..
Довлет и Сапарак, у которых за поясами торчало по пистолету, брели раскаленной степью за огромной отарой овец. Вываливая свой розовый язык из пасти то на одну, то на другую сторону, плелся за мальчиками изнывающий от жары верный Евбасар.
Мальчики знали, что где-то влево и вправо от них точно так же бредут за овцами многие их сверстники. Что поделать? Война. Подросткам и детям пришлось заменить на летних пастбищах при овечьих отарах всех парней и мужчин, которых устами Ораз-хана призвала родина под знамена туркменского воинства...
Но когда уходили мальчишки на летовку, то сам Ораз-хан, а за ним и молла Абдурахман, их учитель, строго-настрого приказывали не пускать в ход оружие для защиты овец, а пустить его в дело только в том случае, если придется защитить самого себя. Об отарах им было сказано: «Коль увидите, что приближаются враги, все бросайте. Удирайте, спасая себя...»
— А как мы сможем убежать, когда сербазы на конях, а мы пешие? — обратился с тревожным вопросом Довлет к своему другу.
— Удерем,— бесшабашно ответил Сапарак.— Им жратва нужна больше, чем мы. Они будут гоняться лучше за барашками, чем за нами...
Но никто из двоих друзей не думал, что им доведется проделать так скоро то, о чем они говорили.
Вдруг мгновенно спрятал язык Евбасар и, оскалив клыки, тихо зарычал. Умный пес никогда не выказывал тревоги из-за пустого...
Оглядевшись, мальчики увидели только появившийся на горизонте конный отряд.
— Может, наши это? — прошептал Довлет.
— Наших в той стороне теперь нет...
И кликнув, Евбасара, мальчишки бросились бежать в сторону своего селения. Они трусами не были. Но молла Абдурахман не забыл им внушить мысль, что в военную пору своим пожеланиям повинуются только трусы и предатели, а все другие люди поступают, как им приказали...
И все же, оказавшись на безопасном расстоянии, Сапарак и Довлет взобрались на высокий холм. И, прижимая к земле Евбасара, они хорошо рассмотрели с вершины холма, как неизвестные всадники окружили их отару и погнали ее в ту сторону, откуда явились...
— А ты говоришь, наши,— упрекнул Довлета Сапарак... Когда оба они добежали до родного селения, там уже стали
появляться другие их сверстники, бывшие при других отарах в степи. И все вместе, часто перебивая один другого, мальчики рассказали старейшинам и Ораз-хану об угоне овечьих отар иранскими сербазами. Овцы были главным богатством туркменских племен. Эти животные не только кормили, одевали и обували туркмен, но они сами и разнообразные продукты овцеводства были основой их торга и обменов. А во время войны мясо овец давало силу туркменским воинам и во многом способствовало их победам. Угнав отары серахсцев, принц Солтан-Мурад мирза обрекал серахское войско на голод. А голодный воин — это уже наполовину ослабленный воин. И если бы иранский принц ограничился только достижением этой цели, то он ее и добился бы. Но этот военачальник, как уже было сказано, возомнил себя великим полководцем...
Только Ораз-хан отпустил от себя маленьких чабанов, не забыв их поблагодарить за доставленные ими важные сведения об иранских сербазах, как к нему почти одновременно явились два гонца от Тёч-Гёка и от Аташира-эфе. Выслушав их обоих по очереди, Ораз-хан сказал Заман-аге:
— Есть все же разница между молодыми и такими старыми хрычами, как мы. Тёч-Гёк и Аташир-эфе одновременно узнали одно и то же. Но если Тёч-Гёк спрашивает, что ему делать, то ворчливый старикашка Аташир говорит, что мы должны делать...
— Сынок,— перебил Ораз-хана Заман-ага, давая понять, что он не потерпит, чтобы Ораз-хан примазывался к его возрасту,— вели своему сверстнику Аташиру, чтоб он так и сделал, как говорит.
— Ладно, отец,— улыбнувшись, ответил Ораз-хан. И оба гонца сейчас же умчались к своим отрядам. Тёч-Гёк, получив приказание правителя, ничего из него не
понял. Но он давно привык слепо повиноваться Ораз-хану, а потому сейчас же и устремился со своими джигитами в погоню за угоняющими серахский скот сербазами, будто ему ничего не известно было об устроенной впереди иранцами засаде, и производя во время преследования как можно больше шума, что ему и было велено Ораз-ханом...
