– Уже пора возвращаться в дом, – буркнула я, проходя мимо Тома. – У Хилари даже нет куртки.
– Почему я должна надевать куртку каждый раз, когда тебе становится холодно? – мягко заметила девочка, но вошла в дом без дальнейших возражений. И Хилари и я любили ранние вечера на Козьем ручье.
Том зажигал камин и наливал спиртное для нас двоих, Хилари он предлагал сидр, включал большую стереосистему и шел на кухню готовить ужин. Он никогда не разрешал мне помогать ему. Мы ели супы, тушеные овощи, копченую дичь, приготовленную самим хозяином, иногда бисквит и хлеб из кукурузной муки, но редко какие-либо сложные кушанья. Том разговаривал с нами, пока стряпал, несмотря на звучащую на весь дом музыку, говорил больше о лесах и животных или рассказывал странные охотничьи мифы и легенды о лесе. Я не слышала о них раньше и даже не встречала у Фрейзера в „Золотой ветви".
– Где ты узнал все это? – спросила я однажды после того, как он рассказал страшную историю об оскверненном дереве, которое поймало в ловушку и сожрало осквернителя.
– О, повсюду. Что-то прочитал в книгах у Мартина. Некоторые предания племен гулла слышал Скретч, когда был еще ребенком. Многие привез домой из Гейдельберга мой прадед. Он слышал их от других „людей лесов". У всех „людей лесов" полно в запасе таких историй. Слышала бы ты беседы, которые ведутся вокруг бивачного костра после охоты в „Королевском дубе" или на других больших плантациях в наших местах. Парни боятся закрыть глаза, укладываясь спать. Еще хорошо, что большинство из них спит на койках в охотничьем домике.
– Прямо как мальчишки в лагере, – заметила я. – Но Бог ты мой, в каждом мифе есть… возмездие!
– Это главная мысль всех легенд, которые я слышал. Я думаю, что жизнь, отвоеванная зубами, когтями и кровью, была реальностью для всех прошлых столетий. Именно его – возмездия богов – боялись наши предки больше всего. И возмездия животных, которых они убивали. Возмездия самого мира, в котором они жили. Поэтому и существовали все эти ритуалы умилостивления, совершавшиеся после убийства животного. Некоторые из них бытуют и по сей день.
Я подумала о листе дуба, вложенном в рот убитого оленя, и о поцелуе в мертвые губы животного.
– Тогда зачем же убивать зверя, если потом все равно нужно, так сказать, вернуться обратно и умилостивить его? – удивилась я. – Разве этот ритуал не является признанием того, что убийство грешно?
– Да, но ритуалы пришли к нам с доисторических времен, – ответил Том, задумчиво глядя на меня. – У человека не было особого выбора – в те времена, если он не убивал, он оставался без пищи. Но животное, животное-король, было богом, не забывай об этом, оно имело огромную власть над человеком, ведь без него люди наверняка голодали бы. Поэтому человек оказывал такому животному всевозможные почести и надеялся, что Король не будет разгневан и не станет остерегать своих меньших братьев от охотничьих угодий в следующем году.
– Но теперь нет необходимости убивать зверей, чтобы выжить самому, – не сдавалась я. – Может быть, в те времена это и было нужно, но теперь все по-другому. Теперь обед можно „выследить" в супермаркете и принести его домой. И не говори мне, что ты умилостивляешь морковь, кофе и мороженое.
– Сейчас я убиваю потому, что таким образом я как бы устанавливаю связь с теми далекими людьми, для которых убийство животных было необходимостью когда-то. – Том был очень серьезен. – Я убиваю и приношу искупительную жертву, потому что те люди поступали подобным образом, потому что они были единственными поистине живыми людьми и потому что это делает меня хотя бы частично одним из них. Есть еще и другие причины, но пока ты не готова узнать о них. Диана, давай договоримся. Я не буду навязывать тебе свои взгляды на этот вопрос, а ты не будешь ныть по поводу убийства невинных животных.
– Ах, прости, пожалуйста, но мне кажется, я не ныла. – Мои глаза обожгли внезапные слезы обиды. Никогда раньше Том не разговаривал со мной в подобном тоне.
– Не часто, но иногда случалось, – заявил он.
Порой после обеда Том приносил большую гитару „Мартин" и играл для нас странные атональные песни, подобные той, что он пел в День Благодарения. Иногда он играл американские народные мелодии или популярные песенки, которые нравились Хилари. И всегда, по крайней мере один раз за вечер, играл „Лунную реку". Казалось, что у Тома такой же бесконечный и всеобъемлющий репертуар, как и его собрание пластинок и кассет, как тысячи его книг, которым не хватало места на полках.
