Ею занялись сразу в трех КБ: у Королева, Янгеля и Челомея – нового Главного конструктора ракетной техники. Постановление правительства о разработке новых ракет: Р-16 – в ОКБ Янгеля и Р-9 – в ОКБ Королева – датированы одним днем: 13 мая 1959 года.
Глушко считал, что Р-7 будет последней ракетой, которая летает на жидком кислороде. Душа его к кислороду не лежала давно, с 30-х годов, с РНИИ, где он занимался только двигателями на азотно-кислотном окислителе, в отличие, скажем, от Тихонравова, который выбрал кислород. Работы, начатые в РНИИ, Глушко продолжил и после ареста в казанской шараге, где он тоже проектировал двигатели на азотной кислоте. Кислородом его заставил заниматься фон Браун. И пошло: Р-1, Р-2, Р-5, Р-7 – все самые знаменитые ракеты Королева летали на кислороде, и Королев любил кислород! Тоже с юных лет любил, с ГИРД, когда в Нахабине замораживали они в голубой жидкости лягушек до стеклянной хрупкости. Ракеты на азотке Королев называл «грязными», терпеть не мог вонючих, ядовито дымящих луж.
Однако в своем «неприятии азотки» Королев оказался в одиночестве. Первым, кто сразу отказался от кислорода в пользу высококипящих компонентов, был Янгель. Люди осторожные рекомендовали Михаилу Кузьмичу начать с какой-нибудь маленькой ракетки, «потренироваться». Но, как уверенный в себе тяжелоатлет, Михаил Кузьмич сразу «заказывает большой вес»: начинает с ракеты среднего радиуса, – «для Европы», – как он мрачновато шутил. В мае 1957 года ее привезли в Кап.Яр. Королев приехал посмотреть. Первый старт прошел без замечаний.
– Первый пуск, это еще не пуск, – небрежно сказал Сергей Павлович.
Янгель улыбнулся. Он слишком хорошо знал Королева и понимал, что происходит сейчас в его душе.
Следом в Днепропетровске начинается работа над межконтинентальной баллистической ракетой Р-16. Обогнать «семерку» Янгель не может. Испытания новой машины были отброшены назад и гибелью группы ракетчиков во главе с маршалом Неделиным. Но Р-9 – новую ракету Королева – Янгель обгоняет. А следом уже Челомей со своей первой баллистической ракетой УР-100. Эти ракеты, заправленные несимметричными диметилгидразином (который, в отличие от спирта, пить нельзя) и азотной кислотой (которая, в отличие от жидкого кислорода, не кипит даже летом), можно было держать в шахте заправленными и готовыми к пуску весьма долго.
А Королев уперся. Его горячо и искренне поддерживал Мишин, который был еще более предан кислороду, чем сам Королев. Получилось, что теперь Глушко работал с Янгелем и Челомеем от души, а с Королевым – по принуждению. Это чувствовалось сразу, и Королев ревновал. Конфликт углублялся. Попытка Хрущева в начале июня 1964 года примирить Королева с Глушко окончилась неудачей.
Ракета Р-9 весила всего 82 тонны и в сравнении с огромной 300-тонной «семеркой» выглядела просто маленькой. Она могла нести ядерный заряд и запускаться из шахты. Вопреки предупреждениям всех маловеров, Мишин придумал для шахтного варианта «девятки» замкнутый цикл переохлажденного кислорода, что позволяло ей тоже долго находиться на боевом дежурстве. Первые испытания ее прошли сразу после полета Юрия Гагарина. Королев улетел на торжественную встречу в Москву, а Мишин, Черток, Хомяков и другие его «гвардейцы» остались на космодроме готовить эти испытания. По некоторым своим характеристикам она превосходила ракету Янгеля и более позднюю ракету Челомея. Все три были приняты на вооружение, однако в конце концов янгельская машина оказалась более удобной для военных и прожила в армии дольше. Сегодня Р-9 можно увидеть у парадной лестницы Центрального музея Вооруженных Сил в Москве.
