– В честь чего это? – спросила я грубо. – Не знала, что ему известно о существовании Хилари. Наверняка ему ужасно хочется, чтобы угрюмый взбудораженный ребенок присутствовал на его ежегодном осеннем празднестве.
– Я думаю, ему действительно этого хочется. Странную вещь он сказал. Он заявил, что я непременно должен привезти девочку: он знает, что Пэт сыграла с Хилари злую шутку, и думает, что Козий ручей поможет излечить вашу дочь.
– Как он мог узнать об этой истории? – резко спросила я. – Ведь он не очень-то общается с компанией своей бывшей жены?
Я знала, что поступаю неделикатно, но сейчас мне было все равно. Неужели не было такого места, куда бы этот человек с темного болота не мог бы проникнуть?!
– Вероятно, уже все знают об этом происшествии, – ответил Картер. – Все всегда все знают о том, что случается в Пэмбертоне. Пэт Дэбни служит основной пищей для пересудов. Хил – последняя и самая молодая жертва ее гнусного языка, но всем известно и о других жертвах. Могу вас заверить – сочувствие в большей степени на стороне вашей девочки. Возможно, Том услышал о случившемся от Скретча Первиса – того чернокожего парня, с которым он вечно крутится. Дочь Скретча Руби работает у Пэт время от времени, когда та приглашает гостей.
– Да, но я не собираюсь тащить Хил в глушь, только чтобы Том изобразил из себя „доброго дядю" в противоположность „дрянной тети", которой оказалась его бывшая жена. Картер, вы знаете, в каком состоянии находится Хилари последнее время, вы знаете, что страх перед водой опять к ней вернулся…
– Не думаю, что Том собирается что-то „изображать", – заметил Картер мягко. Он просто запрещал себе обижаться на мою грубость. – По-видимому, Том действительно обеспокоился по поводу вашей дочки. „Скажи Диане, чтобы она была так добра и уделила всего один день Козьему ручью. Я был свидетелем того, что ручей исцелял ужасные раны" – вот что сказал Том.
„Диана", ничего себе!!!
– Это один из множества его фокусов, – не сдавалась я. – А это правда, что он сказал насчет исцеления? Он действительно употребил это слово?
– Да. Поверьте, Хил не будет там единственным ребенком. Обычно многие приезжают с детьми. Может быть, она уже знакома с некоторыми. И даже если ничего интересного не будет, ей, может быть, понравится наблюдать за козами и другими животными. У Тома там просто бродячий зверинец, крошечный заповедник диких животных. Прирученный енот, почти домашняя выдра, стая диких уток, таких ручных, что они входят и выходят из дома, как куры. А поляна, на которой стоит дом, – одно из самых красивых мест, какие я когда-либо видел. Нельзя сказать, что Том живет в нищете, хотя это, конечно, не „Ритц-Карлтон".
– Подумать только, одновременно истребитель оленей и доктор Дулиттл, – произнесла я и тут же пожалела о сарказме, который наполнил мои слова. Что, в конце концов, Том Дэбни сделал, что я была так воинственно настроена против него? Он однажды удивил и однажды напугал меня, оба раза непреднамеренно, один раз сделал мне комплимент и один раз предложил послушать чудесную поэзию. Все это, безусловно, не могло служить поводом для возмущения. И было необычно, даже жутковато, что он употребил слово „исцелить" в отношении Хилари – именно это слово чаще всего приходило мне в голову, когда я думала о дочке. Как он мог знать, что девочка находится в таком состоянии?! Возможно, его трогательная забота о ней объясняется именно его добротой…
– Если бы я недостаточно знал вас, то мог бы решить, что вы боитесь Тома, – заметил Картер. – Нет на свете человека более сердечного и великодушного, чем он, даже если его и считают полусумасшедшим. Соглашайтесь и поедем. И вы, и Хилари нуждаетесь в перемене. И вам нужно встретиться с Пэмбертоном, который не погряз в конском дерьме.
– Ну ладно, – согласилась я. – Только ненадолго. Простите, что была раздражительна. Очень мило, что Том обеспокоен здоровьем Хил. Я была к нему несправедлива. Это потому, что он так активно действует. Начинаешь думать, не хватает ли он иногда через край.
– Он все время это делает. И даже хуже того, как утверждает Пэт, – заметил Картер благодушно. – Но в этом-то и состоит его привлекательность. Он делает то, что мы только мечтаем сделать, причем прячем эти желания очень глубоко в себе. Он своего рода наш громоотвод. И его помешательство благотворно.
