Клеветник и Мерин ухитрились проникнуть в столовую в тот момент,
когда там расставляли по столам кастрюли с кипящим супом. На глазах у
оторопевшего дежурного и кухонного наряда они схватили по кастрюле, сожрали
с молниеносной быстротой и смылись, так что потом дежурный не смог даже их
опознать. На губу они ввалились довольные, с раздутыми до предела животами,
изо всех дыр из них валил пар. Арестанты щупали по очереди их животы, одни
завидовали удаче, другие восторгались отвагой, третьи делали теоретические
выводы. Главное, говорил Паникер, выбор момента. Приди они туда на пять
минут раньше -- нет кастрюль, а приди на пять минут позже -- нет супа. Тут,
продолжил мысль Паникера Уклонист, есть еще один аспект, совершенно не
изученный в современной науке. Клеветник и Мерин проглотили по восемь порций
горячего отвратного супа за тридцать секунд, а Патриоту и Литератору хватило
бы сосать на сутки. В чем дело? Привычка? Воспитание? физиология? Ерунда!
Это заложено в самой сути личности. Я берусь доказать, что скорость
пожирания пищи человеком не зависит от температуры, твердости и степени
отвратности пищи. Люди с самого начала резко разделяются на быстрожрущих и
медленножрущих. И никаких промежуточных форм! И никаких биологических
причин! Это чисто социальные характеристики, не имеющие никаких основ, но
сами являющиеся элементами основ личности. Причем, эти характеристики
роковым образом влияют на жизненную линию человека. Быстрожрущий, например,
никогда не сделает серьезной карьеры. Самое большое -- командир роты,
заместитель заведующего кафедрой, ученый секретарь отдела, помощник,
референт и т.п. Видел ты когда-нибудь быстрожрущего Директора, Генерала,
Академика, Министра? Мерин сказал, что он вообще еще ни разу в жизни не
видел жрущего директора, генерала, академика и министра. Но с Уклонистом он
согласен. Более того, он считает, что люди также четко разделяются на
быстрокакающих и медленнокакающих. Причем, поносы и запоры не влияют на эти
социальные характеристики личности. Они лишь по-разному протекают у разных
категорий. Понос у быстрокакающего -- это нечто сравнимое со скоростью
света, а запор у медленнокакающего -- это нечто ни с чем не сравнимое.
Скажи, видел ты когда-нибудь быстрокакающего директора, генерала, академика
и министра? Уклонист сказал, что это противоречит теории и потому
невозможно. Интеллигент предложил дополнить человекологию, основы которой
только что были заложены Уклонистом и Мерином, особым разделом, изучающим
сортирную, казарменную и прочую стенографию. Паникер сказал, что все это
давно есть, и называется это реакционным фрейдизмом. Человек -- совокупность
общественных отношений. Все остальное -- вздор. Если хочешь знать, что из
себя представляет человек, узнай, каково общество, в котором он живет. А как
изучить общество, не зная человека, спросил Мерин. Очень просто, сказал
Паникер, надо читать газеты. Интеллигент сказал, что качества человека как
социального индивида действительно определяются тем, какую совокупность
общественных отношений он способен вытерпеть. Но определяются не в смысле
детерминации или генетической и функциональной обусловленности, а в смысле
возможностей определения терминологии и способов измерения. Уклонист сказал,
что такие тонкие дистинкции чреваты последствиями и потому никому не
понятны. Пришел Старшина и торжественно объявил, что жить стало лучше, жить
стало веселей. После обеда он освобождает арестантов от сортира и посылает
на кухню чистить картошку. Поднялся невообразимый хай, из которого Старшина
в конце концов понял, что арестанты из сортира вылезать добровольно не
будут, но не понял, почему. Больше всех распинался Патриот. Он кричал, что
он тут сидит не за что-нибудь такое, а за такое, за что другим ордена и чины
дают. Старшина сказал:
"Вот психи", плюнул в раскаленную буржуйку и ушел. Это замечание
Старшины дело основание историкам усмотреть в факте бунта арестантов первую
вспышку массовой шизофрении, которая впоследствии стала нормальным явлением.
