Но чащ
е всего возвращалась к одной и той же теме, застрявшей, как заноза, в ее сер
дце на всю жизнь: к гибели ее мужа Бориса Аркадьевича Рыбкина. И если други
е эпизоды повторялись ею совершенно точно, то к рассказу о трагической с
мерти мужа постоянно прибавлялись все новые и новые детали.
И вот однажды, примерно за полгода до кончины она попросила меня достать
из ящика письменного стола большой бумажный пакет и сказала: «Здесь я на
писала о том, как погиб Борис Аркадьевич. Этого еще никто не читал. Возьми
с собой, потом вернешь». Дома, прочитав содержание конверта, я понял, что З
оя Ивановна хочет, чтобы я оставил у себя копию. Так я и сделал.
Но прежде чем познакомить читателя с письмом Зои Ивановны о гибели мужа,
я хочу рассказать о некоторых нюансах их супружеских отношений, показат
ь, почему трагическая смерть мужа не давала покоя Зое Ивановне до конца е
е дней.
Дело в том, что когда Зои Ивановны уже не стало, я обнаружил в ее архиве нес
колько неотправленных писем той роковой поры. На тот свет. К покойному, но
по-прежнему любимому мужу. На грани смерти и жизни. Которые до сего времен
и никто не читал.
Всего их шесть. Первое письмо Ц крик раненой Души женщины Ц вообще не да
тировано. Второе и третье Ц почти через месяц после гибели мужа… Послед
нее написано в июле следующего, 1948 года. Я предлагаю читателю четыре письм
а. Вот они.
«Не имею права!
Я должна жить!
Счастливый человек Ц независимый человек! Несчастлив
ый человек не может быть независимым!
Что может быть тяжелее и неприятнее несчастной женщины? Ц
говорит Павленко в «Счастье».
Да, это так! Я чувствую, ощущаю это ежеминутно, ежесекундно.
В дни твоих похорон наши друзья были со мной. Они старались меня уте
шить, когда я похоронила тебя.
Теперь я им в тягость. Они не могут держать меня на своих руках всю жи
знь. Я должна сама стать на ноги. Я это понимаю.
Я боюсь быть нудной. Я не хочу быть «вечно заплаканной вдовой». Я хоч
у быть снова самостоятельным человеком, каким была при тебе!
Как это сделать? Как?
Как обрести мне равновесие, как сделать, чтобы тоска и отчаяние не з
аливали меня, не душили меня, как и что сделать, чтобы раздавленный грубым
сапогом воробей нашел в себе силы лететь?
Как мы были счастливы, как нам было хорошо, нам никогда не бывало ску
чно вдвоем. Мы всегда хорошо себя чувствовали в обществе, среди товарище
й, друзей.
Нас смешило и радовало постоянное удивление людей нашей неизменн
ой дружбой, любовью. Мы гордились друг другом и берегли наше счастье, наши
отношения, нашу влюбленность друг в друга.
Милый, родной, хороший!
Всего 3 месяца тому назад я чувствовала себя 25-летней. Всего 3 месяца н
азад мы беззаботно подсчитывали, что еще много лет мы будем горячими люб
овниками, а затем милыми старыми друзьями-супругами, а потом… в глубокой
старости ты умрешь, как умер гоголевский Афанасий Иванович, и затем такж
е мирно уйду за тобой и я, твоя верная Пульхерия Ивановна.
Так шутили мы!
Так думали мы, как веселые принцы, еще в середине сентября 47 года. А во
т сегодня я уже месяц вдова. Я чувствую, что мне не 40, а 70 лет и я не имею права д
аже отправиться вслед за тобой, не имею права облегчить свои страдания.
22. XII.47.
Боря, солнце души моей!
Померкло солнце! И я в черной ночи повисла над бездной, над страшной
пропастью. Держусь руками, ногтями и зубами, чтобы не сорваться вниз.
Ах, как это невыносимо трудно, как тянет вниз.
Но разве ты простил бы мне, если бы я сорвалась?
Разве ты мог простить бы меня, чтобы я оставила круглой сиротой Але
шеньку, которого ты так любил?
Разве я имею право оставить Володю, который еще не стал на ноги, и наш
у мать, которая еще держится на ногах потому, что держусь еще я.
Нет, Боренька, я не обману твоих надежд, я буду держаться.
Ты не хотел уходить из жизни, ты не хотел, ох как не хотел покидать ме
ня и Алешеньку. Я знаю, что последняя мысль у тебя была обо мне и Алешеньке.
Где и как найти силы, чтобы выдержать этакое?
