..
Да какое вся эта чепуха имеет теперь значение?! Кто там какую кнопку нажимал, дали Гагарину майора или не дали, и когда объявили по радио – тоже не столь уж важно. Важно, что он летает в космосе! Важно, что он жив!
...Королев отодвинул микрофон, вытер платком лицо. Кто-то протянул сигареты. Он давно бросил курить, но сейчас затянулся с жадностью. Выходя из пультовой, расцеловал Кириллова. Обнял Воскресенского, Феоктистова. Спросил добродушно:
– Что, брат Константин, досталось тебе от меня за эти годы? Обернулся ко всем, кто стоял сейчас в пультовой:
– Спасибо вам, большое спасибо!..
Спазм перехватил горло.
Юрий Гагарин выступает на заседании Государственной комиссии
10 апреля 1961 г.
Домик космонавтов. Рисунок В. Пескова
Дорога на старт
Анатолий Семенович Кириллов
Карточка стреляющего
66
Надо сберечь этот день. Сохранить его на будущее таким, каким он был. Надо сохранить в сейфах записи радостных воэгласов и песен, раздававшихся на улицах городов, киноленты стихийных демонстраций, тексты интервью с людьми всех профессий, высказывания всех газет обоих полушарий...
Ведь этот день – один из величайших в истории человечества.
Борис Агапов
Гагарин крикнул «Поехали!» самопроизвольно, ни о каком «историческом» восклицании он не задумывался, – просто вырвалось. Волновался? Да, конечно! И очень! Но страха, в вульгарном, обывательском значении этого слова, не было. Он напрягся, весь подобрался, как кот, готовый к прыжку. Рев двигателей, раздирающий небо, когда смотришь на стартующую ракету с НП, оказался здесь, в корабле, совсем не громким. Где-то внизу глухо рокотало, но он ясно слышал голос Королева в шлемофоне, и Королев, как он понял, слышал его, в то время как на НП разговаривать в секунды старта было невозможно. Волны какой-то дрожи прошли по телу ракеты, и в следующее мгновение Гагарин почувствовал, что перегрузка с мягкой властностью начала вдавливать его в кресло. Она нарастала быстро, но нестрашно, – Гагарин знал, что до ужасной давиловки, которую ему устраивали на центрифуге, дело не дойдет. Он был готов и к тряске, – было впечатление, будто лежишь в телеге, которая катится по булыжнику.
– Семьдесят секунд полета, – прохрипело в шлемофоне.
Гагарин удивился: ему казалось, что прошло уже много минут. Спрашивали о самочувствии.
– Самочувствие хорошее, а как у вас? – спросил Юрий.
– Все нормально, – отозвалась Земля.
На третьей минуте с легким щелчком сработал сброс головного обтекателя. Яркий свет брызнул из иллюминатора, и в тот же миг Гагарин услышал голос Королева:
– Сброшен конус, все нормально. Как самочувствие?
Юрий заглянул в иллюминатор. По тому, как выглядела сквозь сизую дымку синевато-зеленая Земля, он понял, что забрался уже довольно высоко, но пока ничего необычного, «космического», в зрелище планеты не было, примерно такой видел он ее и с самолета.
– ...Вижу Землю, – сказал Гагарин. – Хорошо различима Земля. Несколько растут перегрузки, самочувствие отличное, настроение бодрое.
– Молодец, отлично! – он снова узнал голос Королева. – Все идет хорошо!
Предстартовое напряжение начало постепенно отпускать Гагарина, сменяясь радостным возбуждением. Теперь он говорил уже не отрывисто, без уставной краткости, старался рассказывать подробно:
– ...Вижу реки. Складки местности различимы хорошо. Видимость отличная. Хорошая видимость. Самочувствие отличное. Продолжаю полет. Несколько растет перегрузка, вибрация. Все переношу нормально. Самочувствие отличное, настроение бодрое. В иллюминатор «Взор» наблюдаю Землю. Различаю складки местности, снег, лес. Самочувствие отличное. Наблюдаю облака над Землей, мелкие, кучевые, и тени от них. Красиво. Красота!
В тот же миг тон звука, заполнявшего кабину, резко изменился.
– Произошло выключение второй степени, – доложил Гагарин.
– Работает то, что нужно, – подчеркнуто спокойным голосом отозвался Королев. – Последний этап. Все нормально...
Гагарин услышал, как включилась третья ступень, и сразу почувствовал новую волну перегрузок.
