горечи или радости. Перед арестом жили они неладно, в каком-то напряжении, в недобром предчувствии расставания. И вынужденное расставание сохранило, а может быть, и усилило привкус прошлых размолвок. Беда не приблизила к нему Лялю, наверное, отодвинула еще дальше. Конечно, можно было себя уговаривать: «Весь этот кошмар когда-нибудь кончится, и все наладится...» Уговаривать-то можно, уговорить – трудно...
По воскресеньям не работали. Неожиданно из черных репродукторов – они висели во всех спальнях и за потоки изрекаемой лжи зеки прозвали их «плевательницами» – строгий голос объявил о предстоящем важном сообщении. Вскоре появились вертухай, которые молча, не обращая внимания на протесты, поснимали все «плевательницы» и унесли. Никто не мог понять, что все это значит. «А вдруг ОН умер?» – фантастические предположения взбудоражили спальни. Потом кто-то увидел в окно, как за Яузой к входу в парк МВО бегут люди. Там на столбах висели большие, похожие на граммофонные трубы репродукторы. Целая толпа людей стояла, задрав головы, слушала. Звуки не долетали до зеков, но по тому, как толпа слушала, все поняли, что передается что-то очень важное. Побежали вниз, к руководству, с просьбой вернуть «плевательницы», но прежде чем их принесли и развесили, нашла все-таки дырочку, просочилась с завода новость короткая и ясная: война!
В ЦКБ-29 стояла черная тишина. Все молчали. Но думали об одном и том же: это смерть. Если «политических» расстреливали в мирные дни, то во время войны живыми их не оставят. Где-то в глубине души теплилась робкая надежда: ведь они создают боевые самолеты, нужные как раз сейчас... (Опять, опять эта надежда на логику! Да при чем здесь логика?! Они не знали тогда, что 28 октября 1941 года, когда офицеры фашистского авангарда рассматривали в бинокль Москву, двадцать пять выдающихся военачальников и создателей оружия, ни в чем не повинных людей, были расстреляны под Куйбышевом и Саратовом. Нет такой, пусть даже самой изощренной логики, которая могла бы это объяснить.)
Что же теперь будет с ними? Они уже привыкли ничего не загадывать. Будь, что будет. Надо избегать смерти, но нельзя ее бояться. Мысль о собственной безопасности, остро уколовшая в первые минуты, отодвигалась, расплющивалась огромной, тяжкой, холодной, как камень, думой: «А что же теперь будет со ВСЕМИ нами?..»
Андрей Николаевич Туполев
35
Героического энтузиаста поддерживает надежда на будущую и недостоверную милость, а подвергается он действию настоящего и определенного мучения. И как бы ясно он не видел своего безумства, это, однако, не побуждает его исправиться или хотя бы разочароваться в нем...
Джордано Бруно
В субботу 21 июня 1941 года из Берлина в Рим вылетел личный курьер фюрера с письмом к Муссолини. «Я чувствую себя внутренне снова свободным, после того как пришел к этому решению, – писал Гитлер. – Сотрудничество с Советским Союзом, при всем искреннем стремлении добиться окончательной разрядки, часто тяготило меня. Ибо это казалось мне разрывом со всем моим прошлым, моим мировоззрением и моими прежними обязательствами. Я счастлив, что освободился от этого морального бремени».
Освободившись от «морального бремени», Гитлер переложил его на плечи миллионов людей. В том числе – на миллионы зеков. Как бы ни были они измучены, искалечены и унижены, как бы ни душила их обида за несправедливые кары, каким бы жаром ненависти к своим палачам ни переполнялись их сердца, они сразу поняли, что есть нечто более важное, вне Сталина существующее, – Родина, которую надо спасать.
Самолет 103, он же – АНТ-58, он же – Ту-2 летчик-испытатель Михаил Александрович Нюхтиков первый раз поднял в воздух 29 января 1941 года. Очень скоро стало ясно, что 103 превосходит Пе-2 и по вооружению, и по бомбовой нагрузке, а главное – по скорости: опытный образец дал 640 километров в час, – за этим бомбардировщиком с трудом могли угнаться истребители. Несмотря на явные достоинства машины, потребовали ее доработки: оказалось, что высотные моторы, под которые она проектировалась, уже не выпускаются. Замена двигателей потребовала новых переделок. Люди, ожидающие главной награды за свою работу – свободы, нервничали. Рождение Ту-2 было процессом трудным, болезненным, но, в конце концов, всем стало ясно, что дальше переделывать нельзя, надо налаживать выпуск нового бомбардировщика, нужного фронту.
