А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

..
И обе сердобольные женщины спустились в овраг, вошли в круг плененных женщин и детей, развернули перед ними свои дастарханы, стали выкладывать пищу и разливать в пиалушки чай из принесенных медных кумганов.
Заметив такое проявление милосердия, Байсахат ринулся к односельчанкам с поднятой нагайкой, но его удержал за руку Гулназар-Ножовка, что-то шепнул на ухо, и тот отступил прочь. «Наверно, в семье этих добрых женщин есть кто-то, с кем опасаются связываться Байсахат и Гулназар-Ножовка»,— подумал Довлет.
Дружба между Байсахатом и старшим братом Сапарака оборвалась прямо на глазах у Довлета, причем оборвалась не из-за Гюльсенем, а совсем по другой причине. Байсахат замахнулся нагайкой на высокую пленницу с очень густыми волосами, которая по возрасту годилась бы ему в матери. Невольница даже не отшатнулась, а лишь что-то гневное произнесла на своем наречии. И тогда Байсахат ее ударил со всей свирепостью.
— Эй, Байсахат,— раздался неожиданно громкий голос проезжавшего в этот момент по краю оврага щуплого всадника.— Отныне забудь дорогу в дом Велле-Косоглазого. Больше не считай меня своим другом.
Говоря эти слова, Велле привстал в седле. Его маленькая фигура и маленький ослик, на котором он восседал, так не вязались с его гневным голосом, что Байсахат, а за ним и Гулназар-Ножовка расхохотались.
— Проезжай, Косоглазый. Проезжай от греха подальше,— процедил сквозь зубы Байсахат; он видел, что симпатия толпившихся у оврага людей была не на его стороне, а на стороне Велле, поэтому не пожелал сейчас с ним связываться.
— Я-то проеду,— с достоинством ответил Велле, пришпоривая ослика.— Но ты моих слов не забудь...
«Он и так их не забудет. Вон как сверкнул глазами вслед отъезжающему Велле,— подумал Довлет. Мальчик догадался, что теперь Велле следует ожидать зла со стороны Байсахата. Но об этом-то он имел право предупредить своего друга Сапа-рака.— И все же это хорошо, что Велле больше не считает Байсахата своим другом. Этому необузданному поганцу теперь будет труднее приблизиться к Гюльсенем»,— решил Довлет.
Мальчик вновь перевел свой взгляд на несчастных пленниц. Они уже поняли, что жительницы селения сочувствуют их бедственному положению, и с благодарностью принимали от двух добрых женщин еду. Высокая пленница с густыми волосами, которую Байсахат недавно ударил нагайкой, держалась мужественнее остальных. Она принялась помогать женщинам, которые принесли пленникам еду, кормить измученных детей.
Но внимание Довлета занимала не она. Среди пленниц была девушка лет девятнадцати, высокого роста и тонкого стана с нежными чертами лица. Во всяком случае, Довлету черты ее лица казались нежными. Еще у этой девушки были толстые косы, опускающиеся до бедер. Желание во второй раз взглянуть на эту девушку и привлекло Довлета снова к этому страшному месту. Он не знал, что с ним происходит. Такого ощущения мальчик никогда раньше не переживал. Он был уверен: прикажи ему эта девушка, и он с голыми руками, не раздумывая, бросится на Байсахата и его приспешников. Впрочем, при чем тут Байсахат? Все эти бандиты были приспешниками его родного деда, ведь он их предводитель...
Но девушка ничего Довлету не приказывала, она плакала. Рядом с ней сидела девочка лет десяти, очень на нее похожая, обещавшая тоже стать красивой, когда вырастет. Довлет и сам не заметил, как подошел к этим пленницам сестрам очень близко.
Новое платье в цветах-тюльпанах на взрослой девушке было разорвано на правом плече, она все время старалась прикрыться рукой. Под густыми черными локонами девушки блестели большие зеленоватые глаза, полные слез и ужаса. Глаза-то ее и притягивали к себе все время взгляд Довлета. Пленница с густыми волосами, уже тронутыми сединой, подходила к сестрам чаще, чем к другим. По-мужски грубоватым голосом она утешала их и часто кончиком своего платка вытирала слезы на их лицах. Горе красивой девушки увеличивали ее разорванное платье, и то, что на ее обнаженном округлом плече часто останавливались масленые взгляды вооруженных бандитов...
Осененный внезапной мыслью, Довлет сорвался с места и во весь дух припустился домой.
— Мама, дай мне свое платье,— выкрикнул он, вбежав в юрту.
— Вай, аллах! Ты разве не на пастбище? — изумленно воскликнула Аннабахт.— А с овцами кто?
