..
По разумению Довлета, слышавшего все это, немного странновато ответила Огулсабыр-эдже на такое дерзкое притязание своего невольника:
- Не тугодумом следовало бы тебя, старикашка, наз-ать, а чертополохом. Да виданное ли это дело, чтоб я согласилась выйти замуж...
Но, что было недоступно уразуметь мальчику, то хорошо поняли его взрослые близкие: и мать, и дед, и даже Гочму-рат. Все они сделали верный вывод, что Огулсабыр-эдже тоже опостылело одиночество, что ее пленный глянулся ей, и стали относиться к Ниязу-Тугодуму как к будущему ближайшему соседу.
— Чем больше всего приходилось тебе заниматься у своих баев? — спросил у него Аташир-эфе.
— А всем, почтенный сердар,— ответил невольник Огулсабыр-эдже.— Но больше всего я пас скот.
— Вот и ладно. Мой старший внук пока еще от ран не отлежался. Что бы вы сказали, уважаемая Огулсабыр, если я нанял бы вашего пленника на то время, когда мой Дове в школе, попасти скот нашего рода?
— Пускай попасет. Нечего ему даром мой хлеб есть,— ответила Огулсабыр-эдже.
На том и порешили.
Вскоре к юрте Бегнепес-бая ото всех рядов селения потянулись люди. Женщины несли в узелках испеченные ими для торжества по случаю жертвоприношения чуреки, мужчины шагали с пустыми руками. «Не такой человек Бегне-пес-бай, чтобы вдруг возжелать даром устроить угощение для столь огромной толпы людей»,— подумал Довлет, шагая рядом со своим другом Сапараком куда шли все.
— Что-то он затевает, этот жирный хитрый лис, всегда умеющий прикинуться простаком,— словно прочтя мысли Довлета, сказал и Сапарак.— Еще не было случая, чтобы народ не расплатился сторицей за пятнадцать — двадцать съеденных на торжествах у Бегнепес-бая баранов.
— Если мы, мальчишки, это понимаем, то неужели же не догадываются об этом взрослые?
— Люди только что пережили набег, они хотят теперь праздника. Вот Бегнепес-бай и дарит народу праздник. Ни моим, ни даже твоим близким такое угощение не по карману,— ответил Сапарак на вопрос Довлета.— А во время угощения люди становятся податливее. Что-нибудь да и выманит у них этот кровосос...
Перед рядом юрт рода Бегнепес-бая была огромная поляна. Сколько ни вытаптывали люди во время проводимых на этой поляне празднеств траву, она все равно успевала немного подрасти до следующих сборищ народа — поблизости протекал арык, и корням травы было откуда брать влагу. У самого арыка в обычные дни всегда можно было видеть девять огромных черных кругов на земле, где обычно разводились костры. В зависимости от важности празднества и числа приглашенных Бегнепес-баем гостей тут загоралось то три, то пять, то семь огнищ.
Сегодня над всеми девятью кругами висели огромные медные котлы, под которыми полыхал огонь, поддерживаемый работниками Бегнепес-бая, которыми распоряжался наконец-то выбившийся в доверенного бая Гулназар-Ножовка.
Чуть ниже по течению арыка в небольшом, специально для таких целей предназначенном загоне десяток парней из рода больших мясников, среди которых выделялся какой-то лихорадочной подвижностью сильно испачканный кровью Байсахат, резали баранов, сдирали с них шкуры, вываливая прямо на траву из вспоротых утроб еще дымившиеся горячие внутренности. Кровь заколотых животных жирновато-красными струйками стекала в арык, раскрашивая его воды в цвет ржавчины. Дух над этим местом стоял сладковато-тошнотворный, и многие из людей, спешивших на празднество, старались обойти это место стороной...
В самом центре поляны в землю были врыты бревна, к которым крепились поперечные жерди. С солнечной стороны еще с утра работники Бегнепес-бая навесили на жерди камышовые циновки. В тени, сотворенной циновками, теперь настилали на землю паласы и кошмы, поверх которых в несколько рядов чуть ли не во всю длину раздольной поляны разворачивали полотнища дастархана...
Только лишь побрызгали водой землю вокруг, как на кошмах стали рассаживаться гости, они сразу принялись крошить чуреки, делали они это привычно и быстро, вскоре посредине дастарханов уже валами протянулись кучи мелко накрошенного хлеба, но трое работников подносили гостям все новые и новые стопки чуреков, которые напекли сегодня утром женщины селения...
