Леонид Иванович оказался в центре внимания, ему преподносили шоколадные ракеты, фотографировали со знаменитыми красавицами, а через несколько лет, когда спутник действительно полетел, нарекли «отцом русского спутника». Он, насколько мне известно, подобные утверждения не оспаривал, хотя и не подтверждал, обаятельно и таинственно улыбался, вместо того, чтобы с той же обаятельной улыбкой сказать:
– Уважаемые дамы и господа! Я ученый-механик. У меня есть хорошие работы по гидро– и аэродинамике. Но к ракетной технике и изучению космического пространства я никакого отношения не имею, а служу лишь ширмой, за которой прячутся те, кто имеет...
Но Седов этого не сказал, полмира объездил и «отцом русского спутника» пребывал несколько лет. Мне его всегда было жалко. Мне кажется, это унизительно для настоящего ученого...
Однако нельзя не признать, что выступление Леонида Ивановича в Копенгагене в какой-то степени действительно помогло рождению космонавтики. С незапамятных времен в России дороже ценилось то, что говорят по ту сторону пограничного шлагбаума, нежели то, что думают по тому же поводу с этой стороны. В космонавтике тоже нередко так получалось, что шевелиться нас заставляло чужое шевеление. Наиболее умные и хитрые наши специалисты даже отработали такой прием: на высоких совещаниях в конце доклада небрежно бросали:
– Хочу отметить, что на аналогичные работы в США выделено N миллионов долларов...
И действовало! Впрочем, в Хьюстоне американцы рассказывали мне, что они точно так же пудрили мозги своим администраторам...
Короче, трудно точно сказать почему: под влиянием ли заявления Эйзенхауэра, или советских и зарубежных публикаций Седова, и всей этой шумихи вокруг них, но с августа 1955 года начинается новый виток предыстории нашего спутника.
29 августа Королев отправляет, как тогда говорили, «в инстанции» подробную программу исследования космоса – от простейших спутников до полета человека. Еще раз подчеркиваю: его об этом не просят, никуда его не вызывают, он делает это только по собственной инициативе.
На следующий день – 30 августа – опять-таки по инициативе Королева собирается весьма представительное совещание в кабинете Главного ученого секретаря Академии наук Александра Васильевича Топчиева.
Топчиев был неплохой химик-органик, но, очевидно, куда более сильный научный администратор. С военной поры, когда стал директором Московского нефтяного института, пошел он по этому пути: замминистра высшего образования, Главный ученый секретарь, а потом и вице-президент Академии наук. Это был энергичный и умный человек, с крепкой деловой хваткой. Вместе с несколько «возвышенным» романтиком Несмеяновым «приземленный» реалист Топчиев сумел сделать немало полезного для Академии, пока Хрущев не задумал перестраивать ее по собственному образцу.
На этот раз, с учетом всех событий, Александр Васильевич прикинул, что результатом новой говорильни должен быть не просто «обмен мнениями», а какое-то конкретное решение. Королев выступил с коротким докладом, рассказал, как идут дела с «семеркой».
– На днях состоялось заседание Совета главных конструкторов, – сказал Сергей Павлович, – на котором был подробно рассмотрен ход подготовки ракеты в варианте искусственного спутника. Конкретной компоновкой мы займемся, когда у нас будут все габариты и веса. А пока я считаю необходимым создать в Академии наук специальный рабочий орган, который занялся бы программами научных исследований с помощью целой серии искусственных спутников, в том числе и биологических, с животными на борту. Этот орган должен уделить самое серьезное внимание изготовлению научной аппаратуры и привлечь к этому делу ведущих ученых Академии наук...
Топчиев одобрительно кивал.
– И я поддерживаю предложение Сергея Павловича, – отозвался Келдыш. – Важно назначить толкового председателя.
– Вам и быть председателем, – с ходу парировал Королев. – Вы согласны со мной, Валентин Петрович? – он обернулся к Глушко.
– Согласен. Главное, Мстислав Всеволодович сможет реально оценить возможности создания этой научной аппаратуры в столь короткие сроки. Когда ракета полетит, приборы не должны тормозить нашу работу...,
Так Мстислав Всеволодович Келдыш начал вплотную заниматься спутником. Через несколько лет, полузасекреченный, он получит газетный псевдоним: «Теоретик космонавтики».
