III
Прежде всего мы займемся толпой, которая с поразительной
быстротой переходит к самым жестоким и ужасным поступкам.
Никакие эпизоды не могут быть лучше тех, которыми изобилует
французская революция. Народ был тогда диким зверем, нена-
сытным в своей жажде к грабежу и убийству. Никто не мог
обуздать своей ярости; видя подачку своему кровавому, жесто-
кому инстинкту, всякий остервенялся все более и более.
Но одно ли только влияние численности и пробуждение ин-
стинкта к человекоубийству толкали его на самые ужасные
крайности? Вправе ли мы сказать, что народ, состоящий из
честных крестьян и рабочих, может обратиться сразу в чудовище
испорченности? Нельзя ли с большей вероятностью утверждать,
что к тому примешиваются, развращая его, все те индивиды,
образующие социальные подонки, которые при каждом возму-
щении или мятеже выходят из кабаков и других подозритель-
ных мест, где они обыкновенно скрываются, подобно тому, как
от возмущения воды в пруде показывается на поверхности его
вся, находящаяся на его дне, грязь?
<В спокойное время, - говорит Карлье, - когда усмиренные поли-
тические страсти не штурмуют каждое утро власть-имущих,
полицейская администрация пользуется нравственной властью
над содержателями всяких подозрительных мест, фланерами,
бродягами, вообще над всеми подонками общества, - властью,
которая несколько сдерживает последних. Всю жизнь свою они
Преступления толпы
скрываются, и приближение полицейского агента обращает их в
бегство. Но пусть только начнет просыпаться общественное
мнение; пусть ежедневная пресса начнет вести себя наступа-
тельно по отношению к легальности некоторых поступков
префекта полиции: тотчас все эти люди сделаются высокомер-
ными и задерут голову. Они начнут сопротивляться агентам и
бороться с ними; они будут участвовать во всех мятежах, и
если получат откуда-нибудь удар, то станут считать себя в
числе политических жертв. Приходят революции, и они со сво-
ими подругами, которых увлекают с собою, делаются самыми
жестокими, самыми двусмысленными ее деятелями>...
<Этот класс людей без определенной профессии,- прибавляет
Гиске, - (класс многочисленный, составленный из людей, не
имеющих почти никакого крова, которых дурные наклонности
заставили сбросить с себя узду закона и нравственности) -
является в количественном отношении весьма малой частью
народонаселения; но, принимая во внимание его лень и не-
счастия, взвесив бродящие в нем дурные страсти, мы придем к
убеждению, что тут-то преимущественно и находится
ужасная угрожающая все ниспровергнуть сила. Эта масса
пользующихся дурной славой людей неустанно пополняется и
увеличивается во время смятения авантюристами, людьми с
запятнанной репутацией, потерявшими кредит и доброе имя в
департаментах и пришедшими в Париж искать убежища. К
ним можно еще присоединить завсегдатаев кабаков и всевоз-
можных притонов, одним словом, сомнительных личностей
всех родов; и когда вся эта грязь приводится в движение поли-
тическими страстями, то к ним присоединяются также и лю-
ди с расстроенным воображением, чувствующие потребность в
сильных ощущениях и находящие их в уличных драмах, в на-
родных волнениях>.
Всякий знает по опыту, насколько это справедливо. Лишь
только появляется на горизонте какая-нибудь политическая буря
и на улицах обнаруживается некоторое необычайное одушевле-
ние, выражающееся в собраниях и спорах, тотчас же там и сям
появляются зловещие фигуры, которых до сих пор никто никог-
да не встречал. Все задают себе один и тот же вопрос: откуда они
С. Сигеле <Преступная толпа>
взялись, и задумываются над этими личностями, которые, почуяв
издали запах падали, выходят из своих логовищ.
В Париже в страшные дни 1793 года эти личности являлись
душою всех злых дел, которые тогда были совершены.
Очевидец рассказывает, что большое число бродяг, показав-
шихся в Париже вскоре после первых признаков революции,
шныряло по городу и увеличивалось в числе, соединяясь с рабо-
чими, вышедшими из мастерских. Вооруженные всевозможными
родами оружия, они оглашали воздух мятежными криками.
Жители разбегались при приближении этих ватаг; ворота домов
запирались; все улицы казались пустынными и необитаемыми,
кроме тех, по которым шли эти бешеные орды. <Когда я, - го-
ворит Матье Дюма, - пришел к себе в квартал Сен-Дени, один
из самых людных кварталов Парижа, многие из этих разбойни-
ков палили в воздух из ружей, желая вселить ужас в жителей>.
