Немного подождем. Как только увидим, что это чужие джигиты, бросимся в чащу. Выпорет меня бай за овец. А тебе даже этого не достанется. Твой дед — глава рода. Как-нибудь сговорится с родичами...
— Дед! — вскричал Довлет.
— Что дед?
— Это едут мой дед и старший брат.
— Верно! — обрадовался и Сапарак.— Но куда они направляются?
Аташир-эфе и Гочмурат ехали на прекрасных лошадях, не-.давно приведенных дедом Довлета. Теперь уже было видно, что движутся они не к отаре, а, словно бы увидев мальчишек и не пожелав с ними встречи, объезжают их стороной...
— И оружием оба увешаны,— растерянно вымолвил Довлет.
Вскоре мальчики увидели еще группу всадников, которые ехали вслед за Аташиром-эфе и Гочмуратом.
— И эти вооружены,— сказал Сапарак.— Но это наши джигиты. Я узнал друга моего брата, Байсахата...
«Сказал бы я тебе, какой он Велле друг, да не годится порочить имя Гюльсенем»,— подумал Довлет.
Вскоре всадники скрылись за ближайшими холмами. Не сговариваясь, мальчишки бросились бежать в ту же сторону. Когда они взобрались на высокий курган, перед ними открылась странная картина. Две дюжины всадников на полном скаку рубили саблями кусты бурьяна, кололи их копьями. Но вот по команде Аташира-эфе они разделились на две равные группы, разъехались шагов на пятьсот, а затем помчались друг на друга, скрестились сабли джигитов, началась рубка, но никто с коня не падал. Раздался гортанный крик Аташира-эфе, и группы вновь разделились, вновь устремились одна на другую. В степи поднималась пыль, раздавался топот копыт, бряцание оружия...
— Знаешь, чем они заняты? —спросил Сапарак.
— Нет...
— К войне готовятся.
— Неужели и эти уйдут в Иран?
— Куда поведет их твой дед, туда и уйдут,— загадочно усмехнулся Сапарак...
Вечером Сапарак легко отделил овец одной отары от другой, и мальчики погнали их в селение каждый своей дорогой.
Когда Довлет прогонял овец около юрт своего ряда, выходили родственники и отделяли от отары каждый своих животных. Наконец у Довлета остались только овцы их семьи, и мальчик погнал их в свой двор.
У раскрытых дверей конюшни старший брат чистил вороного жеребца и каурую кобылу
— Досталось им нынче,— небрежно сказал Довлет, проходя мимо старшего брата.
— Ты откуда знаешь? Видел, что ли?
— Видел.
— Значит, подглядывал,— решил Гочмурат.— Только деду не признавайся, а то попадет.
— Чем это вы там занимались?
— Об этом тебе знать нельзя.
— Почему?
— Ты не обижайся,— смягчил голос старший брат.— Про такие дела даже взрослым не говорят...
Через два дня после этого разговора, оставив в глубокой озабоченности домашних, Аташир-эфе и Гочмурат с наступлением темноты оседлали коней, вооружились и тихо, словно крадучись, отправились неизвестно куда...
Глава девятая
АЛАМАНЩИКИ ДЕЛЯТ ДОБЫЧУ...
Неделя прошла тягостно. Тоска снедала Аннабахт. Дов-лет догадывался, что мать знала куда уехали ее свекор и старший сын. Но почему-то она ни разу не обмолвилась об этом, только часто просыпалась по ночам, тревожно вслушивалась в звуки за стенами юрты, а днем была хмурой и не так ласкова со своими младшими детьми. Довлет не раз ловил на себе вопросительные взгляды матери, но как он ни хотел, не мог ответить на молчаливые вопросы матери, потому что не догадывался, о чем она желала бы его спросить...
Исчезновение деда и Гочмурата тревожило и самого Довлета. Куда они поехали? Что там творят? Вернутся ли живыми?.. Уехали они как будто бы ненадолго. Но отчего же мать тревожится больше, чем после отъезда отца? Ведь отец Довлета ушел на большую войну против самого падишаха Ирана!.. Вопросов в голове мальчика накопилось много, а ответов на них не было...
Довлет приметил, что многие в селении в последнее время стали на него и на других членов семьи поглядывать как-то не так. Когда он приближался, многие его встречали хмуро, а иногда и с молчаливым презрением во взглядах. Чем он провинился перед людьми? Неужто натворил чего-то, о чем сам не догадывается?..
Довлет скорее был готов поверить в свою вину перед односельчанами, чем в то, что совершить что-то недостойное могла его мать. Так почему же от Аннабахт вдруг стали отворачиваться многие соседки?..