Чуть в стороне от всех над широкой, гладкоструганой доской сидел знаменитый чистильщик лука Гамбар-ага, он перевернул большую глиняную миску и на ее донце резал отборный лук, каждая головка которого была величиной с кулак. Всегда на празднествах Гамбар-ага усаживался вот так в сторонке от людей, чтобы не вызывать у них луком слез, а сам нарезал целые горы, даже не отворачивая от нарезанного лука лица и за всю свою долгую жизнь не проронив над этим едким овощем ни единой слезинки. В последнее время Гамбар-
ага готовил себе преемника, возле него теперь вертелся на подхвате старший брат Сапарака Велле-Косоглазый, в нем тоже открылась способность не плакать от лука...
Мальчишки на ишаках привозили к арыку собранную по всему селению посуду, трое мужчин принимали ее у них, кое-как ополаскивали в арыке и, громоздя посуду одну на другую, складывали в огромную кучу на траве...
Гулназар-Ножовка, отойдя от пылающих костров, где в бурлящие котлы уже было заложено огромными кусками мясо пятнадцати баранов, стал ловить шмыгавших вокруг мальчишек и насильно усаживал их за дастарханы, заставлял крошить чуреки вместе со взрослыми. Но озорная ребятня не очень-то слушалась байского погонялу, улучив момент, мальчишки тут же удирали от такой нудной работы и вновь затевали свои бесконечные игры поблизости...
Наконец и Довлет с Сапараком попались Гулназару-Ножовке: Довлета ему удалось схватить за руку, а Сапарака он ухватил за ухо. Подведя друзей к дастархану, Гулназар-Ножовка сердито проворчал:
— Мослы глодать будете, так сидите тут у меня тихо и крошите аккуратно.
Довлет зло вырвал из его цепких пальцев свою руку — не столько обидно мальчику стало за себя, сколько за своего друга, которого так оскорбительно ухватили за ухо. Но сам Сапарак, внешне покорно усевшийся на указанное ему Гулназаром место, улыбался без тени обиды, показывая свои удивительные белые зубы. Однако, как только отошел от них Гулназар-Ножовка, Сапарак обругал сидевшего поблизости от них Бегназара, сына Гулназара, упоминая крутыми словами имя его отца...
Горы накрошенных чуреков все росли. Несколько человек, наломав ветки тутового дерева, отгоняли от дастархана назойливых мух и прилетавших от арыка стрекоз...
Вскоре стали подавать в мисках большие куски вареного мяса. Семеро яшули разламывали пополам специально оставленные для этого пресные чуреки, клали их поверх измельченного гостями хлеба, а на верхних чуреках уложили мясо и принялись измельчать его ножами. Мослы, с которых удалили мясо, складывали в отдельную кучу...
Когда все мясо было разделано, несколько парней с высоко закатанными рукавами стали перемешивать мясо с накрошенным хлебом и нарезанным луком, готовя национальное блюдо, которое называлось дограма...
В этот момент Санджар-Палван подступил к куче еще дымящихся мослов и стал их раздавать мальчишкам. Навалив кости, на которых еще оставалось довольно много мяса, в большую деревянную миску, старый богатырь, пошучивая и посмеиваясь, вкладывал вожделенное лакомство в тянувшиеся к нему со всех сторон ладошки.
Довлету не хотелось есть, но сидеть в сторонке, когда вся ребятня толпится там, где раздают мослы, ему было не к лицу. Ведь на тех мальчишек, которым не достается на празднествах мослов, взрослые смотрят как на беспомощных ротозеев.
А тут еще Гарагоч-Бурдюк прямо перед лицом Довлета сунул своему внуку Гулмурату мясистую кость, завернутую в чурек, пропитанный жиром, и Гулмурат стал глодать свою добычу, стремясь вызвать зависть у других мальчишек...
Довлет взглянул на своего деда: быть может, и тот поднесет угощение своему внуку. Но Аташир-эфе даже и не смотрел на Довлета. «Как же так? — подумал мальчик.— В юрте Ораз-хана дед угощал меня самыми жирными кусками, а тут не замечает...»
В этот момент из толпы мальчишек выбрался с тремя огромными мослами Сапарак. Мальчишка уселся рядом и с аппетитом приналег на раздобытое угощение. «Друг называется,— подумал Довлет.— Даже и не подумал предложить мне ни одной косточки».
