.. Хотя бы и задним числом, но докажет!
Да как же иначе-то? Да откуда же во все те годы брались силы и желание продолжать жизнь, все претерпеть, все мыслимое и немыслимое выстрадать?
Но годы те минули, а все не настало времени для святого труда мысли. Жить хочешь любою жизнью — нэповской так нэповской, а когда встретится доисторическая, пещерная, и ею тоже не побрезгуешь, хапнешь обязательно, а подумать о жизни всерьез — потом, потом...
Но ведь может быть иначе?
Может быть! Ведь существует же Мстислав Никодимович Смеляков?!
Заплати Мстиславу Никодимовичу тот же рубль сдельщины, что и этим двум неумелым семенихинским мужикам, тем более полтора рубля, и он пойдет крутить штанги, поднимать-опускать их...
Заплати ему, Корнилов?! А?!
Не заплатишь. Постесняешься. Неудобно выплачивать рублевки своему же брату «бывшему»! Неудобно, потому что Мстислав Никодимович, хотя и будет крутить штанги, все равно останется мыслителем. Правым ли, виноватым ли, но только им!
И ни одно начало его уже не смутит, близоруко прищуриваясь остатками глаз, он безмолвно будет поглядывать, как Корнилов за новую жизнь, за новые события жадно хватается, а в любом начале Смеляков поймет конец. Угадает.
Угадает даже, что этому Корнилову самого себя оказалось мало и теперь он присваивает Корнилова другого — умершего.
Да что там Смеляков? Что Смеляков, когда и Евгения Ковалевская тоже если и хочет какого-то нового начала, так только в любви. Во всем остальном она нигде, ни в чем, никогда не изменяла своей бывшести. И не изменит.
И вот этот день, первый день буровых работ, прошел, а ночью приснилась глубина. Не сразу приснилась, а в завершение каких-то других снов, сюжетных, реалистических, действующие лица которых сначала беседовали с ним по поводу финансовых дел, подыскивали ему квартиру с удобствами, а также служебное помещение под контору в городе Ауле, а потом вручили диплом об окончании некоего высшего учебного заведения.
И вот с этим-то дипломом и направили его исследовать глубины.
Выглядело это дело так: была огромная пещера и над ней, на уровне дневной поверхности, что-то вроде люльки, в которой лежал дипломированный Корнилов и опирался на какую-то точку опоры лбом.
Лоб у него болел, точка опоры впивалась в кожу, и в кость, и в мозг, ему было не до этого: он опускал вниз штанги, которые достигали дна пещеры, пробуривали его и таким образом довольно быстро из этой, видимой, глубины погружались в другую, подпещерную и невидимую.
На дне пещеры суетились крохотные фигуры людей, он видел их будто под микроскопом, а они все равно оставались крохотными, не увеличивались, они пытались помочь ему, поддерживая штанги в строго вертикальном положении, но это была напрасная помощь, неумная: чтобы помочь Корнилову, надо было понимать всю неимоверность видимой и невидимой, подпещерной глубины.
Они не понимали.
И Корнилов оставался один на один с той и другой глубинами, и лоб у него ломило и коверкало, и он едва-едва успевал наращивать штанги и удерживать их в руках, вращаясь очень быстро, штанги жгли ему руки...
Такой сон.
«Ну, экспериментатор!..» — с удивлением, с грустью, но и с радостью тоже подумал о себе Корнилов, когда проснулся, наконец.
На второй день работы около буровой появились заказчики: председатель и счетовод семенихинского маслодельного кооператива «Смычка», председатель Семенихинского сельсовета.
Время было обеденное, около часа дня, солнце в зените, на все лады, изо всех сил трещали повсюду кузнечики, изредка шелестела листва берез — несильный, но жгучий ветерок порывался убежать отсюда в невидимые дали, на север, но порыва не хватало, и ветерок притаивался на местности, а спустя минуту начинал свой бег снова.
Все, кто был нынче на скважине, спасались в тени березовой рощи, поблизости от палаток и в десятки сажен от буровой площадки, но кооперативный и советский руководители, прибыв в обширном тарантасе, в который запряжена была неуклюжая и сильно волосатая лошаденка, как будто бы не заметили здесь ни одной живой души — они молча осмотрели буровой инструмент, пощупали его, подняли с земли картуз, оставленный кем-то из рабочих, и его тоже осмотрели внимательно, а потом отбросили в сторону, чтобы не мешал, поочередно заглянули в скважину, отошли в сторонку, поговорили и только после этого направились в рощу, к буровикам, которые молча, каждый из своего уголка тени наблюдали за вновь прибывшими.
