В уравнения и формулы подставлялись вновь изобретенные «ракетные» члены и коффициенты, которые придавали им вид непривычный для глаза и на первых порах создавали иллюзию неких новых разработок. Однако, если разобраться, многие «открытия» были перепевами давно известного. Один отчет, как потом выяснилось, оказался почти целиком переписанной статьей бельгийца Госа «Устойчивость и управляемость самолета». Королев, узнав об этом, сначала пришел в ярость, а потом засмеялся и сказал:
– Сами виноваты: языков не знаем, журналов не читаем. У таких лопухов и нужно деньги отнимать...
Его всегда веселила солидная толщина отчетов.
– Взгляните, – говорил он Щетинкову, – ну, каковы хитрецы: если ссылаются на Ньютона, не ленятся на полстраницы все титулы перечислить: и член парламента, и смотритель монетного двора...
Договорные работы и консультанты в полной мере его не удовлетворяли. Лучше всего было бы иметь собственного теоретика. Наконец такой случай представился: к Королеву пришел молодой ленинградский инженер Борис Раушенбах. Но, к сожалению, случилось это только в 1937 году, немного пришлось им поработать друг с другом, а пока Пивоваров с механиками Авдониным и Букиным трудились в поте лица, доводя до ума капризный ГПС.
Этот первый наш ракетный гироскопический автомат Королев решил поставить на ракету 06/3, которую сконструировал Щетинков. Она уже совсем не была похожа на бесхвостку, скорее – на модель бомбардировщика с размахом крыльев в три метра и весом 80 килограммов. Была и уменьшенная модель этой ракеты – 06/2, которую пускали дважды, чтобы сверить ее расчетный и действительный путь. Эта малышка оказалась необыкновенно своенравной и однажды во время испытаний выдала «мертвую петлю», а потом с воем пронеслась над самой головой Тихонравова, но он так оторопел, что испугался только на ее второй «петле», после чего она врезалась в землю.
Малышка была как бы лабораторным подопытным существом. А все надежды связывались теперь с главным большим детищем Щетинкова и Королева – в технических документах РНИИ эта новая ракета называлась 216.
Немало сил и нервов стоила Королеву эта ракета. Уговорить Клейменова и Лангемака выделить деньги на эту работу было очень нелегко: новое предприятие Королева стоило довольно дорого. На полигоне в Софрино надо было выстроить 60-метровый рельсовый путь. По рельсам должна была катиться тележка с разгонными пороховыми ракетами, а с этой тележки уже стартовала 216. Глядя на чертежи этого громоздкого и дорогого сооружения, Лангемак морщился. Когда Королев ушел, Клейменов спросил:
– И на кой черт нам этот Турксиб? Разве это оружие?
– Разумеется, это не оружие, – сказал устало Лангемак. – Надо рассматривать всю эту установку как своеобразный испытательный стенд для отработки двигателей и систем управления.
– Но ведь спросят-то с нас ракету! Ракету-то он сделает?
– Думаю, что не сделает. Впрочем, Королев непредсказуем...
Позади все полигонные хлопоты, бесконечные пререкания с производственниками, нудные дни холодных испытаний, когда в самом неподходящем месте начинает или свистеть, или капать, и сколько ни переделывай, – свистит и капает, хочется взять кувалду и разнести все эти трубопроводы к чертовой матери! Все это уже позади, слава богу: наступил день первого пуска.
Щетинков очень нервничал. Королев нервничал еще больше, но успокаивал Щетинкова:
– Евгений Сергеевич, поверьте, что не в ракете сейчас дело. Ракета полетит, куда ей деться? Надо проверять не ракету, а всякие мелочи, которые могут подвести...
И он проверял. Готова ли кинокамера для фотосъемки? Работают ли самописцы движения рулей? Не отсырела ли шашка дымового трассера, который поможет точно определить траекторию? Механики по его указке мазали мыльной пеной штуцера воздушных баллонов, следили, не надуется ли где перламутровый мыльный пузырь – сигнал того, что магистраль «травит». Ракета лежала на тележке в легком облачке кислородных паров. Было тепло, и жидкий кислород надо было доливать в крылья ракеты, где размещались баки окислителя – на 216 стоял уже более мощный двигатель 02, потомок того, который делал еще Цандер.
