..
НАСТОЯЩЕЕ И НЕНАСТОЯЩЕЕ
В юности я ходил к одной девчонке на свиноферму, говорит Посетитель. За
двадцать километров к ней ходил по грязи. А в промежутках между моими
редкими посещениями мое место занимал симулянт, изображавший инвалида. Ходил
и молил судьбу послать мне хотя бы одну настоящую любовь и настоящую весну.
Вот я и прожил свою жизнь. Оказывается, эта потаскуха-свинарка и слякоть и
были моей настоящей любовью и весной. Был у меня друг. Спали под одной
шинелью. Делились каждой коркой хлеба. А он обо всех наших разговорах
доносил, куда следует. И я молил тогда судьбу послать мне настоящую мужскую
дружбу. Жизнь прошла. И что же? Оказывается, этот мой друг-доносчик и был
моей настоящей мужской дружбой. Потом решил я из армии уйти. Поломал
успешную карьеру. Сколько неприятностей вынес из-за этого. Семья намучилась
со мной. Жена, в конце концов, не выдержала и ушла с ребенком от меня. Об
одном молил судьбу: выдержу любые трудности, но дай мне возможность сделать
в жизни хотя бы одно настоящее дело. Жизнь прожита. Надеяться еще на что-то
бессмысленно. Итог? Оказывается, этот мой идиотский шаг и был единственным
настоящим делом моей жизни. Так что же есть настоящее и ненастоящее?
Настоящее есть лишь абстракция от реально происходящего, говорит Болтун. Оно
реализуется как ненастоящее и есть само это ненастоящее. Когда оно проходит,
в памяти оно очищается от плоти и крови и вызывает умиление. Только прошлое
имеет реальную ценность. Только ожидание прошлого создает иллюзию
прекрасного. Ты прав, говорит Посетитель. Обидно только то, что живешь в
одиночку. Страшно не то, что живешь трудно, а то, что никто не хочет знать о
том, как ты живешь, ибо в принципе все знают, как ты живешь. Наша жизнь не
имеет тайны и не вызывает ни у кого любопытства. Однажды мальчишкой я съехал
на лыжах с горы, с которой никто съехать не отваживался. Я сильно переживал
из-за того, что никто этого не видел. Я был один. Потом я не раз повторял
это при свидетелях. Но эффект был такой же, как будто я был один, Я ничего
этим не добился. Потом я вроде бы привык к этому. И все-таки жаль. Не себя.
Свидетелей жаль. Им-то ведь еще хуже.
МЫ ВСЕ СОТРУДНИКИ
Скажи откровенно, спросил Неврастеник, Социолог -- ваш сотрудник? Наш,
сказал Сотрудник. А Мыслитель, спросил Неврастеник. Наш, сказал Сотрудник. А
Супруга, спросил Неврастеник. Наш, сказал Сотрудник. Какой кошмар, сказал
Неврастеник. Почему кошмар, сказал Сотрудник. Норма. У нас все сотрудники
наши. Но я, положим, нет, сказал Неврастеник. Ты -- потенциальный сотрудник,
сказал Сотрудник. Мы тебя имеем в виду. Впрочем, я ведь в принципе не
против, сказал Неврастеник. За хорошую плату, конечно. Я мог бы делать
доклады для вас не хуже Социолога. Социолог, кстати, халтурщик, дилетант и
лгун. Да, сказал Сотрудник, последнее время он начал много врать и
халтурить. И потом его престиж там сильно снизился. Пора заменить. Поговорим
на эту тему потом. Ну, а Правдец, спросил Неврастеник. Правдец тоже был
потенциально нашим сотрудником, сказал Сотрудник. Если бы Хряк не сглупил в
свое время, Правдец сейчас был бы заведующим над писателями. Хряк, удивился
Неврастеник. Но ведь он же его и выпустил в свет. Да, сказал Сотрудник. Но
он же испугался и приказал потом его зажать. Какой все-таки кошмар, сказал
Неврастеник. Странно это слышать от тебя, сказал Сотрудник. Нельзя быть
членом нашего общества, не испытав на себе его влияния. Как только человек у
нас рождается на свет, он первым делом становится нашим сотрудником. Потом
он учится ходить, говорить, писать. И научившись этому, начинает сочинять
доносы. Дело в том, что наши сотрудники разделяются на две группы: на
актуальных и потенциальных. Актуальные делятся в свою очередь на три группы:
на регулярных, спорадических и стыдливых. Регулярные либо состоят в штате,
либо систематически выполняют наши поручения. Спорадические выполняют наши
поручения при случае. Иногда -- всего один раз. Стыдливые либо не
подозревают, что они сотрудничают с нами (но практически так не бывает; я,
во всяком случае, не знаю ни одного случая такого рода), либо делают вид,
что не подозревают. Таких очень много. Невероятно много. От них просто
спасения нету. Потенциальные сотрудники -- все остальное население. Они
остаются таковыми либо потому, что непригодны по тем или иным причинам,
сотрудничать с нами, либо потому, что у нас нет возможности их использовать,
либо потому, что не пришло их время. Ну, а оппозиционеры, спросил
Неврастеник. Оппозиционеров мы делаем сами, сказал Сотрудник. Или по
недосмотру. Или по мере надобности. Поскреби всех наших самых рьяных
оппозиционеров поосновательнее, и увидишь неудавшегося Социолога, Мыслителя,
Супругу, Претендента и т.п. Оппозиционеры -- это пустяк, не стоящий
серьезного внимания. А что заслуживает внимания, спросил Неврастеник.