Пару раз после обеда приходил Скретч с каким-нибудь лакомством для коз в мятом пакете из упаковочной бумаги, и Том обычно уговаривал старика зайти и немного посидеть у камина и послушать музыку. Скретч не пел вместе с хозяином дома, он сидел, как черепаха, опустив старые веки, похожие на бумагу, и обхватив руками дряблое брюшко, слушал и улыбался. Старин казался более худым, чем я его помнила, ходил, сильно шаркая ногами, и мне было больно слушать его глубокий, надсадный кашель.
– Ты хоть как-нибудь заботишься о горле? – спросил его Том однажды после приступа. Скретч сидел согнувшись, глаза его были влажными.
– У меня есть кое-что дома, – ответил старик. – Только сегодня сделал. Обычно помогает.
– Хорошо. Но не лезь в ручей, черт тебя возьми, – резко проговорил Том. – Ты слишком стар, чтобы бродить по воде в декабре. Тебе это прекрасно известно.
– А Скретч купается и зимой? – спросила Хилари после того, как старин ушел. Глаза девочки были широко раскрыты.
– Скретч думает, что он видит в воде что-то, чего там быть не должно, и он упорно бродит по ручью, выискивая это, – объяснил Том. – Он думает, что видит в воде огни. Вот что я думаю: он просто опять готовил там мед.
– Огни… – Я услышала страх в голосе дочери и увидела, что Том вспомнил о ее кошмарах и боязни пылающей воды.
– Мелкие искры света в глазах – первый признан болезни, которая называется глаукомой, Хил, – быстро начал он. – Это очень серьезная болезнь, и я сильно беспокоюсь, что она проявилась у Скретча. Его отец и дед болели ею. Человек просто слепнет, если болезнь не лечить. А Скретч не признает врачей. Но, к сожалению, его собственной медицине есть пределы.
– Да-да, – кивнула Хилари, – я понимаю.
Однажды вечером, когда мы перед возвращением домой снимали с себя коконы из одеял, в которые Том закрутил нас, хозяин домика на Козьем ручье заметил:
– Завтра, наверно, будет ясная и ветреная погода. При хорошем стечении обстоятельств мы будем находиться на болоте с подветренной стороны. Мне кажется, что это подходящий день для урока по выслеживанию.
– О да! – воскликнула Хилари. – Отлично!
– Диана? – Том обернулся ко мне.
– Что ж… Я согласна. – Но почему-то я не хотела отправляться вновь с этим человеком в леса Биг Сильвер. Почему-то я боялась. – Однако мне нужно быть дома пораньше. Тиш и Чарли устраивают вечер, и я не могу его пропустить. И Картер завтра возвращается…
Я не знала, зачем сказала это, и покраснела.
– Знаю, что возвращается, – спокойно отозвался Том. – Не волнуйся, я не задержу вас… в лесу.
Его голос был негромким и мягким, я повернулась, чтобы посмотреть на Тома. Его глаза буквально приковали меня к себе, они были такими голубыми… Том не улыбался. Я не могла отвести взгляд и почувствовала, как размякли мои колени, будто они были вылеплены из воска, который подержали над огнем. Сердце стало биться медленно, с усилием, а рот пересох. Веки непроизвольно опустились. Леса… Том…
Сердце прекратило свой предательский глубокий стук и вошло в обыкновенный ритм, лишь когда мы приехали домой, когда Хилари уснула и я разгружала посудомоечную машину. В первый раз с тех пор, как я оставила Криса и жизнь в Атланте, я приняла таблетку снотворного. Добрый, чистый сон укутал меня своим покрывалом, и я уснула, не успев даже повернуться в постели. Когда я проснулась, было уже утро, а онемевшие руки и ноги свидетельствовали о том, что я ни разу не пошевельнулась за всю ночь.
Мы отправились вверх по Козьему ручью около восьми утра, когда зимнее солнце еще было скрыто за темными колоннами деревьев. Мы оделись в рабочие куртки, а на ноги нацепили толстые мягкие мокасины, которыми Том снабдил нас накануне вечером. Надетые на две пары толстых шерстяных носков, они сидели на ногах прекрасно.
– Ты и их сделал сам? – спросила Хил.
