– Слушай, когда ты на днях сказала, что все союзники Тома, кроме Клэя, покинули его, ты имела в виду себя и Чарли? Ему кто-то нужен, Тиш. Кто-то нужен просто… чтобы находиться рядом. Раньше я не думала об этом, но теперь считаю, что так должно быть. Это, возможно, имеет для Тома огромное значение. Это даже может помочь ему… прекратить все, что он вытворяет. Таким человеком я быть не могу. А вот ты – можешь. Во всяком случае, просто поговорить с ним…
Я следила, как простое, доброе лицо Тиш перестало светиться и слезы наполнили ее глаза. Я поняла, что она не собирается помогать Тому. Через некоторое время она произнесла:
– Я не могу. Я до смерти боялась, что ты попросишь меня. Знаю, это отвратительно с моей стороны, но это так. Теперь Том ужасно пугает меня. И я ненавижу себя, потому что знаю, что это правда. Мне всегда нравилось думать о себе, как о неистовом либерале, яром враге несправедливости и несгибаемо преданном друге. Я всегда была таким человеком, какой способен видеть… святость Тома, какой поддерживал каждую его дикую, возмутительную выходку. Я считала себя человеком, живущим в его мире, я думала, что характер его… эксцентричной, односторонней добродетели был единственным путем, способным произвести изменения в мире для всего… ох, всего человечества. Я думала, что мы с ним были родственны по духу. Но когда добродетель превращается в сумасшествие, она теряет во мне союзника, потому что я теряю тот мир, в котором могу что-либо изменить. В конечном счете, я слишком нормальна. Мне необходимо иметь правила и знать ситуацию, даже если эти правила возмутительны и скандальны. А Том заступил за грань этих правил.
И я ушла, зная, что Тиш права: он действительно перешагнул грань. Я ждала следующего поступка Тома, как ждут неизбежной, давно предсказанной смерти. Том подтвердил мои ожидания спустя два дня, приехав в Пэмбертон с первыми лучами солнца и любовно разложив туши своих недавно больных коз, которых он бережно и с ритуалом умертвил. Том разложил их на порогах мэра, президентов клубов „Ротари" и „Сивитан", Бизнес-ассоциации в деловой части города, Френсиса Милликэна и Гарольда Тербиди. Результатом были жены и дети в истерическом состоянии и возмущение общественности, отголоски которого докатились до Саванны, Атланты, Уэйкросса, Валдосты, Джексонвилла и Таллахасси. Чрезвычайно обрадованные посланцы средств массовой информации этих городов прибыли вовремя, чтобы заснять, как сопротивляющегося Тома Дэбни, облаченного в причудливый наряд для ночного патрулирования и с полосками крови на лице, затаскивали в полицейскую машину города Пэмбертона и вновь отправляли в тюрьму.
Глава 14
На следующий вечер меня посетили Клэй Дэбни и старая Кэролайн. Я открыла дверь, ожидая увидеть Тиш, а вместо этого обнаружила, что смотрю на два лица, которые были и не были лицом Тома – голубые глаза, длинные подбородки и крепкие кости. Лица были старыми, одно – утомленное, со следами беды, другое – маска светской любезности, нарисованная на мелко потрескавшемся фарфоре цвета слоновой кости. Секунду я бессмысленно таращилась на них, а затем распахнула дверь. Я знала, почему пришли эти люди. В какой-то мере я ждала их, или, во всяком случае, Клэя. Кэролайн Дэбни в моем доме была столь же чужеродна и казалась попросту недоразумением, как старый декоративный павлин в загоне для скота.
Они отказались от кофе и других напитков и сели на стулья, которые я им предложила. Мое сердце учащенно билось, а руки были ледяными. В голову пришла дурацкая мысль – как бы они поступили, если бы я заявила: „Я хочу, чтобы вы ушли". Вероятно, они так бы и сделали. Я сидела на диване, освещенном только светом двух настольных ламп, стоящих по бокам, и смотрела на Клэя и Кэролайн. Клэй разглядывал свои руки, сплетенные на коленях, как в молитве. Птичьи глаза Кэролайн скользили по моей гостиной, оценивая и регистрируя мебель, как это делал бы оценщик. Я подумала: возможно, она даже не замечает, что делает это.
Кэролайн улыбнулась мне. Красная помада неровно растеклась по трещинкам вокруг рта, будто дама питалась живой плотью. Ее прическа, словно выточенная скульптором, сверкала, как стекловолокно.