Потом его подбадривал Каманин. Николай Петрович на Земле чаще всего разговаривал с космонавтами так, будто они в чем-то провинились, но он, по неиссякаемой доброте душевной, так и быть, прощает им, и теперь Юрий не сразу узнал его голос, в котором вдруг зазвучали теплые приветливые нотки. Земные голосы то словно тонули в этой дымке за толстыми жаропрочными стеклами иллюминатора, то вновь всплывали и звучали в шлемофоне чисто, как на тренировках.
Резкий, какой-то очень военный звук разорвавшихся пиропатронов объяснил Гагарину, что корабль «отстрелился» от третьей ступени. Перегрузки скатились с тела, как волна в морском прибое. Невесомость он узнал не сразу. Где-то на четырнадцатой минуте после старта он не почувствовал, а, скорее, обнаружил ее в теле и проверил себя, безо всяких усилий подняв руку. Корабль медленно, сонно вращался – Земля уплывала из иллюминатора. И тут он увидел черное небо. Совершенно черное. Без звезд. Такого он не видел никогда – ни с Земли, ни из кабины истребителя. Легко придвинувшись поближе к иллюминатору, Юрий заглянул ниже и заметил, что горизонт изогнулся какой-то мутной дугой. Впервые человек не понял, не вычислил, а просто увидел, что Земля, оказывается, действительно шар!..
Голоса в наушниках все более растворялись, переходили в глухое, невнятное бормотанье. И на космодроме тоже с трудом различали его доклады. Когда он сказал, что летит «в тени Земли», слова эти прозвучали неразборчиво и все принялись спорить, что же это он сказал, но так и не отгадали, потому что в космодромном обиходе тогда еще не было такого понятия: «в тени Земли»...
Не раз приходилось слышать, что Гагарин в корабле ничего не делал и вообще вел себя, как подопытная морская свинка, у которой одна задача: выжить. Сам Гагарин в своей книге пишет: «С момента отрыва ракеты от стартового устройства управление всеми ее сложными механизмами приняли на себя разумные автоматические системы».
С другой стороны, у него же читаем: «Все время я работал... Разрезая космос, я работал, жил жизнью своей страны». Есть даже такая смешная «саморазоблачительная» фраза: «Несмотря на сложную работу, я не мог не думать».
Так работал или не работал? Гагарин ничего не включал, не выключал, никаких кнопок не нажимал, рычагов не двигал. Но Гагарин работал. Всякая работа – землю ли копаешь, стихи ли пишешь – всегда дает некий результат. Если мы ничего не получаем, никакой работы нет. Здесь мы получали информацию, которую давал Гагарин.
К моменту его полета уже ясно было, что такие перегрузки и вибрации, которые возникают на старте и финише, человек может выдержать. Но может ли он вынести продолжительную невесомость? Лайка и другие собаки вынесли. Но ведь человек – не собака. Как повлияют на мозг перемены в работе системы кровообращения, которая привыкла жить в мире тяжести? Сумеет ли человек в невесомости глотать, не застрянет ли пища в пищеводе? Наконец, не наступят ли некие психологические и психические сдвиги в его поведении? Будет ли он отдавать себе отчет в том, что он делает? В состоянии ли он следить за приборами и, если потребуется, проводить некие самостоятельные действия сообразно сложившейся ситуации? На все эти вопросы ответов не было. Были предположения, часто весьма убедительно обоснованные, но не ответы. Ответы дал Гагарин. Их было немного, но они были необходимы, чтобы завтра их стало больше. И в этом смысле Юрий Гагарин провел очень важную работу.
Бодрый голос космонавта во время всего полета на активном участке траектории убедил Королева в том, что Юрий действительно чувствует себя неплохо, и новые его доклады уже «из невесомости» говорили, что и тут замечательный этот паренек выдюжил. Чем дольше шел полет, тем больше начинало волновать Сергея Павловича уже не состояние космонавта, а состояние тормозного двигателя, который должен был этого космонавта ему вернуть. Выдержал ли агрегат Исаева испытания космосом? Не растрясло ли его на активном участке? Не травит ли какой-нибудь баллон вытеснительной системы подачи? Ведь такая щель цену имеет непомерную – жизнь человеческая ей цена. Если тормозная установка не сработает, корабль примерно дней через десять, цепляясь на каждом витке в перигее за атмосферу, в конце концов сам затормозится. И пищи, и регенераторов воздуха на десять дней Гагарину должно хватить, но все равно, не приведи господь такому случиться! Еще на Земле Королев просил Гагарина докладывать ему о давлении в баллонах ТДУ, напоминание об этом записано было и в бортовом журнале. Гагарин помнил и несколько раз докладывал: «Давление в баллонах ТДУ 320 атмосфер...»