– Ну нет, я не мазохист, – улыбнулся Том. – Их изготовила фирма „Орвис", а сюда доставила компания „Федерал экспресс". Обычно для охоты на оленей надевают сапоги, но, так как мы отправляемся специально для того, чтобы выследить, и не зайдем слишком далеко в болота, я подумал, что вам захочется попробовать мокасины. Для леса нет более бесшумной обуви.
Пройдя где-то полмили по речному болоту, мы перешли Козий ручей в месте, которое я раньше не видела, где упавший ствол служил мостом над медленной мелкой водой. Без поцелуев солнца вода казалась непрозрачной, почти черной, в глубине не скользили быстрые серебряные стрелы, как это бывало при теплой погоде.
– Куда уходят рыбы, когда становится холодно? Где лягушки и другие существа? – спросила Хилари.
– Водные создания – холоднокровные, поэтому они фактически не чувствуют зимы, – объяснил Том. – Они становятся очень сонливыми и медлительными. Иногда впадают в спячку. Некоторые зарываются в ил до весны. Другие просто болтаются около берега, вялые, тупые и раздражительные. И это не самое подходящее время для встречи с аллигатором.
– А я бы хотела повидаться, – заявила Хилари, похлопывая по своему луку. – Хотелось бы увидеть его. Как ты думаешь, можно его встретить?
– Никогда не встречал гейторов в это время года, – ответил Том. – Как правило, они не появляются до весны, пока не почувствуют себя основательно голодными.
Мы пересекали подлесок по диагонали по направлению к реке Биг Сильвер. Том в бесшумных мокасинах шагал впереди нас свободно и легко, за его спиной покачивалось небольшое ружье. На наших с Хилари плечах висели луки и колчаны со стрелами.
Там, где мы шли, деревья были высокими и прямыми, они образовывали свод над нашими головами. Но многие из них были лиственных пород, поэтому лучи перламутрового декабрьского света свободно проникали сквозь их обнаженные кроны и косо падали на покрытую ковром из листьев лесную землю. Лучи света походили на массивные колонны.
Было холодно и сыро, воздух бодрил, но после получасовой ходьбы у меня на лбу и шее выступил легкий пот, а постоянный свежий ветерок, дувший нам в спину, перестал так сильно ощущаться.
Вначале создавалось впечатление, что день был бесцветным, будто не существовало других красок, кроме черной, в которую были окрашены мокрые стволы деревьев, и неопределенной краски сырых опавших листьев у нас под ногами. Но вскоре вдали, в направлении реки, пояс медных берез замерцал изящной приглушенной позолотой, а увядший папоротник засиял золотом. Лишайники на стволах и пнях деревьев стали неожиданно едко-зеленого цвета. Мох оловянного оттенка оплетал полные сил дубы и кипарисы. По сравнению с тем, что я видела ранее, этот пейзаж был более утонченным, более красивым в своей меланхолии. Утро казалось безмолвным, лишь листья шуршали на ветру. Ни одна птица не пела.
Подходя к берегу реки, в том месте, где проход в тростнике угадывался лишь по темной зелени, Том внезапно взмахнул рукой и остановился. Мы сделали то же самое.
– Что? – прошептала Хилари.
– Олени, – ответил Том негромко, не поворачиваясь к нам и пристально вглядываясь в заросли тростника.
– Я ничего не вижу, – сказала девочка. Я тоже ничего не замечала. Тростник казался мне повсюду одинаковым, пустынным, в нем не было ни оленей ни других живых существ.
– Они где-то здесь, поблизости, – уверял Том. – Возможно, прямо за рекой или за этой линией тростника.
– Откуда ты знаешь? Как ты можешь так далеко видеть? – не сдавалась девочка.
– А я и не вижу, я просто… чувствую, что они там. Просто знаю об этом, и все. Именно там был бы я, если бы был оленем. Через некоторое время начинаешь думать, как они.
– А разве они думают? – спросила Хил.
– Уверен в этом. Они думают о своих оленьих делах намного лучше, чем ты или я можем думать об этом.
– И они собираются прийти сюда?