Младшему сыну преподавателя Рижского политехнического института Всеволода Михайловича Келдыша, Мстиславу было всего четыре года, когда армии Вильгельма вторглись в Латвию. Семья Келдышей переехала из Риги в Москву. Найти квартиру оказалось делом очень нелегким, и они поселились за городом, в Лосиноостровской. Тут и прожили трудные три года.
Однажды весенним вечером в дом постучали. На пороге стоял усатый человек в простой солдатской шинели. Извинился за беспокойство, аккуратно вытер ноги о половичок, улыбнулся ребятишкам, представился:
– Фрунзе, председатель Иваново-Вознесенского губисполкома.
Михаил Васильевич приглашал профессора Келдыша в Иваново-Вознесенск. Там, в изнуренной разрухой русской текстильной столице, задумал Фрунзе создать новый политехнический институт. Всеволод Михайлович Келдыш стал одним из первых и ведущих профессоров нового учебного заведения.
В 1963 году мне довелось встретиться с Всеволодом Михайловичем, выдающимся советским строителем, академиком архитектуры. Мы беседовали у него дома, в большой полуподвальной квартире рядом с Музеем изобразительных искусств, которую он очень любил и категорически отказывался из нее переселяться куда-нибудь повыше.
– Ну что вам сказать, – весело говорил Всеволод Михайлович. – У нас в семье было семеро детей. Если бы я знал, что один из моих мальчишек станет президентом Академии наук СССР, может быть, я обращал бы на него больше внимания. – Мне всегда казалось, что самый талантливый не младший, а старший, который стал руководителем джаза. А Мстислав... Помню, он ездил со мной в Балахну, на строительство бумажного комбината. Есть даже снимок: сидит верхом на бетономешалке...
Учился Мстислав хорошо. В шестнадцать лет он окончил школу и решил идти по стопам отца – стать строителем. Хотел поступить в МВТУ на строительный факультет, но его не приняли: слишком молод. Старшая сестра, студентка математического факультета Московского университета, советовала брату попытать счастья в МГУ. В ту пору в приемную комиссию университета входили и студенты. Молодость нового абитуриента их не смутила. Сомневающимся преподавателям они говорили: «Давайте попробуем. А если он сдаст все на отлично?» Он и сдал все на отлично.
Одним из ведущих профессоров в университете был тогда Николай Николаевич Лузин. Он воспитал блестящую плеяду советских математиков: А.Я.Хинчин, П.С.Александров, Л.А.Люстерник, М.А.Лаврентьев, А.Н.Колмогоров. Среди его учеников был и молодой Келдыш. Однажды в фойе Московской консерватории Всеволод Михайлович Келдыш, гуляя с женой во время антракта, встретил Лузина.
– Должен вас очень огорчить, – сказал математик, – ваш сын идет на дно...
Звонок прервал беседу. Нетрудно понять, с каким нетерпением ожидал Келдыш-старший окончания концерта: шутка ли, когда профессор так характеризует своего студента, а этот студент – твой сын!
– Да, да, идет на дно! – продолжил в гардеробе Лузин начатый разговор. – Вы представляете, он увлекается прикладной математикой! Его, видите ли, интересуют инженерные задачи! Гибнет незаурядный математический талант!
Может быть, именно эта «инженерная жилка» в молодом математике и привлекла к нему внимание двух других ученых: заместителя начальника ЦАГИ Александра Ивановича Некрасова, уже известного нам по туполевской шараге, и выдающегося аэродинамика, первого ученика Н.Е.Жуковского Сергея Алексеевича Чаплыгина. После окончания университета в 1931 году двадцатилетний Келдыш становится сотрудником ЦАГИ.
«Научный труд – это не мертвая схема, а луч света для практиков», – поучал молодежь Чаплыгин. Может быть, как нигде в другом месте выявились в те годы в ЦАГИ принципиальные особенности новой математической школы – органическое слияние чистой и прикладной науки, диалектическое единство абстрактного и конкретного. Поэтому не случайной была победа над одним из коварнейших врагов самолетов – флаттером.
