19 августа 1924 года № 10519.
Удостоверение.
Дано сие тов. Королеву Сергею, члену союза работпрос № 13266, в том, что он командируется для поступления в КПИ в счет разверстки ГСПС...»
И на всякий случай, памятуя, что в таких делах, лишняя бумажка не вредит, запасся он еще одним документом:
«Киевский губпрофсовет. Дворец труда. Ул. Короленко 31/33. Августа дня 19.1924 г. № 2959.
В КПИ
Ввиду определенных успехов тов. Королева в работах по авиации приемочная комиссия при ГСПС не возражает против только 1 ?-годичного его стажа по приему на соответствующее отделение КПИ...»
Ответственный секретарь губотдела ОАВУК сделал обрадовавшую Королева приписку на украинском:
«В КПИ. Со своей стороны считаю, что нужно было бы принять в институт на мехфак тов. Королева. Это необходимо еще и из тех причин, что большинство наших планеристов быстро заканчивают институт. А нужно, чтобы энергичная работа планеристов, которую так важно наладить, не тормозилась, а, наоборот, бурно развивалась в интересах развития собственного авиастроения...»
Вот это приятно, значит, все-таки признали в нем своего, планериста. Погодите, он еще покажет, на что способен...
С этих осенних дней 1924 года, неустроенный, почти без денег, весь в сомнениях и надеждах, начал Сергей Королев свою по-настоящему самостоятельную жизнь. Часто развитие его идей и воплощение замыслов зависело от желания и воли других, но никогда сам он не подчинял себя чужим желаниям и чужой воле. Встав на такой путь, человек чаще, чем другие, менее стойкие и убежденные, испытывает горечь разочарований, но зато разочарования эти уже не могут ранить его так, как других.
Вот, к примеру, ответ Фаерштейна. Как ждал он его! Торопливо надорвал синий конверт:
«Тов. Королеву.
Относительно командировки на Всесоюзные состязания имеется определенное положение, в силу которого для участия в состязаниях избираются правлением ОАВУК т.т., имеющиеся налицо при губспортсекции.
У нас такие выборы уже произведены, и часть участников уже выехала в Феодосию. Остальные отправляются 30 августа.
Все места, предоставленные Одесской губспортсекции, заняты, средств на дополнительные командировки не отпускается, а потому просьба ваша, к сожалению, исполнена быть не может.
Председатель губспортсекции, член правления Одесского губотдела ОАВУК
Фаерштейн.
23/25 августа 1924 г., гор. Одесса
№ 2362».
Так. Все понятно. Он сложил листок. Все понятно, но почему надо писать так казенно, так бездушно?! Чего стоит кипучая энергия Фаерштейна, горячность его трибунных речей, если за всем этим не видит он человека? Понятно, нет денег. Но ведь так и можно было написать: «Сергей, денег мало, послать тебя – значит переругаться с ребятами, которые хотят поехать не меньше, чем ты, и не меньше тебя достойны этой командировки...» Вот и все. Он бы понял. Так зачем же все эти «имеющиеся налицо», все эти титулы: «председатель», «член правления...»?
Итак, все ясно. В Крым он не едет. Программа на ближайший год: учиться, строить планеры и непременно побывать на третьих соревнованиях, придумать что-нибудь с заработком и, наконец, найти угол, чтобы распроститься с диваном дяди Юры.
Киевский политехнический институт, в котором в 1924–1926 годах учился С.П. Королев
9
Следуй своей дорогой, и пусть люди говорят что угодно.
Данте Алигьери
Жизнь студента Сергея Королева мало похожа на жизнь студента наших дней. Может быть, сегодняшний студент и отыщет в ней запретные для него прелести, но в целом это была несравненно более тяжелая жизнь. Нам трудно представить себе студенческие годы без балов и карнавалов, спартакиад и олимпиад, самодеятельных ансамблей и театральных галерок, без дружеских пирушек и веселых танцулек. У Королева была совсем другая жизнь.
Прежде всего студенты КПИ, поступившие в 1924 году, проходили специальную комиссию, которая распределяла их по соответствующим категориям. В первую категорию входили рабочие, крестьяне и дети рабочих и крестьян. Они освобождались от уплаты за учебу. Вторую категорию, куда как раз входил Королев, составляли представители трудовой интеллигенции. Они должны были платить за учебу. Сумма зависела от доходов родителей и не превышала 40 рублей. Третья категория – дети нэпманов – вносила в институтскую кассу довольно значительные суммы. На первом и втором курсах никто, кроме бывших рабфаковцев, стипендии не получал.
