Нанести удар по конкурентам и
зарекомендовать себя в верхах. Кто конкуренты? Исполняющий обязанности
директора, заведующий сектором теоретического осмысления и заведующий
отделом. Исполняющего обязанности можно купить на серьезной ошибке,
остальных -- на чем угодно, что роли не играет. Никакой ошибки Исполняющий
не делал, но ошибку можно привнести и извне применительно к ситуации, пришив
ему то, что он проглядел эту ошибку в газете. Что это за ошибка -- очевидно:
последствия искривлений давно исправлены, как известно, но некоторые
злостные элементы вопреки установке продолжают считать, что они еще есть. И
стукнут в конце концов по Клеветнику, Болтуну и компании.
На другой день в Институте зачитали закрытое письмо. За последний год,
говорилось в нем, газета улучшила работу. Напечатаны интересные критические
материалы в адрес Секретаря и Заведующего сектором теоретического
осмысления. Они должны учесть справедливую критику в их адрес и исправить.
Однако газета допустила грубую ошибку, опубликовав ряд материалов,
противоречащих установке. В этих материалах ошибочно утверждается, что у нас
не все искривления преодолены. В особенности это касается такого-то отдела
(заведующий такой-то), а также гнусных и грязных намеков в виде порочных
карикатур, инспирированных группой безответственных лиц (Клеветник, Болтун и
другие). В целях исправления исполняющего обязанности освободить и назначить
другого, заведующим отделом и сектором строго указать, о Клеветнике и
Болтуне поставить вопрос. Было отмечено также, что подлинную бдительность
проявил Претендент.
Ну, что я вам говорил, сказал Болтун. И все равно этот кретин
директором не будет. Когда слишком много побед, то дело в целом кончается
поражением. На другой день стало известно, что множество конкурентов
изменилось по составу, но зато выросло по числу. И Претендент в нем шел уже
на пятом месте. Затевая свою игру и чувствуя себя в ней главной фигурой,
Претендент и думать не хотел о том, что сам он при этом станет пешкой в
чьей-то другой игре. И он не знал, что его судьба в этой игре давно решена и
ему давали поиграть в свою игру только потому, что он еще не сделал до конца
то, что от него требовалось. А там наверху уже давно решили, что Претендент
на пост директора не годится, так как чрезмерно левый и прогрессивный.
Сам-то Претендент еще ничего, но он под влиянием своего окружения. Особенно
подозрительны тут Мыслитель и Социолог, Пижоны! Начитались западных книжек и
вообразили о себе! Претендента решили передвинуть на другой не менее высокий
пост (пусть занимается наукой, он же ученый!), начисто исключающий
возможность задуманной Претендентом карьеры. О судьбе Мыслителя не говорили,
ибо это незначительная мелочь. Болтун предсказывал, что Претендента выкинут
из игры вверх, но так, что он больше никогда не поднимется. А Мыслитель все
пытался пронюхать, откуда у Болтуна такие сведения. Боже мой, что за идиоты,
возмущался Болтун. Неужели они не понимают, что между бандой Секретаря и
бандой Претендента есть еще более мощная банда, которая должна сместить
банду Секретаря по общим законам социального изменения. Банда Претендента
захватила инициативу случайно, благодаря исторически сложившимся
благоприятным для нее обстоятельствам. Но эти обстоятельства уже исчерпали
или почти исчерпали себя.
ПОРАЖЕНИЕ
Секретарша одного не очень большого, но и не самого маленького
начальника вынула печать, подышала на нее и подняла руку в последнем
завершающем шлепке. Все бумаги собраны и подписаны. Все печати поставлены,
кроме этой, которую секретарша не очень большого, но и не самого маленького
начальника поставит на самой последней уже подписанной ее начальником
бумаге. Слава богу, подумал Мазила, кончилась эта бумажная волокита. Теперь
за дело. Но... Но секретарша печать не пришлепнула. Она медленно опустила
руку с печатью, бережно убрала печать в стол и закрыла его на ключ. Обождите
минутку, я позвоню... Она назвала ничего не значащее имя. Вот тут у меня
Мазила, сказала секретарша в трубку, он... Полчаса держала секретарша
трубку. Полчаса стоял Мазила с рукой, протянутой за последней почти
заверенной печатью бумажкой. Позвоните через несколько дней, сказала
секретарша, положив трубку после слова "ага". И спрятала бумажку в стол.