У Тёч-Гёка было триста джигитов, но благодаря поднятому шуму и преждевременной пальбе сидевшему в засаде предводителю огромного иранского отряда показалось, что в западню устремилось не меньше полутысячи туркмен. Принцу Солтан-Мураду мирзе нужна была для начала хотя бы одна ощутимая победа над серахсцами, и он отрядил в дикие фисташковые заросли полторы тысячи отборных воинов. Мог ли предводитель их, Аббас-Кули-хан, недавно произведенный в наместники Серахса, не потирать теперь руки от радостного предвкушения близкой гибели большой массы сопротивляющихся его воцарению в Серахсе врагов...
Но на войне, как и во всей жизни, чаще оказывается в выигрыше не тот, кто злорадствует, а тот, кто проявляет более предусмотрительности.
Только лишь вышли шахские сербазы из засады и накинулись на джигитов Тёч-Гёка, как с тыла на них обрушились воины Аташира-эфе. Оказавшись меж двух огней, иранские воины больше не думали о победе над туркменами, а заметались в панике, ища спасения у места своей же засады, которая все больше и больше начинала походить на их собственное кладбище...
— Где ваши славные воины, Аббас-Кули-хан? — надменно спросил принц Солтан-Мурад, когда перед ним предстали предводитель более не существовавшего засадного отряда и полтора десятка уцелевших сербазов.
— Светлейший шахзаде! Мои воины дрались как львы,— отвечал Аббас-Кули-хан.— Но к туркменам подоспела подмога в три тысячи сабель. Светлый шахзаде может не сомневаться, что все мои воины мужественно пали в неравном бою, уничт жив не меньше двух тысяч серахсцев!..
Одно в словах Аббас-Кули-хана только было правдой — сражение действительно было неравным: три сотни джигитов Тёч-Гёка и полторы сотни йомудов Аташира-эфе наголову разбили большой отряд иранцев...
-— Сынок,— сказал Тёч-Гёку Аташир-эфе, когда перед ними больше не оставалось сопротивляющихся врагов.— Ты помоложе и порезвее. Гуляй ты и дальше по степи, ищи дальше славы для себя и своих джигитов... А мне, старому аламанщику, дозволь душу потешить: на этот раз я не угонять буду скот, а возвращу его людям...
Тёч-Гёк расхохотался шутке Аташира-эфе и согласился с ним. Впрочем, он и не мог поступить иначе: помимо того, что Аташир-эфе был военачальником более высокого ранга, он еще был и яшули...
На заходе солнца жители селения увидели поднимающиеся в степи и приближающиеся к ним массы пыли. Иные решили, что это приближаются враги. Но вскоре все убедились в том, что это возвращаются овечьи отары, отбитые у иранцев...
Но сколько бы ни вгрызались летучие отряды туркмен во врага, сколько бы ни «отъедали» от него частей, армия принца Солтан-Мурада мирзы все еще была огромной и неуклонно приближалась.
И все же доходившие до всех вести о малых победах делали свое дело, они поднимали дух у серахсцев и прибывших к ним на подмогу жителей иных мест, становились примером воинских доблестей, пробуждали и у немощных стремление взяться за оружие, и они за него брались. К примеру, Санджар-Палван создал и возглавил сотню белобородых всадников...
Наконец оба войска сошлись близ Новрузабада, где и разгорелось большое сражение, впрочем, не выявившее победителя...
Тяжелые размышления одолевали принца Солтан-Мурада мирзу. Как? Он разгромил своего родственника, равного ему по положению принца Салара, в огромной мятежной армии которого туркмены были только одной из составных частей. Казалось бы, когда отпали все остальные участвовавшие в мятеже силы, то с одной частью разделаться не составит никакого труда. Так думали в Тегеране, так же считал еще недавно и он сам, предводитель огромной иранской армии. Но армия его теперь все тает, а силы этих проклятых туркмен словно бы увеличиваются с каждым днем. Эти дикие текинцы будто не видят, как огромен и могуч Иран! Они не боятся его. А того, кто не боится, возможно ли победить?..
«Хорасанская смута» основательно потрясла трон. Она была подавлена с большим трудом, ибо охватила многие племена и народности, в том числе и те, которые обитали в бескрайних дебрях степей. Окончательному искоренению смуты и наказанию виновных в мятеже трон придавал особое значение. Пребывая в Тегеране, шах не отводил пристального взгляда от Хорасана и примыкающих к нему земель. Это и понятно: каджарская династия, лелеявшая мечту превратить в свои вилайеты Хорезм и Бухару, вдруг оказалась перед угрозой потери Хорасана!..