Таким образом, вопрос о социальном происхождении, никак ранее не интересовавший Королева, стал очень остро. И позднее, уже будучи студентом МВТУ, Королев не раз чувствовал, что «непролетарское происхождение» мешает ему. Он, например, не был комсомольцем, потому что детей интеллигентов в те годы крайне неохотно принимали в комсомол. Всегда находились люди, готовые попрекнуть его «интеллигентностью», а принципиальные технические споры подменить пространными рассуждениями о его «классовой ущербности». Однако социально-политический смысл этого явления открылся Королеву позднее. Пока «вторая категория» означала для него прежде всего добавочные расходы. Сразу вставал вопрос: где взять денег на учебу? Не на питание, жилье, одежду и развлечения, а на учебу. Сергей получил из Одессы перевод на 25 рублей, но он понимал, что не будет получать переводы регулярно. Более того, он не хотел их получать. Перевод и обрадовал его, и заставил страдать. Во что бы то ни стало необходимо было найти работу. Кстати, тогда это было тоже не легко. Мастерские КУБУЧа – комитета по улучшению быта студентов – не могли трудоустроить всех желающих. Несколько дней пробегал Сергей по мокрым, засыпанным желтыми листьями киевским улицам, прежде чем нашел работу. На углу Владимирской и Фундуклеевской помещалась газетная экспедиция, и Сергей подрядился разносить газеты по киоскам.
Вставать приходилось рано, синяя темнота еще заливала улицы, и трудно было поверить в рассвет. Он одевался на ощупь, засовывал в карман загодя приготовленный кулек с куском хлеба и ломтиком сала и на цыпочках, вытянув вперед руки, чтобы не налететь на что-нибудь в темноте, выбирался из гостиной. Спросонья он все-таки натыкался на стул или стол, звякала посуда, он замирал и двигался дальше. Спускался по крутым тротуарам Костельной, пересекал площадь и по Софийской – на Владимирскую, поворачивал налево, бегом, и вот он уже ныряет в шумное светлое тепло подвала, вдыхая острый запах типографской краски, – вот так же остро, так, что даже глаза чувствовали, пахли на Австрийском пляже выброшенные штормом водоросли.
В письме к матери он писал: «Встаю рано утром, часов в пять. Бегу в редакцию, забираю газеты, а потом бегу на Соломенку, разношу. Так вот зарабатываю восемь карбованцев. И думаю даже снять угол».
В экспедиции работало несколько ребят, и очень скоро Сергей подметил, что работа всех их организована плохо, вернее, никак не организована: ходили по одним и тем же маршрутам вдвоем, одни еле плелись перегруженные, другие бегали налегке. Королев собрал ребят, создал бригаду, продумал маршруты. Всем понравилось. У него был врожденный талант организатора, который проявлялся всегда и в большом и в малом. Он просто не мог вытерпеть, когда видел, что делается как-то не так, что можно сделать лучше, экономичнее, разумнее.
Такие приработки не были каким-то исключением в студенческой жизни тех лет: тем или иным способом подрабатывало подавляющее число сокурсников Сергея. Это обстоятельство коренным образом меняло весь ритм занятий. Тогда, повторяю, работали почти все, все были «вечерниками», и занятия в КПИ начинались только часа в четыре дня и продолжались до десяти вечера. За два года учебы в КПИ Королев сдал двадцать семь зачетов, отчитался за практические занятия, а также за свою работу в мастерских, смазочной лаборатории и за летний практикум по геодезии, наконец, проходил практику в Конотопе, работая помощником машиниста на паровозе.
На первой лекции, когда собрался весь курс, Сергей увидел, что он здесь самый зеленый. Вокруг сидели люди в выцветших гимнастерках, потертых бушлатах, видавших виды рабочих фуфайках, Сергей покосился на своего соседа по скамье. Здоровенный парень, усатый, шея обмотана шелковым шарфом. По рукам видно – рабочий. В перерыве подошел.
– Давай знакомиться, – протянул руку, – Королев.
– Пузанов Михаил, – усатый разглядывал Сергея. Потом спросил: Что-то я тебя тут не видел, ты откуда?
– Из Одессы. А ты?