Наконец, все было готово. Подрывная машинка запалила пороховые ракеты тележки, которая понеслась вперед с оглушительным визгливым треском, оранжевое пламя ударило из хвоста ракеты, и вот она уже сорвалась с тележки и полетела – летит! – все круче забирая вверх. Сначала Щетинков беззвучно завыл от восторга, но тут же вой этот сменился таким же беззвучным воплем досады: уж чересчур круто пошла она вверх. Ракета сделала эффектную «мертвую петлю» и с громким взрывом врезалась в землю. Стало очень тихо.
– Вот вам и ГПС – грустно сказал Королев. И тут же добавил бодро, – но летает! Значит, надо учить ее летать!
– Пока мы ее выучим, она нам голову оторвет, – хмуро насупился «Щетинков. – Откуда это непонятное влечение к „мертвым петлям“?
– Откуда? – переспросил Королев. – Все оттуда же: нет надежной системы управления.
Из четырех ракет 216 только две взлетели с тележки, – тогда это уже считалось удачей.
Королев был очень увлечен этими пусками и вообще жидкостными ракетами, поэтому все удивились, что с не меньшим рвением он взялся и за ракеты, пороховые, на некоторых после полетов в Ленинграде с ускорителями Дудакова он вроде бы поставил крест. А вернулся он к ней не случайно. Что там ни говори, но деньгами его попрекали справедливо: такая ракета, как 216, стоила многие тысячи рублей. Пороховые ракеты по устройству были значительно проще, поэтому втискивать их в план производства было легче. И стоили они много дешевле жидкостных, а «уложиться в смету» Королеву все время удавалось с большим трудом: на все работы он получал 190 тысяч рублей в год. Сергей Павлович вызвал к себе за фанерную перегородку Дрязгова и сказал очень строго:
– Михал Палыч, я разрешаю вам заказать восемь ракет. Ну, девять. А все остальное – из вторичного сырья. Да, да, не удивляйтесь. После вчерашнего пуска камера сгорания должна быть цела, ракета ткнулась носом. Где камера?
– Так ведь темно уже было, Сергей Павлович. Как ее в лесу найдешь ночью...
– Чтобы завтра камера была, – он не повышал голоса, но какая-то особая модуляция превращала простую, ровно произнесенную фразу в приказ.
Дрязгов был рад, так как думал, что больше шести ракет Королев ему заказать не позволит. Дрязгов вообще был оптимистом и считал, что ему всегда везет, а выгородка за фанерой вообще для него счастливое место. Первый раз Миша попал туда студентом пятого курса МГУ. Здесь, за фанерой, Королев прочел ему вдохновенную лекцию о великом будущем крылатых ракет.
– Вы только представьте себе, – говорил Королев, – если пустить обычную ракету под углом в 45 градусов к горизонту, то она пролетит четыре с половиной километра, а с крыльями – почти восемнадцать километров, в четыре раза дальше!
Глаза Миши горели от восторга. Он начал работать с невиданным энтузиазмом. Для разгона сделал несколько маленьких – по пять-десять килограммов – крылатых снарядиков, громко именовавшихся «объектом 48», и запускал их на Софринском полигоне. Летали эти «объекты» из рук вон плохо, срезали своими фанерными крыльями верхушки окрестных елок, зарывались в землю, короче – изощрялись во всевозможных пиротехнических эффектах. Но постепенно на старой аэродинамической трубе механико-математического факультета МГУ, которая помнила еще Жуковского, Миша научился проводить регулировку своих ракет, и дело пошло. Миша ходил гордый, но однажды одна из его красных «бабочек», как называли их на полигоне, лихо вылетев из стартового станка и набрав высоту, легла вдруг на спину и помчалась назад, точно целя в штаб полигона. Рядом со штабом строилось новое здание, в фундамент которого она и угодила, до смерти перепугав плотников. Начальник полигона сказал Королеву, что, если «бабочки» и дальше так будут летать, Мишу с полигона он выгонит. Дрязгов очень старался и медленно продвигался к совершенству. Сначала ракеты начали летать нормально только при работающем двигателе. Как только порох выгорал, они начинали кувыркаться. Королев привез на полигон Ветчинкина и Бухгольца. Глядя на ракету, несущуюся над лесом, словно брошенное полено, Николай Николаевич Бухгольц покрутил головой и заметил философски:
– М-да, молодые люди... Что можно сказать? Все в мире стремится к коловращению...