Флаттер – это стремительно нарастающая вибрация конструкции, внезапно возникающая при некой, так называемой критической скорости полета. Флаттер никак не предупреждал о себе, он внезапно охватывал самолет, и иногда было достаточно нескольких секунд, чтобы машина в воздухе развалилась на куски. С земли казалось, что самолеты взрывались. Это явление было столь стремительным и неуловимым, что находились люди, считавшие, что причина катастроф кроется совсем в другом, а «флаттер выдуман в ЦАГИ».
Столкнувшись с флаттером, которым тогда занимались опытные механики Борин, Гроссман и Кричевский, Келдыш сразу понял, что это лишь одно из проявлений еще неисследованного мира динамической прочности, в который вторглась авиация. Он занялся нестационарными, меняющимися во времени режимами, анализируя их с предельной математической точностью. Перед войной флаттер был побежден, но Келдыш понимал, что за частной задачей флаттера стоит целый сонм других проблем, которые не могут не появиться там, где царствуют невиданные ранее скорости.
В отличие от многих «чистых» теоретиков 27-летний Келдыш, ставший уже доктором физико-математических наук, оказался и довольно смекалистым экспериментатором. Он тщательно продумывал опыты в аэродинамических трубах и реальных полетах, которые подтвердили его теоретические предположения.
Трудный, самый трудный 1941-й. Немцы знают, что такое ЦАГИ. Бомбежки чуть ли не каждый день. В ту страшную осень у Мстислава Всеволодовича большая радость – родился сын. Петька. Родился прямо во время бомбежки...
У новой темы, которой занялся Келдыш, странное название: шимми. Точнее – шимми переднего колеса трехколесного шасси. Шимми – это танец, модный американский танец. У них самолеты и «затанцевали». Уже в первых машинах с трехколесным шасси переднее колесо при некоторой скорости начинало произвольно поворачиваться вокруг стойки, то немного вправо, то чуть-чуть влево. Самолет съезжал с бетонной дорожки, зарывался носом в землю. А того хуже, стойка ломалась на большой скорости, и тогда шимми становился для летчика танцем смерти.
Все как будто просто. Колесо катится по земле, что тут хитрого? Но колесо нагружено. Какие силы возникают там, где пневматика касалась земли? Как они зависят от скорости движения колеса? Что заставляло его «танцевать»? Член-корреспондент АН СССР – избран за решение задачи флаттера – Келдыш руководит уже целым коллективом исследователей. У него свой почерк, свой стиль. Он никогда не позволяет себе повышать тон при разговоре, резко перебивать собеседника. Но когда он своим тягучим голосом, с мягкой буквой «л» начинает критиковать, тогда, наверное, многие предпочли бы такой «ласковой» критике самый громкий разнос. Он знает силы каждого, никогда не переоценивает людей, но никогда не докучает им мелкой начальственной опекой. Перед каждым своя задача. Десятки частных ответов дают один – общий. Он схватывает идеи моментально, освобождает их от шелухи второстепенных подробностей, обнажает главное, оценивает его с самых общих, самых объективных позиций. Ему органически чуждо то, что называется ведомственными интересами. Никто никогда не мог сказать, что Келдыш «человек» Туполева, Шахурина, Баранова или Устинова. В сравнении с Королевым он был гораздо более независимым, но не только в силу характера, а, прежде всего, благодаря специфике самой его работы.
Когда появились первые советские самолеты с трехколесными шасси, проблема шимми была уже решена. Советские машины не «танцевали». В 1946 году за эту работу Келдыш был отмечен второй Сталинской премией. В том же году 35-летний ученый стал академиком. Через три года на общем собрании Академии наук СССР, посвященной советской математической школе, профессор П.С. Александров отметил, что Келдыш «является выдающимся исследователем не только в математике, но и в механике».