Разговорились. Оказалось, что Пузанов еще до революции работал в авиационных мастерских при КПИ, потом на заводе. Во время войны его тоже откомандировали в механические мастерские в Грушках. В 1922 году он поступил на рабфак, а оттуда – на механический факультет.
Королеву понравился Пузанов. Он был грамотнее и культурнее других, и была в нем какая-то врожденная деликатность, скромность – настырных Сергей не любил. А главное, оказалось, что Михаил тоже увлекается авиацией и имеет уже кое-какой опыт в авиационных делах. Он рассказал Сергею о братьях Касяненко, много сделавших для того, чтобы на их факультете родилась авиационная специальность. Самым энергичным был младший из братьев – Евгений. Он организовал в КПИ авиамастерские, которыми руководил Иван Касяненко. Сначала мастерские делали только пропеллеры, а потом вместе с третьим братом Андреем Евгений и Иван начали конструировать и строить самолеты. Один из них – маленький моноплан с моторчиком в 15 лошадиных сил на Куреневке испытывал сам Петр Николаевич Нестеров. К 1921 году братья построили шесть самолетов, почти все разные, оригинальной конструкции.
– И все наши станки еще от братьев остались, – подытожил Пузанов. Пузанов был старше Королева без малого на девять лет, но они сдружились. Сергею нравилось, что этот рабочий парень в отличие от многих заботится не о том, чтобы получить поскорее диплом, а о том, чтобы получить знания, и учится на совесть.
В первое воскресенье октября вместе с Михаилом отправились они на аэродром, Намечалось торжественное событие: закладка ангара. Киевский ОАВУК устроил митинг, прямо на поле читали доклады по истории авиации. Народу было много, но вдруг в толпе мелькнуло знакомое лицо.
– Ба! Иван! Ты ли это?! – заорал Сергей.
Перед ним стоял улыбающийся Иван Савчук, летчик-наблюдатель, или, как теперь бы сказали, штурман из ГИДРО-3.
Сергей очень обрадовался этой встрече. Нельзя сказать, чтобы они были с Иваном друзья, но Савчук был частицей Одессы, моря, дома, частицей оставленного там детства.
Оказалось, что после перевода гидроотряда в Севастополь Савчук приехал в Киев,
– Да ведь мы соседи, – рассказывал Иван, – я живу в авиагородке, это же рядом с твоим политехническим... Аида ко мне! Нельзя было не позавидовать Савчуку! Дома авиагородка на краю аэродромного поля были добротные, кирпичные, с паровым отоплением, и у каждого летчика – своя комната. Тут же столовая, и кормили там отменно, это вам не институтская баланда «Голубой Дунай» с двумя перловинами – ложкой за ними не угонишься. И самолеты рядом – один взлетает, другой садится.
– Покатаешь? – жадно спросил Сергей, не отрывая глаз от самолетов.
– Э, нет, – засмеялся Савчук, оборачиваясь к вошедшему человеку с тонким красивым лицом. – Это тебе не «девятка». «Ньюпор», истребитель! Куда ж я тебя посажу? Это ты вот Алешу попроси, он у нас все может, на пропеллер тебя посадит...
Алексей Павлов, друг Ивана Савчука, был летчиком лихим, безрассудным. Забегая вперед, скажу, что короткая жизнь его оборвалась довольно скоро после этой киевской встречи. Прекрасный летчик, знающий свой талант, но уже отравленный ядом неистребимого лихачества, Павлов был еще и талантливым конструктором. Накануне отъезда Королева из Киева он в запале глупого спора пролетел под мостом Евгении Бош, за что был списан инструктором в Серпухов. Там он по собственным чертежам построил авиетку и, узнав, что на Центральном аэродроме состоятся торжества – Осоавиахим передал 20 самолетов в Военно-Воздушные Силы Рабоче-Крестьянской Красной Армии (РККА), прилетел на ней в столицу. На своем самолетике он выполнил каскад фигур высшего пилотажа и, когда оставалось лишь грамотно сесть, опьяненный властью над маленькой верткой машиной, вдруг врезался в землю. До конца своих дней хранил Сергей Павлович Королев вырезку из «Известий» от 23 июля 1928 года, где сообщалось о смерти Алексея.
Павлов был красив, небрежен и быстр в движениях и весь пронизан тем мягким, добрым обаянием, которое неволило влюбляться в него с первой встречи.