Они пошли сразу на бурового мастера. Они знали его — еще раньше он приезжал в Семениху для заключения договора на производство работ. Мастер, дремавший на травке, встал навстречу и кивнул, а потом всем троим по очереди протянул руку, но тоже с таким видом, будто перед ним были люди совершенно незнакомые, случайные прохожие.
Потом бурмастер позвал Корнилова и, когда тот подошел, рекомендовал его:
— Хозяин!
Стали знакомиться.
Председатель кооператива, мужчина под пятьдесят, не очень бородатый, в белом парусиновом картузе, который он слегка приподнял оттопыренным пальцем левой руки, так и сказал:
— «Смычка». Председатель! Счетовод рекомендовался пространно: — Губарев Дорофей Деменьевич, заместитель председателя семенихинского маслодельного кооператива «Смычка». Заместитель товарища Барышникова Семена Андреевича. И счетовод! У заместителя-счетовода тоже был на голове точно такой же парусиновый картуз, что и у председателя, но в остальном вид с претензией на городской: странного покроя серенький пиджачок, а главное, светлые ботинки, хотя и стоптанные изрядно. Я
Предсельсовета сказал о себе:
— Архипенко... I Опять такой же картуз. И красноармейская, до белых пятен выцветшая и застиранная гимнастерка. Буровой мастер, как бы в е еще ничуть не узнавая этих людей, с которыми тому назад месяца полтора он подписывал договор, представился тоже. И «хозяин» назвался по им ни-отчеству: Корнилов Петр Николаевич. Таким образом, внешние приметы каждого оказались скрепленными подобающими словами — познакомились. Предстояло что-то второе, третье, еще какое-то, но тут председатель «Смычки» вдруг сказал:
— Ну ладно. Бывайте здоровы! А мы поехали.
— Как поехали?! — удивился Корнилов.
— На кобыле вот! Дел слишком много на нынешний день. В Торопимся. Посидеть-поговоригь — на другой раз. Когда свободнее окажемся. — Если приехали, осмотритесь! — поддержал Корнилова мастер.— Осмотритесь, войдите в курс дела! В
— Осмотрелись мы. И в курс вошли. Притензиев к вам покудова нет, бурить вы начали в точное время, в договорный срок. В Размер бурового вашего отверстия для начала тоже взятый правильно. Как по договору. Какие еще у нас с вами на нонешний день могут быть дела? — И председатель Барышников посмотрел на мастера и на Корнилова. Оказалось, действительно общих дел у них пока еще нет. Не прощаясь, Барышников направился к своему обширному тарантасу, но тут один из двух рабочих-поденщиков, щупленький и суетливый Митрохин сказал:
— А кваску, Семен Андреич?
— Чей квас-то?
— Мой, Семен Андреич! Моей бабы приготовления!
— А холодный?
— Со льдом. Лед не потаял еще в нем. Не успел.
— Свежий? Либо выдержанный?
— Неделю, Семен Андреич, выдержан квас. Нынче момент ему пришел на питье.
— А в чем он, твой квас?
— В чем ему быть? В крынках он. В двоих. Одна поменее, другая поболее.
— Поди, стеклянные крынки-то?
— Ну, как можно, чтобы стеклянные? Глиняные они!
— В землю закопанные?
— В такой-то на всю природу жар где им быть? По рассвету, как девка моя Лизавета доставила на всю нашу партию провиант, я их ту же минуту и закопал.
— Беги, Митрохин! Беги быстренько, бери квас! Которая по-мене крынка, ту и бери. А которая крынка поболее, ту прихвати тоже!
Корнилов поглядел на председателя «Смычки», совершенно серьезным было председателево чернобородое лицо — ни улыбки, ни игры, ни шутки. Глаза серьезные. Даже сердитые.
