ОПЯТЬ ПОРАЖЕНИЕ
Превосходно, сказал Болтун. Еще один удар, и я начну верить в то, что
надгробие разрешат. Но что, собственно говоря, произошло? Я сам не понимаю,
сказал Мазила. Приехал главный. Был в восторге. Расхваливал так, что
неудобно было. И притом все время допытывал, как относятся к этому делу
вверху. Я говорю, прекрасно. Все утверждено. Все бумаги подписаны. Теперь
нужна лишь Ваша санкция и распоряжение начальству кладбища. И больше ничего.
А он все юлит и юлит. Кажется, я понял, в чем дело. Они там не дали ему
никаких указаний. В общем, свалили дело на него. Будет скандал -- он
виноват. Будет хорошо -- их заслуга. А он жук. Он на себя ответственность
брать не хочет. Теперь все зависит исключительно от него. А он без гарантий
ничего не сделает. Ему нужно не одобрение надгробия как явления в
скульптуре, а указание свыше поставить надгробие. Причем, безразлично, какое
именно. А такого указания нет. И что же теперь, спросил Болтун. Все начинать
сначала, сказал Мазила.
ВСЕ РЕШАЮТ ЛЮДИ
По-твоему выходит, что от воли самих людей не зависит ничто, говорит
Мазила. Почему? Потому что от них зависит все, говорит Болтун. Это игра
слов, говорит Мазила. Хорошо, говорит Болтун. Пусть будет так: кое-что
зависит и кое-что не зависит от воли людей. Ты "то хочешь услышать от меня?
Нет, говорит Мазила. Это пустота. Но что-то делается само собой? Да, говорит
Болтун. Но последствия сказываются через тысячелетия. И притом опять через
волю людей. Ты чувствуешь, как движутся материки? Внутри таких геологических
эпох общества социальная жизнь автономна. Возьми любую сферу жизни и
увидишь: везде люди стоят перед проблемой свободного выбора. Я вынужден
говорить опять парадоксы. Именно свобода рождает зависимость. Назови мне
хотя бы один случай в нашей социальной жизни, когда решение не зависело бы
от воли человека. Все зависит от того, сколько людей, где, когда и как
скажут свое "нет". Это основа основ. На другое надеяться бессмысленно.
Другого просто нет в природе общества и человека. Так значит, говорит
Мазила, эти люди, сжигающие себя на площадях, объявляющие голодовку,
кончающие жизнь самоубийством, сочиняющие свои глупные книжонки... Да,
говорит Болтун, и они делают нашу историю. Но я же многих знаю, говорит
Мазила. Они плохо образованы, многие психически больны, уродливы,
неспособны, неустроены... А ты хочешь вступить в такую страшную борьбу и
сохранить при этом душевное равновесие, хороший оклад, работоспособность,
здоровую семью, физическое здоровье, спросил Болтун. Почему же они идут,
спросил Мазила. Потому, что не могут не идти, сказал Болтун.
ТИПЫ ТРАГЕДИИ
Для творческой личности, говорит Неврастеник самому себе, самая большая
трагедия -- невозможность сделать дело, которое, как чувствует личность, ей
по плечу. Это общеизвестно. Мой вклад в эту проблему -- типология трагедий.
Я различаю здесь три типа. Первый тип -- тип трагедии Правдеца. Ему не нужно
от общества ничего, кроме возможности быть услышанным. Второй тип -- тип
трагедии Мазилы. Ему от общества требуется помимо этого еще большие
материальные средства (например, бронза, камень, большое помещение, площадь
и т.п.). Третий тип -- тип трагедии Клеветника. Ему от общества требуются
люди, ибо он непосредственно должен делать людей. Правдец и Мазила нуждаются
в людях, воздействуют на людей. Но их непосредственная творческая продукция
-- речь, книга, картина, скульптура. Клеветник -- воспитатель. Книги для
него второстепенное дело, подспорье и побочный продукт. Главное для него --
лепить сознание конкретно данных людей. Каждого из представителей этих типов
можно лишить возможности делать свое дело. Но -- разными способами и с
разными последствиями. Обратите внимание. Правдеца выгнали из Ибанска силой.