Делать было нечего, и Довлет, поднявшись со своего места, втиснулся в толпу мальчишек, осаждавших Санджара-Палвана. Оказавшись в самой гуще этой веселой давки, Довлет увидел рядом с собой малоприятного ему мальчишку Гулака; тот, работая локтями и плечами, продирался вперед. Заметив, что Довлет опережает его, Гулака попытался его задержать, но Довлет, протиснувшись плечом сбоку и оперевшись на правую ногу, рванулся так, что Гулака зашатался. «У самого уже полная пазуха мослов, а все лезет»,— успел подумать Довлет о сопернике и уже оказался рядом с другим мальчишкой по имени Шамурат.
— Куда прешь? — грозно заворчал на него Шамурат.
— А что, мослы должны только тебе доставаться? — улыбаясь насмешливо, ответил Довлет, заметивший, как Шамурат сунул огромный мосол в штанину.— Не обожжешь себе там чего-нибудь?
— Не, не обожгу,— неожиданно весело ответил Шамурат, решивший похвастать своей лихостью.— Мослы падают аж до щиколоток, а там мои шаровары крепко подвязаны...
Увидев перед собой Довлета, Санджар-Палван сразу протянул ему две большие мясистые кости.
— Эти нахалы уже нахватали себе много, а ты подошел ко мне в первый раз, Довлет-джан.
Но утвердить справедливость среди этого столпотворения было не так-то просто: как только Санджар-Палван протянул вкусные кости в сторону Довлета, к ним сразу потянулось больше десятка рук. Не растерявшись, Довлет привстал на цыпочки, и его рука вдруг оказалась выше всех.
«Странно,— подумал Довлет, унося зажатую крепко в руке добычу.— И Гулака, и Шамурат, да и многие другие ребята раньше были вроде бы и сильнее и выше меня...»
Как только он уселся и принялся объедать мясо с лакомых бараньих мослов, тут же увидел, что его дед, хитровато улыбаясь, протягивает ему еще более аппетитную кость. «Вон чего он хотел,— догадался мальчик.— Там, в юрте Ораз-хана, других детей не было. Потому дед считал своим долгом накормить меня. А здесь он хотел, чтобы я сперва сумел раздобыть для себя еду сам...»
— Сапарак,— обратился Довлет к сидевшему рядом другу.— Ты ведь раздобыл целых три мясистые кости. Почему не предложил мне ни одной?
— Я не меньше твоего деда желаю, чтобы ты не был рохлей,— ответил Сапарак, переставая жевать и протягивая Довлету две еще не тронутые его зубами косточки.— Теперь, если хочешь, возьми у меня, что осталось.
— Чтобы я был жадным, как Шамурат, ты этого желаешь? — указал Довлет на пристроившегося под одним из тутовых деревьев мальчишку, извлекавшего теперь из своих штанин нахватанные мослы.
Сапарак взглянул на Шамурата и брезгливо скривился.
— Нет, подобного я тебе не желаю. Но ловким и бесстрашным туркмену быть просто необходимо. Слишком много врагов зарятся на нашу землю...
«Ораз-хан или его преемник, они окажутся очень недалекими правителями, если не призовут Сапарака в число своих ближайших советников, когда он вырастет,— подумал о своем друге Довлет.— А кем, когда вырасту, буду я?» — впервые задумался мальчик и не смог найти ясного ответа. Душа его жаждала очень многого: хотелось Довлету научиться слагать стихи и играть на дутаре, как знаменитый поэт Молланепес, хотел бы он быть образованным, как Молланепес и ушедший на войну учитель молла Абдурахман, желал он быть могучим и бесстрашным воином, какими были его дед и отец и каким уже показал себя старший брат. Но надо всеми этими желаниями в сердце мальчика уже преобладала жажда счастья не для себя, а для всего своего народа. Но пути к этому счастью пока не знали ни он, Довлет, ни все те взрослые люди, на которых он хотел быть похожим...
Довлет вынужден был прервать свои размышления, начинала завязываться беседа среди гостей, а мальчик всегда внимательно вслушивался в то, что говорили вокруг него взрослые.
— Эх, люди добрые,— заговорил Санджар-Палван.— Хотя и земли у каждого из нас мало, но все равно как бы не упустить нам время посева яровых...
— М-да, это верно,— поддержал его Заман-ага.— Мало ли земли, много ли, все равно лучше ее засеять. Без посевов нам не обойтись.
— Сеять-то куда как хорошо, но у нас уже и озимые начинают вянуть,— сказал Гарагоч-Бурдюк.