Завод № 156 на набережной Яузы был заводом опытных конструкций. Тут могли сделать все что угодно, но для серийного выпуска самолетов он был совершенно не приспособлен, расти ему было некуда, да и специалисты для такого дела нужны были совсем другие.
Давным-давно, осенью 1929 года, когда ТБ-1 под гордым названием «Страна Советов» прилетел в Америку, Туполев познакомился с двумя головастыми инженерами – Александром Сергеевичем Ивановым и Тимофеем Марковичем Геллером, которые учились у Форда автомобильным премудростям. Вернувшись, они строили автогигант в Нижнем Новгороде, получили ордена, Иванов стал главным инженером ГАЗа (Горьковского автозавода), а Геллер – начальником цеха: на «Дженерал моторс» он начал рабочим и кончил как раз дублером начальника цеха. Потом их посадили. Иванова, впрочем, очень долго не сажали. Арестовали всех руководителей завода, а он все разгуливал на свободе, ужасно мучился постоянным ожиданием неотвратимого унижения и даже подумывал, не пойти ли ему самому в НКВД и во всем «сознаться», потому что он совсем перестал спать. Но, в конце концов, и его посадили. Туполев, узнав об этом, сразу внес их в свои списки – это были едва ли не лучшие в стране специалисты по серийному поточному производству. Поскольку 156-й завод мог изготовить два, три, ну пять бомбардировщиков– не больше, было принято решение срочно создать в Омске авиазавод. ЦКБ-29-НКВД свое существование закончило: 13 июля 1941 года с товарной станции Казанского вокзала ушли три теплушки с зеками. Приготовили место и для Андрея Николаевича, но его не было. Волновались, никто не мог объяснить, где Туполев. А Туполев вместе с семьей был в другом поезде, в купейном вагоне. Через неделю вышел приказ: Андрей Николаевич Туполев 19 июля 1941 года был «по ходатайству НКВД СССР на основании постановления Президиума Верховного Совета Союза ССР от наказания досрочно освобожден со снятием судимости». Вместе с ним освободят Егера, Френкеля, Черемухина, Бонина, Надашкевича, Петрова, Озерова, всего около 20 человек, но тогда они еще числились зеками и занимали положенные им места на нарах в теплушках.
Королев останется зеком: в Омске он узнает, что его фамилии нет в списке освобожденных. Очень многих фамилий не было в этом списке, во много раз более коротком, чем списки Туполева, когда он вытаскивал зеков из лагерей и тюрем. Слухи о помиловании бродили по ЦКБ с весны. Ждал ли он освобождения? А кто же за решеткой не ждет свободы? Конечно, очень ждал. Но разочарование не было теперь столь острым, как год назад: человека можно приучить ко всему. Три грязно-бурых товарных вагона с двумя окошечками, на каждой стороне забранными колючкой, то цепляли к какому-нибудь составу, то отцепляли, катились они на восток неспешно, «согласно законов военного времени» – этими словами объяснялось тогда все. На остановках у запертых дверей теплушек выставляли часовых. На платформах было много беженцев. Когда люди замечали за колючкой лица зеков, они кричали конвоирам:
– Убить сволочей! Что вы их кормите, мерзавцев! – зеков принимали за пленных немцев. Трудно было в июле 41-го набрать три вагона пленных немцев...
Однако болезненнее всего переживали не проклятия беженцев и не отсутствие горячей пищи, а сокрытие маршрута и их тюремного статуса. Никто не понимал, кто они: заключенные, которых везут в лагеря, или инженеры шарашки, которые продолжат прежнюю работу на новом месте. Это был вопрос важнейший, Королев лучше других понимал, что от его решения, возможно, зависит жизнь. Он выглядывал в оконцы, по названиям станций пробовал определить их путь. «Мамлютка». Где это – Мамлютка? Никто не знал. Пронесся слушок, что вроде бы едут в Омск, но ветераны тут же его отмели, заявив, что в Омске сроду не было авиазавода. Значит, все-таки лагеря? Но однажды на переезде увидели своих вольняшек, платформы с зачехленными, бескрылыми самолетами и вздохнули, наконец, облегченно: значит не этап, значит – эвакуация.