Этих <разбойников> было немало, так как Дроз доводит их
число до 4000 человек, которые, по мнению Бальи и многих
других после него, были несомненно навербованы, но кем -
неизвестно. Они входили в частные дома, в правительственные
учреждения, крадя все, что могли унести, и уничтожая осталь-
ное, часто даже при помощи огня. Правительство пыталось дать
работу на Монмартрских высотах двадцати тысячам этих чело-
век; но большая часть из них присоединилась ко всякого рода
грабителям и появилась в городе.
<Они появляются в монастыре Сен-Лазар, - писал Тэн, - и
грабят его; проникают в кладовую для хранения мебели и
опустошают ее. По улицам шляются личности, одетые в лох-
мотья, причем на одних из них - античное вооружение, на дру-
гих - оружие, имеющее большую ценность или по богатой от-
делке, или по историческим воспоминаниям: один из них, на-
пример, имел в руках шпагу Генриха IV>.
<Эти обычные преступники, - писал весьма справедливо Жоли, -
и являются виновниками всякой резни; они образуют кортежи
к гильотине и ссорятся из-за чести участвовать в расстрелах.
Жены их тоже не медлят к ним присоединиться. В подобных
случаях женщины не довольствуются тем, что сопутствуют
мужчинам: они их толкают ко злу, подбодряют к нему и часто
Преступления толпы
даже превосходят их наглостью и жестокостью>. <Во многих
случаях, - писал Максим Дюкан, - жертва могла бы быть
спасена, если бы подоспевшая женщина не сказала мужчинам:
<Вы трусы.!> и не нанесла бы первого удара>'.
Однако в числе всех вышеуказанных личностей не одни толь-
ко преступники принимали участие в революции: между ними
были и сумасшедшие. Вышедшие из госпиталей, которых двери
были им открыты революционной толпой, они совершенно сво-
бодно могли предаваться безумию на площадях и улицах. Боль-
шое число этих несчастных бегало по Парижу, внося повсюду
беспорядок и ужас.
Тот же автор рассказывает следующий эпизод времен коммуны:
<...часовые заметили человека, шедшего очень скоро. Раздалось <стой!>.
Его стали расспрашивать. У него оказались усы, следовательно это -
жандарм. Толпа кричала: <Расстрелять его! Это жандарм! его нужно
уничтожить!> - В этой толпе особенно выделялась одна женщина,
кричавшая громче всех, в руках у нее было ружье, за поясом - пат-
ронташ; имя ее Марселина Эпильи. Излишне говорить, что человек
этот единодушно был осужден на смерть. Его отвели на гие с1е Уас^ие-
пе и поставили около стены. Но энергия не покинула его: он бросился
на своих убийц и ударом по голове повалил нескольких на землю. По-
лучив <подножку>, он упал на землю, и его окружила вся ватага. Ок-
ровавленный, с переломанной левой рукой, он стал подыматься. Вдруг
Марселина закричала: <Пустите! пустите!> Прицелилась в грудь несчаст-
ного и выстрелила. Он упал, но еще двигался; тогда она нанесла ему
еще один, смертельный удар>.
Наблюдение, что развращенная женщина хуже развращенного муж-
чины, было сделано уже давно (между прочим и Ломброзо), когда ре-
шался вопрос об индивидуальном преступлении. То же можно сказать и
о коллективном преступлении. Когда женщина опьянеет от крови, она
не знает ни границ, ни меры.
Здесь будет уместным присовокупить, что если женщина жестока,
то она в то же время и храбра, что впрочем вполне естественно, так как
Храбрость и жестокость имеют очень много общего, сверх общности
происхождения. Во французскую революцию был только один случай
Женской трусости: Дюбарри. Во время Коммуны, пишет один историк,
в последние ее дни, женщины держались за баррикадами дольше, чем
мужчины.
С. Сигеле <Преступная толпа>
<Сын одной сумасшедшей (рассказывает Тебальди), проводивший
обыкновенно свою жизнь или в тюрьме, или в больнице умали-
шенных, был одним из самых неумолимых, сыщиков, убийц,
поджигателей. Но самой знаменитой из всех была Ламбертина
Теруан, эта кровавая героиня, поведшая толпу на штурм инва-
лидного дома и взятие Бастилии, и умершая в Сальпетриэре,
ползая голая по полу и роясь в находящихся там нечистотах>.