О, этот кунгратский Хорезм! Сегодня злонамеренный Мадемин вступил на тропу своего бесстыжего деда Мухаммеда Рахима и не только запускает корни в Мары, но уже простирает свои разрастающиеся устремления на Серахс и Ахал... И если с туркменами продолжать войну, они могут и позабыть свои старые распри с Хивой и рано или поздно призвать ее себе на помощь, если уже не пытались это сделать... Нет, сейчас Мадемин к ним на подмогу не явится. Он выждет момент, когда текинцев измотает в достаточной мере Иран, который в свою очередь измотают в какой-то мере текинцы. Вот тогда Мадемин и заявится, чтобы диктовать свои условия. Если и не Ирану — для подобного Мадемин недостаточно силен, то Серахсу и Ахалу — все же в ущерб Ирану...
Из подобных размышлений становилось видно, что предводитель шахской армии уже утратил веру в победу над серах-сцами. Но из его размышлений можнобыло сделать и еще один вывод: хотя и заблуждался принц Солтан-Мурад мирза, считая* себя великим полководцем, политиком и дипломатом он все же был отменным...
Как-то, когда беспощадные стычки и сражения вдруг сменило долгое затишье, к Ораз-хану привели плотного коренастого человека с хитроватыми глазами.
— Неужто сам Аббас-Кули-хан дерегезли1 оказался у нас в плену? — воскликнул правитель Серахса.
— Нет, Ораз-хан, до этого дело еще не дошло,— улыбаясь, ответил тот.— Я не пленник, а посол. Эссалам-алейкум!
— Алейкум эссалам...
1 Дерегезли — то есть родом из иранского района Дерегеза.
Они поздоровались за руки.
— Прости, дорогой Аббас-Кули-хан, но мог ли я предполо жить, что светлейший шахзаде вступит в переговоры с мятеж никами? — лукаво сказал Ораз-хан, который на самом дел давно ожидал чего-то подобного.
— Какие текинцы мятежники? — вступил в ту же игру Аббас-Кули-хан.— Их просто сбил с толку этот проклятый Салар. Я убедил в этом шахзаде. И вот я здесь, его посланник. А это лучшее доказательство того, что шахзаде вас больше не считает мятежниками... Вы конечно же не ожидали нас, Ораз-хан?
— Как сказать? И ждали и не ждали...
— Как это? — Глаза Аббас-Кули-хана лукаво заискрились.
— Вначале вы были настроены очень воинственно, дорогой Аббас-Кули-хан. И было непохоже, чтобы вы снизошли до переговоров с нами. Тогда мы действительно этого не ждали... Но теперь, когда вы внезапно немного оттянули свои войска, мы обрели надежду на встречу с вами...
— В таком случае примите нас официально. Мы явились к вам с делом.
— Мы понимаем, что в подобных обстоятельствах люди вашего положения не заявятся к противнику, чтобы только попить у него чая,— ответил Ораз-хан, ставя перед посланцем принца свежезаваренный чайник и подавая ему пиалушку.
Аббас-Кули-хан налил себе чаю, с наслаждением выпил и, усевшись перед Ораз-ханом поудобнее, вознамерился было говорить.
— Подождите, уважаемый посол,— остановил его Ораз-хан.— Это у иранцев предводитель господин, а все вокруг него его слуги. А у нас, зловредных текинцев, все наоборот: все — господа, а предводитель — слуга их...
Сейчас же были разосланы гонцы. И только когда прибыли все, кто имел право участвовать в совете, Ораз-хан предложил:
— Вот теперь можете говорить, Аббас-Кули-хан, с чем вы к нам явились.
Заметив среди приглашенных на совет двух человек, на которых была одежда, какую носили хивинские нукеры, посланец иранцев помрачнел, на что и рассчитывал Ораз-хан, когда настойчиво приглашал робко пристроившихся у самой двери Назрулло и Сапармета сесть поближе...
— Почтенные,— заговорил Аббас-Кули-хан не столь уверенно, как он намеревался.— Нас к вам послал Солтан-Мурад. Принц поручил мне передать, что он гордится вашей доблестью и смелостью и считает вас достойными защитниками северных границ Ирана... Однако он глубоко скорбит по поводу того, что вы, идя на поводу у смутьяна, напавшего на свой отчий дом, допустили досадную неосторожность...
Посол иранцев замолчал. Молчали и все люди, собравшиеся в юрте Ораз-хана. «Откуда здесь и для чего эти хивинцы? — ломал себе голову Аббас-Кули-хан.— Похоже, прав был шах-заде. Текинцы с ними столковались. Только немного раньше, чем он думал... Но эти двое что-то не похожи на важных людей. Скорее всего, из мелких военачальников, вечно жаждущих добычи. С подобными при случае нетрудно поладить... Но вначале надо перетягивать на сторону Ирана самих текинцев...»