– Слава богу, не падает, – Королев немного успокоился.
На 63-й минуте полета «Восток» вышел из земной тени. Гагарин доложил и снова успокоил Королева:
– ...Направление над морем определить можно. Сориентировать объект вполне можно...
Конечно, предстоящий спуск на Землю тоже волновал его, но все параметры и в ручной, и в автоматической системах ориентации, и в ТДУ были в норме, и это успокаивало...
Тормозная установка включилась в 10.25.
Королев пришел к связистам;
– Когда теперь у вас должны быть пеленги?
– Через двадцать две минуты.
Быстрый и точный ответ понравился Главному, хотя, видит бог, ничего нового он не узнал. Разбуди его ночью, он бы сразу сказал, что пеленги будут через двадцать две минуты. Радиосигнал с «Востока» пропал. Так и должно быть: антенна сгорает при входе в плотные слои атмосферы...
Ликующий вопль:
– Пеленги есть!
– Ура-а!
Одновременно вспыхнуло несколько язычков спичечного пламени: закуривают, потянулись на улицу. Господи, как же хочется всех их обнять и расцеловать!..
Гагарин рассказывал мне, что спуск с орбиты он переживал тревожнее, чем восхождение в космос. Багровые всполохи, которые видел он сквозь шторки иллюминатора, страшили безотчетно, как и должен страшить пожар дома всякого нормального человека, в этом доме находящегося. Он знал, что обмазка спускаемого аппарата должна гореть, что перегрузки будут сильнее, чем во время подъема, все это он знал, но сердце колотилось от волнения.
У Гагарина были поводы волноваться. Но тогда он не знал об этом. Команда на разделение спускаемого аппарата с приборным отсеком вовремя не прошла. Предвидя такой вариант, считали, что металлические ремни, соединяющие их, отгорят сами, и они действительно отгорели. Не случись этого, корабль сорвался бы в нерасчетный спуск, весь гнет которого позднее, уже в 1969 году, испытал на себе Борис Волынов на «Союзе-5». Потом все прошло нормально. Как и десяткам космонавтам после него, первому космонавту тоже казалось, что парашютной системе уже пора бы сработать, а она все не срабатывает. Он очень ждал этого, и все-таки корабль дернулся неожиданно: раскрылся купол тормозного парашюта. Перед глазами Гагарина загорелся транспорант: «Приготовься: Катапульта!» И снова, как на старте, Юрий сжался, подобрался. С резким коротким звуком отстрелился люк, и в следующее мгновение кресло катапульты стремительно и властно вытянуло его из горячего шарика спускаемого аппарата в солнечную голубизну весеннего неба.
Сильно дернул парашют. Юрий почувствовал, что оторвался НАЗ – наземный аварийный запас, он сидел на нем. Встревожился только на секунду: Волга осталась далеко слева; под ним расстилалась широкая ровная заволжская степь, ясно, что НАЗ, в котором была надувная лодка, ему не понадобится.
Было очень тихо. Гагарин запел.
Гагарин приземлился у села Узморье, на левом, пойменном берегу Волги, но удачно угодил не в весеннюю хлябь, а на сухой пригорок. Неподалеку он заметил пожилую женщину с маленькой девочкой и теленком, которая, завидев странную фигуру в оранжевом комбинезоне, торопливо начала от него отдаляться. Жена лесника Анна Тимофеевна Тахтарова с внучкой – шестилетней Ритой – пришла сажать картошку, о запуске космонавта они ничего не слышали, но помнили, что годом раньше был сбит американский шпион Пауэрс, который тоже приземлился на парашюте, и немного испугались.
– Мамаша, куда же вы бежите?! – закричал Гагарин. – Я свой! Русский язык парашютиста остановил Анну Тимофеевну. Но поговорить они не успели: вдали показался сначала мотоциклист, а за ним – целая ватага механизаторов, которые с громкими криками: «Гагарин!», «Юрий Гагарин!» – бежали к космонавту.
– Мишанин. Анатолий, – широко улыбаясь, мотоциклист крепко пожал ему руку и спросил с веселым недоумением:
– Как же так, только что передали, что вы над Африкой, и вот вы уже у нас?! Надо же...