Стоящие вне и над, сказал Сотрудник. Независимые. Это -- чужеродные
вкрапления в наше общество. Их очень мало. Но они опасны, ибо они суверенны.
Один такой независимый может причинить нам хлопот неизмеримо больше, чем
миллионная оппозиционная партия. Я бы лично партии разрешил. У нас они все
равно выродились бы в ублюдочную комедию. Без принуждения. В силу внутренних
причин. И вообще я противник принуждения. Тех же целей можно добиться и без
насилия. И даже лучше. Надо только иметь терпение и уметь подождать. Когда
людей насилуют, им кажется, что они способны на многое. Дай им свободу, и
скоро всем станет ясно, что они не способны на что. Способность сделать
нечто есть мутация. Звучит наукообразно, сказал Неврастеник. Откуда эти
идеи? В свое время я читал Шизофреника и Клеветника, сказал Сотрудник.
ПЕРСПЕКТИВЫ
Допустим, меня сейчас вышибут отсюда или я сдохну, что ожидает меня
здесь, спросил Мазила. Быстрое забвение, сказал Болтун. Через пару месяцев
жизнь будет здесь выглядеть так, как будто тебя тут не было вообще. Неужели
я тут совсем не нужен, спросил Мазила. Нужен, сказал Болтун. Но тут каждый
сам должен доказывать и навязывать свою нужность другим. Конкуренция тут ни
при чем. Конкуренция есть борьба сильных. Она заставляет помнить. Тут же --
борьба слабых против сильных. А оружие слабых в этой борьбе -- забвение
сильного. Сильный должен бороться за свою нужность обществу даже тогда,
когда он уникален. В последнем случае -- в особенности. Чем исключительнее
личность, в которой нуждается общество, тем более ожесточенную борьбу с
обществом она должна выдержать для утверждения своей нужности. К тому же
люди активно предают забвению свою прошлую культуру, Чем рафинированнее и
тоньше эта культура, тем больше нужно приложить сознательных усилий к тому,
чтобы ее не забыть. Чтобы человека помнили, о нем надо постоянно напоминать.
Память в истории тоже есть работа. Выброси Шекспира из школьных хрестоматий
и прикрой всякого рода организации, поддерживающие память о нем, и через
пару поколений даже о нем забудут. Наконец, ты тут нужен не персонально, а в
качестве неопределенной потребности. Твое потенциальное место может занять
другой. Или никто. Потребность не обязательно удовлетворяется. Более того,
такого рода потребности осознаются в качестве потребности лишь тогда, когда
есть чем их удовлетворять или даже когда обстоятельства вынуждают к этому
насильно.
ПСЕВДОЛОЖЬ
Мы живем кругом во лжи, говорит Неврастеник. То, что врут газеты,
радио, журналы, кино и т.п., это само собой разумеется. Им по штату
положено. Они выполняют миссию. Я имею в виду нашу обычную жизнь. Вот
сегодня, например, я беседовал с заведующим отделом. Он мне пытался всучить
одну вшивую тему и врал о ее великой теоретической и практической важности.