— А поговаривают люди, что река Амударья некогда текла в сторону Бахры-Хазара и щедро орошала земли туркмен, а некий падишах перекрыл ее старое русло,— вступил в разговор мастер Ягмур.
— Чтоб тот падишах в аду вечно испытывал такую жажду, как наши поля! — отозвался Палат-Меткий.
— Еще я слышал,— продолжал кузнец,— что туркмены будто бы посылали своего человека к царю какого-то государства...
— Было такое, но очень давно,— ответил Заман-ага.— Когда мы жили еще в Мангышлаке и Балхане, то мальчишками от стариков слышали, что один энергичный человек, Ходжанепес его звали, съездил к падишаху урусов. Представ перед этим могущественным царем, Ходжанепес попросил его повернуть Амударью в старое русло.
Внезапно Довлет испытал чувство большой радости, он увидел подходящего к ним поэта Молланепеса — значит, уже начал поправляться от своей раны их новый учитель.
— Стало быть, падишах урусов отказался укрощать нашу Амударью? — сказал Гарагоч-Бурдюк, когда Молланепес уже обменялся со всеми приветствиями и уселся на предложенное ему почетное место за дастарханом.
— Нет, он не отказался,— ответил Заман-ага.— Но вот явился к нам ученый человек. Я сам об этом деле знаю понаслышке, а он из мудрых книг и бесед с людьми образованными. Одно могу сказать еще я сам. Это дело закончилось позором для нас, мусульман, была осквернена тогда святость закона гостеприимства...
Сидевшие за дастарханом мужчины выразили разными возгласами свое возмущение.
— Поведай нам, наш дорогой Молланепес, о посольстве Ходжанепеса к царю урусов,— обратился Заман-ага к поэту.
— Это была посты ная и кровавая история, люди добрые,— начал Молланепес.— Падишах урусов не отказал тогда нашему послу Ходжанепесу. Но чтобы исполнить такое великое дело, необходимо было сперва все хорошенько разведать на месте. Выехал к нам из далекой России один из крупных предводителей царя урусов с большим числом ученых людей и мастеров...
И здесь, как и в юрте поэта, у Довлета в мыслях ожило случившееся задолго до его рождения...
Двигался через раскаленную солнцем степь большой караван, тянувший за собой шлейф пыли. На многочисленных верблюдах везли поклажу, а верхом на лошадях ехали изнывающие от жары и непривычные к такому климату люди, спешившие на помощь к туркменам...
Вот показалась перед ними прекрасная своими роскошными дворцами и благоухающая садами Хива. Сам хивинский хан вышел встречать с великим почетом посланцев падишаха Урусов. Прибывших провели во дворец хана, угостили прекрасным ужином. Звучала во время этого ужина дивная музыка, изумляли гостей своими искусными танцами прекрасные невольницы...
Чистосердечные урусы, очарованные таким роскошным приемом во дворце хивинского хана, полностью ему доверились. Они не заподозрили ничего плохого и в том, что на ночлег разместили их в разных местах небольшими группками...
Дышала прохладой лунная ночь. Благоухание цветущих садов в ночной прохладе стало еще более пьянящим. Крепко спали доверившиеся ханскому гостеприимству урусы. Из покоев самого хана мрачными тенями выскальзывали приближенные, получившие страшный приказ...
— Все урусы в ту ночь были убиты по приказу хивинского хана. Не случись подобное, то, возможно, и была бы возвращена в старое русло наша Амударья,— закончил свой печальный рассказ Молланепес.
— Да будет он проклят в веках, тот хан!..
— Хивинцы всегда были нам врагами!..
— Как только мусульмане осмелились нарушить закон гостеприимства!..
— Да падет на них кара аллаха!..
Еще много проклятий сыпалось в адрес свирепых убийц ни в чем не повинных урусов.
— Значит, добрый народ эти урусы, если собирались помочь нам, туркменам. И падишах у них добрый,— сказал мастер Ягмур.
— Народ этот никогда не был злобным,— ответил поэт.— А падишахи урусов часто бывали добры к иноземцам, но редко к своему народу...
— Жалко урусов, хотя они и неверные,— сказал на это Санджар-Палван.
— Но каковы тогда мы, правоверные: хивинский хан перебил наших друзей, а мы за них не отомстили! — выкрикнул незнакомый Довлету джигит из отряда Палата-Меткого.
— Мстили, парень,— ответил ему Санджар-Палван.— То мы мстили хивинцам, то они нам. Так до сих пор и тянется...