Уклонист сказал после ухода Старшины, что происшедшее его не удивляет.
Наоборот, было бы странно, если бы было иначе. Самая привлекательная сторона
губного образа жизни -- именно отвратность труда. Произведение коэффициента
отвратности и коэффициента производительности труда равно единице плюс-минус
альфа, где альфа есть некоторая характеристическая константа формации в
пределах от нуля до единицы. Вот, например, работа в сортире. Дайте мне пару
человек, пообещайте двойной обед, и мы за пару часов снесем его с лица
земли. А так мы еще неделю проторчим в нем, если он сам по своей воле не
развалится. Патриот сказал, что это буржуазные идейки. Вы по паре порций
заработаете, а мы? Нас, выходит, вагоны грузить или картошку чистить
погонят? Нет, не выйдет так. Интеллигент сказал, что историки либо обвинят
Уклониста в клевете, что еще полбеды, либо обойдут его мысли молчанием.
Паникер сказал, что есть еще третья возможность: обвинят в клевете и обойдут
мысли молчанием. Уклонист сказал "Аминь", и арестанты двинулись на работу в
сортир. В сортире на этот раз было особенно уютно. Вспоминали дом, мать,
молоко. Друг другу говорили "Братцы".
ДЕЛО ГРУППЫ И ИНДИВИД
Группа образует целое для какого-то вида деятельности, для дела, писал
Шизофреник. Частный случай дела группы -- руководство людьми. Между
индивидом и делом группы имеют место разнообразные отношения. Укажу основные
из них. Всякое дело -- это прежде всего люди, получающие за счет дела
средства существования, социальное положение, карьеру и т.п. Не люди
изобретаются для того, чтобы делалось дело, а дело делается лишь постольку,
поскольку за его счет какая-то группа людей осуществляет свое социальное
бытие. Основная социальная тенденция здесь -- делать любое дело максимально
возможными силами, причем делать при этом максимально мало. Так что имеется
определенный коэффициент социальности я больший нуля. Если по расчетам для
некоторого дела нужно т человек, то фактически этим делом будет занято число
людей, не меньше произведения т на я. По моим наблюдениям я часто достигает
десяти и даже двадцати.
Нормальный индивид не живет интересами дела, а участвует в деле ради
своих интересов. В порядке исключения индивид может жить интересами дела,
предпочитая участие в деле укреплению своей социальной позиции и карьере, но
и он при этом предполагает некоторый устраивающий его минимум. По опыту мне
известно, что обычно этот минимум выше среднего уровня индивидов, занимающих
такое же положение.
Социальное положение индивида не зависит от состояния дела, а последнее
не зависит от первого. Индивид стремится сделать ход осуществления дела и
его результаты максимально зависимыми от своего участия в нем. Группа
стремится сделать ход осуществления дела и его результаты максимально
независимыми от участия в деле того или иного индивида (ибо если индивид
нужен, то он более защищен, а если он не нужен, он беззащитен; если ход дела
не зависит от особенностей того или иного индивида, его можно заменить любым
другим).
ШУТКА ЧЛЕНА
В студенческие годы, говорит Болтун, я подрабатывал лаборантом на
кирпичном заводе. Завод производил скорее впечатление музея допетровских
времен, чем современного предприятия. В связи с возросшей потребностью в
строительных материалах было решено радикально модернизировать метод
изготовления устаревшего кирпича. Создали специальную лабораторию. Пять
докторов, пятнадцать кандидатов, пятьдесят будущих кандидатов и пара сотен
лаборантов. Во главе член-корреспондент. Лаборанты должны были совать кучу
новейших приборов во всевозможные дырки в допетровских печках и записывать
результаты измерений в толстые книги. Ученые изучали эти книги и искали
формулу. Работа, надо сказать, была противная. Обегать десять раз в сутки
все приборы и записать показания. Ни минуты отдыха. И я уже собрался было
удирать в другое место, как в голову пришла идея. А зачем, собственно
говоря, бегать. Печка та же все время, Глина та же. Приборы те же. Методика
отработана столетиями, и выжать из нее что-то еще новое абсолютно
невозможно. Если бы можно было, наши деды и прадеды додумались бы до этого
сами. Значит, решил я, и показания приборов будут все время примерно
одинаковыми. Посмотрел я книги за пару дней и вывел средние показатели и
допустимые отклонения. Теперь я приходил на дежурство, за полчаса заполнял
книги на сутки вперед и ложился спать или готовился к экзамену. За пару дней
мой метод стал общеизвестным и был принят на вооружение всеми лаборантами.