Покуда Митрохин копал землю ржавым топором, добывая квасные крынки, председатель «Смычки» объяснял Корнилову:
— Правда что, превыше митрохинского квасу в Семенихе нету. И вокруг далеко, полагаю, нету тоже. И не бывало сроду. Баба митрохинская налаживает квас, хотя кислый, хотя сладкий, господу богу самому в праздник подавать в самый раз... И мы, нехристи, тоже примем с удовольствием.— Уже за питьем кваса, густо-коричневого и ароматного, председатель еще спросил: — Мастера-бурильщики! На какой глубине размер трубы сделаете поменее? Поменее того, с которого начали?
Вопрос был чисто техническим, очень дельным и неожиданным.
— Как обстоятельства заставят! — ответил бурмастер.— Заранее не угадаешь, как там.— Постучал по земле ногой.— Как там сложится дело. В наших интересах пройти начальным диаметром как можно глубже. В наших...
Председатель подумал и согласился.
— Ясно В глубине чем шире — тем лучше. Свободы поболее... Там свободы-то мало. Любому инструменту теснота.
— Так...— подтвердил мастер.
— Дойдете до водоносного грунта, какой будет у вас диаметр? — и дальше инспектировал Барышников.
— Какой по договору указан. Придется изменить, согласуем с вами.
— Простое согласование: последнюю трубу начнете опускать, позовете меня. Лично. Погляжу. А то без пригляда-то сунете вниз трубку с палец, дюймовку. С подрядчика хватит: самые последние дни любой работы — они тяжелые. И торопливые: скорей бы, скорей бы кончить — вот что у каждого на уме.
— Приток воды в скважину от диаметра не зависит...— сказал бурмастер.— Разве очень немного.
— Тогда от чего же находится он в зависимости? — удивился председатель.
— От глубины погружения труб в водоносный слой.
Опять задумался председатель «Смычки», встретился и разминулся взглядом с бурмастером. Корнилов спросил:
— Вы, товарищ Барышников, с буровыми работами сталкивались?
— Где было столкнуться? Под землею не бывал. Был бы случай, я его нонче сам бы и повторил, не стал вас нанимать, деньги выкладывать. Работа нехитрая, а тыщи требует. Тыщи!..
Опорожнили крынки, малую и большую, и, уже сидя в тарантасе, Барышников спросил:
— Узнать, а уроните в скважинку ненароком какой предмет — гайку железную,— что тогда? Как дальше бурить?
— Не надо ронять! — ответил мастер и перекрестился.— Не дай бог!
— Нечаянно?
— Авария будет,— совсем недобро взглянул на председателя бурмастер.— Вплоть до того, что рядом, вот тут придется новую скважину закладывать... Разумеется, за наш собственный счет... За счет «Конторы».
— Худо спросил, да? Не надобно об этом в начале трудов ваших спрашивать? Худая примета?!—тихо спросил председатель «Смычки».
— Есть такая...
— Не расстраивайся, мастер! У меня взгляд не худой, не сглажу! Зачем свою же пользу и сглаживать?
Когда заказчики уехали, мастер сказал:
— Не верю, будто Барышников с буровым делом не сталкивался! Знает дело Издалека, а знает!
Сезонник Митрохин, держа в правой руке большую, а в левой маленькую крынки, заглядывал то в ту, то в другую — они обе были пустыми.
— Барышников все знает. Все на свете!
— Приезжий? Или свой, деревенский? — поинтересовался мастер.
— Испокон веков семенихинский мужик.
— Пахал и сеял?
— Пахал и сеял, покуда Советская власть нэп не сделала!
Сделался нэп, и пошел Барышников в его — в торговлю и в маслоделие, куда только не пошел он. В Ленинграде был. Трех дней нету полных, как вернулся домой.
— Зачем?
— Дела... Как не дела, когда Англия срочно отказалась от советского масла? А от нашего, алтайского, прежде всего!
— И что? Что сделал Барышников? С Англией?
— Сделал. Он у государства какого-то ярлычки купил, наклеил ярлычки на алтайское масло и тогда продал его Англии.
— Англия не разобралась?! Обманул ее Барышников?
— Англии наше масло, конечно, охота приобресть, но и гордость соблюсти надо, так что ярлычки ей тоже показались в масть!
— Все-таки! — усмехнулся Корнилов.— Обманул Англию сибирский мужик!
— Говорю, в английском интересе масло у советского мужика купить, а Советской власти тогда же сказать: «Дел с тобой никаких не желаю иметь! И не имею!»
— Что за ярлычки?
