Том и Эрл раскланялись, а мы начали топать ногами, хлопать в ладоши и кричать. Эрл выкатился из комнаты, а Том сел рядом со мной, пот катился с его лба и пропадал в бороде.
– Это было невероятно, – сказала я. – Сколько времени ушло, чтобы научить Эрла?
– Около двух недель и двух тысяч яблок, – усмехнулся Том. – С сыром получалось лучше, но мне пришлось заменить другим продуктом: Эрл сыр тут же съедал.
А затем мы увидели пьесу. В отличие от жонглирования она не была простой. Она соответствовала времени, была безукоризненной по стилю, богато и добросовестно поставлена и сыграна с настроением и в хорошей манере, даже с некоторым профессионализмом. Я больше никогда, наверно, не увижу ничего подобного. Думаю, что и другие зрители тоже. Пьеса повествовала о приезде в Пэмбертон мамы и дочери – меня и Хилари, об ухаживании Тома, о воображаемой свадьбе и последующей эксцентричной и сопровождающейся грубыми удовольствиями жизни с диким человеком с Козьего ручья. Она была непристойной, смешной, лирической, нежной, ошеломляющей, подлинным проявлением изобретательности. Хилари была просто восхищена ею. Девочка сидела на коленях у Скретча на полу около камина, вытянув длинные ноги, сверкая глазами и явно понимая в пьесе больше, чем мне бы хотелось. Сам Скретч улыбался и кивал головой, будто комедия елизаветинских времен была обычным явлением в его жизни. Я смеялась, аплодировала, иногда краснела, но чаще всего искренне удивлялась этому смуглому, вертящемуся, мечущемуся мужчине в шелках, который читал Фолкнера и убивал оленей в соответствии с ритуалом, рассказывал студентам о Конраде Айкене и Дилане Томасе и танцевал голым в лунном свете, мазался кровью, написал и поставил пьесу такого ошеломляющего размера и почти буквально поклонялся дубу. Я не могла понять его, не могла найти верный путь для понимания. В середине пьесы я догадалась, что наряду с тем, что это была вдохновенная пародия, она в некотором роде содержала и предложение. Я не удивилась и не сомневалась, каким будет мой ответ. Но под сверкающей внешней стороной ночи какое-то мрачное предчувствие ожидало, чтобы на него обратили внимание, как на собаку, вымаливающую подачку. Я знала, что для Тома Дэбни не могло быть никаких правил, никаких условий взамен любви к нему, никаких стандартов жизни на Козьем ручье.
Когда пьеса окончилась, Том и его актеры выстроились в линию и сделали глубокий поклон. Я оглянулась кругом: все лица были полны каким-то самозабвенным оживлением, чем-то близким к общей радости, это было похоже на гипноз, аплодисменты длились бесконечно долго. Труппа кланялась и кланялась. Затем овация начала стихать.
Чип Дэбни пошатываясь поднялся на ноги и вышел на сцену, остановившись перед актерами. Он поднял руну, призывая к тишине. Дожидаясь ее наступления, он слегка покачивался на ватных ногах, его кривая усмешка стала еще шире.
– Я изучал елизаветинскую эпоху, – произнес он, с трудом выговаривая слова.
Клэй Дэбни начал подниматься с места, чтобы подойти к сыну, но остановился, снова сел и уставился на свои руки. Дэйзи подняла голову и посмотрела на Чипа, как птица, ожидающая корм. Люси закрыла глаза.
– Да, господа, изучал. И у меня для уважаемой публики есть оригинальные стихи собственного сочинения. Первый такой… дайте подумать. – Он запрокинул голову и, улыбаясь, закрыл глаза. – Так вот:
„Когда моя Энди наряд шелковый носит,
Баллоны ее прямо к носу возносит".
В комнате стояла мертвая тишина. Я ни на кого не смотрела. Я почувствовала, как мои груди поднимаются и опускаются от тягостного дыхания. Мне хотелось простым усилием воли уничтожить их и стать существом среднего пола. Жар затопил меня, поднимаясь от груди к лицу.
– Есть еще одно, – продолжал Чип.
На этот раз Клэй все же поднялся со стула. Я скорее почувствовала, нежели увидела, что Том вышел из ряда актеров.
– Нет, подождите, – остановил их Чип, – это лучше. Оно звучит так:
„Пожалуйста, сэр, вот вопрос вам готовый:
Как делает это Том Дэбни с коровой".
Тишина взорвалась ревом.