Преступники, умалишенные, дети умалишенных, алкоголи-
ки , вообще социальная грязь, лишенная всякого нравственного
чувства и развращенная преступлением, - составляли самую
главную часть бунтовщиков и революционеров.
Примешайте к легкомысленной и повинующейся всякому
толчку толпе этих личностей, - они и сообщат ей ее жестокость
и сумасшествие. Что же тогда удивительного в том, что поступки
этой толпы жестоки?
Там, где, благодаря беспорядку, никто не начальствует и ни-
кто не повинуется, дикие страсти могут проявляться так же сво-
бодно, как и самые возвышенные чувства; но, к несчастью, ге-
рои, в которых нет недостатка, бессильны удержать убийц. По-
следние приводят толпу в движение; большинство же, составлен-
ное из позволяющих увлекать себя автоматов, не в силах им
противиться.
Чтобы понять увеличение жестокости истинных преступников
и всеобщее возбуждение, - прибавьте к нравственному опьяне-
нию, являющемуся результатом численности, и физическое опья-
нение, происходящее от выпитого в изобилии вина, а также ор-
гии над трупами, - и вы сразу поймете, почему <из жестоко-
сердной твари появится Дантовский демон, зверский и в тоже
время утонченный, не только разрушитель, но и находчивый, и
Необходимо заметить, что число сумасшедших всегда велико во
время революций или возмущений не только потому, что сумасшедшие
принимают в них участие, но и потому, что большие общественные,
политические или религиозные возмущения делают сумасшедшими
тех, кто только был предрасположен, хотя и в весьма малой степени, к
сумасшествию. Статистически это было доказано в конце прошлого
века Пинелем, основателем нынешней психиатрии. После него Белом
обращает внимание на сильное увеличение сумасшедших, благодаря
певолюциям 1831, 1832 и 1848 гг.
Преступления толпы
сметливый палач, хвастающийся и довольный теми страдания-
ми, которые он доставляет другим> (Тэн).
<Во время многих часов пальбы, - писал Тэн, - пробуждается
стремление к убийству, и желание убивать, обратившееся в
1<1ёе /1хе, надолго остается в толпе, которой не удалось сделать
что-либо преступное. Достаточно одного только вопля, чтобы
она приняла уже какое-нибудь решение; когда станет убивать
хоть один, все захотят делать то же. Те, кто был без оружия, -
рассказывает один офицер, - бросали в меня камни; женщины
скрежетали зубами и угрожали мне кулаками. Уже двое из мо-
их солдат были убиты позади меня... Наконец я очутился в
нескольких сотнях шагов от городской ратуши, когда перед мо-
ими глазами появилась насаженная на пику голова, которую
мне показывали, говоря, что она принадлежит губернатору Де-
лонэ. Последний, выходя из дому, получил удар шпаги в правое
плечо, затем его потащили на улицу Сен-Антуан, где вся толпа
стала рвать у него волосы, угощая его ударами. Под аркою Сен-
Жан он был уже сильно изранен. Вокруг него раздавались голо-
са: <Перерезать ему горло! Повесить его! привязать к конскому
хвосту!> Тогда, потеряв всякую надежду и желая сократить
свои мучения. Делана закричал: <Кто же наконец убьет меня!>
и, отбиваясь, ударил в живот одного из тех, которые его дер-
жали. В один миг он был истыкан штыками; его потащили к
пруду и мертвому стали наносить удары, крича: <Вот парши-
вое чудовище, которое нам изменило!> - Народ требует его го-
лову, чтобы показать ее обществу, и вот слышатся приглаше-
ния тому, кто получил удар ногой, отрубить голову у обидчи-
ка. Обиженный, повар без места, простой зевака, пришедший в
Бастилию посмотреть, что там происходит, думает, что по-
ступок этот весьма патриотичен, ибо таково всеобщее жела-
ние, и надеется получить, может быть, медаль за уничтожение
подобного чудовища. Данной ему саблей он ударяет по обна-
женной шее; но так как сабля плохо отточена и не режет, то
он вынимает из кармана маленькой нож с черной рукояткой и,
умея в качестве повара обращаться с мясом, счастливо дово-
дит операцию до конца. Затем, насадив голову на вилы и со-
путствуемый более, чем 200 вооруженных людей, не считая
простого народа, он двигается в путь. На улице Сен-Онорэ повар
С. Сигеле <Преступная толпа>
прикрепляет к голове два объявления, чтобы яснее указать, кому
она принадлежит. Слышатся шуточки. Пройдя по Палероялю,
кортеж приближается к Новому мосту, перед статуей Генри-
ха IV наклоняют трижды голову, говоря ей: <Приветствуй своего
господина'> Но это - уже последнее издевательство>...