Сергей с Михаилом зачастили в авиагородок. Королев упорно уговаривал летчиков поступить в КПИ вольнослушателями. Те сначала лениво отмахивались, потом задумались: может, и впрямь поступить? Чем они, собственно, рискуют?
Вскоре всю четверку уже можно было видеть вместе на лекциях. В авиагородке готовились к зачетам. Королев сказал, что необходимо продумать наиболее эффективный метод подготовки.
– Один из нас по определенному предмету должен быть наставником, будет консультировать, проверять, выяснять, кто чего не знает, – доказывал он.
После недолгих споров методика была принята. Предметы выбрали добровольно. Королев, любимец профессора Симинского, вдохновенного певца сопромата, отвечал за этот предмет. Пузанов – за физику и электротехнику, Павлов – за политэкономию, Савчук – за начертательную геометрию и детали машин. Савчук был и главным консультантом в немецком языке. Его отец был дипломатом, и перед войной Иван жил несколько лет в Берлине. По-немецки он говорил и писал так же свободно, как и по-русски.
Летчики получали сытные карточки и потихоньку подкармливали Сергея и Михаила, а Пузанов еще и заработать тут ухитрился: занимался с начальником аэродрома Маляренко математикой.
Учились все четверо серьезно и упорно, особенно Королев и Савчук. Вдвоем они часто вели пространные «философские» беседы, и даже гитара Павлова не могла им помешать. Так, над книгами и конспектами, и катились их дни, один за другим, в общем, довольно одинаковые, разве что в выходной выберутся на Крещатик в кинематограф Шанцера.
Уже глубокой осенью мама переслала Сергею ответ, полученный из Военно-воздушной академии. Разрешение на зачисление его было дано при условии, что до декабря он сдаст экзамены по военным дисциплинам, обязательные для всех курсантов. В том же конверте лежало письмо от мамы. Она советовала не торопиться с выбором, писала, что военный человек сам себе не хозяин в жизни, и коли он уже учится тому, к чему так стремился, вряд ли стоит все ломать.
В выходной на обеде у бабушки дядя Юра и молоденький двоюродный дядька Шура Лазаренко тоже отговаривали его перебираться в Москву. Мария Матвеевна подсела к внуку, обняла, заговорила ласково, доброй рукой приглаживая на его затылке черный вихор:
– Ну куда же ты поедешь, внучек? Там же у тебя никого. Вот Маруся пишет, что собирается на будущий год в Москву. Бог даст, переберется, тогда уж и будем думать... Ты уж меня, старуху, не бросай...
После смерти деда бабушка сдала, но от всякой помощи сыновей и дочерей упорно отказывалась, казачья ее гордость не хотела мириться с немощью старости.
«Что же делать? – думал Сергей. – Ехать или не ехать?» К Киеву он как-то не прирос душой, все время чувствовал себя каким-то пришлым, иногородним, хотя скорее Киев, чем Одессу, мог считать родным городом. Никак не мог перебороть в себе чувство, что жизнь его здесь – короткий эпизод, что в Киеве он не задержится. Он постоянно испытывал какое-то беспокойство, часто силился представить себе не виданную никогда Москву, начинал рассказывать Пузанову, как рассказывал в Одессе Калашникову, о знаменитом конструкторе Туполеве. Михаил даже сказал ему однажды:
– Не томись, Сергей, езжай в Москву...
Но, если говорить совсем откровенно, его не очень прельщала военная карьера. Академия хороша тем, что авиационная техника там – главная дисциплина. А в КПИ, как в стройшколе, – опять математика, сопромат, физика, – когда еще они доберутся до самолетов. Зато после КПИ ты сам себе хозяин: что хочешь, то и делай, куда надумал, туда и поезжай. Вон Сикорский не кончал академию...
Своими сомнениями Королев поделился с Савчуком.
– Не прыгай, – строго сказал Иван. – Раз выбрал дело, делай его и не прыгай. Ты молодой, Москва не уйдет...
Королев написал в Одессу, что остается в Киеве.
На Новый год он приехал домой, а точнее – приехал к Ляле и прожил в холодной, неуютной Одессе несколько счастливых дней. Тогда они казались ему несчастными, потому что Ляля ну совершенно была равнодушна и холодна; да, да, он это отлично видел! И потребовалось много лет для того чтобы он понял, какие это были счастливые дни, какая счастливая была новогодняя ночь.
10
Мы можем судить о себе по своей способности к свершению, другие же судят о нас по тому, что мы уже свершили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157
Удостоверение.