— Не повезло туркменам, ускользнула от них большая полноводная река.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
По разумению Довлета, слышавшего все это, немного странновато ответила Огулсабыр-эдже на такое дерзкое притязание своего невольника:
- Не тугодумом следовало бы тебя, старикашка, наз-ать, а чертополохом. Да виданное ли это дело, чтоб я согласилась выйти замуж...
Но, что было недоступно уразуметь мальчику, то хорошо поняли его взрослые близкие: и мать, и дед, и даже Гочму-рат. Все они сделали верный вывод, что Огулсабыр-эдже тоже опостылело одиночество, что ее пленный глянулся ей, и стали относиться к Ниязу-Тугодуму как к будущему ближайшему соседу.
— Чем больше всего приходилось тебе заниматься у своих баев? — спросил у него Аташир-эфе.
— А всем, почтенный сердар,— ответил невольник Огулсабыр-эдже.— Но больше всего я пас скот.
— Вот и ладно. Мой старший внук пока еще от ран не отлежался. Что бы вы сказали, уважаемая Огулсабыр, если я нанял бы вашего пленника на то время, когда мой Дове в школе, попасти скот нашего рода?
— Пускай попасет. Нечего ему даром мой хлеб есть,— ответила Огулсабыр-эдже.
На том и порешили.
Вскоре к юрте Бегнепес-бая ото всех рядов селения потянулись люди. Женщины несли в узелках испеченные ими для торжества по случаю жертвоприношения чуреки, мужчины шагали с пустыми руками. «Не такой человек Бегне-пес-бай, чтобы вдруг возжелать даром устроить угощение для столь огромной толпы людей»,— подумал Довлет, шагая рядом со своим другом Сапараком куда шли все.
— Что-то он затевает, этот жирный хитрый лис, всегда умеющий прикинуться простаком,— словно прочтя мысли Довлета, сказал и Сапарак.— Еще не было случая, чтобы народ не расплатился сторицей за пятнадцать — двадцать съеденных на торжествах у Бегнепес-бая баранов.
— Если мы, мальчишки, это понимаем, то неужели же не догадываются об этом взрослые?
— Люди только что пережили набег, они хотят теперь праздника. Вот Бегнепес-бай и дарит народу праздник. Ни моим, ни даже твоим близким такое угощение не по карману,— ответил Сапарак на вопрос Довлета.— А во время угощения люди становятся податливее. Что-нибудь да и выманит у них этот кровосос...
Перед рядом юрт рода Бегнепес-бая была огромная поляна. Сколько ни вытаптывали люди во время проводимых на этой поляне празднеств траву, она все равно успевала немного подрасти до следующих сборищ народа — поблизости протекал арык, и корням травы было откуда брать влагу. У самого арыка в обычные дни всегда можно было видеть девять огромных черных кругов на земле, где обычно разводились костры. В зависимости от важности празднества и числа приглашенных Бегнепес-баем гостей тут загоралось то три, то пять, то семь огнищ.
Сегодня над всеми девятью кругами висели огромные медные котлы, под которыми полыхал огонь, поддерживаемый работниками Бегнепес-бая, которыми распоряжался наконец-то выбившийся в доверенного бая Гулназар-Ножовка.
Чуть ниже по течению арыка в небольшом, специально для таких целей предназначенном загоне десяток парней из рода больших мясников, среди которых выделялся какой-то лихорадочной подвижностью сильно испачканный кровью Байсахат, резали баранов, сдирали с них шкуры, вываливая прямо на траву из вспоротых утроб еще дымившиеся горячие внутренности. Кровь заколотых животных жирновато-красными струйками стекала в арык, раскрашивая его воды в цвет ржавчины. Дух над этим местом стоял сладковато-тошнотворный, и многие из людей, спешивших на празднество, старались обойти это место стороной...
В самом центре поляны в землю были врыты бревна, к которым крепились поперечные жерди. С солнечной стороны еще с утра работники Бегнепес-бая навесили на жерди камышовые циновки. В тени, сотворенной циновками, теперь настилали на землю паласы и кошмы, поверх которых в несколько рядов чуть ли не во всю длину раздольной поляны разворачивали полотнища дастархана...
Только лишь побрызгали водой землю вокруг, как на кошмах стали рассаживаться гости, они сразу принялись крошить чуреки, делали они это привычно и быстро, вскоре посредине дастарханов уже валами протянулись кучи мелко накрошенного хлеба, но трое работников подносили гостям все новые и новые стопки чуреков, которые напекли сегодня утром женщины селения...