В 1956-1957 годах совсем зеленым инженером я работал в РНИИ, а точнее – в НИИ-1 Министерства авиационной промышленности – такова была новая, кажется уже четвертая по счету вывеска многострадального РНИИ. Его научным руководителем был Келдыш. Среди молодежи о нем ходили легенды. Всерьез говорили о том, что не существует такой прикладной математической задачи, которую он не смог бы решить, если она верно сформулирована. Однажды Келдыш дал десять дней одной из лабораторий на проведение неких расчетов. В конце срока смущенный руководитель лаборатории признался, что работа не выполнена, поскольку очень трудно сформулировать задание для ЭВМ. Келдыш поморщился, взял коробку «Казбека», перевернул тыльной светлой стороной, покрутил в руках карандаш и быстро что-то написал на коробке.
– Мне кажется, что теперь это сможет сосчитать даже кошка, – сказал он, брезгливо отодвигая от себя коробку.
Я присутствовал на защите одной докторской диссертации. Келдыш председательствовал. Он сидел за столом, посасывая леденцы из плоской железной коробочки: отучался от табака. Выражение лица было отсутствующее, я был уверен, что докладчика-соискателя он не слушает. Отвечая на вопросы, докладчик вдруг споткнулся на одном из них, как говорится, «поплыл»: попробовал что-то путано объяснить и, наконец, замолчал. Келдыш встал и, подойдя к развешанным таблицам, сказал своим тихим голосом, чуть растягивая слова:
– Ну это же так просто, вот взгляните... – и начал объяснять. Я подумал: соискатель изучал этот вопрос годы, Келдыш – минуты. Вспоминается рассказ Раушенбаха. Однажды на космодроме Келдыш подошел к группе ученых и попросил:
– Вы не могли бы уделить мне буквально несколько минут?
– Конечно, конечно!
– Но вопрос сугубо личный...
Такое признание всех заинтриговало. Прошли в комнату, где была доска, и Келдыш быстро начал писать математические символы, оборачиваясь через плечо и спрашивая:
– Так? Так?..
Дело кончилось тем, что Келдыш прочел целый курс лекций, по памяти выводя все основные соотношения теории относительности. Просто ему хотелось проверить себя. Его мозгу была необходима математическая разминка, как спортсмену – физическая зарядка.
Уже когда Келдыш стал президентом Академии наук, мне по делам газетным приходилось встречаться с ним и в президиуме, и на космодроме, однажды даже у него дома: он жил в высотном здании у Красных ворот. Надо сказать, что журналистов Мстислав Всеволодович не то что не любил, а как-то сторонился их, избегал встреч, редко давал интервью, все это делало общение с ним, как с президентом, трудным и малоприятным. Мои попытки узнать у него что-то о нем самом тоже не увенчались успехом. Гораздо больше мне рассказали его отец и брат, но не тот, которого отец считал самым умным, а другой – известный музыковед. Я мало знаю о привычках и увлечениях Мстислава Всеволодовича, слышал, что он покупал книги по живописи, любил французских импрессионистов.
Последний раз видел я его в гостях у Марии Николаевны Баланиной. Он приехал в день рождения Сергея Павловича, еще раз подчеркивая этим высочайшее уважение к его памяти. Он быстро старел и не внешне даже, а как-то внутренне: становился тише, говорил меньше, очень усталым голосом. С ним заговаривали Черток, авиаконструктор Антонов, прилетевший из Киева. Он отвечал односложно, быстро умолкал. Перед уходом я попросил Келдыша рассказать мне о Королеве.
– Что я могу рассказать, – ответил он, посмотрев на меня потухшими глазами. – Королев все рассказал о себе своими делами...
Но тогда, летом 1955 года, Келдыш был совсем другим. Королев очень ценил в нем состояние постоянной умственной готовности, его умение схватывать все на лету и так же быстро решать. Это был отлично организованный мозг, и Королев был очень доволен, когда его предложение о председательстве Келдыша в «космической» комиссии Академии наук было поддержано и утверждено.
Келдыш спутником увлекся. Вскоре в президиуме Академии он уже по своей инициативе собрал еще одно совещание, пригласил Иоффе, Капицу, других корифеев. Жаль только Королева не было, улетел на полигон и вместо него докладывал Тихонравов.
Сообщение Михаила Клавдиевича – очень спокойное, риторически неброское – произвело большое впечатление именно потому, что о вещах совершенно фантастических он рассказывал просто и буднично. Развернулась дискуссия по теплообмену. Кто-то предложил установить на борту маленький холодильник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157