– Ну, черт возьми, Чип, знаешь ли, дело не в том, что мне это не слишком нравится. – Голос Тома был медленным, ровным и опасным. – Дело в том, что я не могу отвязаться от женщины, что бы ни делал.
Слушатели рассмеялись, может быть, слишком громко, но с явным облегчением. Том, в конце концов, может легко уложить Чипа на обе лопатки.
– У тебя для этого подходящее место. – Шутливый и взбешенный голос Чипа перекрыл смех. – Здесь у тебя лучшие сиськи, и их больше на Козьем ручье, чем во всем округе Бейнс.
Он сделал несколько шагов в мою сторону, изогнул шею и изобразил на лице удивление и интерес по поводу моего бюста. Затем Чип блаженно улыбнулся Тому:
– Я хочу сказать, у коз и у всех остальных. Разве ты не человек-козел? Кажется, я слышал недавно, что ты…
Том мягко повернул Чипа за плечи и врезал по физиономии. Это был размашистый плавный удар правой по мясистой челюсти Чипа. Толстяк развернулся, пролетел по комнате и приземлился на коленях своей жены бессильной кучей клоунского наряда. Он пробормотал что-то, немного побарахтался и спокойно улегся.
Все это время Том стоял посреди комнаты и смотрел на брата.
Клэй Дэбни поднялся, обнял племянника и обратился к зрителям:
– Прошу извинения за Чипа. Он не умеет пить. Перед отъездом сюда он уже хватил немного. Но это его не извиняет. Мне стыдно за его поведение и за него самого. И я прослежу, чтобы он попросил прощения у каждого из вас. Мисс Энди, не могу сказать, как я сожалею о случившемся. Он больше не будет надоедать вам. Том, ты знаешь, как мне все это противно. Такая ночь бывает раз в жизни, и я надеюсь, что ты и твои гости запомнят из нее только хорошее. Если кто-нибудь мне поможет, мы попрощаемся и оставим вас веселиться дальше.
– Мне очень жаль, дядя Клэй, – сказал Том.
– Не стоит говорить об этом, – ответил старик. Вместе с Томом и Чарли он поднял бормочущего Чипа на ноги и вывел из дома. Дэйзи последовала за ними, кудахтая и суетясь, последней вышла Люси. На ее пушистых ресницах дрожали слезы.
– Мне очень жаль, – проговорила она невнятным шепотом, когда проходила мимо меня.
– Пожалуйста, даже не думайте об этом, – попросила я в ответ.
Гости оставались в доме еще какое-то время после того, как услышали, что лендровер Клэя с грохотом выехал со двора, но, конечно, вечер был окончен, его драгоценная поверхность разбита. Скретч увел Хилари в ее комнатку в тот момент, когда Чип Дэбни поднялся на ноги и вышел на сцену, и сам старин больше не появлялся. Том, я, Риз и Мартин провожали гостей, благодаря их за приезд и отмахиваясь от выражений сочувствия и участия. Я была так зла на Чипа, что меня пробирала дрожь, но Том, стоявший подле меня, выглядел совершенно спокойным. Его улыбка была широкой и естественной, а в голосе, когда он прощался с гостями, звучала непритворная радость.
Я взглянула на его правую руку. Костяшки пальцев начали краснеть и опухать, но, казалось, он этого не замечает.
Тиш и Чарли уезжали последними.
– Все было так прекрасно, что даже Задница Которая Ходит Как Человек не смогла ничего испортить, – сказала Тиш, обнимая меня и Тома. – Надеюсь, вы запомните это.
– Время от времени появляется необходимость отлупить Чипа, но не следует воспринимать это всерьез. По сути, он безвреден. В этом его беда, – заметил Том. – Спасибо вам обоим за все. Без вас ничего бы не получилось. Я вас люблю, ребята.
– И я тебя. – Тиш обняла и поцеловала его в щеку. – Энди, позвони мне завтра, но не раньше полудня, иначе я тебя убью.
Тиш и Чарли уехали, а Мартин и Риз направились в кухню, чтобы начать уборку. Том замахал на них руками:
– Отправляйтесь домой. Никто не должен мыть посуду после такой ночи. Мы сделаем это завтра утром или просто выбросим все в ручей. Завтра, но не сегодня.
Друзья уехали без дальнейших возражений. Я знала, что они хотели оставить нас с Томом наедине.
Том зашел в комнату Хилари и вернулся, улыбаясь.
– Пойди и посмотри.