Чуть в стороне от всех над широкой, гладкоструганой доской сидел знаменитый чистильщик лука Гамбар-ага, он перевернул большую глиняную миску и на ее донце резал отборный лук, каждая головка которого была величиной с кулак. Всегда на празднествах Гамбар-ага усаживался вот так в сторонке от людей, чтобы не вызывать у них луком слез, а сам нарезал целые горы, даже не отворачивая от нарезанного лука лица и за всю свою долгую жизнь не проронив над этим едким овощем ни единой слезинки. В последнее время Гамбар-
ага готовил себе преемника, возле него теперь вертелся на подхвате старший брат Сапарака Велле-Косоглазый, в нем тоже открылась способность не плакать от лука...
Мальчишки на ишаках привозили к арыку собранную по всему селению посуду, трое мужчин принимали ее у них, кое-как ополаскивали в арыке и, громоздя посуду одну на другую, складывали в огромную кучу на траве...
Гулназар-Ножовка, отойдя от пылающих костров, где в бурлящие котлы уже было заложено огромными кусками мясо пятнадцати баранов, стал ловить шмыгавших вокруг мальчишек и насильно усаживал их за дастарханы, заставлял крошить чуреки вместе со взрослыми. Но озорная ребятня не очень-то слушалась байского погонялу, улучив момент, мальчишки тут же удирали от такой нудной работы и вновь затевали свои бесконечные игры поблизости...
Наконец и Довлет с Сапараком попались Гулназару-Ножовке: Довлета ему удалось схватить за руку, а Сапарака он ухватил за ухо. Подведя друзей к дастархану, Гулназар-Ножовка сердито проворчал:
— Мослы глодать будете, так сидите тут у меня тихо и крошите аккуратно.
Довлет зло вырвал из его цепких пальцев свою руку — не столько обидно мальчику стало за себя, сколько за своего друга, которого так оскорбительно ухватили за ухо. Но сам Сапарак, внешне покорно усевшийся на указанное ему Гулназаром место, улыбался без тени обиды, показывая свои удивительные белые зубы. Однако, как только отошел от них Гулназар-Ножовка, Сапарак обругал сидевшего поблизости от них Бегназара, сына Гулназара, упоминая крутыми словами имя его отца...
Горы накрошенных чуреков все росли. Несколько человек, наломав ветки тутового дерева, отгоняли от дастархана назойливых мух и прилетавших от арыка стрекоз...
Вскоре стали подавать в мисках большие куски вареного мяса. Семеро яшули разламывали пополам специально оставленные для этого пресные чуреки, клали их поверх измельченного гостями хлеба, а на верхних чуреках уложили мясо и принялись измельчать его ножами. Мослы, с которых удалили мясо, складывали в отдельную кучу...
Когда все мясо было разделано, несколько парней с высоко закатанными рукавами стали перемешивать мясо с накрошенным хлебом и нарезанным луком, готовя национальное блюдо, которое называлось дограма...
В этот момент Санджар-Палван подступил к куче еще дымящихся мослов и стал их раздавать мальчишкам. Навалив кости, на которых еще оставалось довольно много мяса, в большую деревянную миску, старый богатырь, пошучивая и посмеиваясь, вкладывал вожделенное лакомство в тянувшиеся к нему со всех сторон ладошки.
Довлету не хотелось есть, но сидеть в сторонке, когда вся ребятня толпится там, где раздают мослы, ему было не к лицу. Ведь на тех мальчишек, которым не достается на празднествах мослов, взрослые смотрят как на беспомощных ротозеев.
А тут еще Гарагоч-Бурдюк прямо перед лицом Довлета сунул своему внуку Гулмурату мясистую кость, завернутую в чурек, пропитанный жиром, и Гулмурат стал глодать свою добычу, стремясь вызвать зависть у других мальчишек...
Довлет взглянул на своего деда: быть может, и тот поднесет угощение своему внуку. Но Аташир-эфе даже и не смотрел на Довлета. «Как же так? — подумал мальчик.— В юрте Ораз-хана дед угощал меня самыми жирными кусками, а тут не замечает...»
В этот момент из толпы мальчишек выбрался с тремя огромными мослами Сапарак. Мальчишка уселся рядом и с аппетитом приналег на раздобытое угощение. «Друг называется,— подумал Довлет.— Даже и не подумал предложить мне ни одной косточки».