Однако подсказал, что надо делать.
Опыты с маленькими модельками помогали нащупать оптимальный вариант для будущей большой. В конце концов остановились на двух ракетах – прямых потомках красных «бабочек»: 217-1 была похожа на самолет и весила более сотни килограммов. Поднявшись на трехкилометровую высоту, она должна была летать на 36 километров. Другая ракета, поменьше, имела расчетную дальность 19 километров. Во время испытаний пороховой заряд уменьшали, чтобы ракета не залетела невесть куда.
Обе ракеты пускали в один день – 6 октября 1936 года. Погода отвратительная – дождь и ветер, кожаное пальто Королева намокло и стало ужасно тяжелым. Дрязгов дрожал от холода и от волнения. Он сидел в метрах тридцати от пускового станка у подрывной машинки, мелко клацая зубами. Механиков отослали подальше в укрытие.
– Н-ну, что, Сергей Павлович, разрешите пускать? – выдавил из себя Миша с ознобом.
– Давайте...
Дрязгов непослушной рукой закрутил ручку индуктора и ткнул пальцем пусковую кнопку.
Ракета глухо завизжала, вытащила из нутра огненный хвост и медленно заскользила по десятиметровым направляющим. Она устойчиво летела довольно долго и отлетела, наверное, на целый километр, потом вдруг кувырнулась и вошла в пике.
В тот же день четырехкрылка взорвалась на старте, разворотив станок.
Еще до того, как Дрязгов установил на своих ракетах приборы для опытов по управлению, стало ясно, что его ракеты могут иметь не только лабораторное применение. Ими заинтересовались специалисты Центральной лаборатории проводной связи (ЦЛПС), которая подписала с РНИИ специальный договор. В конце 1936 года по два экземпляра каждого варианта ракеты 217 передали в ЦЛПС, но там пошла лавина повальных арестов и прибористам было уже не до ракет. Таким образом работы Дрязгова заглохли при первых обнадеживающих результатах. А ведь перспективы были интересные. 217-я должна была превратиться в зенитную ракету, наводящуюся на цель по лучу прожектора. Другая модификация – пороховая ракета-201 – стать воздушной торпедой, как теперь говорят: ракетой класса «воздух-земля». Но ничего до конца доведено не было, как сказано в официальном отчете: «в силу причин, к торпедам не относящимся».
Испытания крылатой ракеты 212 конструкции С.П. Королева
Крылатая ракета 216 С.П. Королева. 1933-1936 гг.
23
...Видит дальше других и хочет сильнее других.
Георгий Плеханов
Еще не отстреляли все 217-е и 216-е, у Дрязгова и Щетинкова была еще масса идей, и весь отдел настроен был опыты эти продолжать и совершенствовать, а Королев предложил начать работать над новой крылатой ракетой, принципиально новой, потому что она будет сжигать горючее не в жидком кислороде, на котором работали до сих пор все его жидкостные ракеты, а в азотной кислоте.
Казалось бы, это чисто техническое решение не должно было вызвать особого оживления в стенах РНИИ. Ну, такую делают ракету, ну – этакую, подобные вещи касаются узкого круга непосредственных исполнителей. Однако здесь, кроме вопросов технических, были замешаны и страсти человеческие:
– Королев изменил кислороду!
– Новый союз: Королев-Глушко!
– Москвич консолидируется с ленинградцем!
– Бывший начальник ГИРД оставляет свои разработки, чтобы воспользоваться достижениями ГДЛ!
А страсти разыгрались потому, что под крышей РНИИ жили две, если не враждовавшие, то безусловно соперничавшие школы ракетчиков-двигателистов. Впрочем, «школы» – это, наверное, слишком громко сказано. Школами им еще предстояло стать. А пока это были две группы инженеров, только начинавших постигать тайны такого простого по внешнему виду и такого непростого по процессам, в нем происходящим, ракетного двигателя.