— Продолжайте, почтенный посол. Наши уши открыты для ваших слов,— сказал Ораз-хан.
— Все вы знаете, досточтимые яшули и предводители, как безграничен гнев иранского шахиншаха, так и неиссякаемы его великодушие и щедрость...
И вновь Аббас-Кули-хан взглянул на двух хивинских нукеров, предполагая, что последнее слово вызовет на их лицах выражение алчности, но Назрулло и Сапармет сидели, как и остальные, бесстрастно внемля словам посланца иранского принца. «Похоже, научились торговаться,— подумал о них Аббас-Кули-хан.— Придется заплатить им подороже, только и всего...»
— Его величество и его светлость шахзаде оба осведомлены, что вы раскаиваетесь в совершенной вами ошибке. Своевременное признание вины — разумный поступок, а исправление ошибки — благоразумие,— продолжал посланец принца.— Знают они оба и то, что причиной подавленной смуты был заклятый враг иранского народа Салар. Изменив своей стране, своему народу и своему шахскому дому, он проникся скверной мыслью: продать гяурам часть Ирана или даже всю страну! Однако, слава милосердному аллаху, Иран незыблем!.. К несчастью, до шаха и до шахзаде лишь совсем недавно дошло известие о том, что вы, текинцы, покинули проклятого Салара, как только узнали о его сговоре с гяурами...
«Ого! Он сам подсказывает нам выигрышный ход. Значит, заготовил ловушку для следующей партии»,— подумал Ораз-хан.
— Теперь и шах и принц узнали то, о чем вы сказали, Аббас-Кули-хан,— обратился к посланцу Сердар.— Значит ли это, что иранская армия теперь отсюда уйдет?
— Уйдет, Сердар-бег. Конечно, уйдет... Что ей здесь делать? Когда северные границы Ирана и без того защищены могучим войском. Вашим... Но обычай требует, чтобы вначале мы составили договор. Только и всего...
— Слава шахиншаху! Слава шахзаде! Они так мудро отделяют виновных от невиновных,— вскричал Шали-бай.
Тангрыназар-бай, сидевший рядом и, постоянно прикрывая веки, будто он дремлет, тем не менее обостренно воспринимавший каждое слово посланцев иранского принца, услышав вопли соседа,, скривился так, словно ему наступили на его больную ногу.
— Послушай, Шали-бай, тебя случайно мать в младенчестве не роняла? — произнес он скрипучим голосом, что выдавало его крайнее раздражение.
— Нет! Я не хромаю,— сейчас же выпалил Шали-бай.
— Ты прав. Я хромаю, Шали-бай. Это неудобно для меня и для имеющих сострадательную душу... Но если кто умом хромает, он вред приносит всем.
— Это я умом хромаю?! Да_я могу подобного тебе вместе с потрохами десять раз купить! И еще десять раз по десять...
— Эй, баи. Тут вам совет, а не мешхедский базар,— грозно сказал Ораз-хан.— Говори, Тангрыназар, дело, раз начал.
— Я и говорю.ТТ Сначала к нам явился один иранский принц, теперь приехал к нам посланец от другого принца... Первый нам золотые горы наобещал. Но, как нам говорят, он вовсе и не думал исправлять положение в стране, а, наоборот, вознамерился продать державу. Для того, наверно, и вблизи мешхедского базара поселился. А там, как ходят слухи, все купить-продать возможно. Не только иранскую державу, но даже Шали-бая сто по сто раз...
От злости противник Тангрыназар^-бая даже дернулся, но под брошенным на него грозным взглядом Ораз-хана сник и вынужден был молча проглотить обиду.
— Теперь нам обещает чуть ли не райские кущи посланец второго принца... Не слишком ли зазнались вы, текинцы? А как же, простые смертные, а с принцами компанию водим!..
— Что ты предлагаешь, Тангрыназар-бай? — спросил Ораз-хан.
— Я предлагаю потерпеть и подумать, прежде чем каждого нового принца возносить до небес... Ведь убедились ныне, что нам и принцам с небес больно падать. Да. Лучше будет, если на земле будем сидеть,— ответил Тангрыназар-бай и сам уселся поудобнее.
— Пуганая ворона куста боится,— насмешливо сказал Шали-бай.