Все как-то сразу повеселели, загомонили, кто-то даже запел. Королев оживленно беседовал с соседями по нарам – Георгием Кореневым и Львом Терменом. Они договорились, что втроем будут делать радиоуправляемую пороховую ракету – бить фашистские танки...
Через восемь дней прибыли в Омск. Поначалу зеков свезли в местную очень грязную и вонючую тюрьму с невероятно свирепыми надзирателями, а через несколько дней разместили в здании школы, переоборудовать которую не успели: ни зоны, ни забора, ни даже решеток на окнах. Такая была толчея и неразбериха, что не то что убежать, можно было просто спокойно уйти средь бела дня. Но постепенно все рассасывалось и утрясалось.
В Омске 41-го года снова воссоединились почти все участники болшевской драмы 39-го. За Иртышом, в Куломзино на базе авиаремонтных мастерских ГВФ был организован авиазавод № 266, где под недремлющим оком все того же Гришки Кутепова обосновались конструкторские бригады Мясищева, Бартини и Томашевича. Мясищев доводил свою машину – начатый еще в ЦКБ дальний бомбардировщик. Он никак не склеивался и в серию, в конце концов, не пошел. Неудачными были и многочисленные, как всегда, неожиданные поиски Бартини. Томашевич делал истребитель и параллельно штурмовик. Эти самолеты тоже не пошли в серию.
Что касается туполевцев, то, прибыв в Омск, они обнаружили, что их «завод № 166» – никакой не завод, а несколько маленьких, вовсе не авиационных корпусов, даже под крышу не подведенных. Правда, вокруг была большая зона и несколько сотен зеков, – главным образом несчастных рабочих, опоздавших на 20 минут к табельной доске, и несчастных крестьян, принесших горсть колосков с колхозного поля, – с утра до ночи работали на оборонной стройке.
Что касается туполевцев, то, прибыв в Омск, они обнаружили, что их «завод № 166» – никакой не завод, а несколько маленьких, вовсе не авиационных корпусов, даже под крышу не подведенных. Правда, вокруг была большая зона и несколько сотен зеков, – главным образом несчастных рабочих, опоздавших на 20 минут к табельной доске, и несчастных крестьян, принесших горсть колосков с колхозного поля, – с утра до ночи работали на оборонной стройке.
Оборудования, которое привезли из Москвы, для массового производства самолетов было, конечно, недостаточно. Поэтому сюда же, на несуществующий еще завод, были эвакуированы ремонтные авиазаводы из Смоленска и Севастополя и завод № 45 из Ленинграда, который специализировался на производстве деревянных самолетов, в том числе – знаменитых «кукурузников» У-2. У каждого завода был свой директор, который, естественно, как и подобает директору, хотел командовать. Вот в эту стихию и ринулся Туполев.
От многих замечательных авиаконструкторов Андрея Николаевича всегда отличали забота о дальнейшей судьбе рожденного им самолета. Он считал дело сделанным не тогда, когда самолет проходил летные испытания, а когда он шел в серию. Поэтому Туполев лучше других авиаконструкторов знал производство. И сейчас вся его неизбывная энергия была отдана решению единственной задачи: наладить серийный выпуск Ту-2. Все – и вольные, и зеки – работали по 16-18 часов в сутки, и работа эта, вопреки всем «высочайшим» инструкциям режима, размывала различия между ними, рушила остатки отчужденности, которая все-таки существовала на Яузе, но уже не могла сохраниться на Иртыше. Еще неотступно ходили с зеками «попки», но ни в какие разговоры уже не вмешивались, одергивать зеков не смели. Вообще вся эта охрана напоминала какой-то грустный фарс. Из тюрьмы молодые зеки ухитрялись бегать по ночам к возлюбленным, а те человек двадцать, которые работали в конструкторском бюро, – оно разместилось в центре города в здании пароходства, – ездили из тюрьмы на работу в обычном трамвае в сопровождении одного-двух вертухаев, которые моментально теряли своих подопечных из вида в утренней трамвайной толчее.