Я знаю, что ты ответил бы: «Зоинька, у тебя есть партия, есть работа, на
тебе осталась семья. Я не добровольно ушел из жизни. Меня вырвало из нее. Я
так хотел жить, работать и радоваться. Не предавайся отчаянию. Я всегда го
рдился тобой. Возьми себя в руки. Работай за нас обоих. Пусть Алешенька име
ет от тебя столько любви, ласки и заботы, сколько имел от нас обоих. Держис
ь, Зоинька! Без паники. Возьми, унаследуй мой оптимизм».
Мы всегда понимали друг друга без слов и умели читать мысли друг др
уга.
Именно это ты сказал бы мне в последнюю минуту, если бы мог, мой милый
, любимый, родной.
Клянусь, я не обману тебя, не оскверню твоей памяти. Буду стараться, и
зо всех сил стараться быть такой, каким был ты.
Мы бы не были вместе и не прожили бы такой яркой, счастливой жизни и н
е любили бы друг друга, если бы не были коммунистами, если бы превыше всего
не ставили бы интересы нашей Родины. Я знаю это.
Клянусь, что отдам все свои силы партии, работе, которую она мне пору
чила. Никто пусть не скажет, что Зоя Ивановна опустилась, «скисла», стала «
не то», что была при Борисе Аркадьевиче.
Буду, буду работать еще лучше, и пусть это будет памятником тебе, мое
му учителю, другу, мужу.
Буду держаться на ногах. Буду стараться заменить Алешеньке тебя и л
юбить его за тебя и за себя. Поставлю Володю на ноги и буду оберегать мамин
у старость.
Друг мой нежный, мой любимый, помоги мне найти силы.
Никто больше не услышит моих стонов и не увидит моих слез.
А к тебе я буду прибегать, к тебе обращаться, как и при жизни.
Помоги мне!
Спасибо, родной, за счастье яркое, багряное, безоблачное. Спасибо те
бе за все, все, что ты дал мне в жизни.
Твоя Зоя
26.12.47.
Боря, друг мой милый!
Зачем я пишу тебе, куда я пишу тебе, зачем обманываю себя?
Одиночество! Какое страшное слово, и звучит оно для меня совершенно
по-новому. 12 лет мы прожили вместе, а 28 лет до этого я жила без тебя и не чувст
вовала этого одиночества, никогда не ощущала его, все чего-то ждала.
Теперь мне ждать нечего. Мне 40 лет. В 40 лет распрощаться со всеми радос
тями в жизни и тащить, тащить свою одинокую жизнь до самой смерти.
Вот уже месяц, как я вдова. Тоже страшное слово, смысл которого никог
да раньше не доходил до моего сознания.
А всего лишь три месяца тому назад! Помнишь?
6 сентября 1947 года. Закончены последние строчки лекций, осматриваю с
тол, шкаф, прощаюсь с товарищами. Завтра уезжаю в отпуск, и в какой отпуск! Н
е просто «очередной», а впервые в жизни вместе с тобой.
Вечером едем осматривать Москву. Ей, старушке, завтра минет 800 лет. А к
ак она молода и нарядна. Кремль сверкает как диадема из роскошных драгоц
енных камней на голове красавицы Москвы. Москва-река, отражая в себе милл
ионы огней, опоясывает шею Москвы.
Мы разъезжаем по улицам Москвы и в восторге теснее прижимаемся дру
г к другу. Алешка поворачивает ладошками тебе голову. Ты счастлив, ты смее
шься, и в глазах твоих прыгает и искрится отражение огней, сливаясь с их вн
утренним светом.
Вечер. Сборы чемоданов. Пьем чай. Несколько часов сна, и мы едем на аэ
родром.
Какое это было чудесное утро. Мы выехали из дома, когда гасли огни ил
люминации и на смену им вставало солнце. На небе ни облачка. Обещал быть чу
десный день. Казалось, что все вокруг пело и ликовало и мы с тобой, беззабо
тные и счастливые, счастливые без конца, отправлялись в наше «свадебное»
путешествие, спустя 12 лет после свадьбы.
Такой ты видел Москву в последний раз.
Такой я видела Москву в последний мой счастливый день в Москве.
6 июня 1948 года
Боря, Боренька!
Как мне тяжко без тебя! Без тебя Ц друга, товарища, мужа и
папы детей моих.
Сегодня Алешенька сорвал ромашку и гадал: любит Ц не лю
бит, и как в прошлом году уверенно воскликнул: «Любит папа маму. Ц
И добавил: Ц И Алеша маму».
Да, ты любил меня! И как любил! Теперь тебе все чуждо. А я живу как птица
с поломанными крыльями.
Работа? Все идет вкривь и вкось, и я не могу вечером сказать себе
Ц да, я прожила день не зря. Не могу этого сказать, потому что то
пчусь на месте, не живу в 1949 или как другие в 1952 году. О, далеко нет. Живу в каких
-то 30-х годах. Почему так? Ах, как мне хотелось потолковать с тобой об этом, н
айти пути, найти выход, работать в полную мощность, чтобы не стыдно было ка
ждый день ложиться спать.