— И правильно делает эта мудрая птица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Довлет и Сапарак, у которых за поясами торчало по пистолету, брели раскаленной степью за огромной отарой овец. Вываливая свой розовый язык из пасти то на одну, то на другую сторону, плелся за мальчиками изнывающий от жары верный Евбасар.
Мальчики знали, что где-то влево и вправо от них точно так же бредут за овцами многие их сверстники. Что поделать? Война. Подросткам и детям пришлось заменить на летних пастбищах при овечьих отарах всех парней и мужчин, которых устами Ораз-хана призвала родина под знамена туркменского воинства...
Но когда уходили мальчишки на летовку, то сам Ораз-хан, а за ним и молла Абдурахман, их учитель, строго-настрого приказывали не пускать в ход оружие для защиты овец, а пустить его в дело только в том случае, если придется защитить самого себя. Об отарах им было сказано: «Коль увидите, что приближаются враги, все бросайте. Удирайте, спасая себя...»
— А как мы сможем убежать, когда сербазы на конях, а мы пешие? — обратился с тревожным вопросом Довлет к своему другу.
— Удерем,— бесшабашно ответил Сапарак.— Им жратва нужна больше, чем мы. Они будут гоняться лучше за барашками, чем за нами...
Но никто из двоих друзей не думал, что им доведется проделать так скоро то, о чем они говорили.
Вдруг мгновенно спрятал язык Евбасар и, оскалив клыки, тихо зарычал. Умный пес никогда не выказывал тревоги из-за пустого...
Оглядевшись, мальчики увидели только появившийся на горизонте конный отряд.
— Может, наши это? — прошептал Довлет.
— Наших в той стороне теперь нет...
И кликнув, Евбасара, мальчишки бросились бежать в сторону своего селения. Они трусами не были. Но молла Абдурахман не забыл им внушить мысль, что в военную пору своим пожеланиям повинуются только трусы и предатели, а все другие люди поступают, как им приказали...
И все же, оказавшись на безопасном расстоянии, Сапарак и Довлет взобрались на высокий холм. И, прижимая к земле Евбасара, они хорошо рассмотрели с вершины холма, как неизвестные всадники окружили их отару и погнали ее в ту сторону, откуда явились...
— А ты говоришь, наши,— упрекнул Довлета Сапарак... Когда оба они добежали до родного селения, там уже стали
появляться другие их сверстники, бывшие при других отарах в степи. И все вместе, часто перебивая один другого, мальчики рассказали старейшинам и Ораз-хану об угоне овечьих отар иранскими сербазами. Овцы были главным богатством туркменских племен. Эти животные не только кормили, одевали и обували туркмен, но они сами и разнообразные продукты овцеводства были основой их торга и обменов. А во время войны мясо овец давало силу туркменским воинам и во многом способствовало их победам. Угнав отары серахсцев, принц Солтан-Мурад мирза обрекал серахское войско на голод. А голодный воин — это уже наполовину ослабленный воин. И если бы иранский принц ограничился только достижением этой цели, то он ее и добился бы. Но этот военачальник, как уже было сказано, возомнил себя великим полководцем...
Только Ораз-хан отпустил от себя маленьких чабанов, не забыв их поблагодарить за доставленные ими важные сведения об иранских сербазах, как к нему почти одновременно явились два гонца от Тёч-Гёка и от Аташира-эфе. Выслушав их обоих по очереди, Ораз-хан сказал Заман-аге:
— Есть все же разница между молодыми и такими старыми хрычами, как мы. Тёч-Гёк и Аташир-эфе одновременно узнали одно и то же. Но если Тёч-Гёк спрашивает, что ему делать, то ворчливый старикашка Аташир говорит, что мы должны делать...
— Сынок,— перебил Ораз-хана Заман-ага, давая понять, что он не потерпит, чтобы Ораз-хан примазывался к его возрасту,— вели своему сверстнику Аташиру, чтоб он так и сделал, как говорит.
— Ладно, отец,— улыбнувшись, ответил Ораз-хан. И оба гонца сейчас же умчались к своим отрядам. Тёч-Гёк, получив приказание правителя, ничего из него не
понял. Но он давно привык слепо повиноваться Ораз-хану, а потому сейчас же и устремился со своими джигитами в погоню за угоняющими серахский скот сербазами, будто ему ничего не известно было об устроенной впереди иранцами засаде, и производя во время преследования как можно больше шума, что ему и было велено Ораз-ханом...