Мазила убежит сам. А Клеветник? Клеветник сам не сбежал бы, а если бы даже
захотел, его не выпустили бы. Клеветник должен был просто исчезнуть,
раствориться, сойти на нет. Не знаю, что хуже и что лучше. А еще хуже то,
что мы даже не ощущаем трагичности происходящего. Мы делаем все, что в наших
силах (а для этого мы всесильны!), чтобы погрузить трагедию в месиво
житейской пошлости. Мы могли бы жить среди цветов. Но они нас раздражают. И
мы втаптываем их в свою собственную грязь. Без надобности. Потом
Неврастеник, тронутый красотой своих мыслей, стал обдумывать свое
выступление на предстоящей своей защите.
ПУБЛИКАЦИЯ КНИГИ
Это неверно, говорит Неврастеник, будто у нас трудно печататься.
Наоборот, мы обязаны печататься. Есть даже нормы. Я, например, был обязан
каждый год печатать пять-шесть авторских листов. Представляешь, -- два года
-- книга. А Институт каждый год обязан создавать целую библиотеку научных
открытий. И имей в виду, нам предписывается печатать только
высоковалифицированные творческие оригинальные работы, вносящие вклад в
развитие передовой науки. С каждым годом уровень наших работ должен
повышаться. С целью обеспечить этот неудержимый прогресс разработана
грандиозная система.
Само собой разумеется, что есть общая установка, определяющая развитие
всей науки на данном историческом этапе. И все происходящее происходит в
рамках и в свете этой установки. Через множество ступеней установка
устремляется вниз в виде разного рода императивных документов вплоть до
рядовых сотрудников. Те хватаются за голову и начинают думать, что бы такое
им запланировать на предстоящие десять дет, затем на ближайшие пять лет и,
наконец, на висящий на носу год. Что именно планировать, роли не играет, так
как все равно все будут делать то же самое. Главное -- придумать новое
название, которое порадует душу начальства или хотя бы не вызовет сильного
гнева. Названия с трудом изобретаются. Из них комплектуется примерный план
группы, сектора, отдела, института. Проекты планов теперь движутся обратно
вверх, обогащенные конкретным содержанием. Доработанные и утвержденные
вверху, они затем опять спускаются вниз, но уже как руководства к действию.
Теперь сотрудник, включивший задуманное им сочинение в план, обязан это
сочинение сдать в установленные сроки для обсуждения в назначенной для этого
группе. Пройдя благополучно все эти инстанции и учтя критические замечания,
сотрудник получает право включить книгу в план редакционной подготовки.
После этого рукопись дорабатывается и снова проходит все инстанции, обрастая
документами с печатями и подписями и отзывами. После обсуждения на Ученом
Совете и на Дирекции рукопись направляется в Издательство, где ее
просматривает редактор, старший редактор, литературный редактор, заведующий
редакцией. Затем включается в план издания. После многочисленных встреч
автора и редакторов рукопись, наконец, попадает в типографию, где ее и
набирают. Сначала отвратительно. Потом плохо. Потом опять плохо, но
несколько лучше. Наконец, плохо, но хотя бы терпимо. После серии
дополнительных подписей и печатей рукопись идет в тираж и, побывав
предварительно в Главлите (псевдоним цензуры), выходит в свет.
Если ты ленив и не укладываешься в сроки (читай: тема трудная, надо
серьезнее отнестись к делу!) или сочинил нечто в высшей степени заурядное
(читай: обнаружил высокую квалификацию, знание предмета, умение творчески
решать проблему!), вся эта система даже не замечается. Ее как будто бы
совсем нет. Тебя торопят или дают дополнительные сроки, хвалят, дают советы.