Хотел бы я знать, что тут произошло, сказал Мазила. Указание свыше? Но
они же дали согласие. Союз? Но они уже капитулировали. Тем более они думают,
что я делаю ерунду и компрометирую себя. Органы? Но для них это пустяк. Это
не их дело. Личная инициатива начальничка? Секретарши? А кто я им? Не ищи
ответа, сказал Шизофреник. Его нет. Не потому, что трудно установить правду,
А потому, что ты хочешь иметь ответы на вопросы "Кто?" и "Почему?". Но тут
нет никакого "Кто" и никакого "Почему". Здесь работает механизм, а он не
персонифицирован и безответственен. Да мало ли что могло быть? Есть люди,
которые не хотят, чтобы ты делал надгробие? Есть. Делают они что-нибудь в
связи с этим? Делают, Здесь даже говорение есть дело. Усмешка есть дело.
Молчание есть дело. Отсутствие звонка есть дело. Звонок есть дело.
Достаточно в машину через какой-то вход (а их -- миллион) ввести какой-то
материал, и он может дать совершенно неадекватный ему эффект. Представь
себе, судьбу одной книги Клеветника решила незначительная заминка в речи его
поклонника. Поклонник (ответственное лицо, кстати сказать) произносит
похвальную речь. Его перебили, задали пустяковый вопрос. Он на мгновение
замялся и что-то невнятное промычал. И это было истолковано как руководство
к действию, а все остальное -- как камуфляж. Я в свое время анализировал
серию неудач Болтуна. Взял десять дел. Все дела разные. Участвующие лица
разные. А эффект один и тот же. А твое дело очень серьезное. Необычайно
серьезное, фактически, неофициально оно с самого начала было решено
отрицательно. Положительное официальное решение не есть лицемерие. Оно тоже
реальность. Они там могут искренне желать тебе удачи. Но они тоже детали
машины. Они могут даже не ведать того (хотя я в этом сомневаюсь), что,
принимая положительное официальное решение, они принимают его так, что оно
есть отрицательное фактическое решение.
ЕСТЕСТВЕННОНАУЧНАЯ БАЗА
Наивысшего расцвета в Ибанске достигла мясология. Вообще-то говоря,
сначала было плохо. Сначала мясологи разводили Муху и заграничную Хромосому
и строили на этой основе чуждые нам теории. На Западе их, конечно, за это
хвалили. А у ибанцев от них было полное засилие. Пришлось поправить. Вместо
них назначили Великого Ветеринара. Был он невероятно глуп и косноязычен. И,
как говорили ибанцы, не мог отличить Гегеля от Бебеля, Бебеля от Бабеля,
Бабеля от Кабеля, Кабеля от Кобеля, Кобеля от Гоголя, зато имел правильное
происхождение и взгляды, соответствующие моменту. Он быстро наверстал
упущенное. Опираясь на первоисточники, он начал проводить на необъятных
просторах ибанского пустыря знаменитые опыты по скрещиванию арбуза с
кукурузой. И добился выдающихся результатов. Коров в окрестностях Ибанска
вывели. Молоко стали получать из порошка, а мясо -- из-за границы. После
снятия Хряка выяснилось, что Великий Ветеринар допустил перегиб. Хромосому
реабилитировали. И Претендент срочно написал смелую книгу, в которой
изобличал Ветеринара и одобрительно отзывался о Хромосоме. Правильное
соотношение Теории и Естествознания было восстановлено. В Журнале стали
регулярно печатать статьи реабилитированного специалиста по Мухе и
Хромосоме. Поддержка естественников обеспечена, сказал Претендент про себя.
Теперь мы Их зажмем, сказал он вслух. Кого он имел в виду, знали, но думали,
что он сокрушает Секретаря, Троглодита, Ветеринара и прочих сподвижников
Хозяина.