Дано сие тов. Королеву Сергею, члену союза работпрос № 13266, в том, что он командируется для поступления в КПИ в счет разверстки ГСПС...»
И на всякий случай, памятуя, что в таких делах, лишняя бумажка не вредит, запасся он еще одним документом:
«Киевский губпрофсовет. Дворец труда. Ул. Короленко 31/33. Августа дня 19.1924 г. № 2959.
В КПИ
Ввиду определенных успехов тов. Королева в работах по авиации приемочная комиссия при ГСПС не возражает против только 1 ?-годичного его стажа по приему на соответствующее отделение КПИ...»
Ответственный секретарь губотдела ОАВУК сделал обрадовавшую Королева приписку на украинском:
«В КПИ. Со своей стороны считаю, что нужно было бы принять в институт на мехфак тов. Королева. Это необходимо еще и из тех причин, что большинство наших планеристов быстро заканчивают институт. А нужно, чтобы энергичная работа планеристов, которую так важно наладить, не тормозилась, а, наоборот, бурно развивалась в интересах развития собственного авиастроения...»
Вот это приятно, значит, все-таки признали в нем своего, планериста. Погодите, он еще покажет, на что способен...
С этих осенних дней 1924 года, неустроенный, почти без денег, весь в сомнениях и надеждах, начал Сергей Королев свою по-настоящему самостоятельную жизнь. Часто развитие его идей и воплощение замыслов зависело от желания и воли других, но никогда сам он не подчинял себя чужим желаниям и чужой воле. Встав на такой путь, человек чаще, чем другие, менее стойкие и убежденные, испытывает горечь разочарований, но зато разочарования эти уже не могут ранить его так, как других.
Вот, к примеру, ответ Фаерштейна. Как ждал он его! Торопливо надорвал синий конверт:
«Тов. Королеву.
Относительно командировки на Всесоюзные состязания имеется определенное положение, в силу которого для участия в состязаниях избираются правлением ОАВУК т.т., имеющиеся налицо при губспортсекции.
У нас такие выборы уже произведены, и часть участников уже выехала в Феодосию. Остальные отправляются 30 августа.
Все места, предоставленные Одесской губспортсекции, заняты, средств на дополнительные командировки не отпускается, а потому просьба ваша, к сожалению, исполнена быть не может.
Председатель губспортсекции, член правления Одесского губотдела ОАВУК
Фаерштейн.
23/25 августа 1924 г., гор. Одесса
№ 2362».
Так. Все понятно. Он сложил листок. Все понятно, но почему надо писать так казенно, так бездушно?! Чего стоит кипучая энергия Фаерштейна, горячность его трибунных речей, если за всем этим не видит он человека? Понятно, нет денег. Но ведь так и можно было написать: «Сергей, денег мало, послать тебя – значит переругаться с ребятами, которые хотят поехать не меньше, чем ты, и не меньше тебя достойны этой командировки...» Вот и все. Он бы понял. Так зачем же все эти «имеющиеся налицо», все эти титулы: «председатель», «член правления...»?
Итак, все ясно. В Крым он не едет. Программа на ближайший год: учиться, строить планеры и непременно побывать на третьих соревнованиях, придумать что-нибудь с заработком и, наконец, найти угол, чтобы распроститься с диваном дяди Юры.
Киевский политехнический институт, в котором в 1924–1926 годах учился С.П. Королев
9
Следуй своей дорогой, и пусть люди говорят что угодно.
Данте Алигьери
Жизнь студента Сергея Королева мало похожа на жизнь студента наших дней. Может быть, сегодняшний студент и отыщет в ней запретные для него прелести, но в целом это была несравненно более тяжелая жизнь. Нам трудно представить себе студенческие годы без балов и карнавалов, спартакиад и олимпиад, самодеятельных ансамблей и театральных галерок, без дружеских пирушек и веселых танцулек. У Королева была совсем другая жизнь.
Прежде всего студенты КПИ, поступившие в 1924 году, проходили специальную комиссию, которая распределяла их по соответствующим категориям. В первую категорию входили рабочие, крестьяне и дети рабочих и крестьян. Они освобождались от уплаты за учебу. Вторую категорию, куда как раз входил Королев, составляли представители трудовой интеллигенции. Они должны были платить за учебу. Сумма зависела от доходов родителей и не превышала 40 рублей. Третья категория – дети нэпманов – вносила в институтскую кассу довольно значительные суммы. На первом и втором курсах никто, кроме бывших рабфаковцев, стипендии не получал.