Делать было нечего, и Довлет, поднявшись со своего места, втиснулся в толпу мальчишек, осаждавших Санджара-Палвана. Оказавшись в самой гуще этой веселой давки, Довлет увидел рядом с собой малоприятного ему мальчишку Гулака; тот, работая локтями и плечами, продирался вперед. Заметив, что Довлет опережает его, Гулака попытался его задержать, но Довлет, протиснувшись плечом сбоку и оперевшись на правую ногу, рванулся так, что Гулака зашатался. «У самого уже полная пазуха мослов, а все лезет»,— успел подумать Довлет о сопернике и уже оказался рядом с другим мальчишкой по имени Шамурат.
— Куда прешь? — грозно заворчал на него Шамурат.
— А что, мослы должны только тебе доставаться? — улыбаясь насмешливо, ответил Довлет, заметивший, как Шамурат сунул огромный мосол в штанину.— Не обожжешь себе там чего-нибудь?
— Не, не обожгу,— неожиданно весело ответил Шамурат, решивший похвастать своей лихостью.— Мослы падают аж до щиколоток, а там мои шаровары крепко подвязаны...
Увидев перед собой Довлета, Санджар-Палван сразу протянул ему две большие мясистые кости.
— Эти нахалы уже нахватали себе много, а ты подошел ко мне в первый раз, Довлет-джан.
Но утвердить справедливость среди этого столпотворения было не так-то просто: как только Санджар-Палван протянул вкусные кости в сторону Довлета, к ним сразу потянулось больше десятка рук. Не растерявшись, Довлет привстал на цыпочки, и его рука вдруг оказалась выше всех.
«Странно,— подумал Довлет, унося зажатую крепко в руке добычу.— И Гулака, и Шамурат, да и многие другие ребята раньше были вроде бы и сильнее и выше меня...»
Как только он уселся и принялся объедать мясо с лакомых бараньих мослов, тут же увидел, что его дед, хитровато улыбаясь, протягивает ему еще более аппетитную кость. «Вон чего он хотел,— догадался мальчик.— Там, в юрте Ораз-хана, других детей не было. Потому дед считал своим долгом накормить меня. А здесь он хотел, чтобы я сперва сумел раздобыть для себя еду сам...»
— Сапарак,— обратился Довлет к сидевшему рядом другу.— Ты ведь раздобыл целых три мясистые кости. Почему не предложил мне ни одной?
— Я не меньше твоего деда желаю, чтобы ты не был рохлей,— ответил Сапарак, переставая жевать и протягивая Довлету две еще не тронутые его зубами косточки.— Теперь, если хочешь, возьми у меня, что осталось.
— Чтобы я был жадным, как Шамурат, ты этого желаешь? — указал Довлет на пристроившегося под одним из тутовых деревьев мальчишку, извлекавшего теперь из своих штанин нахватанные мослы.
Сапарак взглянул на Шамурата и брезгливо скривился.
— Нет, подобного я тебе не желаю. Но ловким и бесстрашным туркмену быть просто необходимо. Слишком много врагов зарятся на нашу землю...
«Ораз-хан или его преемник, они окажутся очень недалекими правителями, если не призовут Сапарака в число своих ближайших советников, когда он вырастет,— подумал о своем друге Довлет.— А кем, когда вырасту, буду я?» — впервые задумался мальчик и не смог найти ясного ответа. Душа его жаждала очень многого: хотелось Довлету научиться слагать стихи и играть на дутаре, как знаменитый поэт Молланепес, хотел бы он быть образованным, как Молланепес и ушедший на войну учитель молла Абдурахман, желал он быть могучим и бесстрашным воином, какими были его дед и отец и каким уже показал себя старший брат. Но надо всеми этими желаниями в сердце мальчика уже преобладала жажда счастья не для себя, а для всего своего народа. Но пути к этому счастью пока не знали ни он, Довлет, ни все те взрослые люди, на которых он хотел быть похожим...
Довлет вынужден был прервать свои размышления, начинала завязываться беседа среди гостей, а мальчик всегда внимательно вслушивался в то, что говорили вокруг него взрослые.
— Эх, люди добрые,— заговорил Санджар-Палван.— Хотя и земли у каждого из нас мало, но все равно как бы не упустить нам время посева яровых...
— М-да, это верно,— поддержал его Заман-ага.— Мало ли земли, много ли, все равно лучше ее засеять. Без посевов нам не обойтись.
— Сеять-то куда как хорошо, но у нас уже и озимые начинают вянуть,— сказал Гарагоч-Бурдюк.