НЕДОУМЕНИЕ
Смотри, сказал Болтун, показывая Мазиле свежий номер Журнала. Передовая
ибанская интеллигенция совершает стриптиз. Мазила полистал статьи Киса и
Мыслителя и выругался матом. Что творится? Наши друзья обнаруживают свое
подлинное лицо, сказал Болтун. Период растерянности кончился. Теперь им надо
устранить всех, кто значительнее их или хотя бы знает им цену. И набить себе
цену. Обрати внимание, как это делается. Резко критикуются слабые и
устаревшие по ориентации работы выживших из ума стариков и всяких
проходимцев. Проводятся, а иногда даже с боем пробиваются работы, которые
выглядят лучше тех. По сути эти работы такое же барахло, если не хуже. Но
создается видимость прогресса. И если при этом не пропустят одну, две, три
по-настоящему хороших работы (а хорошие работы всегда редкость), это пустяк.
Стоит ли на это обращать внимание! В нашем деле можно пропустить тысячу
работ и задержать только одну, чтобы стать подлецом, если эта одна была
единственной точкой роста, а все остальные -- заурядные тупики. Мыслитель
всегда был такой. Только раньше была вера в то, что у нас настоящих людей
все равно не будет. И еще не было никакой власти. Никакой загадки и духовной
драмы тут нет. Банальная функция страха, стяжательства, паразитизма и
бездарности.
ВСЕ ВЗАИМОПЕРЕПУТАНО
Дело обстоит вовсе не так, будто с одной стороны -- банда Претендента,
а с другой -- банда Секретаря, говорит Неврастеник. Реальная ситуация
такова. Секретарь -- начальник всех, Претендент -- ему подчиняется по одной
линии. Но есть другая линия, по которой Претендент не подчиняется Секретарю.
Секретарь вместе с Кисом и Мыслителем пишут книгу. Исполняющий обязанности
работает на полставки у Социолога. Супруга защищала диссертацию на кафедре у
ближайшего врага Претендента, оппонентом был один из ближайших соратников
Секретаря. Продолжать? Мы образуем единую дружную семью. Распадение на
враждующие группы -- здоровая критика и самокритика, интересы дела, забота о
благе ибанской науки и о чистоте изма. Группы Претендента и Секретаря -- это
даже не уплотнения в некоторой сплошной среде. Это некоторая тенденция
многих людей совершать какие-то поступки таким образом, будто одни из них
хотят помочь, а другие помешать Претенденту стать директором. И это
бессмысленное брожение трясины или, скорее, дерьма субъективно переживается
как борьба за какие-то идеалы. Здесь несоответствие страстей и оценок, с
одной стороны, и реальной жизни, с другой, достигает таких чудовищных
размеров, что мне по временам кажется, будто мы все сидим в сумасшедшем
доме.
ВИДЕНИЕ ШИЗОФРЕНИКА
Где я, спросил Шизофреник у молодцеватого красивого парня, одетого в
жутко знакомую форму, которую он никак не мог вспомнить. Вы, дорогой
товарищ, находитесь в столице нашей родины -- в лагерь-сарае Чингиз-Хана,
ответил парень, и свистком вызвал сотрудников в штатском. Посредине лагеря,
видит Шизофреник, возвышается синхрофазотрон. На нем на корточках сидит
Правдец и играет на балалайке. Мазила из конского навоза лепит бюст
передовика монгола, который перевыполнил норму вырезки славян втрое. В
сторонке Болтун, аккуратно посаженный на кол, читает лекцию об ибанском
искусстве. Около него с автоматом стоит Мыслитель и внимательно наблюдает за
тем, чтобы Болтун сидел симметрично. Вокруг, скрестив по-турецки лапки,
расселись полчища крыс. Искусство, говорит Болтун, занимая более правильное
положение, разделяется на официальное и неофициальное. Официальное искусство
допускает возможность массового обучения ему. В принципе любой крысо-монгол
при наличии достаточно способных родителей может стать заслуженным
художником, лауреатом, академиком, депутатом. Образы официального искусства
привычны и общедоступны. Они доступны самому Чингиз-Хану, Батыю, Мамаю. Оно
не отвергает гиперболу, но только правдивую. Так, если художник изобразит
ноги монгола кривее, чем они есть на самом деле, а лошадь его еще мохнатее,
то это будет революционный романтизм, зовущий вперед. Прямоногий же монгол
на английской кобыле есть абстракционизм чистой воды. Верно, закричали
проснувшиеся для этой цели крысо-монголы, и выпустили тучу стрел в
синхрофазотрон. Официальное искусство, продолжал польщенный Болтун,
жизнеутверждающе. Но оно возможно и как обличающее. Не допустим, заорали
крысо-монголы. Разумеется, в меру и под контролем, поправился Болтун. При
этом к нему предъявляются такие требования. Оно должно быть столь же
бездарно, как и жизнеутверждающее искусство. Недостатки, обличаемые им,
должны выглядеть как отдельные и преходящие. Из него должно быть видно, что
мы боремся с недостатками и делаем это весьма успешно. Неофициальное
искусство разделяется на разрешенное, безразличное и неразрешенное.