Гагарин подумал, что ведь действительно полчаса назад он был над Африкой, и улыбнулся. Мишанин сказал, что он очень рад познакомиться, крепко пожал руку, добавил, что торопится – хочет посмотреть корабль, «потому что интересно, на какой штуке ты летал».
Корабль опустился в километре с небольшим от космонавта. Обуглившийся с одного бока, шар, слегка вдавившись в мягкую сырую землю, стоял прочно и, когда Мишанин залезал в люк, не качался. Транспорант «Приготовься: Катапульта!» продолжал гореть, и Анатолий понял, что вот по этим направляющим Гагарин прямо в кресле и катапультировался. Без кресла кабина выглядела попросторнее, но Мишанина все равно удивили малые размеры корабля, – просто удивительно, как в такой тесноте можно совершить кругосветное путешествие! Осмотрев приборную панель, механик нашел лючек, напоминающий шоферский «бардачок», в котором лежали небольшие хлебцы и тубы с этикетками: «пюре мясное», «соус крыжовниковый», «соус шоколадный». В это время послышались шаги и в люк заглянул раскрасневшийся от спешки и восторга Петр Иванович Серегин – председатель райисполкома:
– Так, значит, ты, Мишанин, уже здесь, – сказал он оторопело, – ну, в общем, ты, Семеныч, давай тут охраняй, а я поеду сообщать...
«С поста» Анатолия сняли ракетчики из службы поиска. Дочке Ире Мишанин принес тюбик шоколадного соуса, и через полчаса вся сельская детвора бегала с перепачканными рожицами.
Гагарина тем временем увез майор Гасиев – неподалеку стояла часть ПВО. Мужики были уверены, что на радостях Гагарин забудет об оторвавшемся НАЗе, но, на всякий случай, все-таки зарыли в посадках радиопередатчик и лодку, мгновенно надувающуюся от маленького баллончика. И Гагарин действительно забыл. Но вскоре приехал хмурый капитан КГБ и сказал, что, если через полчаса НАЗ не принесут, он арестует все село. Приемник – черт с ним, но лодка была для рыбака (а в селе все мужики были рыбаками) сущей наградой, свалившейся с неба в буквальном смысле, однако пришлось вернуть.
– Кажись, она рваная, – сказали похитители, но деревенское их лукавство не сработало – хмурый капитан молча бросил лодку в машину и уехал, не попрощавшись...
Состояние напряжения и той внимательной подобранности, которое переживал Юрий Гагарин, в несравненно большей степени испытывал все 108 минут его полета и еще некоторое время – до доклада спасательных служб – и Сергей Павлович Королев. В несравненно большей степени, так как Королев беспокоился за то, за что Гагарин не волновался: просто не знал, что надо волноваться. Теперь, когда Гагарин приземлился, Королев почувствовал невероятное облегчение и... пустоту! Очень многие участники этой эпопеи, работавшие на космодроме, рассказывали, что испытали это чувство неожиданной опустошенности: как это, рабочий день в разгаре, никакой не праздник, а делать нечего, все сделано. Они еще не понимали, что сами создали праздник.
После короткого митинга на десятой площадке был праздничный обед и даже пили шампанское. Осушив фужер «за успех», Королев размашисто хлопнул его оземь, все уже готовы были поддержать старинный обычай, но вопль генерала Мрыкина остановил уничтожение казенной посуды:
– Главному конструктору можно, а нам, товарищи, не надо!
Пировали на ходу, торопились на аэродром. Решено было лететь на место приземления корабля, а оттуда – в Куйбышев, где их ждал Гагарин. И хотя знали, что он жив-здоров, всем хотелось поскорее увидеть его, обнять.
В самолете сначала было очень весело: проказили, сыпали анекдоты, но скоро, сморенные пережитыми волнениями и щедрым обедом, утихли, ушли в дрему.
В Энгельсе с самолета пересели в два вертолета, которые и доставили их к «Востоку», уже отгороженному запретительным канатом от напирающей толпы любопытных. Поднырнув под канат, Королев и вся его рать сами стали предметом живейшего обсуждения крестьян. Единственным человеком, которого теоретически они могли узнать, был, пожалуй, Келдыш, но и его не узнали и все искали среди них Гагарина, отказываясь верить, что Гагарин уже улетел.