Все друзья предлагают дать требующиеся отзывы. Ты можешь даже ухитриться
гонорар отхватить, а уж премию -- наверняка. Но боже упаси тебя сделать
что-нибудь из ряда вон выходящее или, страшно подумать, выдающееся! Сразу
обнаруживаются все звенья системы, и каждое звено обнаруживает свою
несокрушимую власть. Тогда обнаружится, что любой желающий может провалить
твою работу или, по крайней мере, задержать на неопределенный срок под любым
предлогом. Даже под тем предлогом, что излагается новая, неапробированная
точка зрения, торопиться не надо, надо еще как следует обсудить. При этом
совершенно не играет роли то, что у тебя куча публикаций, что ты широко
известен, имеешь хорошую репутацию. Незаурядная работа проходит так, будто
ты -- начинающий автор, и пытаешься протащить свою первую стряпню. Все,
причастные к прохождению незаурядной работы, вдруг оказываются специалистами
в этой области, пусть даже сама эта область впервые открыта именно в этой
работе. Причем, более квалифицированными, чем автор работы, хотя они и не
имеют ни одной публикации по этой теме. Если лицо, причастное к прохождению
работы, обнаруживает непонимание какого-то места в этой работе, то это
означает, что автор в данном пункте допустил какой-то промах. В проходящей
работе все должно быть правильным и ничего не должно быть неправильного. Все
в ответе за нее. Всех заботит одно -- интересы мировой науки (или
отечественной, в зависимости от конъюнктуры).
Не печатать? Какое-то время можно, конечно, писать без печатания. В
стол. Или в мусорную корзину. Но человек не может долго нести свою дорогу с
собой. Он ее должен оставлять сзади. Или ничего не делать. Или делать, как
все.
УДАЧА
Как хорошо, что мы -- вымышленные персонажи, говорит Шизофреник. Мы
можем говорить о страданиях, не испытывая голода, холода и боли. Мы можем
говорить о неустроенности быта и не чинить водопроводный кран, не травить
клопов и не нервничать из-за шумных соседей. Да, говорят Болтун, нам здорово
повезло, что нас нет на самом деле. Мы, кроме того, можем делать открытия и
не утруждать себя заботами о публикации книжек и о получении гонораров.
Можем делать шедевры искусства и не мучить себя низменными хлопотами о
выставках. В этом даже есть своеобразная приятность и красивость.
ПЛАГИАТ
Замысел Претендента был гениально прост: плагиат! Кис, пишущий статью
для Троглодита, должен вставить в нее большой кусок из чьей-нибудь
основательно забытой работы. Вставить без каких бы то ни было исправлений,
иначе плагиата не будет. В условиях, когда все заимствуют у всех без
указания источников, для плагиата нужно нечто большее, чем простое
заимствование, сопровождавшееся обычно незначительными текстуальными
исправлениями. Нужен достаточно большой (по крайней мере несколько страниц)
кусок, делающий ситуацию юридически бесспорной. Идея плагиата напрашивалась
сама собой. Троглодита уже уличали в плагиате родственники посмертно
реабилитированных коллег Троглодита, на которых он в свое время писал
открытые и закрытые доносы. Но это были пустяки. Во-первых, тогда Троглодит
заимствовал целые статьи и главы для книг (некоторые намекали, что даже
целые книги, но это не было доказано, так как репрессированные были еще
большие дегенераты, чем сам Троглодит), а доказать воровство большой работы
труднее. Почти невозможно. Во-вторых, тогда все объяснялось трагизмом
ситуации. Тем более Троглодит воровал у своих жертв такую дребедень, что
образованная комиссия, из молодых, расследовавшая дело, плакала от хохота.
Теперь иное дело. Теперь не свалишь на историческую необходимость. А удар по
Троглодиту -- удар в самое сердце реакции. Только имей в виду, сказал
Претендент Кису, вставишь плагиат в статью после того, как Неврастеник ее
доработает. А то этот болван наверняка переработает и это место.
Работая над статьей Киса для Троглодита. Неврастеник, отъявленный
лодырь по натуре, вписал в статью штук десять маленьких и побольше кусков из
передовицы на ту же тему в прошлогоднем номере Журнала. Статью молниеносно
напечатали в Установочном журнале. И на другой же день во все ответственные
учреждения посыпались десятки писем, уличающих Троглодита в литературном
воровстве. Создали комиссию на высоком уровне. И тут всплыли обстоятельства,
которые поспешили замять, а инцидент постановили считать не имевшим места.