Я врал ему, признавая важность темы и настаивая на том, что ее должен
разрабатывать более опытный и широко образованный Р. А Р, на самом деле,
законченный старый кретин и невежда. Я выторговал себе другую тему. Не менее
паскудную, но фразеологически более европейскую. Потом мы обсуждали книгу
другого кретина С. Все хвалили, хотя все знали, что книга -- пустая
болтовня. И я хвалил. Это не ложь, говорит Болтун. Это лжеподобная форма
поведения, вполне естественная для данного общества. А может быть, и для
любого. Это -- ложная ложь. Представь себе такую ситуацию. Некто Н
произносит речь перед группой людей Х с целью убедить ее в чем-то. Н сам
считает, что его речь есть ложь. У него, очевидно, есть для этого свои
критерии оценок. Пусть некто Б заявляет, что речь Н есть ложь. Ты уверен,
что у него те же самые критерии оценок, что у Н? Значит, не исключено, что у
Б другие критерии оценок, чем у Н. Он тоже считает, что Н лжет. Но у него
это имеет уже другой смысл. Очевидно, будет защищаться, пускал в ход
аргументы. Какие? Такие, чтобы его речь выглядела как правда с точки зрения
некоторых критериев оценок, официально признанных в группе X. И если ему это
удается, то он не лжет с точки зрения критериев X. Где тут правда и где
ложь? Твои личные критерии -- твое личное дело. Считай себя лжецом. Считай
всех других лжецами. Значение имеют только официальные критерии -- то, что
входит в планы, решения, отчеты, отзывы. Тут бывают ошибки, но не ложь.
Просто наши официальные критерии, с точки зрения которых оцениваются слова и
дела людей, таковы, что с точки зрения наших субъективных критериев наше
поведение выглядит как ложь. Все это так, сказал Неврастеник. Но я же сам
убедил заведующего отделом в важности своей темы. Я ее выдумал, хотя знал,
что это ерунда. Теперь ее включат в план. И она официально будет считаться
важной. Значит, я способствовал введению ложного, с моей точки зрения,
критерия оценки. Это верно, сказал Болтун. Но когда ты выдумывал тему и
убеждал заведующего, ты аргументировал, учитывая официальное положение дела,
т.е. аргументировал от имени официальных критериев. Твою тему приняли только
потому, что она отвечала им. Так что не ты их выдумал. Но я участвовал в
этом, сказал Неврастеник. Во всяком случае, я участвовал в их поддержании.
Да, сказал Болтун. Но это твое участие уже не подлежит оценке в терминах лжи
и истины. Оно идет совсем в другом плане. Где правда, где ложь, без поллитра
не поймешь, сказал Ученый. Вы слышали, конечно, что в институте у Ж.
изобрели искусственную икру. Так это сначала была липа. Им нужно было выбить
деньгу на опыты, не имеющие пока выхода в производство. Пять лет денежки,
отпущенные на икру, транжирили на какие-то никому ненужные соединения
(сейчас-то выяснилось, что эти соединения важнее их идиотской икры!). Пора
отчитываться. Достали где-то ведро отличной натуральной икры. Разложили по
баночкам, пригласили экспертов и предложили им отличить искусственную икру
от настоящей. Те, разумеется, не смогли. На радости институту отпустили
огромные деньги на доведение дела до серийного производства. На эти-то
денежки в институте и сделали то самое знаменитое открытие. Про икру забыли.
Икру они тоже, надо сказать, довели до конца. Как настоящая получилась. И
цена как у настоящей. Правда, она не переваривается. Но зато преимущество
перед настоящей неоспоримое имеет: съешь, выкакаешь, помоешь, спрыснешь
одеколончиком и опять на стол. Иностранцев угощать, сказал Неврастеник.
БЕЗ ПРОШЛОГО
В молодости даже я пытался кое-что сделать, сказал Клеветник. Я,
конечно, все уничтожил. Барахло. Осталась случайно только эта вот бумажка.
Послушайте!
Пускай дневальный снова закричит подъем.
Пусть старшина, как прежде, заорет, вставайте, разгильдяи.
Пусть будет шагом марш. Пусть с места "Бронепоезд" запоем.
Пусть даже будет, чтобы в нас со всех сторон стреляли.
До слез обидно. Но не от того, что жрали мы говно.
И не из-за того, что матерей своих пришлось забыть давно,
Что бесконечно темными бессонными ночами
Беседы сокровенные за жизнь вели со стукачами.
И не из-за того, что первую любовь с блядями мы делили.
Обидно потому, что все осталось так, как будто мы не жили.
Как будто не клялись мы: погодите, мы придем
И в хвост и в гриву всех Их разъебем.