Главой первой группы был ленинградец Валентин Петрович Глушко, который уже мог похвастаться некоторыми, пусть пока скромными победами. Во второй – московской группе – назвать лидера было сложнее. Лидеров было трое: Михаил Клавдиевич Тихонравов – он в этой группе лучше всех думал, Леонид Степанович Душкин – он лучше всех конструировал, и Андрей Григорьевич Костиков – он лучше всех говорил. Суть разногласий сводилась к тому, что Глушко работал с азотной кислотой и ее производными, а Тихонравов, Душкин и Костиков – с жидким кислородом. И каждая группа, разумеется, считала, что истиной владеет именно она, а оппоненты ведут ракетную технику в тупик. Поклонники жидкого кислорода говорили:
– Кислород практически вездесущ, его можно добывать в буквальном смысле из воздуха, технология его получения известна и налажена. Только сумасшедший может заниматься худшим окислителем, зная, что есть лучший.
Поклонникам кислорода возражали:
– Если считать, что производство жидкого кислорода, как вы утверждаете, налажено (что не соответствует действительности), то производство азотной кислоты вообще измеряется сотнями тонн. Но дело даже не в этом. О каком военном применении жидкого кислорода может идти речь, если он кипит уже при температуре минус 183 градуса! На мирном испытательном полигоне в изолированных дьюарах он до дна выкипает за несколько часов, вы не всегда опыт успеваете сделать. Как же вы будете пользоваться им на фронте?! Не говоря уже о том, что он готов взорваться от капли масла. Азотные соединения тоже агрессивные жидкости, но их можно хранить сколько угодно, перевозить куда хочешь. Поэтому за «азоткой» – будущее нашей армии.
– Ну, насколько удобно ее возить, вам, Валентин Петрович, конечно, лучше известно, – иронизировали оппоненты, намекая на историю, которая приключилась с Глушко на Московском вокзале в Ленинграде. Да, собственно, какая это история? Нелепая, досадная случайность. Кто бы мог тогда подумать, что она будет иметь какие-то последствия...
Глушко хотел провести в Москве опыты со своим двигателем ОРМ-50, узнал, что добыть кислоту в столице – дело хлопотное и решил привезти бутыль кислоты из Ленинграда. Был сильный мороз. Бутыль, нагревшись в вагоне, лопнула. По счастью, поезд еще не тронулся. Поднялся переполох: кислота воняла, дымила, прожигала все, что могла прожечь. Поезд задержали, Валентина Петровича тут же арестовали и свезли на Литейный в ГПУ. Там он рассказал, кто он такой, зачем вез бутыль, и сообщил, что имеет сопроводительное письмо уполномоченного начальника вооружения по Ленинграду товарища Ильина. Ильина на Литейном знали: когда Тухачевский командовал Ленинградским округом, Николай Яковлевич был у него адъютантом.
– Имеем ли мы право вскрыть письмо? – спросили насторожившиеся чекисты.
– А это уж вам решать, – загадочно ответил Глушко, после чего чекисты насторожились еще больше.
Потом они куда-то звонили, наводили справки, советовались со своим начальством и, поняв в конце концов, что вся эта история – ерунда, ничего такого, что сулило бы им поощрение за рвение в этом деле, не просматривается, Глушко отпустили.
Да, тогда это было событие трагикомическое, но в марте 1938 года на первом же допросе во внутренней тюрьме Лубянки припомнили Валентину Петровичу плетеную бутыль с кислотой – «орудие вредительского акта» и письмо Ильина – «подлого наймита иностранных разведок...»
Королев слушал споры об окислителях внимательно и непредвзято. Он давно понял, что и те и другие – правы, что оба варианта и, очевидно, множество других вариантов имеют право на существование, и весь вопрос только в том, какой вариант выбрать в каждом конкретном случае. Все его работы устремлены были к стратоплану. Поэтому кислород его не смущал: истребитель-перехватчик будет заправляться не в окопе, а на оборудованном аэродроме. Дежурные машины можно держать на подпитке. Он начал с кислорода: на кислороде взлетела первая ракета Тихонравова и вторая ракета Цандера, и все эти коварные и непослушные 06 и 216 Щетинкова тоже летали на кислороде. Но летали плохо. Плохо! А двигатели Глушко работали лучше. Лучше! Вот вам и весь спор! От кислорода он отказываться не будет. Надо поддерживать Тихонравова, Стеняева, Душкина, – всех, кто работает с кислородом. Пусть доказывают свою правоту. Но если завтра сделают такой двигатель, который будет хорошо работать на козьем молоке, возьму его!