— В чем мы виноваты, мама? Что я такое сделал, почему нас осуждают теперь люди? — не выдержав, однажды прямо спросил мальчик.
— Ты пока что не совершил ничего,— сурово отвечала сыну Аннабахт.— А вот твой дед и старший брат... Но за каждого из нас, сынок, в ответе весь род. Вот и сторонятся теперь нас люди. Они правы, конечно...
Больше Аннабахт ничего не сказала сыну, отвернулась от него и захлопотала по хозяйству. Что же натворили Гочмурат и дедушка? Чего мать ожидает и от него, Довлета, если сказала: «Ты пока не совершил ничего»? «За что же косятся на нас люди?» — такие мысли терзали мальчика, но больше он уже никому не задавал вопросов. Хватит и того, как сурово ответила ему мать...
И вот однажды, проснувшись рано утром, Довлет увидел в глубине юрты спящего деда и Гочмурата. Как полагал мальчик, они возвратились под покровом темноты, как и уезжали. «Будто летучие мыши, незаметно юркнули в свое гнездо перед рассветом»,— подумал о своих близких Довлет.
Дед, хоть и укрылся с головой тулупом, дышал ровно и спокойно. А вот Гочмурат часто переворачивался во сне, отбрасывал то ногу, то руку и что-то бормотал, как человек, мечущийся в жару...
Ружья, сабли, патронташи и другое снаряжение деда и старшего брата валялись рядом с ними в беспорядке. Из-под подушки у Гочмурата выглядывал толстый ствол пистолета...
Давно поднявшаяся Аннабахт хлопотала, готовя пищу. Довлет обрадовался, что она молчала. Возможно, все окончилось хорошо...
— Мама, куда же ездили дедушка и Гочмурат? — спросил Довлет, одеваясь.
— Что дед твой съездил не в Мекку, ты, наверно, и сам догадываешься. А коли хочется узнать, что они натворили, то сбегай к южному озеру, полюбуйся их делами...
Мать больше ничего не сказала, только печально поджала губы и вновь занялась своими делами.
Настроение Аннабахт передалось сыну. Довлета охватило боязливое любопытство, он-то еще не знал, что произошло. Наскоро перекусив и выпив пиалушку чая, он побежал к южному озеру...
Пробегая по селению, мальчик видел толпы людей, они о чем-то встревоженно говорили. Он догадался: случилось что-то плохое и все селение уже знает об этом...
Около юрты Санджара-Палвана он увидел трех женщин: жену Санджара-Палвана Тячсолтан-эдже, жену Палата-Меткого Абадан-эдже и жену Сапы-Шорника Саадат-эдже.
— Вон, соседки, бежит волчонок, порадоваться добыче своего деда,— громко сказала вслед Довлету Абадан-эдже.
— Аллах с тобой, подруга! Он тут, еще мал,— заступилась за мальчика Саадат-эдже.
— Вырастет, сам уйдет в набег, как его старший брат,— возразила ей Тячсолтан-эдже.
Довлет не стал дослушивать обидных слов и побежал дальше. На такыре он увидел окруженную плотной толпой женщин соседку Бибигюль-эдже.
— Ах, вы проспали все,— тараторила в толпе первая в селении сплетница.— Они заявились после полуночи. Пригнали целое состояние. Я сама видела. Всю ночь раздавались вопли и топот копыт. Вы мне хоть верьте, хоть не верьте, а весь овраг там сейчас забит скотом и рабами да рабынями...
— Ты посмотри, а! Наживаются прямо на глазах,— завистливо сказала одна из женщин.
— И не говори, подруга. Будто с неба им добро сыплется. Вай-вай!..
— Вам только добро видно,— сурово оборвала их ахи да охи стоявшая в этой толпе жена Велле Гюльсенем.— А то, что они обездолили столько человеческих судеб, вам до этого дела нет...
Довлет миновал и этих женщин. Повернув влево, он побежал к озеру. Он уже понял, что совершили его дед и старший брат. Ноги мальчика ослабели, было стыдно смотреть в лица прохожих...
Издали он увидел, как суетились люди — и пешие и конные вокруг оврага у озера.
На дне оврага среди зарослей гребенщика расположились люди в необычной одежде. Женщины и дети плакали, мужчины понуро глядели в землю перед собой. В плач женщин и детей вплетался рев голодного и непоеного скота, которого в овраге было голов двести. По краю оврага гарцевали вооруженные с ног до головы всадники, никого не выпуская.