— С овцами Сапарак и Евбасар, они постерегут. Дай какое-нибудь платье.
— Зачем оно тебе, сынок? — спросила мать растерянно. Врать Довлет не умел, решил сказать правду.
— Там одна девушка, из этих, кого захватили дедушка и Гочмурат, в разорванном платье, а бесстыжие аламанщики пялят на нее глаза,— выпалил мальчик одним духом.
Мать Довлета сама испытала горе плена, а потому сразу подошла к своему сундуку, откинула крышку и стала рыться в вещах. Вначале она вынула совсем старенькое платье, но потом отбросила, устыдившись, и вытащила платье почти новое, зеленого цвета, которое всегда нравилось Довлету.
— Будет ли оно ей впору? — спросила сына Аннабахт.
— Будет, мама. Эта девушка такая же стройная, как и ты. И вообще она на тебя чуточку похожа,— выкрикнул Довлет убегая.
Прибежав к оврагу, Довлет спустился вниз, подошел к плачущим сестрам и молча протянул платье своей матери красивой девушке. Та удивленно взглянула на него и вдруг еще сильнее заплакала. Платье приняла от Довлета высокая густоволосая женщина.
— Возьми, бедняжка моя,— сказала она на своем наречии, которое все же было понятно Довлету.— Этот мальчик настоящий мужчина.
Взрослая женщина стала надевать на девушку платье Аннабахт поверх разорванного. Довлет отвернулся.
— И стыд у него имеется человеческий, не то что у его соплеменников,— услышал мальчик слова переодевавшей девушку женщины, отходя от пленниц.
Выходило, что стыда не было у его старшего брата и родного деда. Трудно оспорить такое, и согласиться с этим Довлет не мог. Его нежную душу раздирали терзания: оправдания своим близким мальчик не находил, а осудить их не смел...
Когда Довлет оглянулся на пленниц, то увидел, как взрослая женщина сдернула вниз с девушки ее рваное платье из-под надетого. «Ловко это у них получается,— подумал мальчик.— Доведись мне надеть штаны на штаны или рубаху на рубаху, я бы никогда не смог снять с себя нижнее, не снимая верхнего».
Довлет не ошибся: платье матери действительно пришлось впору пленнице, которая и ростом, и фигурой, и зеленоватым цветом глаз, и еще чем-то, чего еще не постиг мальчик, отдаленно походила на его мать, только пленница была много моложе...
Единственная награда, которой жаждал Довлет за свой поступок, было его желание увидеть лицо пленной девушки не в слезах. Он получил больше: когда Довлет оглянулся на пленниц в очередной раз, девушка ему благодарно улыбнулась...
Благотворная волна радости от этой улыбки, захлестнувшая душу мальчика, тут же спала, оставив в душе холодную пустоту: поднимаясь из оврага, он лицом к лицу столкнулся с Байсахатом. Довлет настолько ненавидел этого бандита, что совсем его не боялся. К счастью, к Байсахату в этот миг приблизился Гулназар-Ножовка, возвратившийся из крайней юрты ряда больших мясников, где собрались не занятые охраной пленников аламанщики.
— Байсахат-джан, Аташир-эфе все еще не явился,— сказал Гулназар.
— А мне плевать, явился он или нет. Ты мое требование знаешь: она должна стать моей!
Этот ответ головореза словно обжег Довлета, он сразу догадался, что речь идет о девушке, которой он принес платье матери.
— Может, тебе и повезет по жребию,— сказал Гулназар-Ножовка.
— А я плевал на жребий. Моя она — и все! — грозно стал наступать на него Байсахат.
— На меня-то что напираешь. Мне она ни к чему. Если даже мне на нее жребий выпадет, я тут же ее продам кому угодно,— залепетал Гулназар, пятясь от наступавшего на него дружка.— Считай, Байсахат-джан, что у нас уже два жребия для исполнения твоего желания...
— А я желаю ее взять без всякого жребия. И получу свое! — заревел Байсахат.— Если кто, не дай ему аллах такого, утянет ее от меня по жребию, тому я голову срублю и свою за то положу на плаху. Ступай и передай мои слова всем. Пускай потом не говорят, что об этом не слышали...
— Я скажу это всем, Байсахат-джан. Скажу. Но зачем говорить такое, что их взбесит. Ответь мне, мой Байсахат, чего ты за нее не пожалеешь? Они все жадные. И если увидят себе выгоду...
— Всю мою долю в добыче! — выпалил Байсахат.
— Я бегу к ним, Байсахат-джан. Я бегу. Считай, что твоя пери у тебя за пазухой,— затараторил Гулназар-Ножовка, убегая в сторону крайней юрты ряда мясников...