Костиков публично обвинял Королева в «беспринципности». Да при чем тут принципы и измены? Глушко в своей книжке, которую он написал с Лангемаком, прямо говорит: «Жидкому кислороду как окислителю для ракетных двигателей уделяли до сих пор больше внимания, чем он того заслуживает».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157
– Сами виноваты: языков не знаем, журналов не читаем. У таких лопухов и нужно деньги отнимать...
Его всегда веселила солидная толщина отчетов.
– Взгляните, – говорил он Щетинкову, – ну, каковы хитрецы: если ссылаются на Ньютона, не ленятся на полстраницы все титулы перечислить: и член парламента, и смотритель монетного двора...
Договорные работы и консультанты в полной мере его не удовлетворяли. Лучше всего было бы иметь собственного теоретика. Наконец такой случай представился: к Королеву пришел молодой ленинградский инженер Борис Раушенбах. Но, к сожалению, случилось это только в 1937 году, немного пришлось им поработать друг с другом, а пока Пивоваров с механиками Авдониным и Букиным трудились в поте лица, доводя до ума капризный ГПС.
Этот первый наш ракетный гироскопический автомат Королев решил поставить на ракету 06/3, которую сконструировал Щетинков. Она уже совсем не была похожа на бесхвостку, скорее – на модель бомбардировщика с размахом крыльев в три метра и весом 80 килограммов. Была и уменьшенная модель этой ракеты – 06/2, которую пускали дважды, чтобы сверить ее расчетный и действительный путь. Эта малышка оказалась необыкновенно своенравной и однажды во время испытаний выдала «мертвую петлю», а потом с воем пронеслась над самой головой Тихонравова, но он так оторопел, что испугался только на ее второй «петле», после чего она врезалась в землю.
Малышка была как бы лабораторным подопытным существом. А все надежды связывались теперь с главным большим детищем Щетинкова и Королева – в технических документах РНИИ эта новая ракета называлась 216.
Немало сил и нервов стоила Королеву эта ракета. Уговорить Клейменова и Лангемака выделить деньги на эту работу было очень нелегко: новое предприятие Королева стоило довольно дорого. На полигоне в Софрино надо было выстроить 60-метровый рельсовый путь. По рельсам должна была катиться тележка с разгонными пороховыми ракетами, а с этой тележки уже стартовала 216. Глядя на чертежи этого громоздкого и дорогого сооружения, Лангемак морщился. Когда Королев ушел, Клейменов спросил:
– И на кой черт нам этот Турксиб? Разве это оружие?
– Разумеется, это не оружие, – сказал устало Лангемак. – Надо рассматривать всю эту установку как своеобразный испытательный стенд для отработки двигателей и систем управления.
– Но ведь спросят-то с нас ракету! Ракету-то он сделает?
– Думаю, что не сделает. Впрочем, Королев непредсказуем...
Позади все полигонные хлопоты, бесконечные пререкания с производственниками, нудные дни холодных испытаний, когда в самом неподходящем месте начинает или свистеть, или капать, и сколько ни переделывай, – свистит и капает, хочется взять кувалду и разнести все эти трубопроводы к чертовой матери! Все это уже позади, слава богу: наступил день первого пуска.
Щетинков очень нервничал. Королев нервничал еще больше, но успокаивал Щетинкова:
– Евгений Сергеевич, поверьте, что не в ракете сейчас дело. Ракета полетит, куда ей деться? Надо проверять не ракету, а всякие мелочи, которые могут подвести...
И он проверял. Готова ли кинокамера для фотосъемки? Работают ли самописцы движения рулей? Не отсырела ли шашка дымового трассера, который поможет точно определить траекторию? Механики по его указке мазали мыльной пеной штуцера воздушных баллонов, следили, не надуется ли где перламутровый мыльный пузырь – сигнал того, что магистраль «травит». Ракета лежала на тележке в легком облачке кислородных паров. Было тепло, и жидкий кислород надо было доливать в крылья ракеты, где размещались баки окислителя – на 216 стоял уже более мощный двигатель 02, потомок того, который делал еще Цандер.
Наконец, все было готово. Подрывная машинка запалила пороховые ракеты тележки, которая понеслась вперед с оглушительным визгливым треском, оранжевое пламя ударило из хвоста ракеты, и вот она уже сорвалась с тележки и полетела – летит! – все круче забирая вверх. Сначала Щетинков беззвучно завыл от восторга, но тут же вой этот сменился таким же беззвучным воплем досады: уж чересчур круто пошла она вверх. Ракета сделала эффектную «мертвую петлю» и с громким взрывом врезалась в землю. Стало очень тихо.