Как мне не хватает тебя!
Ты понял бы меня.
Ты никогда не удовлетворялся внешним благополучием. Ты научил и ме
ня этому. Но все ли я делаю, чтобы сломать рутину? Наверно, нет. Наверно, ты с
казал бы, что я мало стараюсь. Сегодня зацвели в саду лупинусы. Они растут,
цветут, живут, а тебя нет.
Сегодня Толя и Андрюша ждали своего папу из командировки. Алешеньк
а тоже все время повторял: «Папа, папа. Ц И один раз спросил мен
я утвердительно: Ц Ведь мой папа тоже скоро приедет, правда?»
Нет, Алешенька, подумала я, не приедет больше твой папа, и мне, увы, не дано у
ехать к нему. Не могу же я сделать так, чтобы Алешенька спрашивал также и п
ро маму, не надеясь никогда услышать утвердительного ответа.
Окружающие считают, что я уже «прошла», пришла в себя, и, как Эмма ска
зала, считают, что я уже подыскиваю себе напарника в жизни. Пусть так думаю
т! Очень хорошо, что так думают. Я вовсе не хочу выглядеть несчастной, вечн
о заплаканной вдовой.
Да, я сижу сейчас и плачу, а завтра приду на работу и никто этого не за
метит и знать не будет.
Боренька, друг мой сердечный! Что бы ты сказал мне, если бы ты воскрес
? Наверно, был бы недоволен, что очень кратки бывают мои посещения на Новод
евичьем? Я бы просиживала на твоей могиле часы, дни, все время! Как мне хоче
тся кинуться на твою могилу и так забыться, слиться с тобой. Но я не допуск
аю этого. Раз я живу, я не хочу быть инвалидом и влачить жизнь. Надо или прод
олжать жить, или кончить ее. Я выбрала первое и буду жить. Сдела
ю все, чтобы прожить ее с пользой. Так бы сказал мне ты, если бы мог.
Я хочу видеть мир, жизнь такими, как я видела их при тебе. Я хочу видет
ь краски цветов и наслаждаться их ароматом. Ты знаешь, как я люблю краски,
радостные, яркие.
Теперь цветы в саду мне говорят только о кладбище и смерти, а аромат
их для меня Ц запах тления.
Цветут розы. Я смотрю на них и думаю. Что такое розы, если нет Бориса. Я
слышу восхищенные голоса: как красиво в лесу, какой чудесный воздух. Како
й великолепный запах. К чему мне все это без тебя?
Единственное, что я ощущаю, Ц это атласную кожу Алеши, чу
десный цвет его синих глаз и все его маленькое, такое дорогое мне его тель
це, его ручки, ножки. Тогда смягчается мое горе. А как он разглаживает свое
й ручонкой морщины у меня на лбу!
Алеша Ц это частица тебя. Я нужна Алешеньке! Я нужна и ну
жна маме! Но я эгоистична. Мне нужен ты Ц мой любимый друг, мой д
орогой муж!. Ты мне нужен так же, как я нужна Алеше.
Часто я сижу с закрытыми глазами, а иногда просто глядя перед собой.
Вижу твои карие, такие дорогие и милые глаза и вокруг них такие веселые лу
чики-морщинки, и я знаю, что тебя нет. Я начинаю кричать, протяжно, дико, про
тестующе. Я готова разорвать себе грудь и вырвать из нее свое сердце, тако
е горячее и колючее, как кусок раскаленного шлака. Оглядываюсь кругом. Лю
ди сидят и говорят со мной. На их лицах деловое, обычное выражение. Значит,
я кричала молча. Значит, лицо мое тоже оставалось «деловым» и его исказил
а мука.
Мой любимый, мой дорогой и единственный!
Как я всегда радовалась, когда приходила домой и видела в передней
шинель и пару сапог. Сапоги моего мужа. Шинель с плеча, моего обожаемого лю
бовника. А рядом трогательные, крохотные, величиной со спичечную коробку
каждый, сапожки нашего сынули и его микроскопическое пальто.
Всякая усталость сваливалась с плеч. Я знала, что меня ты всегда вст
ретишь с улыбкой, с поцелуем. А после этого будет длинный разговор о дне ми
нувшем, о событиях, о работе.
И никогда не бывало так, чтобы ты заснул, не поцеловав меня.
Такие вот письма. Письма куда., почему?… Письма одинокой, изумительно крас
ивой женщины…
Зоя Ивановна 45 лет прожила одна, замуж не выходила. Всю оставшуюся жизнь е
е терзала неизвестность Ц почему, как погиб ее муж?
И лишь через тридцать с лишним лет, в июле 1980 года, она доверила бумаге все т
о, что так ее мучило.