Таким образом, мы впервые приехали на Козий ручей в осенний день, такой голубой, золотой, горько-радостный и нежный, что просто быть живым в подобный день означало все равно, что быть чуть захмелевшим. Утром ощущалась свежесть, полуденное солнце пригрело наши лица через тонированные лобовые стекла „ягуара". Далеко-далеко и высоко над коричневой стерней соевых полей парила большая птица; она делала петли и круги и, как временами казалось, висела неподвижно в нежном осеннем небе.
– Краснохвостый ястреб, – заметил Картер, следя за взглядом Хилари. – Он использует теплые воздушные струи, поднимающиеся от земли. Эти струи теплее остального воздуха, поэтому он практически может висеть на них и будет болтаться там, пока не увидит свой ланч, и тогда спикирует, как ракета. Приятный способ добывать пропитание, правда?
Хилари не ответила. Она спрятала голову под мою руку, свободно обнимавшую ее. Я откинула густые волосы со лба дочери.
Девочка дала согласие поехать при условии, что я никуда не отойду и не оставлю ее с кем-нибудь, кого она не знает, особенно с незнакомыми детьми. Я согласилась, так как думала, что лучше будет уступить и дать ей возможность поехать и, может быть, найти что-нибудь интересное в этом незнакомом ей месте, чем спорить, рискуя довести дочь до слез и получить отказ. Я знала, что Хил не только страдает сама, но и манипулирует мной, хотя это и не уменьшает ее страданий. Я решила попросить в понедельник Тиш порекомендовать компетентного терапевта для Хилари. Дальше так продолжаться не может. Но я не знала, где мне достать денег на врача…
Мы миновали въезд в „Королевский дуб", и, проехав около двух миль, Картер уменьшил скорость и свернул на изрытую грунтовую дорогу, отмеченную только проржавевшим жестяным почтовым ящиком, который болтался, как пьяный, на верхушке подгнившего деревянного столба. Внезапно мы оказались в лесу, таком же густом, молчаливом и каком-то первобытном, как лес, через который мы ездили в „Королевский дуб". Я сказала об этом Картеру.
– А это часть того же участка, – объяснил он, не отводя глаз от изрытой дороги. – Том оставил себе только полосу, проходящую через середину плантации, между землями Клэя и завода „Биг Сильвер". Длинная полоса. Должно быть, она тянется на двадцать миль вверх по реке. Но она не шире восьми-девяти миль. Сандвич между Клэем и заводом. Или, скорее, хотдог, сосиска.
– Мы едем туда, где бомбовый завод? – выдохнула Хилари.
– Нет, моя радость, – заверил девочку Картер. – Мы будем на Козьем ручье. Он течет параллельно реке, а земли завода начинаются только за рекой. А настоящие здания и оборудование вообще находятся на расстоянии многих миль.
– Ручей и река… – начала Хил напряженным высоким жужжанием, которое означало, что нечто, вызывающее у нее ужас, было поблизости.
– Хилари, тебя никто не принуждает подходить к воде, – произнесла я так твердо, как только могла. – Тебе даже необязательно ее пить. Но я надеюсь, ты не сочтешь необходимым показать мистеру Дэбни, что его вода беспокоит тебя. Он был очень любезен, пригласив тебя на свой праздник и предложив посмотреть его животных, и я надеюсь, что ты будешь вежлива с ним.
– Не хочу, – пробормотала Хил. Это было хныканье очень маленького больного ребенка. Думаю, она даже не осознавала смысла своих слов. Я почувствовала слезы отчаяния, собирающиеся под ресницами.
Мы выбрались из леса на большую, залитую солнцем поляну, бывшую вырубку, и перед нами предстал маленький дом Тома Дэбни, раскинувшийся на вершине невысокого холма на берегу ручья. Одна его сторона нависала над зеленой, пятнистой от солнечного света водой. Я просто задохнулась от удовольствия и почувствовала, что улыбаюсь. Это был заколдованный домик, рисунок Артура Рэкхема, страничка из английских сказок. Я почувствовала, как Хилари подняла голову с моего плеча и посмотрела на дом.
– Это то место, нуда мы ехали? Праздник будет здесь?
– Именно здесь, – ответил Картер. – Ну как? Правда, неплохо?
– Да, – ответила девочка.