У Тёч-Гёка было триста джигитов, но благодаря поднятому шуму и преждевременной пальбе сидевшему в засаде предводителю огромного иранского отряда показалось, что в западню устремилось не меньше полутысячи туркмен. Принцу Солтан-Мураду мирзе нужна была для начала хотя бы одна ощутимая победа над серахсцами, и он отрядил в дикие фисташковые заросли полторы тысячи отборных воинов. Мог ли предводитель их, Аббас-Кули-хан, недавно произведенный в наместники Серахса, не потирать теперь руки от радостного предвкушения близкой гибели большой массы сопротивляющихся его воцарению в Серахсе врагов...
Но на войне, как и во всей жизни, чаще оказывается в выигрыше не тот, кто злорадствует, а тот, кто проявляет более предусмотрительности.
Только лишь вышли шахские сербазы из засады и накинулись на джигитов Тёч-Гёка, как с тыла на них обрушились воины Аташира-эфе. Оказавшись меж двух огней, иранские воины больше не думали о победе над туркменами, а заметались в панике, ища спасения у места своей же засады, которая все больше и больше начинала походить на их собственное кладбище...
— Где ваши славные воины, Аббас-Кули-хан? — надменно спросил принц Солтан-Мурад, когда перед ним предстали предводитель более не существовавшего засадного отряда и полтора десятка уцелевших сербазов.
— Светлейший шахзаде! Мои воины дрались как львы,— отвечал Аббас-Кули-хан.— Но к туркменам подоспела подмога в три тысячи сабель. Светлый шахзаде может не сомневаться, что все мои воины мужественно пали в неравном бою, уничт жив не меньше двух тысяч серахсцев!..
Одно в словах Аббас-Кули-хана только было правдой — сражение действительно было неравным: три сотни джигитов Тёч-Гёка и полторы сотни йомудов Аташира-эфе наголову разбили большой отряд иранцев...
-— Сынок,— сказал Тёч-Гёку Аташир-эфе, когда перед ними больше не оставалось сопротивляющихся врагов.— Ты помоложе и порезвее. Гуляй ты и дальше по степи, ищи дальше славы для себя и своих джигитов... А мне, старому аламанщику, дозволь душу потешить: на этот раз я не угонять буду скот, а возвращу его людям...
Тёч-Гёк расхохотался шутке Аташира-эфе и согласился с ним. Впрочем, он и не мог поступить иначе: помимо того, что Аташир-эфе был военачальником более высокого ранга, он еще был и яшули...
На заходе солнца жители селения увидели поднимающиеся в степи и приближающиеся к ним массы пыли. Иные решили, что это приближаются враги. Но вскоре все убедились в том, что это возвращаются овечьи отары, отбитые у иранцев...
Но сколько бы ни вгрызались летучие отряды туркмен во врага, сколько бы ни «отъедали» от него частей, армия принца Солтан-Мурада мирзы все еще была огромной и неуклонно приближалась.
И все же доходившие до всех вести о малых победах делали свое дело, они поднимали дух у серахсцев и прибывших к ним на подмогу жителей иных мест, становились примером воинских доблестей, пробуждали и у немощных стремление взяться за оружие, и они за него брались. К примеру, Санджар-Палван создал и возглавил сотню белобородых всадников...
Наконец оба войска сошлись близ Новрузабада, где и разгорелось большое сражение, впрочем, не выявившее победителя...
Тяжелые размышления одолевали принца Солтан-Мурада мирзу. Как? Он разгромил своего родственника, равного ему по положению принца Салара, в огромной мятежной армии которого туркмены были только одной из составных частей. Казалось бы, когда отпали все остальные участвовавшие в мятеже силы, то с одной частью разделаться не составит никакого труда. Так думали в Тегеране, так же считал еще недавно и он сам, предводитель огромной иранской армии. Но армия его теперь все тает, а силы этих проклятых туркмен словно бы увеличиваются с каждым днем. Эти дикие текинцы будто не видят, как огромен и могуч Иран! Они не боятся его. А того, кто не боится, возможно ли победить?..
«Хорасанская смута» основательно потрясла трон. Она была подавлена с большим трудом, ибо охватила многие племена и народности, в том числе и те, которые обитали в бескрайних дебрях степей. Окончательному искоренению смуты и наказанию виновных в мятеже трон придавал особое значение. Пребывая в Тегеране, шах не отводил пристального взгляда от Хорасана и примыкающих к нему земель. Это и понятно: каджарская династия, лелеявшая мечту превратить в свои вилайеты Хорезм и Бухару, вдруг оказалась перед угрозой потери Хорасана!..