Среди всадников Довлет сразу узнал Байсахата, он был особенно свиреп с пленниками, и его нагайка чаще других свистела в воздухе, ударяя то взобравшуюся на верх оврага овцу, то слишком громко причитающую пленницу...
— Негодяи! Что с людьми творят,— вдруг раздался громкий голос проезжавшего поблизости верхом на пегой лошадке Санджара-Палвана.
Но охранявшие пленников всадники сделали вид, что не услышали, никто из них не посмел ответить на оскорбление знаменитого борца, который на саблях тоже всегда выходил победителем...
Довлет, увидев Санджара-Палвана, вздрогнул, втянул голову в плечи и не осмелился поздороваться со своим учителем, ибо его угнетал стыд за содеянное близкими...
«Но при чем же здесь я?» — спросил себя мальчик, когда старый богатырь проехал. «Но за каждого из нас, сынок, в ответе весь наш род»,— припомнил он слова своей матери, которые теперь в сознании прозвучали громче и суровее, чем когда Аннабахт их произнесла вслух. Значит, все эти проклятия, которые сейчас выкрикивают на дне оврага обездоленные его родственниками люди, падают и на его голову, с ужасом подумал о себе как о постороннем Довлет. «Я сам себе стал чужим!
Вот что натворили Гочмурат и дедушка»,— сокрушался мальчик, проходя вдоль страшного оврага. Будь у него власть или сила, он бы немедленно разогнал отсюда охранявших добычу аламанщиков, а пленников отпустил по домам. Но ни силы, ни власти у Довлета не было...
И тут мальчик вспомнил: хотя по отцу он родился на свет сыном бега, но по матери он — сын рабыни. Еще молоденькой девушкой Аннабахт была захвачена Аташиром-эфе во время одного из набегов. Это потом ее взял себе в жены сын Аташира Сердар. «Но какое-то время мама моя испытывала такие же терзания, как и эти несчастные»,— подумал мальчик, глядя на рыдающих в овраге женщин и девушек.
Довлет и так очень любил своего отца. Но теперь, над этим страшным оврагом, он проникся еще более глубоким уважением к нему. Отец никогда не занимался аламаном и постоянно ссорился с дедом Довлета за то, что тот принимает участие в разбойных набегах, да еще гордится положением признанного и удачливого предводителя аламанщиков.
Довлет хорошо понимал, что его отец выступил на войну с целью, близкой всем жителям их селения,— положить конец грабительским набегам недобрых соседей. Выступление за народное дело трудное, но благородное. После ухода отца мальчик смело смотрел людям в глаза. И люди относились к нему с почтением.
А дед поступил совсем не так. Теперь Довлета терзала совесть, а люди, которых он больше всего уважал, при виде его либо хмурились, либо отворачивались. Да и сам Довлет, увидев идущего навстречу человека, невольно опускал глаза и стремился либо побыстрее пройти мимо, либо шмыгнуть куда-то в сторону, свернув со своего пути...
Собираясь в поход, его отец рассылал во все стороны гонцов, призывая джигитов на битву за правое дело. Он выехал из дома в ясный день, на виду у всех гордо восседая на своем боевом коне под развевающимся зеленым стягом, провожаемый восхищенными взглядами мальчишек и одобрительными возгласами стариков и женщин...
А его дед и старший брат вместе с другими разбойниками готовились к своему делу тайком от людей и выехали под покровом ночной темноты, скрываясь в оврагах и густых зарослях кустарника. У них не было ни провожающих, ни доброжелателей, которые пожелали бы им доброго пути, успехов и благополучного возвращения. Никто не поинтересовался, куда они едут и когда вернутся. Не встретили их и поздравления с благополучным возвращением...
Довлет угрюмо зашагал к дому Сапарака, в свой дом ему сейчас возвращаться не хотелось. Обычай велит уважать старших, тем более родного деда. А как его уважать, когда Довлет только что своими глазами увидел стольких людей, которые проклинают его деда? Какое-то время он хотел не видеть Аташира-эфе и своего старшего брата...
Гюльсенем встретила Довлета, как всегда, приветливо. Она усадила его на кошму и налила козий чай.
— Вай, Довлет-джан, что-то ты бледный и грустный сегодня. Благополучно ли возвратились дедушка и старший брат?
Мальчик видел, как искренне сочувствует Гюльсенем. Почувствовала она, что упоминание деда и брата для Довлета неприятно, но того требовал от хозяйки дома обычай.
— Да, они вернулись,— промямлил Довлет.
— Мама небось ругает их?
— А толку, что ругает. Они только ухмыляются на ее слова...