Позднее, когда освоились, обжились, анекдотических ситуаций стало еще больше. Константин Ефимович Полищук задержался на заводе – все вертухаи ушли и забыли его. Он походил, побродил и решил идти домой сам. Через проходную его пропустили, а в тюрьму без сопровождающего пускать не хотели, долго пришлось уговаривать. Тем временем на Королева и Купленского, еще одного зека (соседа Полищука) – уже составляли бумагу, как на «соучастника побега».
Георгий Васильевич Коренев с товарищем получил задание «отстрелять» кабину Ту-2 трофейными немецкими пулеметами. Им выдали четыре пулемета, две тысячи патронов, выделили автомобиль, и они поехали на край аэродрома... с одним «попкой», вооруженным древней винтовкой.
– Слушай, парень, – крикнул Коренев, установив пулеметы, – часом, не знаешь, кто кого охраняет?
Кому нужна была вся эта комедия, почему огромное количество сильных молодых людей (около сотни туполевских зеков охраняли сотни полторы «свечек», не считая охраны всей зоны), так нужных фронту, не просто отсиживалось в тылу, но в это невероятно тяжелое время не принимали решительно никакого участия ни в каком производстве – ни в промышленном, ни в сельскохозяйственном, почему и зачем существовала эта армия паразитов, – никто объяснить не мог.
Но гнусная эта игра продолжалась. Вслед за зеками прибыли из Москвы и «руководители»: Кутепов, Балашов, Ямалутдинов. Они, как и прежде, изображали предельную озабоченность, совались без толку в дела, в которых ничего не понимали. Осаживать их боялись. Даже Туполев предпочитал не связываться с ними. И Анатолий Ляпидевский, участник знаменитой челюскинской эпопеи, назначенный директором нового завода, вынужден был считаться с их «указаниями». Он не был большим специалистом-производственником, но отличался неуемной пробивной энергией и смелостью в спорах, подкрепленной Золотой Звездой Героя Советского Союза № 1. Делу Ляпидевский безусловно помог, но когда начался выпуск самолетов, стало ясно, что не всякий храбрый летчик может быть директором авиационного завода, и Ляпидевского сменил Леонид Петрович Соколов, настоящий, крепкий производственник.
А пока Туполев решил, что самый спокойный для НКВД и не губящий дело вариант – это сделать начальниками цехов вольняшек, даже если не все они тянут на эту должность, а их заместителями поставить энергичных и работающих зеков.
Королев стал заместителем начальника фюзеляжного цеха по подготовке производства. Непосредственным начальником его был Лев Александрович Италинский – он работал у Туполева на заводе опытных конструкций начальником сборочного цеха. Почему его не посадили, непонятно. Он признался Королеву, что ничего не понимает в серийном производстве: всю жизнь занимался созданием единичных экземпляров опытных машин.
– Я тоже ничего не понимаю, – сказал Королев. – Но надо понимать. Будем учиться.
Учителем Королева стал Тимофей Маркович Геллер, тот самый бывший начальник цеха ГАЗа, который по просьбе Орджоникидзе внедрял в авиапроме штамповку, а после ареста оказался в шарашке Туполева. Сергей Павлович задавал Геллеру массу вопросов, начиная с вопросов о малосерийных свинцово-цинковых штампах, кончая системой Тейлора, благо они с Геллером не только работали вместе, но и жили в одной камере.
Впрочем, камерой место их обитания можно назвать достаточно условно. Если бы не решетки на окнах, забор, окружающий «зону» – двухэтажный каменный дом, двор с дощатым сортиром и умывальником, – то все это вполне могло сойти за рабочее общежитие.
Да так, очевидно, и намечалось до приезда зеков. Рядом с заводом-новостройкой существовал рабочий поселок имени 10-летия Октября – несколько небольших кирпичных двухэтажных домиков. Два из них и были экспроприированы НКВД. На первом этаже размещались вертухаи и столовая, на втором – жили зеки. В зависимости от размеров комнаты, жили втроем, вчетвером, впятером, но не больше. Отдельные апартаменты – восьмиметровую комнатушку – занимал в доме только Александр Иванович Некрасов.