Дело в том, что Кис вставил в статью Троглодита кусок из статьи Заместителя,
взятый составителем статьи Заместителя из старой статьи Троглодита, которую
тот спер у своего реабилитированного предшественника. А куски, вставленные
Неврастеником, в свою очередь, оказались позаимствованными из передовицы
Журнала тех времен, когда редактором был Секретарь. Откуда они были
позаимствованы тогда, выяснять не стали, так как цепочка, судя по всему,
могла привести к Основоположникам, а от них куда-нибудь подалее. Хотя
история с плагиатом вроде бы кончилась ничем, все заинтересованные в ней
почувствовали некоторое удовлетворение и истолковали в свою пользу.
ОППОЗИЦИЯ
Оппозиция у нас, говорит Болтун, есть факт. И она играет социальную
роль. Но она неоднородна, и это надо принимать во внимание, в первую
очередь. У нее нет общих объединяющих интересов. Вот ее примерное строение.
Во-первых, либералы, стремящиеся к власти и воображающие, что они организуют
жизнь лучше, чем консерваторы. Но их либерализм вырождается в демагогию или
глупости. Во-вторых, деловые люди, недовольные тем, что плохо идут дела с
чисто производственной точки зрения. Они даже не либералы. Они целиком и
полностью в рамках системы. В-третьих, лица, недовольные тем, что в рамках
данной системы они не могут развернуться и добиваться своих целей. Сюда
входят даже некоторые уголовники. Им наплевать на моральные и социальные
соображения. Они хотят, но им не дают. В-четвертых, творческая
интеллигенция, не имеющая возможности реализовать свои возможности из-за
высших установок и усилий выражающих установки коллег; в-пятых, лица,
знакомые с западным образом жизни и недовольные тем, что они не могут жить
аналогично здесь. В-шестых, лица, аккумулирующие в себе всеобщее
недовольство крайностями режима, в первую очередь -- террором и насилием.
Это, прежде всего, Правдец. В-седьмых, лица, так или иначе обиженные
обстоятельствами у нас. Таков, например, Хряк. В-восьмых, лица, глубоко
задумывающиеся над сутью бытия независимо от насилий, Запада, интересов дела
и т.п. и, естественно, испытывающие враждебное отношение к себе со стороны
всех. Таковы были Клеветник и Шизофреник. Все группы оппозиции, за
исключением шестой и последней, рядятся в благородные одежды. Последняя
срывает их с них. И потому ее положение самое тяжелое. Лица шестой группы,
по крайней мере, имеют скрытое сочувствие со стороны почти всей оппозиции. А
если теперь взять конкретных лиц, то часто их нельзя отнести к той или иной
группе с определенностью. Они частично тут, частично там. А если взять
оппозиционное сознание, то несовпадение может оказаться еще большим. Вот и
требуй тут какого-то единства действий. Его нет. И не может быть.
Разумеется, оппозиция не может пройти бесследно. И она оказывает свое
влияние на ход ибанской истории. Как? Случаи индивидуальных и даже групповых
действий тебе известны. Их нельзя сбрасывать со счета. Они свое дело делают.
Но это не есть главная линия действия оппозиции. А главная линия действия
оппозиции проходит через работу всего аппарата управления обществом. Причем
здесь возможны даже такие случаи, когда действие аппарата, направленное
против каких-то элементов оппозиции, имеет конечным результатом реализацию
каких-то ее желаний. История, к сожалению, идет так, что идеи выдвигают
одни, реализуют их другие, а плодами пользуются третьи. А человек живет один
лишь раз.
ВЫЖИВАЕТ СРЕДНЕЙШИЙ
У нас в искусстве посредственность имеет больше шансов на успех,
говорит Мазила. Я это знаю по опыту. Неврастеник утверждает, что так обстоит
дело и в науке. Но неужели и в производстве так? Там же есть какие-то законы
дела. Они же навязывают какой-то уровень и стиль работы. Во всяком деле,
говорит Неврастеник, есть свои правила, свой уровень и стиль работы. И в
твоем тоже. И в науке тоже. Какая разница? Притом я говорю о
посредственности как о среднем. И не об успехе в данном деле, а о социальном
успехе. Это все разные вещи. В искусстве, очевидно, посредственность не
может добиться больших успехов в творчестве, но может добиться больших
успехов в смысле званий, почета, денег, выставок. Посредственность может
стать знаменитостью и почитаться всеми за выдающийся талант.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52