– Вы изрядно поработали над этим скучным старым домом, – заметила Кэролайн голосом замирающей флейты. – Наша голубушка миссис Ливингстон никак не могла сообразить, как бы его обустроить. В этом, конечно, нет ничего удивительного, если вспомнить, что она была дочерью тренера и годами жила над конюшней, прежде, ну да ладно. А это очаровательно. Очень современно. Вы, молодые дамы, предпринимаете такие рискованные шаги, но это очень интересно и мило, не правда ли?
Я смотрела на нее как завороженная. Между нами пролегали ложь, боль, сплетни, изгнание из общества; между ней и ее сыном – чудовищность предательства, и однако она чирикала о декорировании домов и о родословных. Она была настолько похожа на пожилых дам, которых я знала в мире Криса Колхауна в Атланте, что я автоматически ответила ей фразой из того времени:
– Благодарю вас. Нам нравится наш дом.
Клэй Дэбни бросил быстрый взгляд на свою невестку, затем, прочистив горло, начал:
– Мисс Энди, полагаю, вы знаете, что мы пришли поговорить с вами о Томе…
И я, совершенно не сознавая, что делаю, начала отрицательно качать головой.
Клэй поднял свою крупную руку цвета грецкого ореха.
– Пожалуйста, только выслушайте меня. После этого, если вы хотите вышвырнуть нас отсюда пинками, я уйду со спокойной совестью. Но, пожалуйста, выслушайте.
Я посмотрела на Кэролайн. Она сидела, устремив взгляд прямо перед собой, и улыбалась, будто ожидала, что ее сфотографируют для паспорта. Я вновь повернулась к Клэю:
– Простите, пожалуйста. Продолжайте. Безмолвно, через годы и мили, я обратилась к Сэлли Колхаун: „Ты дала мне хорошие уроки".
– Том в тяжелом положении, – горько проговорил Клэй. – Не знаю, сможет ли он выбраться. Не знаю, сможет ли кто-нибудь помочь ему. Но если кто-то сможет, то только вы. У Гарольда Тербиди есть постановление суда заставить Тома пройти психиатрическое обследование, и начальник полиции говорит, что у него не будет затруднений найти такого психиатра, который присягнет, что Том представляет опасность для себя и окружающих. А это будет означать, что Тома упрячут на долгое, долгое время.
– Но он не представляет опасности… – начала я.
– В наших краях психиатры зарабатывают не слишком много, – мрачно ответил Клэй. – Нетрудно будет разыскать такого, который поймет точку зрения Гарольда.
– Но кто решится на такой ужасный поступок? – возмутилась я.
Но к тому времени, когда на губах Клэя появилась тусклая улыбка, я уже знала. Ледяное серое лицо Френсиса Милликэна в тот день, когда Чип привез его и отвратительного принца Вилли на Козий ручей, задрожало в воздухе передо мной, как на голографии.
– Я понимаю, – проговорила я.
– Надеюсь, что нет, но это не имеет значения, – ответил Клэй. – Гарольд заявил, что это будет либо тюрьма, либо государственная больница в Милледжвилле. Том может выбирать. У Гарольда есть подписанное распоряжение о невыезде, и, если Том только высунет голову за пределы города, когда этот документ будет ему предъявлен, он окажется в тюрьме за неуважение к органам власти и будет сидеть там до тех пор, пока не станет слишком старым, чтобы поднять лук. А если это не удастся, у Гарольда имеются три-четыре дамы, готовые поклясться, что они испытали серьезное душевное потрясение при виде мертвых коз, одна заявит, что у нее был сердечный приступ, а еще одна – что у нее случился выкидыш.
Тошнота подступила к моему горлу.
– Кто же настолько может ненавидеть Тома? – прошептала я. – Почему недостаточно просто… заставить его прекратить все это?
Клэй не ответил. В наступившем молчании в моем мозгу зародилось нечто чудовищное, разросшееся постепенно до отчетливой уверенности. За лицами Френсиса Милликэна и принца Вилли я видела взбешенную и любезную улыбку Чипа Дэбни. Я не сказала ни слова, но поняла, что Клэй заметил в моих глазах отражение его сына, в его взгляде я увидела муку, а затем старин быстро опустил глаза на свои крепкие веснушчатые руки.
– Гарольд сказал, что он еще раз отпустит Тома, если тот подпишет заявление, что остановится. Но Том не будет этого делать, – проговорил Клэй. – Я передал ему все, что сказал Гарольд, я уговаривал его, пока не потерял голос. Его умоляла мать. Я даже думал привезти сюда его сыновей, чтобы и они попросили. Но я не могу сделать такую подлость по отношению к нему. Кроме того, Том говорит, что в какой-то мере поступает так ради них, говорит, что, как только Гарольд выпустит его, он отправится домой и убьет остальных коз. Многие из животных и так умирают. Он сказал, что Гарольд и все остальные… никогда и не знали, что в мире так много дохлых коз.