– Вот вам и ГПС – грустно сказал Королев. И тут же добавил бодро, – но летает! Значит, надо учить ее летать!
– Пока мы ее выучим, она нам голову оторвет, – хмуро насупился «Щетинков. – Откуда это непонятное влечение к „мертвым петлям“?
– Откуда? – переспросил Королев. – Все оттуда же: нет надежной системы управления.
Из четырех ракет 216 только две взлетели с тележки, – тогда это уже считалось удачей.
Королев был очень увлечен этими пусками и вообще жидкостными ракетами, поэтому все удивились, что с не меньшим рвением он взялся и за ракеты, пороховые, на некоторых после полетов в Ленинграде с ускорителями Дудакова он вроде бы поставил крест. А вернулся он к ней не случайно. Что там ни говори, но деньгами его попрекали справедливо: такая ракета, как 216, стоила многие тысячи рублей. Пороховые ракеты по устройству были значительно проще, поэтому втискивать их в план производства было легче. И стоили они много дешевле жидкостных, а «уложиться в смету» Королеву все время удавалось с большим трудом: на все работы он получал 190 тысяч рублей в год. Сергей Павлович вызвал к себе за фанерную перегородку Дрязгова и сказал очень строго:
– Михал Палыч, я разрешаю вам заказать восемь ракет. Ну, девять. А все остальное – из вторичного сырья. Да, да, не удивляйтесь. После вчерашнего пуска камера сгорания должна быть цела, ракета ткнулась носом. Где камера?
– Так ведь темно уже было, Сергей Павлович. Как ее в лесу найдешь ночью...
– Чтобы завтра камера была, – он не повышал голоса, но какая-то особая модуляция превращала простую, ровно произнесенную фразу в приказ.
Дрязгов был рад, так как думал, что больше шести ракет Королев ему заказать не позволит. Дрязгов вообще был оптимистом и считал, что ему всегда везет, а выгородка за фанерой вообще для него счастливое место. Первый раз Миша попал туда студентом пятого курса МГУ. Здесь, за фанерой, Королев прочел ему вдохновенную лекцию о великом будущем крылатых ракет.
– Вы только представьте себе, – говорил Королев, – если пустить обычную ракету под углом в 45 градусов к горизонту, то она пролетит четыре с половиной километра, а с крыльями – почти восемнадцать километров, в четыре раза дальше!
Глаза Миши горели от восторга. Он начал работать с невиданным энтузиазмом. Для разгона сделал несколько маленьких – по пять-десять килограммов – крылатых снарядиков, громко именовавшихся «объектом 48», и запускал их на Софринском полигоне. Летали эти «объекты» из рук вон плохо, срезали своими фанерными крыльями верхушки окрестных елок, зарывались в землю, короче – изощрялись во всевозможных пиротехнических эффектах. Но постепенно на старой аэродинамической трубе механико-математического факультета МГУ, которая помнила еще Жуковского, Миша научился проводить регулировку своих ракет, и дело пошло. Миша ходил гордый, но однажды одна из его красных «бабочек», как называли их на полигоне, лихо вылетев из стартового станка и набрав высоту, легла вдруг на спину и помчалась назад, точно целя в штаб полигона. Рядом со штабом строилось новое здание, в фундамент которого она и угодила, до смерти перепугав плотников. Начальник полигона сказал Королеву, что, если «бабочки» и дальше так будут летать, Мишу с полигона он выгонит. Дрязгов очень старался и медленно продвигался к совершенству. Сначала ракеты начали летать нормально только при работающем двигателе. Как только порох выгорал, они начинали кувыркаться. Королев привез на полигон Ветчинкина и Бухгольца. Глядя на ракету, несущуюся над лесом, словно брошенное полено, Николай Николаевич Бухгольц покрутил головой и заметил философски:
– М-да, молодые люди... Что можно сказать? Все в мире стремится к коловращению...
Однако подсказал, что надо делать.