Таким образом, вопрос о социальном происхождении, никак ранее не интересовавший Королева, стал очень остро. И позднее, уже будучи студентом МВТУ, Королев не раз чувствовал, что «непролетарское происхождение» мешает ему. Он, например, не был комсомольцем, потому что детей интеллигентов в те годы крайне неохотно принимали в комсомол. Всегда находились люди, готовые попрекнуть его «интеллигентностью», а принципиальные технические споры подменить пространными рассуждениями о его «классовой ущербности». Однако социально-политический смысл этого явления открылся Королеву позднее. Пока «вторая категория» означала для него прежде всего добавочные расходы. Сразу вставал вопрос: где взять денег на учебу? Не на питание, жилье, одежду и развлечения, а на учебу. Сергей получил из Одессы перевод на 25 рублей, но он понимал, что не будет получать переводы регулярно. Более того, он не хотел их получать. Перевод и обрадовал его, и заставил страдать. Во что бы то ни стало необходимо было найти работу. Кстати, тогда это было тоже не легко. Мастерские КУБУЧа – комитета по улучшению быта студентов – не могли трудоустроить всех желающих. Несколько дней пробегал Сергей по мокрым, засыпанным желтыми листьями киевским улицам, прежде чем нашел работу. На углу Владимирской и Фундуклеевской помещалась газетная экспедиция, и Сергей подрядился разносить газеты по киоскам.
Вставать приходилось рано, синяя темнота еще заливала улицы, и трудно было поверить в рассвет. Он одевался на ощупь, засовывал в карман загодя приготовленный кулек с куском хлеба и ломтиком сала и на цыпочках, вытянув вперед руки, чтобы не налететь на что-нибудь в темноте, выбирался из гостиной. Спросонья он все-таки натыкался на стул или стол, звякала посуда, он замирал и двигался дальше. Спускался по крутым тротуарам Костельной, пересекал площадь и по Софийской – на Владимирскую, поворачивал налево, бегом, и вот он уже ныряет в шумное светлое тепло подвала, вдыхая острый запах типографской краски, – вот так же остро, так, что даже глаза чувствовали, пахли на Австрийском пляже выброшенные штормом водоросли.
В письме к матери он писал: «Встаю рано утром, часов в пять. Бегу в редакцию, забираю газеты, а потом бегу на Соломенку, разношу. Так вот зарабатываю восемь карбованцев. И думаю даже снять угол».
В экспедиции работало несколько ребят, и очень скоро Сергей подметил, что работа всех их организована плохо, вернее, никак не организована: ходили по одним и тем же маршрутам вдвоем, одни еле плелись перегруженные, другие бегали налегке. Королев собрал ребят, создал бригаду, продумал маршруты. Всем понравилось. У него был врожденный талант организатора, который проявлялся всегда и в большом и в малом. Он просто не мог вытерпеть, когда видел, что делается как-то не так, что можно сделать лучше, экономичнее, разумнее.
Такие приработки не были каким-то исключением в студенческой жизни тех лет: тем или иным способом подрабатывало подавляющее число сокурсников Сергея. Это обстоятельство коренным образом меняло весь ритм занятий. Тогда, повторяю, работали почти все, все были «вечерниками», и занятия в КПИ начинались только часа в четыре дня и продолжались до десяти вечера. За два года учебы в КПИ Королев сдал двадцать семь зачетов, отчитался за практические занятия, а также за свою работу в мастерских, смазочной лаборатории и за летний практикум по геодезии, наконец, проходил практику в Конотопе, работая помощником машиниста на паровозе.
На первой лекции, когда собрался весь курс, Сергей увидел, что он здесь самый зеленый. Вокруг сидели люди в выцветших гимнастерках, потертых бушлатах, видавших виды рабочих фуфайках, Сергей покосился на своего соседа по скамье. Здоровенный парень, усатый, шея обмотана шелковым шарфом. По рукам видно – рабочий. В перерыве подошел.
– Давай знакомиться, – протянул руку, – Королев.
– Пузанов Михаил, – усатый разглядывал Сергея. Потом спросил: Что-то я тебя тут не видел, ты откуда?
– Из Одессы. А ты?