Безразличное долго в этом качестве оставаться не может, если оно становится
заметным. Так что остаются лишь две рубрики. Разрешено может быть любое
неофициальное искусство, если только оно удовлетворяет таким требованиям. По
уровню таланта оно не превосходит официальное. Не имеет широкого
общественного резонанса. Не ставит художников в привилегированное или
исключительное положение сравнительно с официально признанными.
Бессодержательно или не выходит с этой точки зрения за рамки дозволенного.
Остается лишь неофициальное неразрешенное искусство. С ним общество ведет
борьбу всеми доступными средствами. И, разумеется, побеждает. Вот таких
художников, продолжал Болтун, указывая на Мазилу, в принципе не должно было
бы быть, если бы не два из ряда вон выходящих обстоятельства: эпоха
растерянности после битвы на Куликовом поле и заигрывания с Западом.
Благодаря первому обстоятельству Мазила сохранил шкуру, благодаря второму
стал знаменитым.
Болтун окончил лекцию, поправил кол и спросил, какие будут вопросы.
Руку поднял отличник Батый. Скажите, профессор, а мог бы появиться Мазила
там у них на Западе, спросил он, кокетничая французским произношением и
американскими джинсами. Мазила появился в своем месте и в свое время, сказал
Болтун. Там он не мог быть, так как если бы там он мог быть, так уж давно бы
там и появился, поскольку всякий, кто может, там непременно появляется. Там
на это смотрят сквозь пальцы. У нас он раньше появиться не мог. Задушили бы.
Верно, заорали крысо-монголы, задушили бы. И позже не может быть, сказал
Болтун. Задушат. Верно, заорали крысо-монголы, задушим. Они бросились к
Болтуну и потянули его за ноги так, что кол вылез из глотки. Аудитория
разразилась бурными аплодисментами. Мыслитель презрительно пожал плечами. А
что я мог сделать, сказал он Мазиле. Батый поблагодарил лектора за
интересное сообщение и скомандовал поход на Ибанск. А ты, сказал он Мазиле,
можешь отсюда катиться на все четыре стороны. Держать не будем. Ррррота, с
места песню, шагыыыым арррш, скомандовал Старшина.
Ена-бена-труакатер,
Мадмазеляжураватер,
заблелял Мыслитель. И взяв на изготовку облезлые хвосты, крысы
двинулись на Ибанск.
МЫСЛЬ О СМЕРТИ
Меня все время преследует мысль о смерти, говорит Неврастеник. Я тоже
думаю, говорит Карьерист. Но мне страшно. Как подумаю о том, что еще
мгновение -- и нет ничего, ужас берет. Я думаю о прошлом, говорит Ученый.
Где оно? А люди-то были. Писали стихи. Доказывали теоремы. Мучились в
лагерях. Где все это? Много ли осталось в памяти? Да и что память! Дело не в
этом. Дело не в этом, говорит Посетитель. Что такое нормальная человеческая
жизнь? Твое благополучие? Нет. Нормальная человеческая жизнь -- это когда ты
продолжаешь жизнь и дело других, они смотрят на твою жизнь и на твое дело
как на свои, кто-то продолжает твою жизнь, и твое дело. И вы все -- одно.
При этом создается состояние причастности к вечности, л страха смерти нет.
Если люди при этом и думают о смерти, то не так болезненно, как вы, а как о
деле. А как живете вы? На предшественников вам наплевать. Их у вас нет. А
если они и были, вы стараетесь о них забыть и вести все отсчеты только от
себя. Продолжателей вашего дела нет, и вы это знаете. На вас наплюют так же,
как вы на своих предшественников. Родители? Дети? Тут еще хуже. А между тем
даже с чисто биологической точки зрения тут мы потеряли. Говорят,
продолжительность жизни увеличилась на двадцать лет. Нет, она сократилась на
сорок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52