За полгода до своей смерти, словно чувствуя ее приближение, она отдала мн
е большой конверт.
«29 июля 1980 г. М.
КАК ЖЕ ПОГИБ ПОЛКОВНИК РЫБКИ
Н БОРИС АРКАДЬЕВИЧ?
Этот вопрос для меня остаетс
я до сих пор неразгаданным.
А было так: во второй половине сентября 1947 года мы с Рыбкиным улетали из Мос
квы на отдых в Карловы Вары, впервые отправляясь проводить отпуск вместе
. Я работала тогда в 1-м Главном управлении МВД СССР. Рыбкин Ц в 4-м Управлен
ии этого министерства.
Ехали на машине на Внуковский аэродром еще затемно. Москва справляла тог
да свое 800-летие и была ярко иллюминирована. Когда самолет поднялся в возд
ух, под нами было море разноцветных огней. Незабываемое зрелище.
Прилетели в Вену, отправились в Баден, где был расположен штаб советских
оккупационных войск. Нас пригласил к себе на обед начальник СМЕРШа (?) гене
рал Белкин. Муж его знал раньше, я видела впервые. Ночевали в гостинице, ра
но утром выехали. Белкин дал нам машину и шофера, чтобы добраться до Карло
вых Вар. С нами в машине был сотрудник 4-го Управления Тимошков Александр.
Я не помню Ц летел ли он с нами в самолете, не помню Ц был ли он с нами в Кар
ловых Варах, но отлично помню, что из Бадена до Карловых Вар мы ехали вмест
е с ним.
Пересекли Австрию. На контрольно-пропускных пунктах в этой стране докум
енты проверяли представители вооруженных сил четырех союзных держав: С
ССР, США, Великобритании и Франции. Рыбкин, Тимошков и шофер были в военной
форме, я Ц в штатском. В Австрии жители встречали нас не очень-то приветл
иво: в двух или трех поселках нам отказались продать фрукты, которых было
изобилие в садах. Дороги в Австрии и Чехословакии были обсажены дикими ф
руктовыми деревьями. Ветер сбивал плоды, и иногда надо было останавливат
ь машину и разгребать лопатами дорогу. Везде были еще следы войны: по обоч
инам дороги разбитые орудия, сожженные танки, по сторонам разрушенные го
рода и поселки. Миновали пограничный шлагбаум в Чехословакию. Остановил
ись у корчмы и зашли туда, чтобы позавтракать. У нас с собою были продукты,
консервы, конфеты, вино. Попросили хозяина корчмы дать нам кипяток. Он пре
дложил отведать чешские национальные блюда и отодвинул в сторону нашу с
недь. Мы решили, что он хочет заработать, и плотно позавтракали, не отказыв
аясь ни от каких блюд, которые он и его жена предлагали нам. Но когда Рыбки
н вынул из кармана бумажник, чтобы расплатиться, корчмарь отчаянно замах
ал руками. «Вы Ц наши освободители. Мы у вас в вечном долгу. Вы мои гости». М
ы оставили ему конфеты, вино. Поехали дальше. Везде в Чехословакии жители
сами предлагали сливы, яблоки, груши, и никто не брал с нас денег. Расплачи
вались мы московскими продуктами.
В санатории «Империал» мы пробыли неполный срок. В конце октября нас выз
вали в Прагу, где нас ждало телеграфное распоряжение из Центра: мне немед
ленно вернуться в Москву, а Рыбкину Б. А. получить инструкции в Бадене и ве
рнуться в Прагу для выполнения задания.
Прибыли в Баден. Рыбкин оформил у Белкина какое-то удостоверение на имя Т
ихомирова Александра Николаевича, на котором были наклеена фотография
Рыбкина.
На следующее утро я должна была из Вены вылететь в Москву, а Рыбкин отправ
иться в Прагу. День был теплый, солнечный и тихий. Горы вокруг Бадена в гус
том золотом убранстве. Во второй половине дня подул сильный ветер. Подня
лась рыжая пурга. За несколько часов оголились деревья, дороги покрылись
толстым слоем опавших желтых листьев, которые взвихривал ветер. Мы поех
али на машине в Вену. Остановились у наших приятелей Осиповых, с которыми
дружили еще со времен совместного пребывания в Финляндии. А. Е. Осипов и в
Финляндии и в Австрии был представителем Союзнефтеэкспорта. Выполнял н
екоторые задания нашей резидентуры. Буря продолжалась. Самолеты в этот д
ень в воздух не поднимались. Рыбкин уехал в Прагу, а я на следующий день от
правилась на аэродром. Начальник аэродрома сказал мне, что в Москву поле
тит только один грузовой самолет, полетит пустой за грузом. И если мне так
срочно нужно, то он может меня отправить. Я согласилась. В самолете пассаж
ирами были два солдата и я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
е всего возвращалась к одной и той же теме, застрявшей, как заноза, в ее сер
дце на всю жизнь: к гибели ее мужа Бориса Аркадьевича Рыбкина. И если други
е эпизоды повторялись ею совершенно точно, то к рассказу о трагической с
мерти мужа постоянно прибавлялись все новые и новые детали.