Обуреваемый внезапно навалившейся тревогой за судьбу прекрасной пленницы, Довлет последовал за ним. В юрту, где собрались аламанщики, мальчику удалось проникнуть свободно, и он уселся в темном углу, сразу за кошмой, закрывающей вход.
Гулназар-Ножовка был очень искушен в плетении разговоров, ведущих к достижению его цели. Усевшись на кошму в красном углу, куда его никто не приглашал, он начал издалека.
— Орлы и соколы,— громко и напыщенно обратился он к остальным аламанщикам, а Довлет подумал, что скорее тут собрались те, кого можно сравнить лишь с коршунами и ястребами.— Как говорится, когда кушаешь виноград, то и косточки попадаются,— продолжал Гулназар.— Заварили мы с вами кашу, а чем все кончится, никто не знает...
— Эхе, ты только теперь спохватился,— расхохотался рыжебородый аламанщик со шрамом через правую щеку.
— Чем закончится? — отозвался аламанщик с рябым лицом.— Чем раньше кончалось, тем и теперь кончится. Неужто у тебя зубья повыламывались?
— У Нож-овки есть раз-го-вор, вид-но, серь-езный, а вы пе-ре-биваете,— еле выдавил из себя длинную фразу аламан-щик-заика, у которого на левой руке не хватало двух пальцев.— Го-во-ри, Нож-овка.
— Ладно. Разговор у меня к вам, правда, имеется. От нашего мудрого Нури-Заики ничего не утаишь. Байсахат, по-моему, надежный парень, а? На него ведь можно положиться всегда...
— К чему ты клонишь, Ножовка? — спросил аламанщик со шрамом на правой щеке.
— Я говорю, что мы должны без всякого жребия отдать Байсахату из нашей добычи что ему понравится, соколы. Как вы на это смотрите?
В юрте поднялся шум. Никто ле ожидал подобного. Во все времена раздел добычи у аламанщиков производился только по жребию. Гулназар-Ножовка сказал правду: здесь собрались очень жадные люди. И теперь они, учуяв притязание на какую-то часть их добычи, заговорили все разом, высказывая свое недовольство, призывая в свидетели их незыблемых прав предков и обычаи...
— А что ему надобно? — задал вопрос рябой аламанщик, когда шум немного затих.
— Так вот,— спокойно продолжал гнуть свое Гулназар-Ножовка.— К примеру, есть среди наших рабынь одна девушка. Ту девушку и надо ему предложить. По-моему, Байсахат не откажется...
— А, вот оно что,— промолвил ладно скроенный крепыш, сидевший рядом с Ножовкой.— Ты говоришь, наверно, о той красивой девушке, у которой есть маленькая сестра. Нет, ту девушку без честного жребия нельзя отдавать никому, я считаю.
Собравшиеся одобрительно зашумели и закивали. «Они еще тут говорят о честности»,— возмутился про себя сидевший у выхода Довлет.
— Эхе, кажется на ту девушку засматривается немало парней,— рассмеялся рыжебородый аламанщик.
— Сколько я ни ходил в набеги, еще ни разу не встречал подобной красавицы,— отозвался рябой аламанщик.
— Ну, что вы скажете на это, орлы? — как ни в чем не бывало продолжал гнуть свое Ножовка.— Ведь и Байсахат неплохой парень. Не стоило бы его обижать, я думаю. К тому же, соколы, вы сами его знаете. Если кто его обидит, то...
— В-вон к че-му он к-кло-нит,— выдавил из себя слова беспалый заика.
— Послушай, Ножовка,— заговорил рыжебородый аламанщик со шрамом на правой щеке.— Если эта девушка даже была бы феей, мне она не нужна. Мне подавай монету и добро. Если она даже достанется мне по жребию, все равно я ее тут же продам. Однако такое дело нам не следует решать без предводителя. Вот что я скажу!
— Если мы все так решим, то и наш предводитель не станет противиться,— начал было Ножовка, но его тут же перебил заика:
— К-к-кто знает? Я-а-а с Ат-та-широм-э-фе хо-хо-дил мно-го раз. Он с-сво-е-е-нравный, но с-правед-лив...
— Да. Лучше не станем спешить,— сказал рыжебородый.
И тут, подбоченясь, в дверном проеме юрты появился сам Байсахат. Он обвел мрачным взглядом приумолкших при виде его аламанщиков.
— Эй, люди,— заговорил он хриплым недобрым голосом.— Если попили и поели, то пора и делом заняться.
— Оно хорошо бы теперь с делами покончить,— ответил ему рыжебородый.— Но...
— За чем же у нас дело стало?
— Аташир-эфе пока не пришел...
— Он что, пуп земли? Если хочет принять участие в дележке, то пускай является, когда все.