Некрасов был выдающимся механиком, членом-корреспондентом Академии наук, заместителем начальника ЦАГИ. В 1937 году обрушились на него несчастья: находясь в США, попал он в жестокую автомобильную аварию, сильно искалечился, а когда вернулся на Родину, его арестовали как американского шпиона. На следствии его заставили подписать все, что требуется, но потом он заявил, что от показаний своих отказывается «как от вымышленных в результате извращенных методов следствия», что, впрочем, не помешало приговорить его к «стандартным» для туполевской шараги десяти годам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157
По воскресеньям не работали. Неожиданно из черных репродукторов – они висели во всех спальнях и за потоки изрекаемой лжи зеки прозвали их «плевательницами» – строгий голос объявил о предстоящем важном сообщении. Вскоре появились вертухай, которые молча, не обращая внимания на протесты, поснимали все «плевательницы» и унесли. Никто не мог понять, что все это значит. «А вдруг ОН умер?» – фантастические предположения взбудоражили спальни. Потом кто-то увидел в окно, как за Яузой к входу в парк МВО бегут люди. Там на столбах висели большие, похожие на граммофонные трубы репродукторы. Целая толпа людей стояла, задрав головы, слушала. Звуки не долетали до зеков, но по тому, как толпа слушала, все поняли, что передается что-то очень важное. Побежали вниз, к руководству, с просьбой вернуть «плевательницы», но прежде чем их принесли и развесили, нашла все-таки дырочку, просочилась с завода новость короткая и ясная: война!
В ЦКБ-29 стояла черная тишина. Все молчали. Но думали об одном и том же: это смерть. Если «политических» расстреливали в мирные дни, то во время войны живыми их не оставят. Где-то в глубине души теплилась робкая надежда: ведь они создают боевые самолеты, нужные как раз сейчас... (Опять, опять эта надежда на логику! Да при чем здесь логика?! Они не знали тогда, что 28 октября 1941 года, когда офицеры фашистского авангарда рассматривали в бинокль Москву, двадцать пять выдающихся военачальников и создателей оружия, ни в чем не повинных людей, были расстреляны под Куйбышевом и Саратовом. Нет такой, пусть даже самой изощренной логики, которая могла бы это объяснить.)
Что же теперь будет с ними? Они уже привыкли ничего не загадывать. Будь, что будет. Надо избегать смерти, но нельзя ее бояться. Мысль о собственной безопасности, остро уколовшая в первые минуты, отодвигалась, расплющивалась огромной, тяжкой, холодной, как камень, думой: «А что же теперь будет со ВСЕМИ нами?..»
Андрей Николаевич Туполев
35
Героического энтузиаста поддерживает надежда на будущую и недостоверную милость, а подвергается он действию настоящего и определенного мучения. И как бы ясно он не видел своего безумства, это, однако, не побуждает его исправиться или хотя бы разочароваться в нем...
Джордано Бруно
В субботу 21 июня 1941 года из Берлина в Рим вылетел личный курьер фюрера с письмом к Муссолини. «Я чувствую себя внутренне снова свободным, после того как пришел к этому решению, – писал Гитлер. – Сотрудничество с Советским Союзом, при всем искреннем стремлении добиться окончательной разрядки, часто тяготило меня. Ибо это казалось мне разрывом со всем моим прошлым, моим мировоззрением и моими прежними обязательствами. Я счастлив, что освободился от этого морального бремени».
Освободившись от «морального бремени», Гитлер переложил его на плечи миллионов людей. В том числе – на миллионы зеков. Как бы ни были они измучены, искалечены и унижены, как бы ни душила их обида за несправедливые кары, каким бы жаром ненависти к своим палачам ни переполнялись их сердца, они сразу поняли, что есть нечто более важное, вне Сталина существующее, – Родина, которую надо спасать.
Самолет 103, он же – АНТ-58, он же – Ту-2 летчик-испытатель Михаил Александрович Нюхтиков первый раз поднял в воздух 29 января 1941 года. Очень скоро стало ясно, что 103 превосходит Пе-2 и по вооружению, и по бомбовой нагрузке, а главное – по скорости: опытный образец дал 640 километров в час, – за этим бомбардировщиком с трудом могли угнаться истребители. Несмотря на явные достоинства машины, потребовали ее доработки: оказалось, что высотные моторы, под которые она проектировалась, уже не выпускаются. Замена двигателей потребовала новых переделок. Люди, ожидающие главной награды за свою работу – свободы, нервничали. Рождение Ту-2 было процессом трудным, болезненным, но, в конце концов, всем стало ясно, что дальше переделывать нельзя, надо налаживать выпуск нового бомбардировщика, нужного фронту.