Королев быстро, с каким-то жадным огнем в глазах осмотрел спускаемый аппарат, погладил зализы, оставленные пламенем на обмазке, и сказал удовлетворенно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157
Да какое вся эта чепуха имеет теперь значение?! Кто там какую кнопку нажимал, дали Гагарину майора или не дали, и когда объявили по радио – тоже не столь уж важно. Важно, что он летает в космосе! Важно, что он жив!
...Королев отодвинул микрофон, вытер платком лицо. Кто-то протянул сигареты. Он давно бросил курить, но сейчас затянулся с жадностью. Выходя из пультовой, расцеловал Кириллова. Обнял Воскресенского, Феоктистова. Спросил добродушно:
– Что, брат Константин, досталось тебе от меня за эти годы? Обернулся ко всем, кто стоял сейчас в пультовой:
– Спасибо вам, большое спасибо!..
Спазм перехватил горло.
Юрий Гагарин выступает на заседании Государственной комиссии
10 апреля 1961 г.
Домик космонавтов. Рисунок В. Пескова
Дорога на старт
Анатолий Семенович Кириллов
Карточка стреляющего
66
Надо сберечь этот день. Сохранить его на будущее таким, каким он был. Надо сохранить в сейфах записи радостных воэгласов и песен, раздававшихся на улицах городов, киноленты стихийных демонстраций, тексты интервью с людьми всех профессий, высказывания всех газет обоих полушарий...
Ведь этот день – один из величайших в истории человечества.
Борис Агапов
Гагарин крикнул «Поехали!» самопроизвольно, ни о каком «историческом» восклицании он не задумывался, – просто вырвалось. Волновался? Да, конечно! И очень! Но страха, в вульгарном, обывательском значении этого слова, не было. Он напрягся, весь подобрался, как кот, готовый к прыжку. Рев двигателей, раздирающий небо, когда смотришь на стартующую ракету с НП, оказался здесь, в корабле, совсем не громким. Где-то внизу глухо рокотало, но он ясно слышал голос Королева в шлемофоне, и Королев, как он понял, слышал его, в то время как на НП разговаривать в секунды старта было невозможно. Волны какой-то дрожи прошли по телу ракеты, и в следующее мгновение Гагарин почувствовал, что перегрузка с мягкой властностью начала вдавливать его в кресло. Она нарастала быстро, но нестрашно, – Гагарин знал, что до ужасной давиловки, которую ему устраивали на центрифуге, дело не дойдет. Он был готов и к тряске, – было впечатление, будто лежишь в телеге, которая катится по булыжнику.
– Семьдесят секунд полета, – прохрипело в шлемофоне.
Гагарин удивился: ему казалось, что прошло уже много минут. Спрашивали о самочувствии.
– Самочувствие хорошее, а как у вас? – спросил Юрий.
– Все нормально, – отозвалась Земля.
На третьей минуте с легким щелчком сработал сброс головного обтекателя. Яркий свет брызнул из иллюминатора, и в тот же миг Гагарин услышал голос Королева:
– Сброшен конус, все нормально. Как самочувствие?
Юрий заглянул в иллюминатор. По тому, как выглядела сквозь сизую дымку синевато-зеленая Земля, он понял, что забрался уже довольно высоко, но пока ничего необычного, «космического», в зрелище планеты не было, примерно такой видел он ее и с самолета.
– ...Вижу Землю, – сказал Гагарин. – Хорошо различима Земля. Несколько растут перегрузки, самочувствие отличное, настроение бодрое.
– Молодец, отлично! – он снова узнал голос Королева. – Все идет хорошо!
Предстартовое напряжение начало постепенно отпускать Гагарина, сменяясь радостным возбуждением. Теперь он говорил уже не отрывисто, без уставной краткости, старался рассказывать подробно:
– ...Вижу реки. Складки местности различимы хорошо. Видимость отличная. Хорошая видимость. Самочувствие отличное. Продолжаю полет. Несколько растет перегрузка, вибрация. Все переношу нормально. Самочувствие отличное, настроение бодрое. В иллюминатор «Взор» наблюдаю Землю. Различаю складки местности, снег, лес. Самочувствие отличное. Наблюдаю облака над Землей, мелкие, кучевые, и тени от них. Красиво. Красота!
В тот же миг тон звука, заполнявшего кабину, резко изменился.
– Произошло выключение второй степени, – доложил Гагарин.
– Работает то, что нужно, – подчеркнуто спокойным голосом отозвался Королев. – Последний этап. Все нормально...
Гагарин услышал, как включилась третья ступень, и сразу почувствовал новую волну перегрузок.