Больше никто не проронил ни слова. Байсахат еще раз обвел собравшихся в юрте аламанщиков злым взглядом.
— Эх вы, а еще носите пышные усы. Как это вы осмелились совершить набег на соседей, если не можете решиться без Аташира разделить добычу?
Бандиты смущенно поглядывали один на другого, но пока помалкивали. Заикающийся аламанщик беспалой рукой поправил воротник рубашки, собрался что-то сказать, но его перебил Гулназар-Ножовка.
— Я сказал им о твоем желании, Байсахат-джан. Они хотят подумать. Ты у нас самый лучший страж. Иди, Байсахат-джан, постереги пока наших рабов, если не возражаешь, а мы тут решим твое дело.
— Ладно, думайте,— проговорил Байсахат и вышел из юрты.
— Ну что, орлы и соколы, на этот раз я его унял. Но вообще-то я вижу, что тут нет охочих с этим парнем связываться. К тому же за эту девушку Байсахат готов отказаться от всего остального добра. Выгодное дело, а!
Услыхав последние слова Гулназара-Ножовки, аламанщики возликовали. Они-то думали, что этому бешеному Байсахату придется уступить девушку сверх его доли добычи, а теперь у них больше ни у кого не было никаких возражений. «Неужели бедная девушка попадет в руки этого зверя?» — с ужасом подумал Довлет.
— Н-н-ножовка, ты не т-т-тяни душу, а п-п-пере-ходи к делу,— торопливо заговорил заикающийся бандит.
— Да, приступай к дележу,— сказал рыжебородый.
— А почему должен делить добычу я? — неожиданно для остальных стал возражать Гулназар-Ножовка, который, будучи хитрым, вовсе не желал всерьез поссориться с отсутствующим предводителем.— Я плохо умею считать... И все вы знаете, ч^о только дележка, произведенная предводителем, не вызывает раздоров. Дело Байсахата мы уладили, соколы. Я так понял. А мы и подождать можем...
Ему никто не возразил. Аламанщики принялись снова пить чай и доедать оставшееся перед ними на дастархане.
«Шакалы,— подумал о них Довлет.— Стоило ворваться в их стаю волку, и все сразу поджали хвосты. А волк ушел, и они успокоились...»
Открылась дверь, в юрту вошли Аташир-эфе, а за ним Гочмурат.
— А вот и предводитель наш,— вскочил со своего места Гулназар-Ножовка.— Теперь дела пойдут, орлы!
— Где Байсахат? — спросил Аташир-эфе, не обратив внимания на Гулназара-Ножовку.— Если он так торопится делить добычу, пускай приходит.
Байсахат, словно только и дожидался этих слов предводителя аламанщиков, вошел в юрту и, пробравшись между сидевшими на кошме рыжебородым и рябым аламанщиками, уселся рядом с Гулназаром-Ножовкой.
— Кажется, собрались все?
— Да, предводитель,— ответил Гулназар.— Кроме тех джигитов, которые стерегут пленников.
— Мы их тоже не забудем,— сказал Аташир-эфе.— Ну, на сколько паев вы разделили бы захваченное нами добро?
— Нас двадцать семь человек, предводитель,— ответил Гулназар, алчно сверкнув глазами.
— Я без тебя знаю, сколько нас. А спрашиваю, на сколько паев вы решаете разделить все?
Гулназар-Ножовка хотел ответить и на этот вопрос, но его перебил рыжебородый аламанщик:
— По обычаю хотим разделить: особый ханский пай, пай юрты, три обычных пая предводителю, пай ишану, по одному равному паю всем нам... Ну как, согласны, люди?
— Согласны... Подойдет... Все справедливо,— заговорили аламанщики.
— Я никогда не беру больше двух паев,— заявил Аташир-эфе.
— Воля твоя, предводитель. А наше дело предложить тебе награду по обычаю,— сказал аламанщик с рябым лицом.
— Как хотите, орлы и соколы, а я больше не стану относить ханский пай,— заявил Гулназар-Ножовка.— В прошлый раз мы вон с Нури-Заикой явились с паем, а Ораз-хан на нас собак спустил...
Собравшиеся дружно рассмеялись.
— Не бойся, Ножовка,— отсмеявшись, сказал рыжебородый аламанщик.— Сейчас Ораз-хан на войне. А близкие его у тебя примут подношение, еще и жирным пловом на радостях угостят...
— Хану можно отдать одну из рабынь. Очень уж они аппетитные на этот раз попались,— предложил ладно скроенный крепыш.— Такая сможет умилостивить самого сурового человека. А как иные из них глядят! Я взял было одну за грудь, а она отскочила от меня, словно пугливая газель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45