Завод № 156 на набережной Яузы был заводом опытных конструкций. Тут могли сделать все что угодно, но для серийного выпуска самолетов он был совершенно не приспособлен, расти ему было некуда, да и специалисты для такого дела нужны были совсем другие.
Давным-давно, осенью 1929 года, когда ТБ-1 под гордым названием «Страна Советов» прилетел в Америку, Туполев познакомился с двумя головастыми инженерами – Александром Сергеевичем Ивановым и Тимофеем Марковичем Геллером, которые учились у Форда автомобильным премудростям. Вернувшись, они строили автогигант в Нижнем Новгороде, получили ордена, Иванов стал главным инженером ГАЗа (Горьковского автозавода), а Геллер – начальником цеха: на «Дженерал моторс» он начал рабочим и кончил как раз дублером начальника цеха. Потом их посадили. Иванова, впрочем, очень долго не сажали. Арестовали всех руководителей завода, а он все разгуливал на свободе, ужасно мучился постоянным ожиданием неотвратимого унижения и даже подумывал, не пойти ли ему самому в НКВД и во всем «сознаться», потому что он совсем перестал спать. Но, в конце концов, и его посадили. Туполев, узнав об этом, сразу внес их в свои списки – это были едва ли не лучшие в стране специалисты по серийному поточному производству. Поскольку 156-й завод мог изготовить два, три, ну пять бомбардировщиков– не больше, было принято решение срочно создать в Омске авиазавод. ЦКБ-29-НКВД свое существование закончило: 13 июля 1941 года с товарной станции Казанского вокзала ушли три теплушки с зеками. Приготовили место и для Андрея Николаевича, но его не было. Волновались, никто не мог объяснить, где Туполев. А Туполев вместе с семьей был в другом поезде, в купейном вагоне. Через неделю вышел приказ: Андрей Николаевич Туполев 19 июля 1941 года был «по ходатайству НКВД СССР на основании постановления Президиума Верховного Совета Союза ССР от наказания досрочно освобожден со снятием судимости». Вместе с ним освободят Егера, Френкеля, Черемухина, Бонина, Надашкевича, Петрова, Озерова, всего около 20 человек, но тогда они еще числились зеками и занимали положенные им места на нарах в теплушках.
Королев останется зеком: в Омске он узнает, что его фамилии нет в списке освобожденных. Очень многих фамилий не было в этом списке, во много раз более коротком, чем списки Туполева, когда он вытаскивал зеков из лагерей и тюрем. Слухи о помиловании бродили по ЦКБ с весны. Ждал ли он освобождения? А кто же за решеткой не ждет свободы? Конечно, очень ждал. Но разочарование не было теперь столь острым, как год назад: человека можно приучить ко всему. Три грязно-бурых товарных вагона с двумя окошечками, на каждой стороне забранными колючкой, то цепляли к какому-нибудь составу, то отцепляли, катились они на восток неспешно, «согласно законов военного времени» – этими словами объяснялось тогда все. На остановках у запертых дверей теплушек выставляли часовых. На платформах было много беженцев. Когда люди замечали за колючкой лица зеков, они кричали конвоирам:
– Убить сволочей! Что вы их кормите, мерзавцев! – зеков принимали за пленных немцев. Трудно было в июле 41-го набрать три вагона пленных немцев...
Однако болезненнее всего переживали не проклятия беженцев и не отсутствие горячей пищи, а сокрытие маршрута и их тюремного статуса. Никто не понимал, кто они: заключенные, которых везут в лагеря, или инженеры шарашки, которые продолжат прежнюю работу на новом месте. Это был вопрос важнейший, Королев лучше других понимал, что от его решения, возможно, зависит жизнь. Он выглядывал в оконцы, по названиям станций пробовал определить их путь. «Мамлютка». Где это – Мамлютка? Никто не знал. Пронесся слушок, что вроде бы едут в Омск, но ветераны тут же его отмели, заявив, что в Омске сроду не было авиазавода. Значит, все-таки лагеря? Но однажды на переезде увидели своих вольняшек, платформы с зачехленными, бескрылыми самолетами и вздохнули, наконец, облегченно: значит не этап, значит – эвакуация.