По мере того как Янгель и Челомей все шире разворачивали свои работы, возрастало и участие в них других Главных конструкторов: Пилюгина, Рязанского, Кузнецова, Бармина. Уже не формально, а фактически произошло то, к чему так стремился Устинов: Королев потерял монополию. Совет Главных, созданный Королевым и заседавший чаще всего под его председательством, стал уже совсем иным Советом. Раньше Главные работали только на Королева, теперь они могли выбирать. Та самостоятельность и независимость, которая была ими завоевана именно в результате теснейшего сотрудничества с Королевым, позволяла им теперь это сотрудничество ослабить.
Было время, когда соратники покидали его из-за неудач. Наступило время, когда они стали покидать его из-за успехов.
В короткой, но бурной истории нашей космонавтики год 1960-й не отмечен эпохальными свершениями. Отгремели лунные триумфы, впереди гагаринский старт, а пока относительно спокойное время. Между тем год этот должен войти в историю как дата важнейшая. Именно в этом году Сергей Павлович Королев разрабатывает и утверждает в высших инстанциях развернутую программу грандиозного космического наступления. Документ этот, датированный 23 июня 1960 года, назывался Постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О создании мощных ракет-носителей, спутников, космических кораблей и освоении космического пространства в период 1960-1967 годов». Прошли десятилетия, а менять что-либо в этой программе, мне кажется, не надо...
В Постановлении говорилось о необходимости создания ракет для выведения на орбиту вокруг Земли тяжелых летательных аппаратов для исследования природных ресурсов, космических излучений, природы тяготения, происхождения и развития планет и условий на ближайших из них, для выявления форм органической жизни в условиях, отличающихся от земных.
Королев наметил такие этапы в выполнении этой программы: облет вокруг Луны на корабле с экипажем 2-3 человека, вывод корабля на орбиту спутника Луны, высадка на поверхность Луны, возвращение на Землю. Затем – организация ряда экспедиций на Луну для исследования ее грунта, рельефа, выбора места для постройки лунного поселения, а после – строительство такой базы, налаживание постоянных транспортных перелетов по маршруту Земля-Луна-Земля. Следом корабли с экипажем в 2-3 человека должны совершить облеты Марса и Венеры и выбрать места для создания исследовательских баз, после чего начнется работа на этих базах, требующая регулярных межпланетных перелетов.
Отдельный пункт – запуски автоматических аппаратов для исследования околосолнечного пространства и далеких планет: Юпитера и т.д.
Отдельный раздел Постановления говорит о выведении на орбиту автоматических и телеуправляемых тяжелых искусственных спутников Земли – ретрансляционных, связных, метеорологических и других. Есть, наконец, и военный раздел, в котором планируется вывод «при необходимости тяжелых автоматических станций, обеспечивающих длительное существование на орбитах и позволяющих производить маневр, для одновременного вывода на орбиту большого количества искусственных спутников Земли военного назначения и др.»
Все это, повторяю, не из библиотеки фантастики, не из афиши планетария, а из Постановления ЦК КПСС и Совмина СССР 1960 года! Более фантастической и более грандиозной программы я не знаю. Ничего подобного никогда не было ни в нашей стране, ни за рубежом. И рассчитана она не на XXI век – такие программы вообще ничего не стоят, потому что люди, их принимающие, знают, что они не доживут до сроков реализации и никакой ответственностью не связаны. Эта программа была рассчитана на семь лет: 1960-1967 годы!
Человек еще не взлетел в космос, а планируется исследовательская база на Марсе. Что это, прожектерство? Авантюра? Нет, Королев считает, что никаких фантазий здесь нет. Он убежден, что это время – достаточное для того, чтобы создать космическую ракету, способную начать выполнение всех этих планов. Семь лет отмерил он для рождения своей новой ракеты Н-1.
Если помните, Сергей Сергеевич Крюков – один из «отцов» Н-1 – говорил, что в ОКБ Королева работа над любой ракетой начиналась задолго до того, как по ней принималось официальное постановление, разрешающее эти работы начать. Так было с Р-7, так же было и с Н-1. На «штурм» новой ракеты были брошены «полки королевской гвардии», обстрелянные в великой битве за «семерку», под командованием лучших «генералов от космонавтики»: Василия Мишина, Сергея Крюкова, Сергея Охапкина, Бориса Чертока, Якова Коляко. Уже 16 мая 1962 года Королев подписал эскизный проект суперракеты. Это была огромная стометровая трехступенчатая громадина. Первая и вторая ступени должны были работать на традиционных для Королева кислороде и керосине, третья – высотная ступень, которую, опять-таки «традиционно», делал Косберг, – на кислороде и жидком водороде. Теоретически это было идеальное, или, как называл эту пару Алексей Михайлович Исаев, «богом данное» топливо. Все упиралось в сложности хранения жидкого водорода с невероятно низкой температурой: он кипел при -252, 6 градусах Цельсия.