Разговорились. Оказалось, что Пузанов еще до революции работал в авиационных мастерских при КПИ, потом на заводе. Во время войны его тоже откомандировали в механические мастерские в Грушках. В 1922 году он поступил на рабфак, а оттуда – на механический факультет.
Королеву понравился Пузанов. Он был грамотнее и культурнее других, и была в нем какая-то врожденная деликатность, скромность – настырных Сергей не любил. А главное, оказалось, что Михаил тоже увлекается авиацией и имеет уже кое-какой опыт в авиационных делах. Он рассказал Сергею о братьях Касяненко, много сделавших для того, чтобы на их факультете родилась авиационная специальность. Самым энергичным был младший из братьев – Евгений. Он организовал в КПИ авиамастерские, которыми руководил Иван Касяненко. Сначала мастерские делали только пропеллеры, а потом вместе с третьим братом Андреем Евгений и Иван начали конструировать и строить самолеты. Один из них – маленький моноплан с моторчиком в 15 лошадиных сил на Куреневке испытывал сам Петр Николаевич Нестеров. К 1921 году братья построили шесть самолетов, почти все разные, оригинальной конструкции.
– И все наши станки еще от братьев остались, – подытожил Пузанов. Пузанов был старше Королева без малого на девять лет, но они сдружились. Сергею нравилось, что этот рабочий парень в отличие от многих заботится не о том, чтобы получить поскорее диплом, а о том, чтобы получить знания, и учится на совесть.
В первое воскресенье октября вместе с Михаилом отправились они на аэродром, Намечалось торжественное событие: закладка ангара. Киевский ОАВУК устроил митинг, прямо на поле читали доклады по истории авиации. Народу было много, но вдруг в толпе мелькнуло знакомое лицо.
– Ба! Иван! Ты ли это?! – заорал Сергей.
Перед ним стоял улыбающийся Иван Савчук, летчик-наблюдатель, или, как теперь бы сказали, штурман из ГИДРО-3.
Сергей очень обрадовался этой встрече. Нельзя сказать, чтобы они были с Иваном друзья, но Савчук был частицей Одессы, моря, дома, частицей оставленного там детства.
Оказалось, что после перевода гидроотряда в Севастополь Савчук приехал в Киев,
– Да ведь мы соседи, – рассказывал Иван, – я живу в авиагородке, это же рядом с твоим политехническим... Аида ко мне! Нельзя было не позавидовать Савчуку! Дома авиагородка на краю аэродромного поля были добротные, кирпичные, с паровым отоплением, и у каждого летчика – своя комната. Тут же столовая, и кормили там отменно, это вам не институтская баланда «Голубой Дунай» с двумя перловинами – ложкой за ними не угонишься. И самолеты рядом – один взлетает, другой садится.
– Покатаешь? – жадно спросил Сергей, не отрывая глаз от самолетов.
– Э, нет, – засмеялся Савчук, оборачиваясь к вошедшему человеку с тонким красивым лицом. – Это тебе не «девятка». «Ньюпор», истребитель! Куда ж я тебя посажу? Это ты вот Алешу попроси, он у нас все может, на пропеллер тебя посадит...
Алексей Павлов, друг Ивана Савчука, был летчиком лихим, безрассудным. Забегая вперед, скажу, что короткая жизнь его оборвалась довольно скоро после этой киевской встречи. Прекрасный летчик, знающий свой талант, но уже отравленный ядом неистребимого лихачества, Павлов был еще и талантливым конструктором. Накануне отъезда Королева из Киева он в запале глупого спора пролетел под мостом Евгении Бош, за что был списан инструктором в Серпухов. Там он по собственным чертежам построил авиетку и, узнав, что на Центральном аэродроме состоятся торжества – Осоавиахим передал 20 самолетов в Военно-Воздушные Силы Рабоче-Крестьянской Красной Армии (РККА), прилетел на ней в столицу. На своем самолетике он выполнил каскад фигур высшего пилотажа и, когда оставалось лишь грамотно сесть, опьяненный властью над маленькой верткой машиной, вдруг врезался в землю. До конца своих дней хранил Сергей Павлович Королев вырезку из «Известий» от 23 июля 1928 года, где сообщалось о смерти Алексея.
Павлов был красив, небрежен и быстр в движениях и весь пронизан тем мягким, добрым обаянием, которое неволило влюбляться в него с первой встречи.