Я подошла к двери. Лампа не горела, но в комнату вливался белый свет летней луны, такой же яркий, как утреннее солнце. Скретч растянулся на кровати девочки. Его начищенные старые тяжелые рабочие ботинки аккуратно стояли у постели. Глаза старика были закрыты. Хилари положила голову на сгиб его руки и полностью обмякла, отдавшись во власть сна. Подле нее, положив головку на плечо девочки, как спящий человек, мирно лежала тоненькая молодая козочка, ее бока спокойно поднимались и опускались. Эрл свернулся на подушке за головой Скретча.
Мое сердце сжалось от любви к ним.
– Вот бы сфотографировать, – прошептала я.
– Сделай это мысленно и сохрани в памяти, – ответил Том, притягивая меня к себе и целуя в макушку. – Я это сделаю. Практически все, кого я люблю, спят в одной кровати.
Мы сели перед камином на мягкий диван со сломанными пружинами. Том налил коньяку. Я потягивала напиток, глядя поверх тонкого старого хрусталя на своего друга. В свете лампы и луны Том выглядел невероятно красивым в шелках, уже мятых и покрытых пятнами пота, но я знала, что хочу его каждым атомом своего тела, хочу и сейчас, на ковре перед намином, и всегда. Я с наслаждением потянулась, чувствуя, как мои напряженные мускулы расслабились и стали более мягкими, как мое тело потеплело и открылось, готовое принять тепло Тома, потянулась, откладывая тот момент, который – я знала – был близок.
– В какой-то миг я думала, что ты собираешься убить брата, – призналась я, кладя ступни на колени Тому. Он указательным пальцем провел по моей ноге от лодыжки до бедра, потом улыбнулся.
– Нет. Чип не стоит тюрьмы или электрического стула. Он не стоит того, чтобы умирать за него. Я бы умер за тебя, за Хилари, за леса, но из-за задницы Чипа я умирать не собираюсь. Как сказал один человек, я могу быть чокнутым, но я не идиот.
– Ты наверняка мог ввести меня в заблуждение в тот день в лесу, – заметила я, протягивая руну, чтобы убрать волосы с его глаз.
Лицо Тома стало твердым и серьезным.
– Я сожалею о том дне, Энди, но ты должна знать обо мне все. Я не рациональный человек. И не уравновешенный. Временами я могу быть или по крайней мере пытаться быть уравновешенным и рациональным, но во мне есть и другие стороны. Одну из этих сторон ты видела тогда в лесу. Все это во мне в такой же степени, как Фолкнер, музыка и дерьмо. Тебе бы больше хотелось, чтобы я был ручным?
Я подумала о том громком крике боли, ярости и абсолютной дикости, которая иногда появлялась в нем, о том полускрытом намеке на жестокость, о с каждым разом увеличивающейся чувственности, которую я часто ощущала в его присутствии, чувственности, не имеющей ни границ, ни пределов. Я подумала о пении и танцах, о смехе и изысканности, о безрассудстве и дикой сладости его любви. Знакомый сильный жар поднялся от живота и пронесся вниз по рунам и ногам, дыхание стало тяжелым и прерывистым. Я протянула руки и начала увлекать Тома вниз, на себя. Мои пальцы запутались в маленьких круглых пуговицах на его спине. Мне хотелось сорвать его одежду, почувствовать ткань в своих руках и рвануть так, чтобы пуговки разлетелись в разные стороны. Я хотела, чтобы Том был везде: на мне, вокруг меня, во мне.
– О нет, любимый, – прошептала я ему в ухо. – Я не хочу, чтобы ты был ручным.
Мы заснули там же, на диване. А когда я проснулась, угол лунного света уменьшился, а ночная тишина снаружи стала более глубокой. Я пошевелилась, думая о Хилари и долгой дороге домой. Том тоже шевельнулся.
– Ты останешься, Энди? – сонно спросил он, протягивая руку к моей груди.
– Да. Я остаюсь.
Том кивнул головой, нежно поцеловал меня и снова заснул.
В ту же ночь, несколько позже, мне приснился сон.
Мне снилось, что я наблюдаю, как Хилари выступает на конных соревнованиях, она без всяких усилий и с исключительной точностью берет барьер за барьером. Я стою в большой толпе, которая хлопает и подбадривает ее, крики становятся все громче и громче, а прыжки девочки все выше и выше. Вскоре крики становятся почти оглушительными, а моя дочь на своей лошади преодолевает такие высокие барьеры, что кажется, будто она вскоре взлетит в небо. Во сне мое сердце начинает стучать от страха за дочку – она поднимается слишком высоко, она скоро упадет… Крики перешли в визг, а затем превратились в вопли Хилари.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68