Прав или не прав Королев в таком выборе – судить специалистам. Замечу только, что в это же самое время, для тех же самых целей, с теми же приблизительно параметрами в США проектировали знаменитую «лунную» ракету «Сатурн-5» и, как вы понимаете, не сговариваясь с Королевым, выбрали ту же пару: кислород-керосин.
Глушко в это время целиком переключился на двигатели с высококипящим окислителем и ни о каком кислороде слышать не хотел. Его интересовали экзотические топлива с окислителями на основе фтора, и Владимиру Ивановичу Курбатову, одному из своих заместителей, он поручил заниматься только фтором. Фтор сулил заметный прирост тяги. В 1964 году Королев сам приехал в Приморск на опытные стенды Глушко – посмотреть, как работают двигатели на новом окислителе.
Стенд исступленно ревел. Выхлопные газы выводились под воду: они могли отравить всю округу.
– Такой удельной тяги мы никогда еще не получали, – сказал Курбатов после испытаний.
– Как он хоть выглядит, этот фтор? – спросил Королев. Владимир Иванович протянул ему колбу с бурой жидкостью.
– А понюхать можно?
– Не советую, – поморщился Курбатов.
Практик до мозга костей, Королев быстро понял: фтор – это тупик. Можно построить уникальную ракету с двигателем уникальных характеристик, но создавать на подобных компонентах космический флот, строить ракету, которая должна будет потреблять сотни тонн этого яда, один стакан которого может убить человека, – нельзя. При заправке ракеты фтором необходимо было соблюдать жесточайшие правила безопасности, требовалась высокая культура эксплуатационников. А ее не было! И создать ее приказом по полигону было нельзя! Королев стал убежденным противником экзотических топлив, и это подлило масла в огонь их распри с Валентином Петровичем.
Однажды в кабинете Леонида Васильевича Смирнова, когда Глушко в ультимативном тоне заявил, что новой ракете нужны двигатели только на высококипящих компонентах, разразился большой скандал.
– Но ведь это уже не ракета, а пороховая бочка! – кричал Королев.
– Всякая ракета – пороховая бочка! – парировал Глушко.
– Нет, не всякая! Эта гадость самовоспламеняется!
– Работай грамотно, и она не будет самовоспламеняться!
– Да при чем тут грамота?! И азотный тетраксид, и гиптил – это яды! Если ракета с полными баками этой дряни свалится на землю, на многие километры вокруг не останется ничего живого, это ты понимаешь?
– Я понимаю, что идеальным был бы двигатель на водяном паре! Мы бы орошали Кызылкумы! Ты хочешь летать в космосе и остаться чистеньким?!
– Да! Пока я жив, человек не сядет на ядовитую ракету! Ты становишься на моем жизненном пути! Это ты понимаешь?!
– Существуют еще интересы государства, которые не позволяют мне...
– Не хочешь – не делай! Обойдусь без тебя!
Смирнов чувствовал, что его кабинет превращается в боксерский ринг, но помалкивал; в отличие от рефери, не ввязывался в бой, боясь, что под горячую руку может получить оплеухи с двух сторон. Мишин, Черток и Курбатов тактично вышли из кабинета...
Итак, Валентин Петрович Глушко отказался принимать участие в создании ракеты Н-1.
Когда Королев кричал, что он обойдется без него, он не блефовал: его новым партнером стал Николай Дмитриевич Кузнецов, к тому времени – руководитель одного из ведущих КБ авиационных двигателей в Куйбышеве.
Очарованный «семеркой» и той обманчивой простотой, с которой она может закинуть атомную бомбу в западное полушарие, Никита Сергеевич Хрущев в конце 50-х годов решает, что авиация, уж во всяком случае дальняя бомбардировочная авиация, ему теперь не нужна. В ЦК Хрущев сам проводит совещание, на которое приглашает всех главных конструкторов ракетной и авиационной техники, директоров заводов и высших чиновников оборонных министерств.