О, этот кунгратский Хорезм! Сегодня злонамеренный Мадемин вступил на тропу своего бесстыжего деда Мухаммеда Рахима и не только запускает корни в Мары, но уже простирает свои разрастающиеся устремления на Серахс и Ахал... И если с туркменами продолжать войну, они могут и позабыть свои старые распри с Хивой и рано или поздно призвать ее себе на помощь, если уже не пытались это сделать... Нет, сейчас Мадемин к ним на подмогу не явится. Он выждет момент, когда текинцев измотает в достаточной мере Иран, который в свою очередь измотают в какой-то мере текинцы. Вот тогда Мадемин и заявится, чтобы диктовать свои условия. Если и не Ирану — для подобного Мадемин недостаточно силен, то Серахсу и Ахалу — все же в ущерб Ирану...
Из подобных размышлений становилось видно, что предводитель шахской армии уже утратил веру в победу над серах-сцами. Но из его размышлений можнобыло сделать и еще один вывод: хотя и заблуждался принц Солтан-Мурад мирза, считая* себя великим полководцем, политиком и дипломатом он все же был отменным...
Как-то, когда беспощадные стычки и сражения вдруг сменило долгое затишье, к Ораз-хану привели плотного коренастого человека с хитроватыми глазами.
— Неужто сам Аббас-Кули-хан дерегезли1 оказался у нас в плену? — воскликнул правитель Серахса.
— Нет, Ораз-хан, до этого дело еще не дошло,— улыбаясь, ответил тот.— Я не пленник, а посол. Эссалам-алейкум!
— Алейкум эссалам...
1 Дерегезли — то есть родом из иранского района Дерегеза.
Они поздоровались за руки.
— Прости, дорогой Аббас-Кули-хан, но мог ли я предполо жить, что светлейший шахзаде вступит в переговоры с мятеж никами? — лукаво сказал Ораз-хан, который на самом дел давно ожидал чего-то подобного.
— Какие текинцы мятежники? — вступил в ту же игру Аббас-Кули-хан.— Их просто сбил с толку этот проклятый Салар. Я убедил в этом шахзаде. И вот я здесь, его посланник. А это лучшее доказательство того, что шахзаде вас больше не считает мятежниками... Вы конечно же не ожидали нас, Ораз-хан?
— Как сказать? И ждали и не ждали...
— Как это? — Глаза Аббас-Кули-хана лукаво заискрились.
— Вначале вы были настроены очень воинственно, дорогой Аббас-Кули-хан. И было непохоже, чтобы вы снизошли до переговоров с нами. Тогда мы действительно этого не ждали... Но теперь, когда вы внезапно немного оттянули свои войска, мы обрели надежду на встречу с вами...
— В таком случае примите нас официально. Мы явились к вам с делом.
— Мы понимаем, что в подобных обстоятельствах люди вашего положения не заявятся к противнику, чтобы только попить у него чая,— ответил Ораз-хан, ставя перед посланцем принца свежезаваренный чайник и подавая ему пиалушку.
Аббас-Кули-хан налил себе чаю, с наслаждением выпил и, усевшись перед Ораз-ханом поудобнее, вознамерился было говорить.
— Подождите, уважаемый посол,— остановил его Ораз-хан.— Это у иранцев предводитель господин, а все вокруг него его слуги. А у нас, зловредных текинцев, все наоборот: все — господа, а предводитель — слуга их...
Сейчас же были разосланы гонцы. И только когда прибыли все, кто имел право участвовать в совете, Ораз-хан предложил:
— Вот теперь можете говорить, Аббас-Кули-хан, с чем вы к нам явились.
Заметив среди приглашенных на совет двух человек, на которых была одежда, какую носили хивинские нукеры, посланец иранцев помрачнел, на что и рассчитывал Ораз-хан, когда настойчиво приглашал робко пристроившихся у самой двери Назрулло и Сапармета сесть поближе...
— Почтенные,— заговорил Аббас-Кули-хан не столь уверенно, как он намеревался.— Нас к вам послал Солтан-Мурад. Принц поручил мне передать, что он гордится вашей доблестью и смелостью и считает вас достойными защитниками северных границ Ирана... Однако он глубоко скорбит по поводу того, что вы, идя на поводу у смутьяна, напавшего на свой отчий дом, допустили досадную неосторожность...
Посол иранцев замолчал. Молчали и все люди, собравшиеся в юрте Ораз-хана. «Откуда здесь и для чего эти хивинцы? — ломал себе голову Аббас-Кули-хан.— Похоже, прав был шах-заде. Текинцы с ними столковались. Только немного раньше, чем он думал... Но эти двое что-то не похожи на важных людей. Скорее всего, из мелких военачальников, вечно жаждущих добычи. С подобными при случае нетрудно поладить... Но вначале надо перетягивать на сторону Ирана самих текинцев...»