Я закрыла глаза от боли и усталости. Я хотела бы просто встать, пойти в спальню, забраться в постель, натянуть одеяло на голову и спать бесконечно. И я сделаю это в ту же минуту, как эти люди покинут мой дом.
– Я не могу вам помочь, – произнесла я. – Том будет слушать меня не больше, чем вас. Не могу. Я не могу помочь вам.
– Том сказал, что поговорит с вами, – возразил Клэй. – Он не обещал послушать вас, но сказал, что хотел бы поговорить. Сейчас он отказывается видеть кого-либо еще. Вы – последняя надежда, какая только у него осталась. Я не пришел бы сюда, если бы это было не так. Знаю… вы и мисс Хилари каким-то образом пострадали. И могу себе представить, что это было очень серьезно.
– Клянусь Богом, я не могу сделать то, о чем вы просите.
Мои глаза все еще были закрыты. Если бы Клэй Дэбни произнес хотя бы слово, я бы начала визжать, как сумасшедшая.
Наступила густая, ужасная тишина, и затем – невероятно – я услышала слабый мяукающий звук, плач или очень юных, или очень старых людей. Я открыла глаза и посмотрела на Кэролайн Дэбни. Ее неподвижное лицо все еще было обращено вперед, глаза плотно закрыты, а рот – распахнут в безнадежной гримасе детского, неудержимого горя. Ручейки черной туши оставили глубокие следы на ее старых щеках, как подтеки грязного снега, а лицо, мертвенно-бледное, покрытое багровыми пятнами, выглядело так, будто кто-то надавал ей пощечин. Безупречные блестящие волосы сидели на голове как-то невероятно ужасно, и я внезапно поняла, что это был парик. Кэролайн так боролась с неровным дыханием, что мне казалось – она может умереть. Затем дама справилась с ним, втянула воздух глубоко в легкие, и я слышала, как в ее груди что-то захрипело. Она открыла глаза и взглянула на меня. Не думаю, что в этот момент Кэролайн меня видела.
– Он был прекрасный маленький мальчик, – пропищала она еле слышной скороговоркой. Черные слезы продолжали бежать по щекам. – Он всегда писал разные вещи. Однажды ко Дню Матери он написал для меня поэму. Я вставила ее в рамку; она все еще у меня. А его награды за успехи… Он получал все возможные награды одну за другой. Вам бы нужно было посмотреть на них.
Я почувствовала, как по моему лицу тоже побежали слезы. Я посмотрела на Клэя, его глаза были влажными. И тогда я поняла, что пойду. Мы все трое до смерти истечем слезами, если я этого не сделаю.
– Утром, – произнесла я. – Как только смогу отправить Хилари в школу. Сейчас она спит, и я не могу оставить ее одну.
– Если бы вы пошли сейчас, думаю, Кэролайн была бы рада остаться с девочкой. Я отвезу вас к тюрьме и подожду в машине. Или, если вы считаете, что так будет лучше, я останусь здесь с Кэролайн.
– Знаю, у вас нет никаких оснований доверять мне, – проговорила Кэролайн, и в хрупком голосе под плачем проступила некая сила, – но в свое время я сидела не с одним ребенком. Если девочка проснется, я просто скажу ей, что я мать Тома. Может, это ее успокоит?
Я знала, что так и будет.
– Тогда поехали, – решила я. – Я ничего не могу сказать Тому, но вы, мистер Дэбни, должны будете убедиться в этом сами. И тогда… пожалуйста, больше не просите меня. Оставьте нас.
– Никогда больше, – ответил Клэй. – Мы и так будем слишком вам обязаны за это.
Тюрьма округа Бейнз располагалась на улице, примыкающей к Пальметто, она была построена из тех же самых, отмеченных возрастом, ценных кирпичей и имела такую же неброскую бронзовую табличку, как и магазины на главной улице города.
– А где жокей? – спросила я Клэя. Усилием воли я заставила свой мозг стать чистым и спокойным.
К удивлению, Клэй усмехнулся:
– Когда-то он здесь стоял, пока Гарольд не нашел чернокожего помощника. Тогда Гарольд понял, что жокея нужно убрать. Думаю, он отвез его домой и установил на собственном газоне. Господи, мне бы хотелось, чтобы у вас с Томом все наладилось. Вы единственная дама из всех, кого я когда-либо встречал, которая была бы с ним на равных.