Митрохин долго думал, сморща лоб. Вспомнил:
— Страна Заеландия продала Барышникову ярлычки...
— Новая Зеландия?! — догадался Корнилов, и Митрохин подтвердил:
— Она! А может, и не своими руками она, Новая, это сделала, а опять же английский купец разжился теми ярлычками и продал их мужикам! А по-что бы нет, по-что бы так не сделать?
— Ты, Митрохин, тоже коммерсант, соображаешь по торговле?
— Сам себе удивляюсь: нэп сделался — и откудова что пошло! Откудова только она взялась, сообразительность! А тут еще товарищ Барышников, он год-другой, и Англию окончательно облапошит!
И Митрохин, маленький, большеголовый, с длинными неумелыми руками, в которых он все еще держал пустые крынки, всей фигурой выразил почтение... Перед Барышниковым было это почтение, и еще он посмотрел внимательно на дорогу, на которой все еще не улеглась пыль, поднятая большим тарантасом и маленькой волосатой кобылкой.
«Жаден председатель «Смычки» до жизни, жаден! — догадался Корнилов.— Десятижильный мужик!»
Родственность? Родственность между ними — Барышниковым и Корниловым?
Даже и не жизнь любит человек, а свою жадность к ней; эта жадность очень и очень понятна была Корнилову.
Недавно в городе Ауле один из «бывших» даже и не прочитал, а без всякого выражения сообщил Корнилову доморощенные стихи, не поэтическую поэзию... Если бы все-таки она была в печатном виде, наверное, получилось бы три стиха по три строфы в каждом:
Как трудно жить, Как тяжело вдыхать Смердящий воздух...
Как невозможно умереть И как нельзя не быть Среди того, что есть?!
Пустынный парадокс —
Без радости, без мысли, без печали...
Без рифмы... Не в начале, но без конца...
Того серенького, щупленького, чем-то напоминающего поденщика Митрохина «бывшего», который сообщил это Корнилову, и за «бывшего» - то он признать не мог — мелок! Ни малейшей значительности.
Но теперь он вспомнил незадачливого поэта — понял, что значит «...нельзя не быть среди того, что есть»...
Иначе говоря, председателю «Смычки» товарищу Барышникову нельзя было не поехать в Ленинград, чтобы уладить дело с Англией, а Корнилову Петру Николаевичу-Васильевичу нельзя было не принять во владение буровую контору, дело совершенно ему незнакомое и чуждое.
А что? Нынче по всей стране выдвиженцы управляют делами, конторами, акционерными обществами, о которых год тому назад они и понятия не имели.
Значит, да здравствуют выдвиженцы! Да здравствует выдвижение!
Да здравствует эпоха Возрождения — Выдвижения!
Возрождение — это ведь всегда Выдвижение!
Выдвижение — это всегда чужая судьба.
Чужая судьба всегда современна, она всегда — антипод «бывшести»!
У Корнилова с бурмастером произошел разговор.
— Сказать мне вам нужно... несколько... разных... слов...— таинственно шепнул Корнилову мастер и, повернувшись, пошел в рощу. На ходу сделал торопливый, неловкий и невежливый жест: «Следуй за мной!»
Странные предстояли «несколько... разных... слов». Может быть, не следовало идти вслед за мастером? Корнилов пошел.
Только что была опущена не без серьезных затруднений четырехдюймовая обсадная труба, до этого, до глубины двадцать шесть и семь десятых метра, скважину проходили начальным пятидюймовым диаметром, но породы сменились, снова появился влажный супесок, мастер встревожился: «Не плывуны ли?!»-— и стал менять диаметр.
День работали с талями и домкратом, и мастер показал свое умение и мог быть доволен собой... А мог и еще что-то, какое-то предупреждение по поводу дальнейших работ сообщить «хозяину».
Корнилов двигался следом за мастером шаг в шаг, ждал, когда тот остановится и объяснит, чем угрожают плывуны конторе «Корнилов и К°». Какие могут быть расходы-убытки?
«Расходы-убытки,— повторил Корнилов про себя и заметил, что волнуется.— Ну, ну, собственник! Волнуешься?»