И вот однажды, примерно за полгода до кончины она попросила меня достать
из ящика письменного стола большой бумажный пакет и сказала: «Здесь я на
писала о том, как погиб Борис Аркадьевич. Этого еще никто не читал. Возьми
с собой, потом вернешь». Дома, прочитав содержание конверта, я понял, что З
оя Ивановна хочет, чтобы я оставил у себя копию. Так я и сделал.
Но прежде чем познакомить читателя с письмом Зои Ивановны о гибели мужа,
я хочу рассказать о некоторых нюансах их супружеских отношений, показат
ь, почему трагическая смерть мужа не давала покоя Зое Ивановне до конца е
е дней.
Дело в том, что когда Зои Ивановны уже не стало, я обнаружил в ее архиве нес
колько неотправленных писем той роковой поры. На тот свет. К покойному, но
по-прежнему любимому мужу. На грани смерти и жизни. Которые до сего времен
и никто не читал.
Всего их шесть. Первое письмо Ц крик раненой Души женщины Ц вообще не да
тировано. Второе и третье Ц почти через месяц после гибели мужа… Послед
нее написано в июле следующего, 1948 года. Я предлагаю читателю четыре письм
а. Вот они.
«Не имею права!
Я должна жить!
Счастливый человек Ц независимый человек! Несчастлив
ый человек не может быть независимым!
Что может быть тяжелее и неприятнее несчастной женщины? Ц
говорит Павленко в «Счастье».
Да, это так! Я чувствую, ощущаю это ежеминутно, ежесекундно.
В дни твоих похорон наши друзья были со мной. Они старались меня уте
шить, когда я похоронила тебя.
Теперь я им в тягость. Они не могут держать меня на своих руках всю жи
знь. Я должна сама стать на ноги. Я это понимаю.
Я боюсь быть нудной. Я не хочу быть «вечно заплаканной вдовой». Я хоч
у быть снова самостоятельным человеком, каким была при тебе!
Как это сделать? Как?
Как обрести мне равновесие, как сделать, чтобы тоска и отчаяние не з
аливали меня, не душили меня, как и что сделать, чтобы раздавленный грубым
сапогом воробей нашел в себе силы лететь?
Как мы были счастливы, как нам было хорошо, нам никогда не бывало ску
чно вдвоем. Мы всегда хорошо себя чувствовали в обществе, среди товарище
й, друзей.
Нас смешило и радовало постоянное удивление людей нашей неизменн
ой дружбой, любовью. Мы гордились друг другом и берегли наше счастье, наши
отношения, нашу влюбленность друг в друга.
Милый, родной, хороший!
Всего 3 месяца тому назад я чувствовала себя 25-летней. Всего 3 месяца н
азад мы беззаботно подсчитывали, что еще много лет мы будем горячими люб
овниками, а затем милыми старыми друзьями-супругами, а потом… в глубокой
старости ты умрешь, как умер гоголевский Афанасий Иванович, и затем такж
е мирно уйду за тобой и я, твоя верная Пульхерия Ивановна.
Так шутили мы!
Так думали мы, как веселые принцы, еще в середине сентября 47 года. А во
т сегодня я уже месяц вдова. Я чувствую, что мне не 40, а 70 лет и я не имею права д
аже отправиться вслед за тобой, не имею права облегчить свои страдания.
22. XII.47.
Боря, солнце души моей!
Померкло солнце! И я в черной ночи повисла над бездной, над страшной
пропастью. Держусь руками, ногтями и зубами, чтобы не сорваться вниз.
Ах, как это невыносимо трудно, как тянет вниз.
Но разве ты простил бы мне, если бы я сорвалась?
Разве ты мог простить бы меня, чтобы я оставила круглой сиротой Але
шеньку, которого ты так любил?
Разве я имею право оставить Володю, который еще не стал на ноги, и наш
у мать, которая еще держится на ногах потому, что держусь еще я.
Нет, Боренька, я не обману твоих надежд, я буду держаться.
Ты не хотел уходить из жизни, ты не хотел, ох как не хотел покидать ме
ня и Алешеньку. Я знаю, что последняя мысль у тебя была обо мне и Алешеньке.
Где и как найти силы, чтобы выдержать этакое?