Почти год так работали. Книги с нашими записями на специальных машинах
увозили в лабораторию. Их там тщательно изучали. Наконец, формулу нашли. И в
соответствии с ней устроили экспериментальную закладку печи. Вместо
положенных по старому методу восьми часов обжигать решили четыре часа, но
температуру увеличили в 1,375 раза, а влажность сократили в 1,578 раз. Цифры
были еще более точные, но я их уже не помню. Через четыре часа печи вскрыли
и выкатили тележки с кирпичами. Что произошло, невозможно передать словами.
Это надо было видеть. Все кирпичи лопнули, но каждый -- на свой манер. Ни
одной пары одинаковых фигур. А фигуры получились. Бог мой! Ни в одном музее
нового искусства таких не увидишь. Я валялся и подыхал от хохота. Меня
буквально отливали водой. Член-корреспондент брал кирпич за кирпичом,
обнюхивал и выкидывал в кучу битья. Я умолял сохранить это для истории, на
комиссия была неумолима. На другой день нас всех уволили. А через неделю
набрали новых лаборантов три сотни, добавили еще пять докторов, пятнадцать
кандидатов и пятьдесят будущих кандидатов и начали заполнять новые книги.
Член-корреспондент стал Действительным Членом.
Это дело мне хорошо знакомо, говорит Карьерист. Лет пять мы производили
сложные расчеты, полученные результаты передавали одному математику, который
не имел степени, но только ему одному известными методами здорово решал
сложнейшие нестандартные и неразрешимые задачи, тот делал свое дело, и потом
все шло обычным путем. Этот математик подписал какую-то бумажку, и его
уволили. Пришлось на его место создавать особую группу из кандидата и трех
помощников. Но дело у них не клеилось, и пришлось группу превратить в
сектор, назначить заведовать доктора, добавить еще трех кандидатов и пять
квалифицированных вычислителей. Пока сектор решал теоретические проблемы,
без чего, оказывается, вычисления на этом этапе невозможны, нам приходилось
невероятно сложными и дорогими путями выходить из затруднения. Через полгода
сектор перерос в отдел. По проблеме появилась масса публикаций. Устроили
симпозиум. Потом поехали на другой симпозиум. Издали сборник и стали
поговаривать о специальном журнале. Как-то я от нечего делать решил
посмотреть документацию уволенного математика. И глаза у меня буквально
полезли на лоб. Он, оказывается, открыл тривиальную истину, что расчеты в
этом звене вообще излишни и не влияют на последующие операции. И писал, что
бог на душу положит. Я доложил об этом на Ученом Совете. Так меня чуть не
сожрали. Разнесли как невежду, мракобеса, консерватора.
Член сказал, что эта тема его волнует давно. Он подготовил важный
документ. С цифрами и аргументами. Он добился приема у Заместителя. И
сегодня идет туда. Так что пить он сегодня не будет ни капли. Болтун спросил
у Карьериста, как обстоит дело с его поездкой. Карьерист сказал, что
отменили. Болтун сказал, что он всегда так думал. Если бы поездку разрешили,
то он был бы крайне удивлен. Вы, молодой друг, напрасно впадаете в
пессимизм, сказал Член. Помяните мое слово, пройдет немного времени, и все,
о чем вы, молодые, мечтаете, разрешат. Всему свое время. Там тоже не дураки
сидят. Они знают, когда и что можно. Может быть, и разрешат, сказал Болтун,
только будут ли при этом те, кто захочет и сможет воспользоваться
разрешением. Проблема не в том, что запрещают, а в том, что ничтожно мало
тех, кто требует разрешения. Член впервые в жизни отважился на шутку. Уходя,
он сказал, что если он не вернется, то пусть его считают беспартийным. Но
эта его шутка была и последней.