Когда толпа дошла до того состояния, что ей уже мало уби-
вать, когда она хочет, чтобы смерть сопровождалась самыми же-
стокими муками и самой ужасной гнусностью, когда кровавый
инстинкт достиг у нее этой степени жестокости, то в ней не пре-
минет проснуться также и похоть. Жестокость и похоть это -
пара, усиливающая друг друга. Подобно субъекту, который уни-
жает поэзию любви муками и кровью^, и толпа увеличивает под-
лость убийства проступками против нравственности, и это низкое
умопомешательство, произведенное похотью и видом крови, окан-
чивается подчас самой гнусной подлостью и каннибальством.
Все чудовища, которые ползали скованные на дне челове-
ческой души, подымаются в одно мгновение из глубины челове-
ка; подымаются не только злобные инстинкты с их скрежетом
зубов, но и гнусные помыслы с их пеною у рта, и эти две стаи,
соединившись, остервеняются на женщин, которых славная или
постыдная известность заставляет обратить на них внимание: на
мадам Ламбаль, подругу королевы, на Деруэ, вдову известного
отравителя, на цветочницу из Палерояля, изуродовавшую весьма
жестоко, благодаря ревности, своего любовника, французского
гвардейца. В этих случаях с жестокостью соединяется и похоть,
Ломброзо изучил связь похоти с инстинктом человекоубийства,
указав, что изнасилование подчас сопровождается убийством, а иногда
даже и заменяет его, возбуждая в человеке, совершающем такое пре-
ступление, одно и тоже наслаждение. Один из таких субъектов, которо-
го проститутки называли палачом; перед каждым соитием мучил или
убивал несколько куриц, голубей или гусей; другой ранил в продолже-
ние немногих месяцев до 15 молодых женщин, вонзая им в матку нож,
и удовлетворяя тем, как он сам сознался, свои половые стремления. -
<Это половое удовольствие - проливать кровь, ранить, колоть перед
соитием - совершенно атавистично, судя по тому, что говорит Ломбро-
зо. Поскольку же это случается с отдельными прирожденными пре-
ступниками, постольку же этот инстинкт проявляется и в толпе, пока-
зывая таким образом другую аналогию между индивидуальной и кол-
лективной криминальной психологией.
Преступления толпы
присоединяя таким образом к мучениям - оскорбления, и к
угрозам против жизни - угрозы против нравственности. Во
время убийства мадам Ламбаль, умершей очень скоро, живодеры
эти могли осквернить один только труп; но для Деруэ, и особен-
но для цветочницы, они с жестокостью Нерона придумали ог-
ненные ложа ирокезов. От ирокезов до каннибализма - очень
малое расстояние: были случаи, что некоторые переходили и его.
<В Аббэ старик-солдат, - писал Тэн, - по имени Дамэн, вонзил
саблю в бок помощника генерала де Лален, погрузил в отверстие
руку, вырвал сердце, поднес его ко рту и стал его разрывать.
Кровь, говорит очевидец, текла по его губам, образуя нечто вро-
де усов. В Форсе была разорвана на части мадам Ламбаль; я не
^ могу описать того, что делал с ее головою парикмахер Шарле;
^\ скажу только, что другой, из улицы Сен-Антуан, нес ее сердце и
\.
кусал его зубами>.
Здесь можно повторить то, что сказал М. Дюкан по поводу
одного аналогичного случая, что это были сумасшедшие, и что
их место - в Шарантоне, в отделении для буйных.
Мы не говорим о нравственной испорченности прирожденного
преступника, которая не повреждает его интеллектуальных спо-
собностей; здесь речь идет о настоящем умопомешательстве, вы-
деляющем из среды ему подобных того, кто совершает такие
гнусные поступки. - Что толпа находилась в состоянии такого
именно умопомешательства, мы имеем доказательства не только
в гнусности преступлений, ею совершаемых, но и в той ничтож-
ной степени рассудка, которую она проявляет перед их соверше-
нием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38