Я знаю, что ты ответил бы: «Зоинька, у тебя есть партия, есть работа, на
тебе осталась семья. Я не добровольно ушел из жизни. Меня вырвало из нее. Я
так хотел жить, работать и радоваться. Не предавайся отчаянию. Я всегда го
рдился тобой. Возьми себя в руки. Работай за нас обоих. Пусть Алешенька име
ет от тебя столько любви, ласки и заботы, сколько имел от нас обоих. Держис
ь, Зоинька! Без паники. Возьми, унаследуй мой оптимизм».
Мы всегда понимали друг друга без слов и умели читать мысли друг др
уга.
Именно это ты сказал бы мне в последнюю минуту, если бы мог, мой милый
, любимый, родной.
Клянусь, я не обману тебя, не оскверню твоей памяти. Буду стараться, и
зо всех сил стараться быть такой, каким был ты.
Мы бы не были вместе и не прожили бы такой яркой, счастливой жизни и н
е любили бы друг друга, если бы не были коммунистами, если бы превыше всего
не ставили бы интересы нашей Родины. Я знаю это.
Клянусь, что отдам все свои силы партии, работе, которую она мне пору
чила. Никто пусть не скажет, что Зоя Ивановна опустилась, «скисла», стала «
не то», что была при Борисе Аркадьевиче.
Буду, буду работать еще лучше, и пусть это будет памятником тебе, мое
му учителю, другу, мужу.
Буду держаться на ногах. Буду стараться заменить Алешеньке тебя и л
юбить его за тебя и за себя. Поставлю Володю на ноги и буду оберегать мамин
у старость.
Друг мой нежный, мой любимый, помоги мне найти силы.
Никто больше не услышит моих стонов и не увидит моих слез.
А к тебе я буду прибегать, к тебе обращаться, как и при жизни.
Помоги мне!
Спасибо, родной, за счастье яркое, багряное, безоблачное. Спасибо те
бе за все, все, что ты дал мне в жизни.
Твоя Зоя
26.12.47.
Боря, друг мой милый!
Зачем я пишу тебе, куда я пишу тебе, зачем обманываю себя?
Одиночество! Какое страшное слово, и звучит оно для меня совершенно
по-новому. 12 лет мы прожили вместе, а 28 лет до этого я жила без тебя и не чувст
вовала этого одиночества, никогда не ощущала его, все чего-то ждала.
Теперь мне ждать нечего. Мне 40 лет. В 40 лет распрощаться со всеми радос
тями в жизни и тащить, тащить свою одинокую жизнь до самой смерти.
Вот уже месяц, как я вдова. Тоже страшное слово, смысл которого никог
да раньше не доходил до моего сознания.
А всего лишь три месяца тому назад! Помнишь?
6 сентября 1947 года. Закончены последние строчки лекций, осматриваю с
тол, шкаф, прощаюсь с товарищами. Завтра уезжаю в отпуск, и в какой отпуск! Н
е просто «очередной», а впервые в жизни вместе с тобой.
Вечером едем осматривать Москву. Ей, старушке, завтра минет 800 лет. А к
ак она молода и нарядна. Кремль сверкает как диадема из роскошных драгоц
енных камней на голове красавицы Москвы. Москва-река, отражая в себе милл
ионы огней, опоясывает шею Москвы.
Мы разъезжаем по улицам Москвы и в восторге теснее прижимаемся дру
г к другу. Алешка поворачивает ладошками тебе голову. Ты счастлив, ты смее
шься, и в глазах твоих прыгает и искрится отражение огней, сливаясь с их вн
утренним светом.
Вечер. Сборы чемоданов. Пьем чай. Несколько часов сна, и мы едем на аэ
родром.
Какое это было чудесное утро. Мы выехали из дома, когда гасли огни ил
люминации и на смену им вставало солнце. На небе ни облачка. Обещал быть чу
десный день. Казалось, что все вокруг пело и ликовало и мы с тобой, беззабо
тные и счастливые, счастливые без конца, отправлялись в наше «свадебное»
путешествие, спустя 12 лет после свадьбы.
Такой ты видел Москву в последний раз.
Такой я видела Москву в последний мой счастливый день в Москве.
6 июня 1948 года
Боря, Боренька!
Как мне тяжко без тебя! Без тебя Ц друга, товарища, мужа и
папы детей моих.
Сегодня Алешенька сорвал ромашку и гадал: любит Ц не лю
бит, и как в прошлом году уверенно воскликнул: «Любит папа маму. Ц
И добавил: Ц И Алеша маму».
Да, ты любил меня! И как любил! Теперь тебе все чуждо. А я живу как птица
с поломанными крыльями.
Работа? Все идет вкривь и вкось, и я не могу вечером сказать себе
Ц да, я прожила день не зря. Не могу этого сказать, потому что то
пчусь на месте, не живу в 1949 или как другие в 1952 году. О, далеко нет. Живу в каких
-то 30-х годах. Почему так? Ах, как мне хотелось потолковать с тобой об этом, н
айти пути, найти выход, работать в полную мощность, чтобы не стыдно было ка
ждый день ложиться спать.