Домик был небольшим и приземистым, но так раскинулся по холму и вниз по его склонам, что казался значительно больше своих размеров. Он был построен из широких, неподогнанных досок, которые под воздействием атмосферных явлений превратились в дивное шершавое серебро, жестяная крыша проржавела и стала насыщенного малинового цвета. Она сверкала на солнце, как гранат или слива. Весь дом был окружен осевшей верандой, такой широкой, что она почти вдвое увеличивала корпус самого дома, и по расстановке старой просиженной мебели, размещенной в нескольких местах веранды, я поняла, что эта часть дома используется как жилое помещение.
Сидя в автомобиле, я могла видеть кресла, старомодные качели для веранды, веревочный гамак, плетеный стол и обеденные стулья, помятое бюро с задвигающейся крышкой и что-то похожее на огромный уэльсский кухонный шкаф для посуды. Я подумала, что только сильный штормовой ветер способен задуть дождь внутрь веранды настолько, чтобы достать до мебели. Какое-то вьющееся растение ярко-багряного цвета оплетало отдельные участки галереи, образуя занавес, а в одном углу сучковатая старая глициния придавала веранде вид маленькой пещеры.
Внизу за домом я увидела кайму небольших ив, волочащих белесые ветви по медленной воде, островки тростника и водяных растений цвета львиной шнуры. За ними широкий ручей тек медленно-медленно, и определить, что вода вообще движется, можно было единственным способом: если случайная ветка или охапка красной листвы проплывет мимо, лениво вращаясь.
Противоположную сторону ручья также покрывали золотистые тростники и заросли подлеска, за ними стояла громада сверкающих осенних лесов. Я видела остаток старого, повидавшего виды причала – серый перст, уходящий в воду. Серебряное каноэ легко ударялось о него. Я уже видела это каноэ раньше с лежащим в нем прекрасным телом мертвого оленя. Я перевела взгляд на несколько автомобилей, стоящих на полосе серого песка у кромки коричневой травы. Людей я не видела.
– Где же все? – спросила я так же, как когда-то в „Королевском дубе".
– Наверно, сзади, за домом, на веранде, выходящей на ручей. Том обычно там принимает гостей. Та веранда шире, чем эта. Даже отсюда я чувствую запах дыма из ямы для барбекю.
Мы с Хилари вышли из машины, и я тоже уловила запах, богатый, густой, чудесный запах острого, едкого дыма, вызывающий слезы. Мы с дочкой немного поели перед отъездом, и здесь, за городом, в этом ясном и странном свете, на теплом, густом, пахнущем лесом воздухе, я внезапно почувствовала волчий голод.
Том Дэбни вышел из-за дома, одетый в голубые джинсы, вылинявшую фланелевую рубашку и мокасины на босу ногу. Он появился бесшумно, казалось, возник из сверкающего света и подошел к нам, широко улыбаясь. В ярком солнечном свете я увидела морщинки между его темными прямыми бровями и сетку темных линий в уголках узких, глубоко сидящих голубых глаз. Они были точной копией глаз его матери и сестры. Но их выражение было совершенно иным. Глаза будто танцевали от веселости, которая была близка к помешательству. Том слегка задыхался, и у меня промелькнула мысль, что он только что танцевал. На крепком заостренном подбородке виднелась темная тень бороды, а на черных волосах покоился венок, сплетенный из каких-то небольших острых и блестящих листьев.
И – это было восхитительно, волшебно – на плече у Тома сидел большой енот с черными глазами-пуговками, посверкивающими из бандитской маски. Зверек цеплялся за волосы хозяина маленькими, умными, темными лапками.
Хилари робко и недоуменно улыбнулась.
– Очаровательные женщины семьи Колхаун, – произнес Том Дэбни, – очень рад, что вы прибыли на мой праздник в День Благодарения. Это придает моему дому еще большее значение. Картер, дружище! Спасибо, что привез их.
Он наклонился и поцеловал меня в щеку – серьезный, целомудренный поцелуй. Я затаила дыхание и медленно выдохнула. Том протянул руку, поднял кисть Хилари, наклонился и поцеловал, пробормотав: „Мадемуазель, я очарован. Вы оказываете мне честь".