В кратком, но очень энергичном вступительном слове Никита Сергеевич заявил, что ядерное оружие требует перехода от самолетов к ракетам, которые хоть и дороги (здесь мимоходом досталось Устинову и Бармину, который неосмотрительно оказался на виду), но абсолютно надежны и не требуют человеческих жертв. Прямо за Хрущевым выступил Королев, заявив, что ракетная техника сможет выполнить возложенные на нее задачи при условии, что лучшие умы авиапрома примут участие в ее разработках.
– Вот сидят наши прославленные конструкторы авиационных двигателей:
Николай Дмитриевич Кузнецов и Архип Михайлович Люлька – люди огромного опыта, руководители сильнейших коллективов, – говорил Королев. – Разве они не могут помочь нам? Мы очень нуждаемся в их помощи. Сегодня огромные перспективы открываются перед кислородно-водородным топливом...
Сергей Павлович не упустил возможность расхвалить кислород как окислитель и припугнуть вождя экологическими катастрофами в случае применения высококипящих компонентов ракетного топлива.
Описания ужасов диметилгидразина мало волновали авиаконструкторов, они поняли главное: жизнь их пошла под откос. Зная, что Никита Сергеевич на полумерах не останавливается, министр авиапрома Петр Васильевич Дементьев, человек очень умный и дальновидный (недаром он был министром 24 года, пока не умер в 1977-м), понял, что авиацию надо спасать. Он произнес страстную речь, отметив, насколько глубоко прав Никита Сергеевич, расхваливал ракеты с не меньшей горячностью, чем поносил их в конце 40-х годов, и заверил Хрущева, что и Кузнецов, и Люлька, конечно же, переключатся в самое ближайшее время на ракетную тематику. Жертвуя двумя двигателистами, Дементьев старался отвести удар от других.
Не все авиационники это поняли, но на всякий случай в своих выступлениях на разные лады подпевали своему министру, а ракетчики изображали бедных сирот и взывали о помощи. Один Туполев заявил, что со всем сказанным он не согласен и уж коли человек научился летать, то занятия он этого не бросит, как тут ни крути.
Подхалимы-аппаратчики тихо, интеллигентно зашикали, Хрущев лучезарно улыбался, давая понять, что слова эти следует списать на старческий маразм: он знал, что перечить Туполеву очень опасно...
И здесь снова, в который раз уже, Хрущеву изменило чувство меры, опять хватил он через край. Конструкторам авиационной техники пришлось туго. Были приостановлены и заморожены работы, подчас уже завершенные, когда результат был налицо. Музейными экспонатами суждено было стать «сотке» Павла Осиповича Сухого и межконтинентальному бомбардировщику М-50 Владимира Михайловича Мясищева – машинам, судя по отзывам специалистов, обогнавшим свое время и не имевшим зарубежных аналогов. Ни к чему не привел и маленький «бунт» всесильного Туполева: фронтовой сверхзвуковой бомбардировщик 98 доделать ему не дали. Не пошла и 91-я машина – добротный, дешевый, тихоходный и хорошо вооруженный самолет поля боя, фюзеляж которого был похож на головастую рыбу, за что он и получил в КБ прозвище «бычок».
– Забодали нашего «бычка», – вздыхали конструкторы.
– Эх, кабы только нас...
Двигатель для «бычка» делал как раз Кузнецов. Двигатель был уже готов, когда Николая Дмитриевича «женили» на ракете. «Жениться» он не хотел. У него были давние, прочные связи с авиационниками, которые проектировали тяжелые машины: Туполевым, Антоновым, Ильюшиным. Переключаться, как требовал Хрущев, Кузнецов не хотел, потому что дело свое знал, любил и делал его хорошо. В крайнем случае, он мог подключиться, но не переключиться. Председателем Совмина РСФСР был Фрол Романович Козлов – в недавнем прошлом второй секретарь Куйбышевского обкома, которого Кузнецов хорошо знал. Поехал в Москву искать у него защиты. Вместе они уламывали Кириченко – второго человека в государстве, тот при них звонил Хрущеву, но не помогло: Никита Сергеевич решил и все.