— Продолжайте, почтенный посол. Наши уши открыты для ваших слов,— сказал Ораз-хан.
— Все вы знаете, досточтимые яшули и предводители, как безграничен гнев иранского шахиншаха, так и неиссякаемы его великодушие и щедрость...
И вновь Аббас-Кули-хан взглянул на двух хивинских нукеров, предполагая, что последнее слово вызовет на их лицах выражение алчности, но Назрулло и Сапармет сидели, как и остальные, бесстрастно внемля словам посланца иранского принца. «Похоже, научились торговаться,— подумал о них Аббас-Кули-хан.— Придется заплатить им подороже, только и всего...»
— Его величество и его светлость шахзаде оба осведомлены, что вы раскаиваетесь в совершенной вами ошибке. Своевременное признание вины — разумный поступок, а исправление ошибки — благоразумие,— продолжал посланец принца.— Знают они оба и то, что причиной подавленной смуты был заклятый враг иранского народа Салар. Изменив своей стране, своему народу и своему шахскому дому, он проникся скверной мыслью: продать гяурам часть Ирана или даже всю страну! Однако, слава милосердному аллаху, Иран незыблем!.. К несчастью, до шаха и до шахзаде лишь совсем недавно дошло известие о том, что вы, текинцы, покинули проклятого Салара, как только узнали о его сговоре с гяурами...
«Ого! Он сам подсказывает нам выигрышный ход. Значит, заготовил ловушку для следующей партии»,— подумал Ораз-хан.
— Теперь и шах и принц узнали то, о чем вы сказали, Аббас-Кули-хан,— обратился к посланцу Сердар.— Значит ли это, что иранская армия теперь отсюда уйдет?
— Уйдет, Сердар-бег. Конечно, уйдет... Что ей здесь делать? Когда северные границы Ирана и без того защищены могучим войском. Вашим... Но обычай требует, чтобы вначале мы составили договор. Только и всего...
— Слава шахиншаху! Слава шахзаде! Они так мудро отделяют виновных от невиновных,— вскричал Шали-бай.
Тангрыназар-бай, сидевший рядом и, постоянно прикрывая веки, будто он дремлет, тем не менее обостренно воспринимавший каждое слово посланцев иранского принца, услышав вопли соседа,, скривился так, словно ему наступили на его больную ногу.
— Послушай, Шали-бай, тебя случайно мать в младенчестве не роняла? — произнес он скрипучим голосом, что выдавало его крайнее раздражение.
— Нет! Я не хромаю,— сейчас же выпалил Шали-бай.
— Ты прав. Я хромаю, Шали-бай. Это неудобно для меня и для имеющих сострадательную душу... Но если кто умом хромает, он вред приносит всем.
— Это я умом хромаю?! Да_я могу подобного тебе вместе с потрохами десять раз купить! И еще десять раз по десять...
— Эй, баи. Тут вам совет, а не мешхедский базар,— грозно сказал Ораз-хан.— Говори, Тангрыназар, дело, раз начал.
— Я и говорю.ТТ Сначала к нам явился один иранский принц, теперь приехал к нам посланец от другого принца... Первый нам золотые горы наобещал. Но, как нам говорят, он вовсе и не думал исправлять положение в стране, а, наоборот, вознамерился продать державу. Для того, наверно, и вблизи мешхедского базара поселился. А там, как ходят слухи, все купить-продать возможно. Не только иранскую державу, но даже Шали-бая сто по сто раз...
От злости противник Тангрыназар^-бая даже дернулся, но под брошенным на него грозным взглядом Ораз-хана сник и вынужден был молча проглотить обиду.
— Теперь нам обещает чуть ли не райские кущи посланец второго принца... Не слишком ли зазнались вы, текинцы? А как же, простые смертные, а с принцами компанию водим!..
— Что ты предлагаешь, Тангрыназар-бай? — спросил Ораз-хан.
— Я предлагаю потерпеть и подумать, прежде чем каждого нового принца возносить до небес... Ведь убедились ныне, что нам и принцам с небес больно падать. Да. Лучше будет, если на земле будем сидеть,— ответил Тангрыназар-бай и сам уселся поудобнее.
— Пуганая ворона куста боится,— насмешливо сказал Шали-бай.
— И правильно делает эта мудрая птица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45