Хилари захихикала – тоненький, невообразимый звук. Том продолжал держать руку девочки в своей, он повернул голову и пробормотал что-то еноту. Зверек проковылял по его руке на плечо Хилари и примостился у ее волос. Хил вздрогнула, сгорбила плечи и посмотрела на меня, затем очень медленно повернула голову так, что ее щека легла на густой полосатый мех енота. Едва заметная улыбка вновь появилась и стала разрастаться, девочка подняла руку и опасливо прикоснулась к пушистой шее зверька. Енот застрекотал, протянул свои маленькие лапки и похлопал Хил по лицу.
– Это не страшно? – опасливо спросила я Тома. Я тоже улыбалась, едва осмеливаясь позволить себе чувствовать улыбку.
– Нет, конечно, – заверил Том. – Старый Эрл живет у меня с тех пор, как я нашел его в лесу, под деревом, плачущим мальчуганом. Какая-то задница подстрелил его маму. Он не знает, что он енот. Но он очень разборчив и на ном попало не катается. Это должно польстить тебе, Хилари.
Мы обошли вокруг дома. Около тридцати человек стояли и сидели на огромной старой веранде. Она не имела крыши, как патио или палуба, простиралась над ручьем и была открыта солнцу, которое лилось с небес, подобно дикому меду. Должно быть, она поддерживалась сваями – темная вода текла прямо под ней, и я могла видеть ее через щели в широких досках. В дальнем конце дома часть веранды была огорожена; я не знала, что там находится.
Я подумала, что лес и вода были в такой же степени частью жизни в этом пристанище чародея, как обои и ковер в нормальном доме. Наверное, обычные стены и крыша вскоре могут надоесть и даже станут давить на того, кто жил в подобной обители. И я решила, что теперь понимаю, почему Том Дэбни не желал покидать лес.
– Было бы тяжело оставить все это, – заметила я.
– Самое прекрасное время здесь – осень и весна, – рассказывал Том. – Вы видите самое лучшее, что здесь может быть. В середине августа в лесах невозможно глубоко вздохнуть от духоты, а москиты вооружены обрезами; в феврале – все равно что жить в холодильнике, полном грибов. Каждое лето и зиму я называю себя дураком. Зато когда наступает осень или весна, я кажусь сам себе гением. Рад, что вам здесь нравится, надеюсь, это не просто из вежливости.
Он пристально посмотрел на меня. Голубые глаза казались почти противоестественно сосредоточенными.
– Конечно, нет, это место действительно волшебно, – воскликнула я. – Оно похоже… на что-то, описанное в книге, мифе или сказке.
Том усмехнулся:
– Да. Я тоже так думаю.
Он провел нас к гостям и представил. Хил все еще держала на плече Эрла, как талисман. Среди приглашенных была небольшая группа жителей Старого Пэмбертона, с которыми я уже была знакома, среди них Тиш и Чарли; они сидели в продавленных шезлонгах, пили пиво и лениво улыбались нам. Гвен и Фиппс Каррингтон помахали с перил веранды; они выглядели до смешного элегантно во всей окружающей простоте даже в свободных брюках и сапогах. Также там присутствовал один из партнеров Картера по юридическим делам, с которым я уже познакомилась раньше, и его жена, а кроме них – Арн Вольф, управляющий пэмбертонской Гостиницей, которого я видела несколько раз в обществе Тома Дэбни. Он пил что-то из бумажного стакана и спокойно кивал головой, как старая черепаха, разомлевшая на солнце. Он явно был гостем, а не нанятым для обслуживания человеком, как я сочла вначале.
На веранде также расположился и худой юрист с замотанными проволокой очками. Он блаженно улыбался, прикрыв веки, и постоянно потягивал что-то из стакана. Мартин Лонгстрит, декан Пэмбертонского колледжа, держал в руне высокий бокал с плавающим там лаймом, причем ухитрялся выглядеть как преподаватель-англичанин даже в ужасно неподходящих камуфляжных брюках, рубашке и высохших старых сапогах. На головах двух последних были надеты ухарские венки, как у Тома Дэбни. Больше не было никого из колледжа и никого, с кем я была знакома или виделась раньше.
Том представил меня присутствующим, среди которых были владельцы салона „Беттиз бьюти бокс" в Нью-Моргантоне, помощник библиотекаря из средней школы Эрнеста П. Фортнума, механик, работник строительной фирмы, фермер, специализирующийся на выращивании соевых бобов, владелец сети прачечных-автоматов, хозяин оружейной лавки с Пальметто-стрит, молодой католический священник из Таллахасси и бородатый молодой человек, который управлял отделением „Гринпис" в Олбани.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68