У Кузнецова было хорошее КБ, дружный, крепкий коллектив, но ракетные ЖРД были для него делом новым, освоить которое вот так сразу, по министерскому приказу, было невозможно. Конечно, и знаний, и опыта у Глушко было больше – он занимался ракетными двигателями к тому времени уже более тридцати лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157
Глушко считал, что Р-7 будет последней ракетой, которая летает на жидком кислороде. Душа его к кислороду не лежала давно, с 30-х годов, с РНИИ, где он занимался только двигателями на азотно-кислотном окислителе, в отличие, скажем, от Тихонравова, который выбрал кислород. Работы, начатые в РНИИ, Глушко продолжил и после ареста в казанской шараге, где он тоже проектировал двигатели на азотной кислоте. Кислородом его заставил заниматься фон Браун. И пошло: Р-1, Р-2, Р-5, Р-7 – все самые знаменитые ракеты Королева летали на кислороде, и Королев любил кислород! Тоже с юных лет любил, с ГИРД, когда в Нахабине замораживали они в голубой жидкости лягушек до стеклянной хрупкости. Ракеты на азотке Королев называл «грязными», терпеть не мог вонючих, ядовито дымящих луж.
Однако в своем «неприятии азотки» Королев оказался в одиночестве. Первым, кто сразу отказался от кислорода в пользу высококипящих компонентов, был Янгель. Люди осторожные рекомендовали Михаилу Кузьмичу начать с какой-нибудь маленькой ракетки, «потренироваться». Но, как уверенный в себе тяжелоатлет, Михаил Кузьмич сразу «заказывает большой вес»: начинает с ракеты среднего радиуса, – «для Европы», – как он мрачновато шутил. В мае 1957 года ее привезли в Кап.Яр. Королев приехал посмотреть. Первый старт прошел без замечаний.
– Первый пуск, это еще не пуск, – небрежно сказал Сергей Павлович.
Янгель улыбнулся. Он слишком хорошо знал Королева и понимал, что происходит сейчас в его душе.
Следом в Днепропетровске начинается работа над межконтинентальной баллистической ракетой Р-16. Обогнать «семерку» Янгель не может. Испытания новой машины были отброшены назад и гибелью группы ракетчиков во главе с маршалом Неделиным. Но Р-9 – новую ракету Королева – Янгель обгоняет. А следом уже Челомей со своей первой баллистической ракетой УР-100. Эти ракеты, заправленные несимметричными диметилгидразином (который, в отличие от спирта, пить нельзя) и азотной кислотой (которая, в отличие от жидкого кислорода, не кипит даже летом), можно было держать в шахте заправленными и готовыми к пуску весьма долго.
А Королев уперся. Его горячо и искренне поддерживал Мишин, который был еще более предан кислороду, чем сам Королев. Получилось, что теперь Глушко работал с Янгелем и Челомеем от души, а с Королевым – по принуждению. Это чувствовалось сразу, и Королев ревновал. Конфликт углублялся. Попытка Хрущева в начале июня 1964 года примирить Королева с Глушко окончилась неудачей.
Ракета Р-9 весила всего 82 тонны и в сравнении с огромной 300-тонной «семеркой» выглядела просто маленькой. Она могла нести ядерный заряд и запускаться из шахты. Вопреки предупреждениям всех маловеров, Мишин придумал для шахтного варианта «девятки» замкнутый цикл переохлажденного кислорода, что позволяло ей тоже долго находиться на боевом дежурстве. Первые испытания ее прошли сразу после полета Юрия Гагарина. Королев улетел на торжественную встречу в Москву, а Мишин, Черток, Хомяков и другие его «гвардейцы» остались на космодроме готовить эти испытания. По некоторым своим характеристикам она превосходила ракету Янгеля и более позднюю ракету Челомея. Все три были приняты на вооружение, однако в конце концов янгельская машина оказалась более удобной для военных и прожила в армии дольше. Сегодня Р-9 можно увидеть у парадной лестницы Центрального музея Вооруженных Сил в Москве.
По мере того как Янгель и Челомей все шире разворачивали свои работы, возрастало и участие в них других Главных конструкторов: Пилюгина, Рязанского, Кузнецова, Бармина. Уже не формально, а фактически произошло то, к чему так стремился Устинов: Королев потерял монополию. Совет Главных, созданный Королевым и заседавший чаще всего под его председательством, стал уже совсем иным Советом. Раньше Главные работали только на Королева, теперь они могли выбирать. Та самостоятельность и независимость, которая была ими завоевана именно в результате теснейшего сотрудничества с Королевым, позволяла им теперь это сотрудничество ослабить.