Потом его подбадривал Каманин. Николай Петрович на Земле чаще всего разговаривал с космонавтами так, будто они в чем-то провинились, но он, по неиссякаемой доброте душевной, так и быть, прощает им, и теперь Юрий не сразу узнал его голос, в котором вдруг зазвучали теплые приветливые нотки. Земные голосы то словно тонули в этой дымке за толстыми жаропрочными стеклами иллюминатора, то вновь всплывали и звучали в шлемофоне чисто, как на тренировках.
Резкий, какой-то очень военный звук разорвавшихся пиропатронов объяснил Гагарину, что корабль «отстрелился» от третьей ступени. Перегрузки скатились с тела, как волна в морском прибое. Невесомость он узнал не сразу. Где-то на четырнадцатой минуте после старта он не почувствовал, а, скорее, обнаружил ее в теле и проверил себя, безо всяких усилий подняв руку. Корабль медленно, сонно вращался – Земля уплывала из иллюминатора. И тут он увидел черное небо. Совершенно черное. Без звезд. Такого он не видел никогда – ни с Земли, ни из кабины истребителя. Легко придвинувшись поближе к иллюминатору, Юрий заглянул ниже и заметил, что горизонт изогнулся какой-то мутной дугой. Впервые человек не понял, не вычислил, а просто увидел, что Земля, оказывается, действительно шар!..
Голоса в наушниках все более растворялись, переходили в глухое, невнятное бормотанье. И на космодроме тоже с трудом различали его доклады. Когда он сказал, что летит «в тени Земли», слова эти прозвучали неразборчиво и все принялись спорить, что же это он сказал, но так и не отгадали, потому что в космодромном обиходе тогда еще не было такого понятия: «в тени Земли»...
Не раз приходилось слышать, что Гагарин в корабле ничего не делал и вообще вел себя, как подопытная морская свинка, у которой одна задача: выжить. Сам Гагарин в своей книге пишет: «С момента отрыва ракеты от стартового устройства управление всеми ее сложными механизмами приняли на себя разумные автоматические системы».
С другой стороны, у него же читаем: «Все время я работал... Разрезая космос, я работал, жил жизнью своей страны». Есть даже такая смешная «саморазоблачительная» фраза: «Несмотря на сложную работу, я не мог не думать».
Так работал или не работал? Гагарин ничего не включал, не выключал, никаких кнопок не нажимал, рычагов не двигал. Но Гагарин работал. Всякая работа – землю ли копаешь, стихи ли пишешь – всегда дает некий результат. Если мы ничего не получаем, никакой работы нет. Здесь мы получали информацию, которую давал Гагарин.
К моменту его полета уже ясно было, что такие перегрузки и вибрации, которые возникают на старте и финише, человек может выдержать. Но может ли он вынести продолжительную невесомость? Лайка и другие собаки вынесли. Но ведь человек – не собака. Как повлияют на мозг перемены в работе системы кровообращения, которая привыкла жить в мире тяжести? Сумеет ли человек в невесомости глотать, не застрянет ли пища в пищеводе? Наконец, не наступят ли некие психологические и психические сдвиги в его поведении? Будет ли он отдавать себе отчет в том, что он делает? В состоянии ли он следить за приборами и, если потребуется, проводить некие самостоятельные действия сообразно сложившейся ситуации? На все эти вопросы ответов не было. Были предположения, часто весьма убедительно обоснованные, но не ответы. Ответы дал Гагарин. Их было немного, но они были необходимы, чтобы завтра их стало больше. И в этом смысле Юрий Гагарин провел очень важную работу.
Бодрый голос космонавта во время всего полета на активном участке траектории убедил Королева в том, что Юрий действительно чувствует себя неплохо, и новые его доклады уже «из невесомости» говорили, что и тут замечательный этот паренек выдюжил. Чем дольше шел полет, тем больше начинало волновать Сергея Павловича уже не состояние космонавта, а состояние тормозного двигателя, который должен был этого космонавта ему вернуть. Выдержал ли агрегат Исаева испытания космосом? Не растрясло ли его на активном участке? Не травит ли какой-нибудь баллон вытеснительной системы подачи? Ведь такая щель цену имеет непомерную – жизнь человеческая ей цена. Если тормозная установка не сработает, корабль примерно дней через десять, цепляясь на каждом витке в перигее за атмосферу, в конце концов сам затормозится. И пищи, и регенераторов воздуха на десять дней Гагарину должно хватить, но все равно, не приведи господь такому случиться! Еще на Земле Королев просил Гагарина докладывать ему о давлении в баллонах ТДУ, напоминание об этом записано было и в бортовом журнале. Гагарин помнил и несколько раз докладывал: «Давление в баллонах ТДУ 320 атмосфер...»