А мастер все шел в глубину рощи, будто к определенной цели, походка была неуклюжая, плечи раскачивались влево, потом вправо, вперед, назад, шаги были разной длины, то широкие, а то семенящие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Да как же иначе-то? Да откуда же во все те годы брались силы и желание продолжать жизнь, все претерпеть, все мыслимое и немыслимое выстрадать?
Но годы те минули, а все не настало времени для святого труда мысли. Жить хочешь любою жизнью — нэповской так нэповской, а когда встретится доисторическая, пещерная, и ею тоже не побрезгуешь, хапнешь обязательно, а подумать о жизни всерьез — потом, потом...
Но ведь может быть иначе?
Может быть! Ведь существует же Мстислав Никодимович Смеляков?!
Заплати Мстиславу Никодимовичу тот же рубль сдельщины, что и этим двум неумелым семенихинским мужикам, тем более полтора рубля, и он пойдет крутить штанги, поднимать-опускать их...
Заплати ему, Корнилов?! А?!
Не заплатишь. Постесняешься. Неудобно выплачивать рублевки своему же брату «бывшему»! Неудобно, потому что Мстислав Никодимович, хотя и будет крутить штанги, все равно останется мыслителем. Правым ли, виноватым ли, но только им!
И ни одно начало его уже не смутит, близоруко прищуриваясь остатками глаз, он безмолвно будет поглядывать, как Корнилов за новую жизнь, за новые события жадно хватается, а в любом начале Смеляков поймет конец. Угадает.
Угадает даже, что этому Корнилову самого себя оказалось мало и теперь он присваивает Корнилова другого — умершего.
Да что там Смеляков? Что Смеляков, когда и Евгения Ковалевская тоже если и хочет какого-то нового начала, так только в любви. Во всем остальном она нигде, ни в чем, никогда не изменяла своей бывшести. И не изменит.
И вот этот день, первый день буровых работ, прошел, а ночью приснилась глубина. Не сразу приснилась, а в завершение каких-то других снов, сюжетных, реалистических, действующие лица которых сначала беседовали с ним по поводу финансовых дел, подыскивали ему квартиру с удобствами, а также служебное помещение под контору в городе Ауле, а потом вручили диплом об окончании некоего высшего учебного заведения.
И вот с этим-то дипломом и направили его исследовать глубины.
Выглядело это дело так: была огромная пещера и над ней, на уровне дневной поверхности, что-то вроде люльки, в которой лежал дипломированный Корнилов и опирался на какую-то точку опоры лбом.
Лоб у него болел, точка опоры впивалась в кожу, и в кость, и в мозг, ему было не до этого: он опускал вниз штанги, которые достигали дна пещеры, пробуривали его и таким образом довольно быстро из этой, видимой, глубины погружались в другую, подпещерную и невидимую.
На дне пещеры суетились крохотные фигуры людей, он видел их будто под микроскопом, а они все равно оставались крохотными, не увеличивались, они пытались помочь ему, поддерживая штанги в строго вертикальном положении, но это была напрасная помощь, неумная: чтобы помочь Корнилову, надо было понимать всю неимоверность видимой и невидимой, подпещерной глубины.
Они не понимали.
И Корнилов оставался один на один с той и другой глубинами, и лоб у него ломило и коверкало, и он едва-едва успевал наращивать штанги и удерживать их в руках, вращаясь очень быстро, штанги жгли ему руки...
Такой сон.
«Ну, экспериментатор!..» — с удивлением, с грустью, но и с радостью тоже подумал о себе Корнилов, когда проснулся, наконец.
На второй день работы около буровой появились заказчики: председатель и счетовод семенихинского маслодельного кооператива «Смычка», председатель Семенихинского сельсовета.
Время было обеденное, около часа дня, солнце в зените, на все лады, изо всех сил трещали повсюду кузнечики, изредка шелестела листва берез — несильный, но жгучий ветерок порывался убежать отсюда в невидимые дали, на север, но порыва не хватало, и ветерок притаивался на местности, а спустя минуту начинал свой бег снова.
Все, кто был нынче на скважине, спасались в тени березовой рощи, поблизости от палаток и в десятки сажен от буровой площадки, но кооперативный и советский руководители, прибыв в обширном тарантасе, в который запряжена была неуклюжая и сильно волосатая лошаденка, как будто бы не заметили здесь ни одной живой души — они молча осмотрели буровой инструмент, пощупали его, подняли с земли картуз, оставленный кем-то из рабочих, и его тоже осмотрели внимательно, а потом отбросили в сторону, чтобы не мешал, поочередно заглянули в скважину, отошли в сторонку, поговорили и только после этого направились в рощу, к буровикам, которые молча, каждый из своего уголка тени наблюдали за вновь прибывшими.