Было время, когда соратники покидали его из-за неудач. Наступило время, когда они стали покидать его из-за успехов.
В короткой, но бурной истории нашей космонавтики год 1960-й не отмечен эпохальными свершениями. Отгремели лунные триумфы, впереди гагаринский старт, а пока относительно спокойное время. Между тем год этот должен войти в историю как дата важнейшая. Именно в этом году Сергей Павлович Королев разрабатывает и утверждает в высших инстанциях развернутую программу грандиозного космического наступления. Документ этот, датированный 23 июня 1960 года, назывался Постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О создании мощных ракет-носителей, спутников, космических кораблей и освоении космического пространства в период 1960-1967 годов». Прошли десятилетия, а менять что-либо в этой программе, мне кажется, не надо...
В Постановлении говорилось о необходимости создания ракет для выведения на орбиту вокруг Земли тяжелых летательных аппаратов для исследования природных ресурсов, космических излучений, природы тяготения, происхождения и развития планет и условий на ближайших из них, для выявления форм органической жизни в условиях, отличающихся от земных.
Королев наметил такие этапы в выполнении этой программы: облет вокруг Луны на корабле с экипажем 2-3 человека, вывод корабля на орбиту спутника Луны, высадка на поверхность Луны, возвращение на Землю. Затем – организация ряда экспедиций на Луну для исследования ее грунта, рельефа, выбора места для постройки лунного поселения, а после – строительство такой базы, налаживание постоянных транспортных перелетов по маршруту Земля-Луна-Земля. Следом корабли с экипажем в 2-3 человека должны совершить облеты Марса и Венеры и выбрать места для создания исследовательских баз, после чего начнется работа на этих базах, требующая регулярных межпланетных перелетов.
Отдельный пункт – запуски автоматических аппаратов для исследования околосолнечного пространства и далеких планет: Юпитера и т.д.
Отдельный раздел Постановления говорит о выведении на орбиту автоматических и телеуправляемых тяжелых искусственных спутников Земли – ретрансляционных, связных, метеорологических и других. Есть, наконец, и военный раздел, в котором планируется вывод «при необходимости тяжелых автоматических станций, обеспечивающих длительное существование на орбитах и позволяющих производить маневр, для одновременного вывода на орбиту большого количества искусственных спутников Земли военного назначения и др.»
Все это, повторяю, не из библиотеки фантастики, не из афиши планетария, а из Постановления ЦК КПСС и Совмина СССР 1960 года! Более фантастической и более грандиозной программы я не знаю. Ничего подобного никогда не было ни в нашей стране, ни за рубежом. И рассчитана она не на XXI век – такие программы вообще ничего не стоят, потому что люди, их принимающие, знают, что они не доживут до сроков реализации и никакой ответственностью не связаны. Эта программа была рассчитана на семь лет: 1960-1967 годы!
Человек еще не взлетел в космос, а планируется исследовательская база на Марсе. Что это, прожектерство? Авантюра? Нет, Королев считает, что никаких фантазий здесь нет. Он убежден, что это время – достаточное для того, чтобы создать космическую ракету, способную начать выполнение всех этих планов. Семь лет отмерил он для рождения своей новой ракеты Н-1.
Если помните, Сергей Сергеевич Крюков – один из «отцов» Н-1 – говорил, что в ОКБ Королева работа над любой ракетой начиналась задолго до того, как по ней принималось официальное постановление, разрешающее эти работы начать. Так было с Р-7, так же было и с Н-1. На «штурм» новой ракеты были брошены «полки королевской гвардии», обстрелянные в великой битве за «семерку», под командованием лучших «генералов от космонавтики»: Василия Мишина, Сергея Крюкова, Сергея Охапкина, Бориса Чертока, Якова Коляко. Уже 16 мая 1962 года Королев подписал эскизный проект суперракеты. Это была огромная стометровая трехступенчатая громадина. Первая и вторая ступени должны были работать на традиционных для Королева кислороде и керосине, третья – высотная ступень, которую, опять-таки «традиционно», делал Косберг, – на кислороде и жидком водороде. Теоретически это было идеальное, или, как называл эту пару Алексей Михайлович Исаев, «богом данное» топливо. Все упиралось в сложности хранения жидкого водорода с невероятно низкой температурой: он кипел при -252, 6 градусах Цельсия.