Как мне не хватает тебя!
Ты понял бы меня.
Ты никогда не удовлетворялся внешним благополучием. Ты научил и ме
ня этому. Но все ли я делаю, чтобы сломать рутину? Наверно, нет. Наверно, ты с
казал бы, что я мало стараюсь. Сегодня зацвели в саду лупинусы. Они растут,
цветут, живут, а тебя нет.
Сегодня Толя и Андрюша ждали своего папу из командировки. Алешеньк
а тоже все время повторял: «Папа, папа. Ц И один раз спросил мен
я утвердительно: Ц Ведь мой папа тоже скоро приедет, правда?»
Нет, Алешенька, подумала я, не приедет больше твой папа, и мне, увы, не дано у
ехать к нему. Не могу же я сделать так, чтобы Алешенька спрашивал также и п
ро маму, не надеясь никогда услышать утвердительного ответа.
Окружающие считают, что я уже «прошла», пришла в себя, и, как Эмма ска
зала, считают, что я уже подыскиваю себе напарника в жизни. Пусть так думаю
т! Очень хорошо, что так думают. Я вовсе не хочу выглядеть несчастной, вечн
о заплаканной вдовой.
Да, я сижу сейчас и плачу, а завтра приду на работу и никто этого не за
метит и знать не будет.
Боренька, друг мой сердечный! Что бы ты сказал мне, если бы ты воскрес
? Наверно, был бы недоволен, что очень кратки бывают мои посещения на Новод
евичьем? Я бы просиживала на твоей могиле часы, дни, все время! Как мне хоче
тся кинуться на твою могилу и так забыться, слиться с тобой. Но я не допуск
аю этого. Раз я живу, я не хочу быть инвалидом и влачить жизнь. Надо или прод
олжать жить, или кончить ее. Я выбрала первое и буду жить. Сдела
ю все, чтобы прожить ее с пользой. Так бы сказал мне ты, если бы мог.
Я хочу видеть мир, жизнь такими, как я видела их при тебе. Я хочу видет
ь краски цветов и наслаждаться их ароматом. Ты знаешь, как я люблю краски,
радостные, яркие.
Теперь цветы в саду мне говорят только о кладбище и смерти, а аромат
их для меня Ц запах тления.
Цветут розы. Я смотрю на них и думаю. Что такое розы, если нет Бориса. Я
слышу восхищенные голоса: как красиво в лесу, какой чудесный воздух. Како
й великолепный запах. К чему мне все это без тебя?
Единственное, что я ощущаю, Ц это атласную кожу Алеши, чу
десный цвет его синих глаз и все его маленькое, такое дорогое мне его тель
це, его ручки, ножки. Тогда смягчается мое горе. А как он разглаживает свое
й ручонкой морщины у меня на лбу!
Алеша Ц это частица тебя. Я нужна Алешеньке! Я нужна и ну
жна маме! Но я эгоистична. Мне нужен ты Ц мой любимый друг, мой д
орогой муж!. Ты мне нужен так же, как я нужна Алеше.
Часто я сижу с закрытыми глазами, а иногда просто глядя перед собой.
Вижу твои карие, такие дорогие и милые глаза и вокруг них такие веселые лу
чики-морщинки, и я знаю, что тебя нет. Я начинаю кричать, протяжно, дико, про
тестующе. Я готова разорвать себе грудь и вырвать из нее свое сердце, тако
е горячее и колючее, как кусок раскаленного шлака. Оглядываюсь кругом. Лю
ди сидят и говорят со мной. На их лицах деловое, обычное выражение. Значит,
я кричала молча. Значит, лицо мое тоже оставалось «деловым» и его исказил
а мука.
Мой любимый, мой дорогой и единственный!
Как я всегда радовалась, когда приходила домой и видела в передней
шинель и пару сапог. Сапоги моего мужа. Шинель с плеча, моего обожаемого лю
бовника. А рядом трогательные, крохотные, величиной со спичечную коробку
каждый, сапожки нашего сынули и его микроскопическое пальто.
Всякая усталость сваливалась с плеч. Я знала, что меня ты всегда вст
ретишь с улыбкой, с поцелуем. А после этого будет длинный разговор о дне ми
нувшем, о событиях, о работе.
И никогда не бывало так, чтобы ты заснул, не поцеловав меня.
Такие вот письма. Письма куда., почему?… Письма одинокой, изумительно крас
ивой женщины…
Зоя Ивановна 45 лет прожила одна, замуж не выходила. Всю оставшуюся жизнь е
е терзала неизвестность Ц почему, как погиб ее муж?
И лишь через тридцать с лишним лет, в июле 1980 года, она доверила бумаге все т
о, что так ее мучило.