Они пошли сразу на бурового мастера. Они знали его — еще раньше он приезжал в Семениху для заключения договора на производство работ. Мастер, дремавший на травке, встал навстречу и кивнул, а потом всем троим по очереди протянул руку, но тоже с таким видом, будто перед ним были люди совершенно незнакомые, случайные прохожие.
Потом бурмастер позвал Корнилова и, когда тот подошел, рекомендовал его:
— Хозяин!
Стали знакомиться.
Председатель кооператива, мужчина под пятьдесят, не очень бородатый, в белом парусиновом картузе, который он слегка приподнял оттопыренным пальцем левой руки, так и сказал:
— «Смычка». Председатель! Счетовод рекомендовался пространно: — Губарев Дорофей Деменьевич, заместитель председателя семенихинского маслодельного кооператива «Смычка». Заместитель товарища Барышникова Семена Андреевича. И счетовод! У заместителя-счетовода тоже был на голове точно такой же парусиновый картуз, что и у председателя, но в остальном вид с претензией на городской: странного покроя серенький пиджачок, а главное, светлые ботинки, хотя и стоптанные изрядно. Я
Предсельсовета сказал о себе:
— Архипенко... I Опять такой же картуз. И красноармейская, до белых пятен выцветшая и застиранная гимнастерка. Буровой мастер, как бы в е еще ничуть не узнавая этих людей, с которыми тому назад месяца полтора он подписывал договор, представился тоже. И «хозяин» назвался по им ни-отчеству: Корнилов Петр Николаевич. Таким образом, внешние приметы каждого оказались скрепленными подобающими словами — познакомились. Предстояло что-то второе, третье, еще какое-то, но тут председатель «Смычки» вдруг сказал:
— Ну ладно. Бывайте здоровы! А мы поехали.
— Как поехали?! — удивился Корнилов.
— На кобыле вот! Дел слишком много на нынешний день. В Торопимся. Посидеть-поговоригь — на другой раз. Когда свободнее окажемся. — Если приехали, осмотритесь! — поддержал Корнилова мастер.— Осмотритесь, войдите в курс дела! В
— Осмотрелись мы. И в курс вошли. Притензиев к вам покудова нет, бурить вы начали в точное время, в договорный срок. В Размер бурового вашего отверстия для начала тоже взятый правильно. Как по договору. Какие еще у нас с вами на нонешний день могут быть дела? — И председатель Барышников посмотрел на мастера и на Корнилова. Оказалось, действительно общих дел у них пока еще нет. Не прощаясь, Барышников направился к своему обширному тарантасу, но тут один из двух рабочих-поденщиков, щупленький и суетливый Митрохин сказал:
— А кваску, Семен Андреич?
— Чей квас-то?
— Мой, Семен Андреич! Моей бабы приготовления!
— А холодный?
— Со льдом. Лед не потаял еще в нем. Не успел.
— Свежий? Либо выдержанный?
— Неделю, Семен Андреич, выдержан квас. Нынче момент ему пришел на питье.
— А в чем он, твой квас?
— В чем ему быть? В крынках он. В двоих. Одна поменее, другая поболее.
— Поди, стеклянные крынки-то?
— Ну, как можно, чтобы стеклянные? Глиняные они!
— В землю закопанные?
— В такой-то на всю природу жар где им быть? По рассвету, как девка моя Лизавета доставила на всю нашу партию провиант, я их ту же минуту и закопал.
— Беги, Митрохин! Беги быстренько, бери квас! Которая по-мене крынка, ту и бери. А которая крынка поболее, ту прихвати тоже!
Корнилов поглядел на председателя «Смычки», совершенно серьезным было председателево чернобородое лицо — ни улыбки, ни игры, ни шутки. Глаза серьезные. Даже сердитые.