– Слава богу, не падает, – Королев немного успокоился.
На 63-й минуте полета «Восток» вышел из земной тени. Гагарин доложил и снова успокоил Королева:
– ...Направление над морем определить можно. Сориентировать объект вполне можно...
Конечно, предстоящий спуск на Землю тоже волновал его, но все параметры и в ручной, и в автоматической системах ориентации, и в ТДУ были в норме, и это успокаивало...
Тормозная установка включилась в 10.25.
Королев пришел к связистам;
– Когда теперь у вас должны быть пеленги?
– Через двадцать две минуты.
Быстрый и точный ответ понравился Главному, хотя, видит бог, ничего нового он не узнал. Разбуди его ночью, он бы сразу сказал, что пеленги будут через двадцать две минуты. Радиосигнал с «Востока» пропал. Так и должно быть: антенна сгорает при входе в плотные слои атмосферы...
Ликующий вопль:
– Пеленги есть!
– Ура-а!
Одновременно вспыхнуло несколько язычков спичечного пламени: закуривают, потянулись на улицу. Господи, как же хочется всех их обнять и расцеловать!..
Гагарин рассказывал мне, что спуск с орбиты он переживал тревожнее, чем восхождение в космос. Багровые всполохи, которые видел он сквозь шторки иллюминатора, страшили безотчетно, как и должен страшить пожар дома всякого нормального человека, в этом доме находящегося. Он знал, что обмазка спускаемого аппарата должна гореть, что перегрузки будут сильнее, чем во время подъема, все это он знал, но сердце колотилось от волнения.
У Гагарина были поводы волноваться. Но тогда он не знал об этом. Команда на разделение спускаемого аппарата с приборным отсеком вовремя не прошла. Предвидя такой вариант, считали, что металлические ремни, соединяющие их, отгорят сами, и они действительно отгорели. Не случись этого, корабль сорвался бы в нерасчетный спуск, весь гнет которого позднее, уже в 1969 году, испытал на себе Борис Волынов на «Союзе-5». Потом все прошло нормально. Как и десяткам космонавтам после него, первому космонавту тоже казалось, что парашютной системе уже пора бы сработать, а она все не срабатывает. Он очень ждал этого, и все-таки корабль дернулся неожиданно: раскрылся купол тормозного парашюта. Перед глазами Гагарина загорелся транспорант: «Приготовься: Катапульта!» И снова, как на старте, Юрий сжался, подобрался. С резким коротким звуком отстрелился люк, и в следующее мгновение кресло катапульты стремительно и властно вытянуло его из горячего шарика спускаемого аппарата в солнечную голубизну весеннего неба.
Сильно дернул парашют. Юрий почувствовал, что оторвался НАЗ – наземный аварийный запас, он сидел на нем. Встревожился только на секунду: Волга осталась далеко слева; под ним расстилалась широкая ровная заволжская степь, ясно, что НАЗ, в котором была надувная лодка, ему не понадобится.
Было очень тихо. Гагарин запел.
Гагарин приземлился у села Узморье, на левом, пойменном берегу Волги, но удачно угодил не в весеннюю хлябь, а на сухой пригорок. Неподалеку он заметил пожилую женщину с маленькой девочкой и теленком, которая, завидев странную фигуру в оранжевом комбинезоне, торопливо начала от него отдаляться. Жена лесника Анна Тимофеевна Тахтарова с внучкой – шестилетней Ритой – пришла сажать картошку, о запуске космонавта они ничего не слышали, но помнили, что годом раньше был сбит американский шпион Пауэрс, который тоже приземлился на парашюте, и немного испугались.
– Мамаша, куда же вы бежите?! – закричал Гагарин. – Я свой! Русский язык парашютиста остановил Анну Тимофеевну. Но поговорить они не успели: вдали показался сначала мотоциклист, а за ним – целая ватага механизаторов, которые с громкими криками: «Гагарин!», «Юрий Гагарин!» – бежали к космонавту.
– Мишанин. Анатолий, – широко улыбаясь, мотоциклист крепко пожал ему руку и спросил с веселым недоумением:
– Как же так, только что передали, что вы над Африкой, и вот вы уже у нас?! Надо же...