— А поговаривают люди, что река Амударья некогда текла в сторону Бахры-Хазара и щедро орошала земли туркмен, а некий падишах перекрыл ее старое русло,— вступил в разговор мастер Ягмур.
— Чтоб тот падишах в аду вечно испытывал такую жажду, как наши поля! — отозвался Палат-Меткий.
— Еще я слышал,— продолжал кузнец,— что туркмены будто бы посылали своего человека к царю какого-то государства...
— Было такое, но очень давно,— ответил Заман-ага.— Когда мы жили еще в Мангышлаке и Балхане, то мальчишками от стариков слышали, что один энергичный человек, Ходжанепес его звали, съездил к падишаху урусов. Представ перед этим могущественным царем, Ходжанепес попросил его повернуть Амударью в старое русло.
Внезапно Довлет испытал чувство большой радости, он увидел подходящего к ним поэта Молланепеса — значит, уже начал поправляться от своей раны их новый учитель.
— Стало быть, падишах урусов отказался укрощать нашу Амударью? — сказал Гарагоч-Бурдюк, когда Молланепес уже обменялся со всеми приветствиями и уселся на предложенное ему почетное место за дастарханом.
— Нет, он не отказался,— ответил Заман-ага.— Но вот явился к нам ученый человек. Я сам об этом деле знаю понаслышке, а он из мудрых книг и бесед с людьми образованными. Одно могу сказать еще я сам. Это дело закончилось позором для нас, мусульман, была осквернена тогда святость закона гостеприимства...
Сидевшие за дастарханом мужчины выразили разными возгласами свое возмущение.
— Поведай нам, наш дорогой Молланепес, о посольстве Ходжанепеса к царю урусов,— обратился Заман-ага к поэту.
— Это была посты ная и кровавая история, люди добрые,— начал Молланепес.— Падишах урусов не отказал тогда нашему послу Ходжанепесу. Но чтобы исполнить такое великое дело, необходимо было сперва все хорошенько разведать на месте. Выехал к нам из далекой России один из крупных предводителей царя урусов с большим числом ученых людей и мастеров...
И здесь, как и в юрте поэта, у Довлета в мыслях ожило случившееся задолго до его рождения...
Двигался через раскаленную солнцем степь большой караван, тянувший за собой шлейф пыли. На многочисленных верблюдах везли поклажу, а верхом на лошадях ехали изнывающие от жары и непривычные к такому климату люди, спешившие на помощь к туркменам...
Вот показалась перед ними прекрасная своими роскошными дворцами и благоухающая садами Хива. Сам хивинский хан вышел встречать с великим почетом посланцев падишаха Урусов. Прибывших провели во дворец хана, угостили прекрасным ужином. Звучала во время этого ужина дивная музыка, изумляли гостей своими искусными танцами прекрасные невольницы...
Чистосердечные урусы, очарованные таким роскошным приемом во дворце хивинского хана, полностью ему доверились. Они не заподозрили ничего плохого и в том, что на ночлег разместили их в разных местах небольшими группками...
Дышала прохладой лунная ночь. Благоухание цветущих садов в ночной прохладе стало еще более пьянящим. Крепко спали доверившиеся ханскому гостеприимству урусы. Из покоев самого хана мрачными тенями выскальзывали приближенные, получившие страшный приказ...
— Все урусы в ту ночь были убиты по приказу хивинского хана. Не случись подобное, то, возможно, и была бы возвращена в старое русло наша Амударья,— закончил свой печальный рассказ Молланепес.
— Да будет он проклят в веках, тот хан!..
— Хивинцы всегда были нам врагами!..
— Как только мусульмане осмелились нарушить закон гостеприимства!..
— Да падет на них кара аллаха!..
Еще много проклятий сыпалось в адрес свирепых убийц ни в чем не повинных урусов.
— Значит, добрый народ эти урусы, если собирались помочь нам, туркменам. И падишах у них добрый,— сказал мастер Ягмур.
— Народ этот никогда не был злобным,— ответил поэт.— А падишахи урусов часто бывали добры к иноземцам, но редко к своему народу...
— Жалко урусов, хотя они и неверные,— сказал на это Санджар-Палван.
— Но каковы тогда мы, правоверные: хивинский хан перебил наших друзей, а мы за них не отомстили! — выкрикнул незнакомый Довлету джигит из отряда Палата-Меткого.
— Мстили, парень,— ответил ему Санджар-Палван.— То мы мстили хивинцам, то они нам. Так до сих пор и тянется...
— Не повезло туркменам, ускользнула от них большая полноводная река.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45