— Других можно понять, их богатство ослепляет,— хлопоча у очага, стала рассуждать Гюльсенем.— Но Гочмурату-то, безусому юнцу, на что сдался этот аламан? Ведь он не жадный вовсе. Он из таких, кто и последнюю рубаху может отдать нищему. Я правду говорю, Довлетик?
— Правду. Не жадный он,— грустно ответил мальчик.
— Конечно, он в набег пошел из озорства. Не знает, куда силу девать.
— Уж лучше бы мама отпустила его на войну с отцом,— сказал Довлет с горечью.— Если бы погиб там, так со славой. А тут чужие люди бросили бы его тело на растерзание шакалам...
— Негоже, Довлет-джан, такое говорить о старшем брате. Ведь ты любишь его?
— Люблю. И дедушку люблю. Но из-за них мне стыдно людям в глаза смотреть, Гюльсенем гельнедже! — воскликнул мальчик в отчаянье.— Вы были там, у этого проклятого оврага, что возле озера?
— Нет, я не охоча до чужих страданий, милый. К чему мне видеть слезы пленников. Беда, что хан наш только косится на аламанщиков, но не унимает. А как уймешь? Обычай аламан не запрещает...
Как могла, Гюльсенем старалась успокоить Довлета до тех пор, пока в юрту не вбежал Сапарак.
— Ты не смог бы один попасти овец Довлет.— Я потом приду.
— Могу, конечно,— легко согласился Сапарак — А если еще и Евбасара дашь, то можешь и целый день не являться.
— Нет, я скоро прибегу. А Евбасар пойдет с тобой сразу.
Вдвоем мальчики выгнали из загона байскую отару, которую пас Сапарак, и погнали ее на пастбище. Когда они поравнялись с юртой, Довлет выгнал своих овец, кликнул верного пса, и они двинулись вдоль ряда юрт рода эфе, прихватывая по пути овец родственников. За селением Довлет приказал своей собаке идти с Сапараком, а сам побежал назад в селение.
Его притягивал к себе овраг у озера. Довлет шел туда, хотя испытывал стыд за совершенное его близкими, хотя страшился осуждающих взглядов односельчан. В конце концов, сам он ничего плохого не совершил. Более того, в душе Довлет поклялся: когда вырастет, никогда не будет принимать участия в разбойничьих набегах, даже если он останется нищим и у него не будет куска хлеба...
Мальчик шагал, все убыстряя шаги. Что-то властно влекло его к страшному месту, точнее, не что-то, а кто-то, но в этом Довлет не признавался даже самому себе...
У оврага уже собралось много народу. В крайние две юрты в конце ряда больших мясников, стоявшие на склоне у оврага, входили вооруженные люди, иные тут же выходили, куда-то спешили. Во дворе между скирдами сена топтались привязанные к ограде оседланные кони.
На Довлета никто не обратил внимания, и он прошел мимо этих двух юрт к оврагу.
В овраге сидели и стояли человек двадцать пленников. По их одежде и говору можно было судить, что они жители горных селений. У мужчин и юношей руки были связаны за спиной, их расположили отдельно от женщин и детей. Между двумя группами пленников расхаживали вооруженные налетчики в мохнатых папахах с нагайками в руках. Среди них были и Бай-сахат с Гулназаром-Ножовкой.
«Странно,— подумал Довлет.— Ведь они же — враги Гочмурата, а в набег отправились вместе». Мальчик знал, что его старший брат не был злопамятным. И драку с Байсахатом и Гулназаром-Ножовкой Гочмурат воспринимал лишь молодецкой забавой. Но этого нельзя сказать о двух мясниках. Оба парня были злыми и мстительными по своей натуре. Особенно они становились опасными, когда на их стороне имелось превосходство. Вот и теперь у них были самые свирепые лица, они яростно размахивали в толпе пленников своими нагайками.
— Двое из рода эфе, остальные мясники, большие и малые,— сказала какая-то женщина в толпе сельчан об участниках набега.— А имен их поганых и произносить не хочу,— добавила она.— Не желаю я рот свой грязнить их паршивыми именами.
— Так зачем же вы заявились сюда, если вы такая брезгливая? — ехидно попыталась уязвить ее вездесущая сплетница Бибпгюль.
— Я дастархан принесла несчастным,— ответила ей достойно первая женщина.— Да боюсь подойти к ним. Как бы и меня эти псы не огрели нагайкой.
— Не тревожьтесь об этом, соседка,— сказала другая женщина из толпы.— Я тоже явилась с дастарханом для этих бедолаг. Пойдемте вместе. В наших с вами семьях сыщутся достойные джигиты, которые этим собакам сумеют отомстить, если они нас обидят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45