Опыты с маленькими модельками помогали нащупать оптимальный вариант для будущей большой. В конце концов остановились на двух ракетах – прямых потомках красных «бабочек»: 217-1 была похожа на самолет и весила более сотни килограммов. Поднявшись на трехкилометровую высоту, она должна была летать на 36 километров. Другая ракета, поменьше, имела расчетную дальность 19 километров. Во время испытаний пороховой заряд уменьшали, чтобы ракета не залетела невесть куда.
Обе ракеты пускали в один день – 6 октября 1936 года. Погода отвратительная – дождь и ветер, кожаное пальто Королева намокло и стало ужасно тяжелым. Дрязгов дрожал от холода и от волнения. Он сидел в метрах тридцати от пускового станка у подрывной машинки, мелко клацая зубами. Механиков отослали подальше в укрытие.
– Н-ну, что, Сергей Павлович, разрешите пускать? – выдавил из себя Миша с ознобом.
– Давайте...
Дрязгов непослушной рукой закрутил ручку индуктора и ткнул пальцем пусковую кнопку.
Ракета глухо завизжала, вытащила из нутра огненный хвост и медленно заскользила по десятиметровым направляющим. Она устойчиво летела довольно долго и отлетела, наверное, на целый километр, потом вдруг кувырнулась и вошла в пике.
В тот же день четырехкрылка взорвалась на старте, разворотив станок.
Еще до того, как Дрязгов установил на своих ракетах приборы для опытов по управлению, стало ясно, что его ракеты могут иметь не только лабораторное применение. Ими заинтересовались специалисты Центральной лаборатории проводной связи (ЦЛПС), которая подписала с РНИИ специальный договор. В конце 1936 года по два экземпляра каждого варианта ракеты 217 передали в ЦЛПС, но там пошла лавина повальных арестов и прибористам было уже не до ракет. Таким образом работы Дрязгова заглохли при первых обнадеживающих результатах. А ведь перспективы были интересные. 217-я должна была превратиться в зенитную ракету, наводящуюся на цель по лучу прожектора. Другая модификация – пороховая ракета-201 – стать воздушной торпедой, как теперь говорят: ракетой класса «воздух-земля». Но ничего до конца доведено не было, как сказано в официальном отчете: «в силу причин, к торпедам не относящимся».
Испытания крылатой ракеты 212 конструкции С.П. Королева
Крылатая ракета 216 С.П. Королева. 1933-1936 гг.
23
...Видит дальше других и хочет сильнее других.
Георгий Плеханов
Еще не отстреляли все 217-е и 216-е, у Дрязгова и Щетинкова была еще масса идей, и весь отдел настроен был опыты эти продолжать и совершенствовать, а Королев предложил начать работать над новой крылатой ракетой, принципиально новой, потому что она будет сжигать горючее не в жидком кислороде, на котором работали до сих пор все его жидкостные ракеты, а в азотной кислоте.
Казалось бы, это чисто техническое решение не должно было вызвать особого оживления в стенах РНИИ. Ну, такую делают ракету, ну – этакую, подобные вещи касаются узкого круга непосредственных исполнителей. Однако здесь, кроме вопросов технических, были замешаны и страсти человеческие:
– Королев изменил кислороду!
– Новый союз: Королев-Глушко!
– Москвич консолидируется с ленинградцем!
– Бывший начальник ГИРД оставляет свои разработки, чтобы воспользоваться достижениями ГДЛ!
А страсти разыгрались потому, что под крышей РНИИ жили две, если не враждовавшие, то безусловно соперничавшие школы ракетчиков-двигателистов. Впрочем, «школы» – это, наверное, слишком громко сказано. Школами им еще предстояло стать. А пока это были две группы инженеров, только начинавших постигать тайны такого простого по внешнему виду и такого непростого по процессам, в нем происходящим, ракетного двигателя.
Главой первой группы был ленинградец Валентин Петрович Глушко, который уже мог похвастаться некоторыми, пусть пока скромными победами. Во второй – московской группе – назвать лидера было сложнее. Лидеров было трое: Михаил Клавдиевич Тихонравов – он в этой группе лучше всех думал, Леонид Степанович Душкин – он лучше всех конструировал, и Андрей Григорьевич Костиков – он лучше всех говорил. Суть разногласий сводилась к тому, что Глушко работал с азотной кислотой и ее производными, а Тихонравов, Душкин и Костиков – с жидким кислородом. И каждая группа, разумеется, считала, что истиной владеет именно она, а оппоненты ведут ракетную технику в тупик. Поклонники жидкого кислорода говорили:
– Кислород практически вездесущ, его можно добывать в буквальном смысле из воздуха, технология его получения известна и налажена. Только сумасшедший может заниматься худшим окислителем, зная, что есть лучший.