Покуда Митрохин копал землю ржавым топором, добывая квасные крынки, председатель «Смычки» объяснял Корнилову:
— Правда что, превыше митрохинского квасу в Семенихе нету. И вокруг далеко, полагаю, нету тоже. И не бывало сроду. Баба митрохинская налаживает квас, хотя кислый, хотя сладкий, господу богу самому в праздник подавать в самый раз... И мы, нехристи, тоже примем с удовольствием.— Уже за питьем кваса, густо-коричневого и ароматного, председатель еще спросил: — Мастера-бурильщики! На какой глубине размер трубы сделаете поменее? Поменее того, с которого начали?
Вопрос был чисто техническим, очень дельным и неожиданным.
— Как обстоятельства заставят! — ответил бурмастер.— Заранее не угадаешь, как там.— Постучал по земле ногой.— Как там сложится дело. В наших интересах пройти начальным диаметром как можно глубже. В наших...
Председатель подумал и согласился.
— Ясно В глубине чем шире — тем лучше. Свободы поболее... Там свободы-то мало. Любому инструменту теснота.
— Так...— подтвердил мастер.
— Дойдете до водоносного грунта, какой будет у вас диаметр? — и дальше инспектировал Барышников.
— Какой по договору указан. Придется изменить, согласуем с вами.
— Простое согласование: последнюю трубу начнете опускать, позовете меня. Лично. Погляжу. А то без пригляда-то сунете вниз трубку с палец, дюймовку. С подрядчика хватит: самые последние дни любой работы — они тяжелые. И торопливые: скорей бы, скорей бы кончить — вот что у каждого на уме.
— Приток воды в скважину от диаметра не зависит...— сказал бурмастер.— Разве очень немного.
— Тогда от чего же находится он в зависимости? — удивился председатель.
— От глубины погружения труб в водоносный слой.
Опять задумался председатель «Смычки», встретился и разминулся взглядом с бурмастером. Корнилов спросил:
— Вы, товарищ Барышников, с буровыми работами сталкивались?
— Где было столкнуться? Под землею не бывал. Был бы случай, я его нонче сам бы и повторил, не стал вас нанимать, деньги выкладывать. Работа нехитрая, а тыщи требует. Тыщи!..
Опорожнили крынки, малую и большую, и, уже сидя в тарантасе, Барышников спросил:
— Узнать, а уроните в скважинку ненароком какой предмет — гайку железную,— что тогда? Как дальше бурить?
— Не надо ронять! — ответил мастер и перекрестился.— Не дай бог!
— Нечаянно?
— Авария будет,— совсем недобро взглянул на председателя бурмастер.— Вплоть до того, что рядом, вот тут придется новую скважину закладывать... Разумеется, за наш собственный счет... За счет «Конторы».
— Худо спросил, да? Не надобно об этом в начале трудов ваших спрашивать? Худая примета?!—тихо спросил председатель «Смычки».
— Есть такая...
— Не расстраивайся, мастер! У меня взгляд не худой, не сглажу! Зачем свою же пользу и сглаживать?
Когда заказчики уехали, мастер сказал:
— Не верю, будто Барышников с буровым делом не сталкивался! Знает дело Издалека, а знает!
Сезонник Митрохин, держа в правой руке большую, а в левой маленькую крынки, заглядывал то в ту, то в другую — они обе были пустыми.
— Барышников все знает. Все на свете!
— Приезжий? Или свой, деревенский? — поинтересовался мастер.
— Испокон веков семенихинский мужик.
— Пахал и сеял?
— Пахал и сеял, покуда Советская власть нэп не сделала!
Сделался нэп, и пошел Барышников в его — в торговлю и в маслоделие, куда только не пошел он. В Ленинграде был. Трех дней нету полных, как вернулся домой.
— Зачем?
— Дела... Как не дела, когда Англия срочно отказалась от советского масла? А от нашего, алтайского, прежде всего!
— И что? Что сделал Барышников? С Англией?
— Сделал. Он у государства какого-то ярлычки купил, наклеил ярлычки на алтайское масло и тогда продал его Англии.
— Англия не разобралась?! Обманул ее Барышников?
— Англии наше масло, конечно, охота приобресть, но и гордость соблюсти надо, так что ярлычки ей тоже показались в масть!
— Все-таки! — усмехнулся Корнилов.— Обманул Англию сибирский мужик!
— Говорю, в английском интересе масло у советского мужика купить, а Советской власти тогда же сказать: «Дел с тобой никаких не желаю иметь! И не имею!»
— Что за ярлычки?