– Нет, – ответила я. – Я никогда не была таковой. Гарольда Тербиди в тюрьме не было. Только помощник из ночной смены, уже упомянутый чернокожий, сидел за столом и читал каталог видеопроката. Когда мы появились, он поднялся со стула, не зная, что ему делать, – остановить нас или пожать руки.
– Добрый вечер, Элвуд, – приветствовал Клэй полицейского. – Может ли миссис Колхаун на минутку увидеть Тома? Знаю, что приемные часы закончились, но у нее дома спит ребенок, и это единственное время, когда она свободна. Я все объясню Гарольду, – продолжал он, когда помощник замялся. – Том просил о встрече с ней, – добавил Клэй. – Думаю, он имеет право на одного посетителя, ведь так?
– Да, сэр, – ответил Элвуд. Он открыл зеленую металлическую дверь и крикнул: – Эй, Том, к тебе посетитель. Ты хотел с кем-нибудь встретиться?
Я услышала голос Тома, но не могла разобрать, что он сказал. Спокойствие моих мыслей взорвалось, а боль и воспоминания набросились на меня, они верещали и клевали сердце, как птицы, питающиеся падалью.
– Думаю, вы можете пройти, – сказал чернокожий. – Вы увидитесь с ним. Сейчас здесь больше никого нет.
Том сидел в камере в конце короткого, безжалостно освещенного, безукоризненно чистого коридора, пахнущего антисептиком и застоявшимся табачным дымом. Он был одет не в тюремную робу, а все еще в смешной ритуальный охотничий наряд, но на лице и руках не было кровавой раскраски, а на голове не красовался венок из дубовых листьев. Том был похож на пойманного безумца, только не буйного и чистого. Среди дикой черноты волос и бороды горели ясные и спокойные голубые глаза. Том улыбнулся. Что-то от прежнего веселого огня вспыхнуло в воздухе между нами.
– Добро пожаловать в мою гостиную, – сказал он мягким, богатым, манерным голосом.
Не знаю, почему мне показалось, что его тембр изменился. Том указал на складной металлический стул, стоящий в коридоре, я подтянула его к решетке и села лицом к камере. Слова не приходили мне в голову, я вообще ни о чем не могла думать. Я просто смотрела на Тома.
– Хочешь купить утку? – спросил он. Мое дыхание вырвалось в гневном порыве.
– Ты не можешь продолжать все это, – говорила я. – Если ты не прекратишь, для тебя все закончено уже сейчас. Клэй не может выручить тебя на сей раз. Тебя ждет либо государственная психушка, либо окружная тюрьма. В любом случае ты многие годы проведешь под замком. Не увидишь болота, леса, ручей до тех пор, пока не состаришься. Оттуда, куда они тебя упрячут, ты не сможешь помочь… лесам. Мартин и Риз без тебя ничего не смогут сделать.
Скретч ужасно, ужасно болен. Кто будет следить за лесами, если ты будешь сидеть под замком? Что нужно сделать, чтобы заставить тебя прекратить это?
Том долго смотрел на меня, не говоря ни слова. Я смотрела на него. В конце концов он проговорил:
– Ты доверяешь Форду? Этому инженеру, который приезжал сюда и проводил анализы? Ты поверила тому, что он сказал?
– Да. Я верю ему. И Клэй тоже, и…
– Меня интересует только, веришь ли ты.
– Да. Я верила и продолжаю верить. Думаю, Том, он очень хороший человек.
– Как это может быть правдой? – скорее себе, чем мне тихо произнес Том. – Я видел ту воду. Я видел результаты анализов.
Он поднял на меня глаза.
– Ты тоже видела ее.
Я наклонилась вперед и посмотрела в его лицо.
– Я видела в воде что-то сияющее. Я видела больную козочку и мою визжащую дочь. Том, я думала над этим… Я никогда не видела фосфора в воде… Том, это очень сбивает с толку. Мы ведь тогда только проснулись, а накануне много выпили, Хилари так визжала… Пожалуйста, подумай хорошенько. Возможно… ты мог ошибиться. Возможно, так и есть?
– Нет, невозможно. И, кроме того, был отчет лаборатории…
– Я его не видела. – Я просто ненавидела себя, когда говорила это. – Я никогда не видела, и никто не видел.
Наступила еще одна продолжительная пауза.
– Ты думаешь, я это придумал?
– Нет. Но вдруг к этому времени ты очень устал и расстроился из-за воды, козочки и Хилари…
– Я не придумал это, это не галлюцинации. В воде что-то было. Не важно, что Милликэн сделал с ней, но все было написано в отчете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68