ПРИЕМ У ЗАМЕСТИТЕЛЯ
Заместитель по собственному желанию принял Мазилу. Беседа длилась целый
час. Художнику стало дурно от зависти, когда он узнал об этом. Этот
новоявленный "гений", утешал себя Художник, не додумается использовать
представившийся ему шанс в свою пользу. Скорее, наоборот. Мазила потом
рассказывал Клеветнику, что беседа была в общем пустяковая. С дифирамбами,
восторгами, обещаниями, намеками и, разумеется, просьбами. Но его поразила
одна вещь. Представляешь, Заместитель, ни с того ни с сего начал мне
жаловаться на то, как им там трудно. И рассказал такой случай. Был у него
молодой сотрудник. Способный парень. Три языка знал отлично. Биография в
полном порядке. Из крестьян. Видный. От природы тактичный, аккуратный,
скромный. Заместитель стал его выделять. Продвинул, минуя одну ступеньку. К
награде представил. Пришлось как-то Заместителю по делам отлучиться на
длительное время. Вернулся -- нет парня. Спрашиваю, куда же он девался.
Говорит, сожрали. Кто сожрал, спрашиваю. Говорит, крысы сожрали. И знаешь,
что он мне сказал на прощанье? Я, говорит, ценю Ваше творчество. И я мог бы
дать указание устроить Вашу выставку. Так дайте, говорю, что Вам стоит!
Бессмысленно, говорит. Все равно ничего не выйдет. Вы же знаете свою
систему. Знаю, говорю. Искусство всегда нуждалось в протекции со стороны
власть имущих. Подлинное искусство само по себе беззащитно. Без Вашей защиты
меня просто сожрут. С моей помощью, говорит, Вас тоже сожрут. Что
происходит? Обнажаются рычаги нашей истории, сказал Клеветник. Мы живем в
удивительное время с точки зрения возможностей познания действительности.
Все до предела обнажается. Помяни мое слово, в ближайшие годы со всей нашей
жизни и со всех нас сдерут все наши шикарные лохмотья и будут нас
разглядывать голенькими. Кто это сделает, спросил Мазила. Это уже делают,
сказал Клеветник. Желающих будет достаточно. А материал на редкость
интригующий. Поразительно, сказал Мазила. Жизнь каждого из нас по
отдельности до омерзения скучна, сера, бессобытийна. А все вместе мы рождаем
феномен, вылезающий в центр внимания духовной жизни человечества. В чем
дело? Нездоровый интерес сытых? Не думаю, сказал Клеветник. Во всяком
случае, не только и не столько это. Скорей всего начинают задумываться о
себе. Предчувствие опасности. В конце концов, их будущая история решается
здесь у нас. И сейчас. Даже уже вчера.
СОЦИАЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ
По некоторым очевидным признакам Шизофреник понял, что писать долго ему
не дадут, и потому торопился, писал фрагментарно, не отрабатывая деталей.
Ему хотелось хотя бы в первоначальном черновом варианте довести изложение
своих идей до логического конца и самому себе уяснить, что наблюдаемые
вокруг явления, которые официально принято считать чужеродными, случайными,
единичными отклонениями от некоей благородной добродетельной основы и сути,
на самом деле, суть необходимые, закономерные, регулярные, всеобщие
следствия, вытекающие из самой сути социального бытия людей в существующих в
высшей степени благоприятных для этих явлений условиях. Каждый раз,
запираясь в своей комнатушке на крючок, он молил судьбу подарить ему еще
день, и лихорадочно записывал то, что непрерывным потоком шло через его
голову. Мазила в последнее время куда-то исчез. Мастерская его была все
время заперта, и накопившиеся страницы было некуда девать. Вчера его
разыскал Социолог, что-то долго и невнятно говорил о ситуации, обещал в
чем-то посодействовать и просил дать почитать трактат.
Социальные отношения суть отношения индивида к своей группе, группы к
своему индивиду, индивида к индивиду в группе, индивида к индивиду вне
группы по стандарту отношений в группе, индивида к обществу как социальному
целому и общества к индивиду, писал Шизофреник. Отношение индивида и его
группы характеризуется двумя величинами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52