Мы Им покажем, где зимуют раки.
Мы влепим Им сполна за Их дела и враки.
Ах если бы опять дневальный закричал подъем,
И старшина спросонья заревел, живее, раздолбаи!
Тогда бы мы... Тогда мы снова "Бронепоезд" пропоем.
К Их старым мерзостям еще Свои добавим.
Подумать только, больше двадцати лет исчезло в никуда, сказал Клеветник
и порвал бумажку. И никто не остановил его. И никто не собрал обрывки.
РЕАЛЬНОЕ И ИЛЛЮЗОРНОЕ ДЕЛО
Два года назад, говорит Ученый, нам назначили нового начальника по
научной части. Представительный человек, переполненный сознанием собственной
значительности. Встретишь на улице -- не иначе, как министр не очень
соседнего и до безобразия демократического государства! В науке, разумеется,
абсолютное ничтожество. Так, может быть, он талантливый администратор,
говорит Мазила. В Америке такие ценятся выше, чем ученые. Об этом я и хочу
сказать, говорит Ученый. Пришел к нам этот выдающийся Начпонауч, и началось!
И третий год идет так. Каждый из нас каждый месяц пишет бумажки о том, что
он сделал все то, что ему положено было сделать за месяц (хотя мы делаем
совсем не то или не делаем ничего!). Бумажки идут к нашему непосредственному
начальнику. Тот на основе этих бумажек (как будто мы с ним не видимся сверх
всякой меры!) приказывает секретарше заполнить на каждого из нас бумажку по
установленной форме, затем -- бумажку на технических сотрудников, затем --
на младших научных без степени, затем -- на младших научных со степенью... В
общем, бумажки заполняются во всех административно возможных разрезах.
Аспектах, как принято у нас теперь выражаться. Все эти типы бумажек
стекаются в канцелярию и бухгалтерию. Специальные люди занимаются их
изучением. Цель -- выявить тех, кто согласно этим бумажкам что-то не
выполнил или недовыполнил или выполнил не так. Что это за человек --
обнаруживается при выдаче зарплаты. Зарплату ему не выдают и направляют к
начальнику по научной части. Тот беседует с жертвой пару часов, выясняет,
что вышло недоразумение, и издает бумажку, разрешающую жертве получить
зарплату. За два года я не помню случая, чтобы зарплату не дали совсем (по
закону не могут не дать!) или наказали человека как-то иначе (человек у нас
в принципе не может не выполнить план!) Выступил я как-то на
производственном собрании по сему поводу. Предложил давать сведения только
на тех, кто не выполнил план. Это в месяц пять-шесть бумажек всего, а то и
того меньше. Ты бы послушал, как они все на меня орали! Все без исключения!
Почему? Очень просто. Назовем нашу научную работу делом А. Деятельность по
составлению и передвижению бумажек о делании А назовем делом В. По идее дело
А есть основное дело, а дело В производное. Но только по идее. С социальной
точки зрения безразлично, какое из А и В породило другое. Важно лишь, какое
из них социально значимее. С точки зрения социального бытия именно дело В
становится реальным делом, а А -- иллюзорным. Ход А становится практически
безразличным. Но не об этом речь. Что значит организовать дело В умно?
Организовать его так, как предлагал я. Между прочим, школьный отличник и не
зубрила. А для такой организации дела В, как это устроил Начпонауч,
достаточен двоечник, второгодник и зубрила. В таком виде это дело не
содержит ни крупицы ума, ни крупицы таланта какого бы то ни было рода.
Бездушность, мелочный педантизм, непроходимая тупость, удручающая серость,
-- вот его качества. И способность участников этого дела на любую мерзость
-- на донос, на клевету, на любую подделку... Ход дела А у нас не нуждается
в талантливой организации по идее обслуживающего его дела В. И потому дело В
становится самодовлеющим и главным. Оно, собственно говоря, и есть Дело, а
наука наша -- лишь его арена. А такое Дело в принципе исключает способности
и интеллект. Оно антиинтеллектуально по самой своей природе. Талантливый
администратор в нем еще менее терпим, чем талантливый ученый в деле А.
РЕЛИГИЯ
Вы молитесь, спросил Посетитель. Да, сказал Болтун, иногда. И к кому Вы
обращаетесь, спросил Посетитель. Разумеется, к Богу, сказал Болтун. Не к
коллегам же! Не к директору же!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52