– Нет. А вот мы переберемся туда. Именно с этого начнется ваше обучение по выслеживанию. Вообще-то все очень просто. Нужно, чтобы ветер дул на тебя, для того чтобы олени не смогли учуять твой запах, а затем ты начинаешь двигаться… как олень. Ты представляешь себе, что олень может делать в данную минуту, и делаешь то же самое. Те олени за тростником, скорее всего, сейчас пасутся. Еще не наступил сезон спаривания, поэтому самцы не сражаются. Звук их рогов ты услышала бы без труда. И далеко уйти они не могут – любое стадо не уходит дальше мили-двух от своей основной территории, если нет очень сильного недостатка в корме, а это не грозит им сейчас. Пока еще нет молодых оленят, которые блеют. Ну и устраиваться на ночлег им еще рано. Поэтому, вероятнее всего, они пасутся. Это самое лучшее время, чтобы подкрасться к ним. Когда олень ест, он щиплет траву в течение примерно десяти секунд, а затем поднимает голову, смотрит, слушает и нюхает. Потом снова щиплет траву десять секунд. Вот на эти секунды ты и можешь рассчитывать. Ты двигаешься только тогда, когда голова оленя опущена вниз, ты идешь очень медленно и ставишь ноги на землю очень спокойно. Никакого шарканья, никаких внезапных движений. Ставишь ногу на носок, а потом опускаешь на полную ступню. Если будешь делать наоборот, то можешь потерять равновесие. Считаешь так: одна Миссисипи, две Миссисипи, три… и так до десяти. Потом останавливаешься и снова отсчитываешь десять секунд. Пока стоишь, будь абсолютно неподвижна. Не моргай, не кашляй, не чихай. Ни один мускул не должен двигаться. Олень не слишком хорошо различает неподвижные предметы, но он моментально замечает малейшее движение. В таком же духе продолжаешь двигаться, пока не подойдешь на выстрел.
– А когда его не видишь? Я хочу сказать, что вначале нужно подобраться достаточно близко, чтобы определить, когда можно идти, а когда остановиться, не так ли? – заметила я. – Ведь стоит пошевелиться, пока он смотрит вокруг и не ест, и тут же спугнешь его?
– Вот именно в этот момент и должно проявиться ваше чувство леса, – сказал Том. – Этому я не могу вас научить. Наверно, это природный дар, который можно усовершенствовать, но которому нельзя научиться. Я подозреваю, что этим чувством обладает Хилари. У тебя, Диана, возможно, оно тоже есть, но потребуется чуть больше времени, чтобы оно сказалось. Может быть, детям этот дар более доступен? Но я могу указать вам некоторые признаки, по которым можно определить, что олени недалеко. Один из признаков – звук трения. Его производят самцы, когда оттачивают рога о кусты и молодые побеги. Вы увидите обломанные веточки и содранную кору на стволах деревьев. Более верный признак – слегка разрытая земля. Так самец помечает границы своей территории, кроме того, это признан его возбуждения. Он обычно скребет землю в тех местах, где сравнительно мало подлеска и где есть нависающая ветвь. Он ударит копытом по земле, помочится на нее, поднимет голову, прочистит концы рогов о ветви и потычется в них носом и ртом.
– Для чего это? – захихикала Хилари.
– Для того чтобы если поблизости находятся дамочки, они узнали бы, что самец дома и готов их принять, – ответил Том. – А также, чтобы другие самцы не пришли браконьерствовать на его территорию. Один из лучших способов поднять оленя в сезон гона, так это вывести его из себя стуком рогов в том месте, где попадаются его отметины. Если он находится поблизости, то выскочит с налитыми кровью глазами, готовый к драке. Почти безотказный прием. Так беспроигрышно, что я не использую этот метод.
– Почему? – удивилась Хилари.
– Помнишь, что я говорил о бездушном „оно" и об обращении к братьям нашим на „ты"? В ту ночь, когда ты увидела оленей на высохшем кипарисовом озере? Можно было подумать, что ты спала, но мне кажется, ты все слышала.
– Да. Слышала, – подтвердила девочка.
– Ну так вот. Я не думаю, что раздразнить самца или обмануть его – поступок порядочный. Так скорее поступит „оно". Более достойный способ – выслеживать зверя. И ты сможешь найти оленя таким путем. Понимаешь, выслеживание уравнивает шансы. А человек, уважающий брата, разговаривающий и поступающий с ним на „ты", больше думает о том, чтобы шансы были равны. Это и есть честь, если вдуматься.
– А вокруг нас есть разрытая оленем земля? – спросила Хилари.
Том кивнул головой:
– Да, парочка мест есть. Позади нас, в четверти мили отсюда. Я покажу тебе, когда будем возвращаться. А теперь посмотрим, прав ли я насчет оленей. Будьте очень, очень спокойны и ждите, когда я подам вам сигнал. А затем делайте то, что делаю я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68