Митрохин долго думал, сморща лоб. Вспомнил:
— Страна Заеландия продала Барышникову ярлычки...
— Новая Зеландия?! — догадался Корнилов, и Митрохин подтвердил:
— Она! А может, и не своими руками она, Новая, это сделала, а опять же английский купец разжился теми ярлычками и продал их мужикам! А по-что бы нет, по-что бы так не сделать?
— Ты, Митрохин, тоже коммерсант, соображаешь по торговле?
— Сам себе удивляюсь: нэп сделался — и откудова что пошло! Откудова только она взялась, сообразительность! А тут еще товарищ Барышников, он год-другой, и Англию окончательно облапошит!
И Митрохин, маленький, большеголовый, с длинными неумелыми руками, в которых он все еще держал пустые крынки, всей фигурой выразил почтение... Перед Барышниковым было это почтение, и еще он посмотрел внимательно на дорогу, на которой все еще не улеглась пыль, поднятая большим тарантасом и маленькой волосатой кобылкой.
«Жаден председатель «Смычки» до жизни, жаден! — догадался Корнилов.— Десятижильный мужик!»
Родственность? Родственность между ними — Барышниковым и Корниловым?
Даже и не жизнь любит человек, а свою жадность к ней; эта жадность очень и очень понятна была Корнилову.
Недавно в городе Ауле один из «бывших» даже и не прочитал, а без всякого выражения сообщил Корнилову доморощенные стихи, не поэтическую поэзию... Если бы все-таки она была в печатном виде, наверное, получилось бы три стиха по три строфы в каждом:
Как трудно жить, Как тяжело вдыхать Смердящий воздух...
Как невозможно умереть И как нельзя не быть Среди того, что есть?!
Пустынный парадокс —
Без радости, без мысли, без печали...
Без рифмы... Не в начале, но без конца...
Того серенького, щупленького, чем-то напоминающего поденщика Митрохина «бывшего», который сообщил это Корнилову, и за «бывшего» - то он признать не мог — мелок! Ни малейшей значительности.
Но теперь он вспомнил незадачливого поэта — понял, что значит «...нельзя не быть среди того, что есть»...
Иначе говоря, председателю «Смычки» товарищу Барышникову нельзя было не поехать в Ленинград, чтобы уладить дело с Англией, а Корнилову Петру Николаевичу-Васильевичу нельзя было не принять во владение буровую контору, дело совершенно ему незнакомое и чуждое.
А что? Нынче по всей стране выдвиженцы управляют делами, конторами, акционерными обществами, о которых год тому назад они и понятия не имели.
Значит, да здравствуют выдвиженцы! Да здравствует выдвижение!
Да здравствует эпоха Возрождения — Выдвижения!
Возрождение — это ведь всегда Выдвижение!
Выдвижение — это всегда чужая судьба.
Чужая судьба всегда современна, она всегда — антипод «бывшести»!
У Корнилова с бурмастером произошел разговор.
— Сказать мне вам нужно... несколько... разных... слов...— таинственно шепнул Корнилову мастер и, повернувшись, пошел в рощу. На ходу сделал торопливый, неловкий и невежливый жест: «Следуй за мной!»
Странные предстояли «несколько... разных... слов». Может быть, не следовало идти вслед за мастером? Корнилов пошел.
Только что была опущена не без серьезных затруднений четырехдюймовая обсадная труба, до этого, до глубины двадцать шесть и семь десятых метра, скважину проходили начальным пятидюймовым диаметром, но породы сменились, снова появился влажный супесок, мастер встревожился: «Не плывуны ли?!»-— и стал менять диаметр.
День работали с талями и домкратом, и мастер показал свое умение и мог быть доволен собой... А мог и еще что-то, какое-то предупреждение по поводу дальнейших работ сообщить «хозяину».
Корнилов двигался следом за мастером шаг в шаг, ждал, когда тот остановится и объяснит, чем угрожают плывуны конторе «Корнилов и К°». Какие могут быть расходы-убытки?
«Расходы-убытки,— повторил Корнилов про себя и заметил, что волнуется.— Ну, ну, собственник! Волнуешься?»
А мастер все шел в глубину рощи, будто к определенной цели, походка была неуклюжая, плечи раскачивались влево, потом вправо, вперед, назад, шаги были разной длины, то широкие, а то семенящие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54