Все как-то сразу повеселели, загомонили, кто-то даже запел. Королев оживленно беседовал с соседями по нарам – Георгием Кореневым и Львом Терменом. Они договорились, что втроем будут делать радиоуправляемую пороховую ракету – бить фашистские танки...
Через восемь дней прибыли в Омск. Поначалу зеков свезли в местную очень грязную и вонючую тюрьму с невероятно свирепыми надзирателями, а через несколько дней разместили в здании школы, переоборудовать которую не успели: ни зоны, ни забора, ни даже решеток на окнах. Такая была толчея и неразбериха, что не то что убежать, можно было просто спокойно уйти средь бела дня. Но постепенно все рассасывалось и утрясалось.
В Омске 41-го года снова воссоединились почти все участники болшевской драмы 39-го. За Иртышом, в Куломзино на базе авиаремонтных мастерских ГВФ был организован авиазавод № 266, где под недремлющим оком все того же Гришки Кутепова обосновались конструкторские бригады Мясищева, Бартини и Томашевича. Мясищев доводил свою машину – начатый еще в ЦКБ дальний бомбардировщик. Он никак не склеивался и в серию, в конце концов, не пошел. Неудачными были и многочисленные, как всегда, неожиданные поиски Бартини. Томашевич делал истребитель и параллельно штурмовик. Эти самолеты тоже не пошли в серию.
Что касается туполевцев, то, прибыв в Омск, они обнаружили, что их «завод № 166» – никакой не завод, а несколько маленьких, вовсе не авиационных корпусов, даже под крышу не подведенных. Правда, вокруг была большая зона и несколько сотен зеков, – главным образом несчастных рабочих, опоздавших на 20 минут к табельной доске, и несчастных крестьян, принесших горсть колосков с колхозного поля, – с утра до ночи работали на оборонной стройке.
Что касается туполевцев, то, прибыв в Омск, они обнаружили, что их «завод № 166» – никакой не завод, а несколько маленьких, вовсе не авиационных корпусов, даже под крышу не подведенных. Правда, вокруг была большая зона и несколько сотен зеков, – главным образом несчастных рабочих, опоздавших на 20 минут к табельной доске, и несчастных крестьян, принесших горсть колосков с колхозного поля, – с утра до ночи работали на оборонной стройке.
Оборудования, которое привезли из Москвы, для массового производства самолетов было, конечно, недостаточно. Поэтому сюда же, на несуществующий еще завод, были эвакуированы ремонтные авиазаводы из Смоленска и Севастополя и завод № 45 из Ленинграда, который специализировался на производстве деревянных самолетов, в том числе – знаменитых «кукурузников» У-2. У каждого завода был свой директор, который, естественно, как и подобает директору, хотел командовать. Вот в эту стихию и ринулся Туполев.
От многих замечательных авиаконструкторов Андрея Николаевича всегда отличали забота о дальнейшей судьбе рожденного им самолета. Он считал дело сделанным не тогда, когда самолет проходил летные испытания, а когда он шел в серию. Поэтому Туполев лучше других авиаконструкторов знал производство. И сейчас вся его неизбывная энергия была отдана решению единственной задачи: наладить серийный выпуск Ту-2. Все – и вольные, и зеки – работали по 16-18 часов в сутки, и работа эта, вопреки всем «высочайшим» инструкциям режима, размывала различия между ними, рушила остатки отчужденности, которая все-таки существовала на Яузе, но уже не могла сохраниться на Иртыше. Еще неотступно ходили с зеками «попки», но ни в какие разговоры уже не вмешивались, одергивать зеков не смели. Вообще вся эта охрана напоминала какой-то грустный фарс. Из тюрьмы молодые зеки ухитрялись бегать по ночам к возлюбленным, а те человек двадцать, которые работали в конструкторском бюро, – оно разместилось в центре города в здании пароходства, – ездили из тюрьмы на работу в обычном трамвае в сопровождении одного-двух вертухаев, которые моментально теряли своих подопечных из вида в утренней трамвайной толчее.
Позднее, когда освоились, обжились, анекдотических ситуаций стало еще больше. Константин Ефимович Полищук задержался на заводе – все вертухаи ушли и забыли его. Он походил, побродил и решил идти домой сам. Через проходную его пропустили, а в тюрьму без сопровождающего пускать не хотели, долго пришлось уговаривать. Тем временем на Королева и Купленского, еще одного зека (соседа Полищука) – уже составляли бумагу, как на «соучастника побега».