За полгода до своей смерти, словно чувствуя ее приближение, она отдала мн
е большой конверт.
«29 июля 1980 г. М.
КАК ЖЕ ПОГИБ ПОЛКОВНИК РЫБКИ
Н БОРИС АРКАДЬЕВИЧ?
Этот вопрос для меня остаетс
я до сих пор неразгаданным.
А было так: во второй половине сентября 1947 года мы с Рыбкиным улетали из Мос
квы на отдых в Карловы Вары, впервые отправляясь проводить отпуск вместе
. Я работала тогда в 1-м Главном управлении МВД СССР. Рыбкин Ц в 4-м Управлен
ии этого министерства.
Ехали на машине на Внуковский аэродром еще затемно. Москва справляла тог
да свое 800-летие и была ярко иллюминирована. Когда самолет поднялся в возд
ух, под нами было море разноцветных огней. Незабываемое зрелище.
Прилетели в Вену, отправились в Баден, где был расположен штаб советских
оккупационных войск. Нас пригласил к себе на обед начальник СМЕРШа (?) гене
рал Белкин. Муж его знал раньше, я видела впервые. Ночевали в гостинице, ра
но утром выехали. Белкин дал нам машину и шофера, чтобы добраться до Карло
вых Вар. С нами в машине был сотрудник 4-го Управления Тимошков Александр.
Я не помню Ц летел ли он с нами в самолете, не помню Ц был ли он с нами в Кар
ловых Варах, но отлично помню, что из Бадена до Карловых Вар мы ехали вмест
е с ним.
Пересекли Австрию. На контрольно-пропускных пунктах в этой стране докум
енты проверяли представители вооруженных сил четырех союзных держав: С
ССР, США, Великобритании и Франции. Рыбкин, Тимошков и шофер были в военной
форме, я Ц в штатском. В Австрии жители встречали нас не очень-то приветл
иво: в двух или трех поселках нам отказались продать фрукты, которых было
изобилие в садах. Дороги в Австрии и Чехословакии были обсажены дикими ф
руктовыми деревьями. Ветер сбивал плоды, и иногда надо было останавливат
ь машину и разгребать лопатами дорогу. Везде были еще следы войны: по обоч
инам дороги разбитые орудия, сожженные танки, по сторонам разрушенные го
рода и поселки. Миновали пограничный шлагбаум в Чехословакию. Остановил
ись у корчмы и зашли туда, чтобы позавтракать. У нас с собою были продукты,
консервы, конфеты, вино. Попросили хозяина корчмы дать нам кипяток. Он пре
дложил отведать чешские национальные блюда и отодвинул в сторону нашу с
недь. Мы решили, что он хочет заработать, и плотно позавтракали, не отказыв
аясь ни от каких блюд, которые он и его жена предлагали нам. Но когда Рыбки
н вынул из кармана бумажник, чтобы расплатиться, корчмарь отчаянно замах
ал руками. «Вы Ц наши освободители. Мы у вас в вечном долгу. Вы мои гости». М
ы оставили ему конфеты, вино. Поехали дальше. Везде в Чехословакии жители
сами предлагали сливы, яблоки, груши, и никто не брал с нас денег. Расплачи
вались мы московскими продуктами.
В санатории «Империал» мы пробыли неполный срок. В конце октября нас выз
вали в Прагу, где нас ждало телеграфное распоряжение из Центра: мне немед
ленно вернуться в Москву, а Рыбкину Б. А. получить инструкции в Бадене и ве
рнуться в Прагу для выполнения задания.
Прибыли в Баден. Рыбкин оформил у Белкина какое-то удостоверение на имя Т
ихомирова Александра Николаевича, на котором были наклеена фотография
Рыбкина.
На следующее утро я должна была из Вены вылететь в Москву, а Рыбкин отправ
иться в Прагу. День был теплый, солнечный и тихий. Горы вокруг Бадена в гус
том золотом убранстве. Во второй половине дня подул сильный ветер. Подня
лась рыжая пурга. За несколько часов оголились деревья, дороги покрылись
толстым слоем опавших желтых листьев, которые взвихривал ветер. Мы поех
али на машине в Вену. Остановились у наших приятелей Осиповых, с которыми
дружили еще со времен совместного пребывания в Финляндии. А. Е. Осипов и в
Финляндии и в Австрии был представителем Союзнефтеэкспорта. Выполнял н
екоторые задания нашей резидентуры. Буря продолжалась. Самолеты в этот д
ень в воздух не поднимались. Рыбкин уехал в Прагу, а я на следующий день от
правилась на аэродром. Начальник аэродрома сказал мне, что в Москву поле
тит только один грузовой самолет, полетит пустой за грузом. И если мне так
срочно нужно, то он может меня отправить. Я согласилась. В самолете пассаж
ирами были два солдата и я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44