Поклонникам кислорода возражали:
– Если считать, что производство жидкого кислорода, как вы утверждаете, налажено (что не соответствует действительности), то производство азотной кислоты вообще измеряется сотнями тонн. Но дело даже не в этом. О каком военном применении жидкого кислорода может идти речь, если он кипит уже при температуре минус 183 градуса! На мирном испытательном полигоне в изолированных дьюарах он до дна выкипает за несколько часов, вы не всегда опыт успеваете сделать. Как же вы будете пользоваться им на фронте?! Не говоря уже о том, что он готов взорваться от капли масла. Азотные соединения тоже агрессивные жидкости, но их можно хранить сколько угодно, перевозить куда хочешь. Поэтому за «азоткой» – будущее нашей армии.
– Ну, насколько удобно ее возить, вам, Валентин Петрович, конечно, лучше известно, – иронизировали оппоненты, намекая на историю, которая приключилась с Глушко на Московском вокзале в Ленинграде. Да, собственно, какая это история? Нелепая, досадная случайность. Кто бы мог тогда подумать, что она будет иметь какие-то последствия...
Глушко хотел провести в Москве опыты со своим двигателем ОРМ-50, узнал, что добыть кислоту в столице – дело хлопотное и решил привезти бутыль кислоты из Ленинграда. Был сильный мороз. Бутыль, нагревшись в вагоне, лопнула. По счастью, поезд еще не тронулся. Поднялся переполох: кислота воняла, дымила, прожигала все, что могла прожечь. Поезд задержали, Валентина Петровича тут же арестовали и свезли на Литейный в ГПУ. Там он рассказал, кто он такой, зачем вез бутыль, и сообщил, что имеет сопроводительное письмо уполномоченного начальника вооружения по Ленинграду товарища Ильина. Ильина на Литейном знали: когда Тухачевский командовал Ленинградским округом, Николай Яковлевич был у него адъютантом.
– Имеем ли мы право вскрыть письмо? – спросили насторожившиеся чекисты.
– А это уж вам решать, – загадочно ответил Глушко, после чего чекисты насторожились еще больше.
Потом они куда-то звонили, наводили справки, советовались со своим начальством и, поняв в конце концов, что вся эта история – ерунда, ничего такого, что сулило бы им поощрение за рвение в этом деле, не просматривается, Глушко отпустили.
Да, тогда это было событие трагикомическое, но в марте 1938 года на первом же допросе во внутренней тюрьме Лубянки припомнили Валентину Петровичу плетеную бутыль с кислотой – «орудие вредительского акта» и письмо Ильина – «подлого наймита иностранных разведок...»
Королев слушал споры об окислителях внимательно и непредвзято. Он давно понял, что и те и другие – правы, что оба варианта и, очевидно, множество других вариантов имеют право на существование, и весь вопрос только в том, какой вариант выбрать в каждом конкретном случае. Все его работы устремлены были к стратоплану. Поэтому кислород его не смущал: истребитель-перехватчик будет заправляться не в окопе, а на оборудованном аэродроме. Дежурные машины можно держать на подпитке. Он начал с кислорода: на кислороде взлетела первая ракета Тихонравова и вторая ракета Цандера, и все эти коварные и непослушные 06 и 216 Щетинкова тоже летали на кислороде. Но летали плохо. Плохо! А двигатели Глушко работали лучше. Лучше! Вот вам и весь спор! От кислорода он отказываться не будет. Надо поддерживать Тихонравова, Стеняева, Душкина, – всех, кто работает с кислородом. Пусть доказывают свою правоту. Но если завтра сделают такой двигатель, который будет хорошо работать на козьем молоке, возьму его!
Костиков публично обвинял Королева в «беспринципности». Да при чем тут принципы и измены? Глушко в своей книжке, которую он написал с Лангемаком, прямо говорит: «Жидкому кислороду как окислителю для ракетных двигателей уделяли до сих пор больше внимания, чем он того заслуживает».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157