Прав или не прав Королев в таком выборе – судить специалистам. Замечу только, что в это же самое время, для тех же самых целей, с теми же приблизительно параметрами в США проектировали знаменитую «лунную» ракету «Сатурн-5» и, как вы понимаете, не сговариваясь с Королевым, выбрали ту же пару: кислород-керосин.
Глушко в это время целиком переключился на двигатели с высококипящим окислителем и ни о каком кислороде слышать не хотел. Его интересовали экзотические топлива с окислителями на основе фтора, и Владимиру Ивановичу Курбатову, одному из своих заместителей, он поручил заниматься только фтором. Фтор сулил заметный прирост тяги. В 1964 году Королев сам приехал в Приморск на опытные стенды Глушко – посмотреть, как работают двигатели на новом окислителе.
Стенд исступленно ревел. Выхлопные газы выводились под воду: они могли отравить всю округу.
– Такой удельной тяги мы никогда еще не получали, – сказал Курбатов после испытаний.
– Как он хоть выглядит, этот фтор? – спросил Королев. Владимир Иванович протянул ему колбу с бурой жидкостью.
– А понюхать можно?
– Не советую, – поморщился Курбатов.
Практик до мозга костей, Королев быстро понял: фтор – это тупик. Можно построить уникальную ракету с двигателем уникальных характеристик, но создавать на подобных компонентах космический флот, строить ракету, которая должна будет потреблять сотни тонн этого яда, один стакан которого может убить человека, – нельзя. При заправке ракеты фтором необходимо было соблюдать жесточайшие правила безопасности, требовалась высокая культура эксплуатационников. А ее не было! И создать ее приказом по полигону было нельзя! Королев стал убежденным противником экзотических топлив, и это подлило масла в огонь их распри с Валентином Петровичем.
Однажды в кабинете Леонида Васильевича Смирнова, когда Глушко в ультимативном тоне заявил, что новой ракете нужны двигатели только на высококипящих компонентах, разразился большой скандал.
– Но ведь это уже не ракета, а пороховая бочка! – кричал Королев.
– Всякая ракета – пороховая бочка! – парировал Глушко.
– Нет, не всякая! Эта гадость самовоспламеняется!
– Работай грамотно, и она не будет самовоспламеняться!
– Да при чем тут грамота?! И азотный тетраксид, и гиптил – это яды! Если ракета с полными баками этой дряни свалится на землю, на многие километры вокруг не останется ничего живого, это ты понимаешь?
– Я понимаю, что идеальным был бы двигатель на водяном паре! Мы бы орошали Кызылкумы! Ты хочешь летать в космосе и остаться чистеньким?!
– Да! Пока я жив, человек не сядет на ядовитую ракету! Ты становишься на моем жизненном пути! Это ты понимаешь?!
– Существуют еще интересы государства, которые не позволяют мне...
– Не хочешь – не делай! Обойдусь без тебя!
Смирнов чувствовал, что его кабинет превращается в боксерский ринг, но помалкивал; в отличие от рефери, не ввязывался в бой, боясь, что под горячую руку может получить оплеухи с двух сторон. Мишин, Черток и Курбатов тактично вышли из кабинета...
Итак, Валентин Петрович Глушко отказался принимать участие в создании ракеты Н-1.
Когда Королев кричал, что он обойдется без него, он не блефовал: его новым партнером стал Николай Дмитриевич Кузнецов, к тому времени – руководитель одного из ведущих КБ авиационных двигателей в Куйбышеве.
Очарованный «семеркой» и той обманчивой простотой, с которой она может закинуть атомную бомбу в западное полушарие, Никита Сергеевич Хрущев в конце 50-х годов решает, что авиация, уж во всяком случае дальняя бомбардировочная авиация, ему теперь не нужна. В ЦК Хрущев сам проводит совещание, на которое приглашает всех главных конструкторов ракетной и авиационной техники, директоров заводов и высших чиновников оборонных министерств.