Сергей с Михаилом зачастили в авиагородок. Королев упорно уговаривал летчиков поступить в КПИ вольнослушателями. Те сначала лениво отмахивались, потом задумались: может, и впрямь поступить? Чем они, собственно, рискуют?
Вскоре всю четверку уже можно было видеть вместе на лекциях. В авиагородке готовились к зачетам. Королев сказал, что необходимо продумать наиболее эффективный метод подготовки.
– Один из нас по определенному предмету должен быть наставником, будет консультировать, проверять, выяснять, кто чего не знает, – доказывал он.
После недолгих споров методика была принята. Предметы выбрали добровольно. Королев, любимец профессора Симинского, вдохновенного певца сопромата, отвечал за этот предмет. Пузанов – за физику и электротехнику, Павлов – за политэкономию, Савчук – за начертательную геометрию и детали машин. Савчук был и главным консультантом в немецком языке. Его отец был дипломатом, и перед войной Иван жил несколько лет в Берлине. По-немецки он говорил и писал так же свободно, как и по-русски.
Летчики получали сытные карточки и потихоньку подкармливали Сергея и Михаила, а Пузанов еще и заработать тут ухитрился: занимался с начальником аэродрома Маляренко математикой.
Учились все четверо серьезно и упорно, особенно Королев и Савчук. Вдвоем они часто вели пространные «философские» беседы, и даже гитара Павлова не могла им помешать. Так, над книгами и конспектами, и катились их дни, один за другим, в общем, довольно одинаковые, разве что в выходной выберутся на Крещатик в кинематограф Шанцера.
Уже глубокой осенью мама переслала Сергею ответ, полученный из Военно-воздушной академии. Разрешение на зачисление его было дано при условии, что до декабря он сдаст экзамены по военным дисциплинам, обязательные для всех курсантов. В том же конверте лежало письмо от мамы. Она советовала не торопиться с выбором, писала, что военный человек сам себе не хозяин в жизни, и коли он уже учится тому, к чему так стремился, вряд ли стоит все ломать.
В выходной на обеде у бабушки дядя Юра и молоденький двоюродный дядька Шура Лазаренко тоже отговаривали его перебираться в Москву. Мария Матвеевна подсела к внуку, обняла, заговорила ласково, доброй рукой приглаживая на его затылке черный вихор:
– Ну куда же ты поедешь, внучек? Там же у тебя никого. Вот Маруся пишет, что собирается на будущий год в Москву. Бог даст, переберется, тогда уж и будем думать... Ты уж меня, старуху, не бросай...
После смерти деда бабушка сдала, но от всякой помощи сыновей и дочерей упорно отказывалась, казачья ее гордость не хотела мириться с немощью старости.
«Что же делать? – думал Сергей. – Ехать или не ехать?» К Киеву он как-то не прирос душой, все время чувствовал себя каким-то пришлым, иногородним, хотя скорее Киев, чем Одессу, мог считать родным городом. Никак не мог перебороть в себе чувство, что жизнь его здесь – короткий эпизод, что в Киеве он не задержится. Он постоянно испытывал какое-то беспокойство, часто силился представить себе не виданную никогда Москву, начинал рассказывать Пузанову, как рассказывал в Одессе Калашникову, о знаменитом конструкторе Туполеве. Михаил даже сказал ему однажды:
– Не томись, Сергей, езжай в Москву...
Но, если говорить совсем откровенно, его не очень прельщала военная карьера. Академия хороша тем, что авиационная техника там – главная дисциплина. А в КПИ, как в стройшколе, – опять математика, сопромат, физика, – когда еще они доберутся до самолетов. Зато после КПИ ты сам себе хозяин: что хочешь, то и делай, куда надумал, туда и поезжай. Вон Сикорский не кончал академию...
Своими сомнениями Королев поделился с Савчуком.
– Не прыгай, – строго сказал Иван. – Раз выбрал дело, делай его и не прыгай. Ты молодой, Москва не уйдет...
Королев написал в Одессу, что остается в Киеве.
На Новый год он приехал домой, а точнее – приехал к Ляле и прожил в холодной, неуютной Одессе несколько счастливых дней. Тогда они казались ему несчастными, потому что Ляля ну совершенно была равнодушна и холодна; да, да, он это отлично видел! И потребовалось много лет для того чтобы он понял, какие это были счастливые дни, какая счастливая была новогодняя ночь.
10
Мы можем судить о себе по своей способности к свершению, другие же судят о нас по тому, что мы уже свершили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157