Георгий Васильевич Коренев с товарищем получил задание «отстрелять» кабину Ту-2 трофейными немецкими пулеметами. Им выдали четыре пулемета, две тысячи патронов, выделили автомобиль, и они поехали на край аэродрома... с одним «попкой», вооруженным древней винтовкой.
– Слушай, парень, – крикнул Коренев, установив пулеметы, – часом, не знаешь, кто кого охраняет?
Кому нужна была вся эта комедия, почему огромное количество сильных молодых людей (около сотни туполевских зеков охраняли сотни полторы «свечек», не считая охраны всей зоны), так нужных фронту, не просто отсиживалось в тылу, но в это невероятно тяжелое время не принимали решительно никакого участия ни в каком производстве – ни в промышленном, ни в сельскохозяйственном, почему и зачем существовала эта армия паразитов, – никто объяснить не мог.
Но гнусная эта игра продолжалась. Вслед за зеками прибыли из Москвы и «руководители»: Кутепов, Балашов, Ямалутдинов. Они, как и прежде, изображали предельную озабоченность, совались без толку в дела, в которых ничего не понимали. Осаживать их боялись. Даже Туполев предпочитал не связываться с ними. И Анатолий Ляпидевский, участник знаменитой челюскинской эпопеи, назначенный директором нового завода, вынужден был считаться с их «указаниями». Он не был большим специалистом-производственником, но отличался неуемной пробивной энергией и смелостью в спорах, подкрепленной Золотой Звездой Героя Советского Союза № 1. Делу Ляпидевский безусловно помог, но когда начался выпуск самолетов, стало ясно, что не всякий храбрый летчик может быть директором авиационного завода, и Ляпидевского сменил Леонид Петрович Соколов, настоящий, крепкий производственник.
А пока Туполев решил, что самый спокойный для НКВД и не губящий дело вариант – это сделать начальниками цехов вольняшек, даже если не все они тянут на эту должность, а их заместителями поставить энергичных и работающих зеков.
Королев стал заместителем начальника фюзеляжного цеха по подготовке производства. Непосредственным начальником его был Лев Александрович Италинский – он работал у Туполева на заводе опытных конструкций начальником сборочного цеха. Почему его не посадили, непонятно. Он признался Королеву, что ничего не понимает в серийном производстве: всю жизнь занимался созданием единичных экземпляров опытных машин.
– Я тоже ничего не понимаю, – сказал Королев. – Но надо понимать. Будем учиться.
Учителем Королева стал Тимофей Маркович Геллер, тот самый бывший начальник цеха ГАЗа, который по просьбе Орджоникидзе внедрял в авиапроме штамповку, а после ареста оказался в шарашке Туполева. Сергей Павлович задавал Геллеру массу вопросов, начиная с вопросов о малосерийных свинцово-цинковых штампах, кончая системой Тейлора, благо они с Геллером не только работали вместе, но и жили в одной камере.
Впрочем, камерой место их обитания можно назвать достаточно условно. Если бы не решетки на окнах, забор, окружающий «зону» – двухэтажный каменный дом, двор с дощатым сортиром и умывальником, – то все это вполне могло сойти за рабочее общежитие.
Да так, очевидно, и намечалось до приезда зеков. Рядом с заводом-новостройкой существовал рабочий поселок имени 10-летия Октября – несколько небольших кирпичных двухэтажных домиков. Два из них и были экспроприированы НКВД. На первом этаже размещались вертухаи и столовая, на втором – жили зеки. В зависимости от размеров комнаты, жили втроем, вчетвером, впятером, но не больше. Отдельные апартаменты – восьмиметровую комнатушку – занимал в доме только Александр Иванович Некрасов.
Некрасов был выдающимся механиком, членом-корреспондентом Академии наук, заместителем начальника ЦАГИ. В 1937 году обрушились на него несчастья: находясь в США, попал он в жестокую автомобильную аварию, сильно искалечился, а когда вернулся на Родину, его арестовали как американского шпиона. На следствии его заставили подписать все, что требуется, но потом он заявил, что от показаний своих отказывается «как от вымышленных в результате извращенных методов следствия», что, впрочем, не помешало приговорить его к «стандартным» для туполевской шараги десяти годам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157