В кратком, но очень энергичном вступительном слове Никита Сергеевич заявил, что ядерное оружие требует перехода от самолетов к ракетам, которые хоть и дороги (здесь мимоходом досталось Устинову и Бармину, который неосмотрительно оказался на виду), но абсолютно надежны и не требуют человеческих жертв. Прямо за Хрущевым выступил Королев, заявив, что ракетная техника сможет выполнить возложенные на нее задачи при условии, что лучшие умы авиапрома примут участие в ее разработках.
– Вот сидят наши прославленные конструкторы авиационных двигателей:
Николай Дмитриевич Кузнецов и Архип Михайлович Люлька – люди огромного опыта, руководители сильнейших коллективов, – говорил Королев. – Разве они не могут помочь нам? Мы очень нуждаемся в их помощи. Сегодня огромные перспективы открываются перед кислородно-водородным топливом...
Сергей Павлович не упустил возможность расхвалить кислород как окислитель и припугнуть вождя экологическими катастрофами в случае применения высококипящих компонентов ракетного топлива.
Описания ужасов диметилгидразина мало волновали авиаконструкторов, они поняли главное: жизнь их пошла под откос. Зная, что Никита Сергеевич на полумерах не останавливается, министр авиапрома Петр Васильевич Дементьев, человек очень умный и дальновидный (недаром он был министром 24 года, пока не умер в 1977-м), понял, что авиацию надо спасать. Он произнес страстную речь, отметив, насколько глубоко прав Никита Сергеевич, расхваливал ракеты с не меньшей горячностью, чем поносил их в конце 40-х годов, и заверил Хрущева, что и Кузнецов, и Люлька, конечно же, переключатся в самое ближайшее время на ракетную тематику. Жертвуя двумя двигателистами, Дементьев старался отвести удар от других.
Не все авиационники это поняли, но на всякий случай в своих выступлениях на разные лады подпевали своему министру, а ракетчики изображали бедных сирот и взывали о помощи. Один Туполев заявил, что со всем сказанным он не согласен и уж коли человек научился летать, то занятия он этого не бросит, как тут ни крути.
Подхалимы-аппаратчики тихо, интеллигентно зашикали, Хрущев лучезарно улыбался, давая понять, что слова эти следует списать на старческий маразм: он знал, что перечить Туполеву очень опасно...
И здесь снова, в который раз уже, Хрущеву изменило чувство меры, опять хватил он через край. Конструкторам авиационной техники пришлось туго. Были приостановлены и заморожены работы, подчас уже завершенные, когда результат был налицо. Музейными экспонатами суждено было стать «сотке» Павла Осиповича Сухого и межконтинентальному бомбардировщику М-50 Владимира Михайловича Мясищева – машинам, судя по отзывам специалистов, обогнавшим свое время и не имевшим зарубежных аналогов. Ни к чему не привел и маленький «бунт» всесильного Туполева: фронтовой сверхзвуковой бомбардировщик 98 доделать ему не дали. Не пошла и 91-я машина – добротный, дешевый, тихоходный и хорошо вооруженный самолет поля боя, фюзеляж которого был похож на головастую рыбу, за что он и получил в КБ прозвище «бычок».
– Забодали нашего «бычка», – вздыхали конструкторы.
– Эх, кабы только нас...
Двигатель для «бычка» делал как раз Кузнецов. Двигатель был уже готов, когда Николая Дмитриевича «женили» на ракете. «Жениться» он не хотел. У него были давние, прочные связи с авиационниками, которые проектировали тяжелые машины: Туполевым, Антоновым, Ильюшиным. Переключаться, как требовал Хрущев, Кузнецов не хотел, потому что дело свое знал, любил и делал его хорошо. В крайнем случае, он мог подключиться, но не переключиться. Председателем Совмина РСФСР был Фрол Романович Козлов – в недавнем прошлом второй секретарь Куйбышевского обкома, которого Кузнецов хорошо знал. Поехал в Москву искать у него защиты. Вместе они уламывали Кириченко – второго человека в государстве, тот при них звонил Хрущеву, но не помогло: Никита Сергеевич решил и все.
У Кузнецова было хорошее КБ, дружный, крепкий коллектив, но ракетные ЖРД были для него делом новым, освоить которое вот так сразу, по министерскому приказу, было невозможно. Конечно, и знаний, и опыта у Глушко было больше – он занимался ракетными двигателями к тому времени уже более тридцати лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157