Гагарин подумал, что ведь действительно полчаса назад он был над Африкой, и улыбнулся. Мишанин сказал, что он очень рад познакомиться, крепко пожал руку, добавил, что торопится – хочет посмотреть корабль, «потому что интересно, на какой штуке ты летал».
Корабль опустился в километре с небольшим от космонавта. Обуглившийся с одного бока, шар, слегка вдавившись в мягкую сырую землю, стоял прочно и, когда Мишанин залезал в люк, не качался. Транспорант «Приготовься: Катапульта!» продолжал гореть, и Анатолий понял, что вот по этим направляющим Гагарин прямо в кресле и катапультировался. Без кресла кабина выглядела попросторнее, но Мишанина все равно удивили малые размеры корабля, – просто удивительно, как в такой тесноте можно совершить кругосветное путешествие! Осмотрев приборную панель, механик нашел лючек, напоминающий шоферский «бардачок», в котором лежали небольшие хлебцы и тубы с этикетками: «пюре мясное», «соус крыжовниковый», «соус шоколадный». В это время послышались шаги и в люк заглянул раскрасневшийся от спешки и восторга Петр Иванович Серегин – председатель райисполкома:
– Так, значит, ты, Мишанин, уже здесь, – сказал он оторопело, – ну, в общем, ты, Семеныч, давай тут охраняй, а я поеду сообщать...
«С поста» Анатолия сняли ракетчики из службы поиска. Дочке Ире Мишанин принес тюбик шоколадного соуса, и через полчаса вся сельская детвора бегала с перепачканными рожицами.
Гагарина тем временем увез майор Гасиев – неподалеку стояла часть ПВО. Мужики были уверены, что на радостях Гагарин забудет об оторвавшемся НАЗе, но, на всякий случай, все-таки зарыли в посадках радиопередатчик и лодку, мгновенно надувающуюся от маленького баллончика. И Гагарин действительно забыл. Но вскоре приехал хмурый капитан КГБ и сказал, что, если через полчаса НАЗ не принесут, он арестует все село. Приемник – черт с ним, но лодка была для рыбака (а в селе все мужики были рыбаками) сущей наградой, свалившейся с неба в буквальном смысле, однако пришлось вернуть.
– Кажись, она рваная, – сказали похитители, но деревенское их лукавство не сработало – хмурый капитан молча бросил лодку в машину и уехал, не попрощавшись...
Состояние напряжения и той внимательной подобранности, которое переживал Юрий Гагарин, в несравненно большей степени испытывал все 108 минут его полета и еще некоторое время – до доклада спасательных служб – и Сергей Павлович Королев. В несравненно большей степени, так как Королев беспокоился за то, за что Гагарин не волновался: просто не знал, что надо волноваться. Теперь, когда Гагарин приземлился, Королев почувствовал невероятное облегчение и... пустоту! Очень многие участники этой эпопеи, работавшие на космодроме, рассказывали, что испытали это чувство неожиданной опустошенности: как это, рабочий день в разгаре, никакой не праздник, а делать нечего, все сделано. Они еще не понимали, что сами создали праздник.
После короткого митинга на десятой площадке был праздничный обед и даже пили шампанское. Осушив фужер «за успех», Королев размашисто хлопнул его оземь, все уже готовы были поддержать старинный обычай, но вопль генерала Мрыкина остановил уничтожение казенной посуды:
– Главному конструктору можно, а нам, товарищи, не надо!
Пировали на ходу, торопились на аэродром. Решено было лететь на место приземления корабля, а оттуда – в Куйбышев, где их ждал Гагарин. И хотя знали, что он жив-здоров, всем хотелось поскорее увидеть его, обнять.
В самолете сначала было очень весело: проказили, сыпали анекдоты, но скоро, сморенные пережитыми волнениями и щедрым обедом, утихли, ушли в дрему.
В Энгельсе с самолета пересели в два вертолета, которые и доставили их к «Востоку», уже отгороженному запретительным канатом от напирающей толпы любопытных. Поднырнув под канат, Королев и вся его рать сами стали предметом живейшего обсуждения крестьян. Единственным человеком, которого теоретически они могли узнать, был, пожалуй, Келдыш, но и его не узнали и все искали среди них Гагарина, отказываясь верить, что Гагарин уже улетел.
Королев быстро, с каким-то жадным огнем в глазах осмотрел спускаемый аппарат, погладил зализы, оставленные пламенем на обмазке, и сказал удовлетворенно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157