Другие им отвечали: мол, погодим малость, разобрать юрты и навьючить на верблюдов всегда успеем, если придется худо...
С половодьем в этих местах наступали счастливые дни для охотников. Дичи в пойменных лесах водилось множество. Случалось, что от выстрела в воздух поднимались целые стаи пернатых. Тогда ^только не зевай, бей влет да запоминай, куда упала подстреленная утка...
В зарослях немало хорошо протоптанных тропинок. Ты движешься по одной из них. И вдруг чуть ли не из-под ног с шумом вспархивает птица. Подумаешь, может быть, наткнулся на кем-то подстреленную утку. Долго будешь искать ее и не найдешь. Но не успеешь пройти десятка шагов, как вновь, возможно, увидишь это существо. Своим коричневато-бурым цветом оно почти сливается с ветками дерева, на котором сидит не двигаясь и смотрит на тебя. Лишь только встретится взгляд этой птицы с твоим взглядом, она вспорхнет. Ты можешь сотни раз пройти совсем близко, а хитромудрое создание будет смотреть на тебя и сидеть спокойно на своем дереве. Ты вертишь головой, отыскивая раззадорившее тебя существо, вглядываешься в дальние кусты, но в двух-трех шагах от тебя вдруг — «фыррр», опять эта птица. Значит, совсем случайно скрестились ваши взгляды. И ты начинаешь преследование. Выбегаешь на берег реки, хватаешь камень — а она уже нырнула в во-, ду. Подумаешь: «Когда же ты вынырнешь?» Когда надоест ожидать и ты поднимешь голову, то увидишь, что птица преспокойно плавает совсем не там, где ты думал вновь ее увидеть. Если тебе не надоест такое времяпрепровождение, то птице оно не надоест никогда. Противная птица. Зовут ее лысухой...
В прошлом году Гочмурат и его друг, сын Ораз-хана Сахат-нияз, взяли с собой на настоящую охоту Довлета с Сапараком.
Другие парни, когда они брали с собой мальчишек, обычно держали себя перед младшими эдакими благодетелями: мол, мы вам оказали большую честь. А между тем мальчишки на охоте были хорошими помощниками. Но Гочмурат и Сахатнияз не из таких, они не заносились перед Довлетом и Сапара-ком, наоборот, доверили им нести ружья, а сами шли позади и вели беседу о своих делах...
Впереди охотников деловито бежал Евбасар, своим пегим цветом почти сливаясь с еще не покрывшимися новой зеленью кустами и сухими прошлогодними травами. Иногда то впереди, то по сторонам взлетали разные птицы. Евбасар не только не бежал к ним, но даже редко удостаивал их взглядом. Он знал, что они будут охотиться на уток, а до остального ему и дела не было.
Когда охотники углубились в заросли, то разделились: Гочмурат и Сахатнияз пошли дальше к берегу реки, где должны были устроиться в засаде, а Довлет и Сапарак вместе с Евбасаром остались на опушке леса, им предстояло вспугивать стаи и гнать их на охотников с ружьями...
Веселое это было занятие — кричать, шуметь, горланить песни, бегать, раскачивая ветки деревьев и кустарников, вспугивая тем птиц. Между двумя мальчиками, двигавшимися на расстоянии сорока шагов друг от друга, носился Евбасар. Казалось, собака теперь лишилась ума и достоинства. Евбасар лаял, рычал, повизгивал и даже свирепо набрасывался на собственный хвост. Но поведение собаки могло показаться глупым лишь стороннему наблюдателю. Когда раздались первые выстрелы, Евбасар покинул мальчиков и умчался к Гочмурату и Сахатниязу: умный пес знал, что для него наступило время отыскивать в прибрежных зарослях подстреленную дичь и приносить ее туда, где засели в кустах охотники...
Когда через какое-то время Довлет и Сапарак вышли к берегу реки, около Гочмурата и Сахатнияза уже лежало на земле штук десять убитых уток. Из кустов выбежал Евбасар с очередной добычей в зубах. Где-то в той стороне, откуда бежала река, прозвучали выстрелы других охотников, и взлетевшая стая уток полетела за движением воды. Гочмурат и Сахатнияз враз вскинули ружья и почти одновременно выстрелили. Одна утка камнем рухнула шагов за двести, туда сразу умчался Евбасар. Вторая была подранена, снижаясь, она пыталась лететь, но вскоре тоже упала в воду у противоположного берега.
Охваченный охотничьим азартом, Гочмурат стал быстро раздеваться.
— С ума сошел! Вода еще холодная,— попытался удержать его Сахатнияз.
Но Гочмурат его не послушал. Швырнув одежду на кусты, он прыгнул в воду и поплыл к другому берегу...
Явился Евбасар с отысканной уткой в зубах, осторожно положил ее на кучку убитых птиц. Увидев Гочмурата, собака, не дожидаясь приказаний, прыгнула в реку и поплыла вслед за ним. Когда парень миновал середину, Евбасар настиг его и поплыл рядом. Вскоре охотник и собака достигли противоположного берега и скрылись в кустах тальника.
— Вот что, ребята, давайте соберем сухих веток и разведем костер,— сказал мальчикам Сахатнияз.— Когда они вернутся, тепло им пригодится...
Довлет и Сапарак сразу кинулись искать сухой хворост, а Сахатнияз свалил невысокое засохшее деревце и принялся обламывать его сучья. Затем он сложил в кучку растопку и стал кресалом высекать искры...
Когда Гочмурат и Евбасар приплыли назад и выбрались из воды, костер уже пылал. Довлет заметил, что у брата даже кожа не покрылась пупырышками. Гочмурат был привычен, купался с ранней весны до самой зимы. В том, что брат Довлета сплавал в марте месяце на другой берег и вернулся, ничего для него необычного не было. Необычно повел себя лишь пес: положив принесенную в зубах утку, Евбасар отряхнулся от воды и уселся у огня, недовольно поглядывая на Гочмурата. Когда брат Довлета попытался погладить собаку, она не позволила, отбежала на несколько шагов...
— Что это с тобой, Евбасарчик? — удивился Гочмурат.
— Что, что,— проворчал Довлет, отлично понимавший своего четвероногого друга.— Он считает, что ты взялся не за свое дело. Отыскивать и приносить добычу должен он.
— Верно! — восхитился поведением собаки Гочмурат.— Когда я протянул руку за уткой, он боднул меня головой и сам схватил ее. Но ничего. Сейчас мы с ним помиримся...
Гочмурат схватил утку, за которой они с Евбасаром плавали на тот берег, и положил ее перед собакой. Но пес был настолько сердит на Гочмурата, что даже не взял лакомого угощения, а снова отбежал на несколько шагов, уселся и отвернул морду в сторону.
— Впервые вижу такую собаку! — в восторге вскричал Сахатнияз.— Верблюда за нее не пожалел бы...
— Что верблюда,— ответил Гочмурат.— Отец твой, Ораз-хан, нашему деду предлагал за Евбасара боевого коня. И дедушка не согласился...
Подметив, что пес изредка бросает вожделенные взгляды от которой сам отказался, Довлет, желая уберечь достоинство лохматого друга, взял птицу и опять положил ее перед собакой.
— Кушай, Евбасарушка. Гочмурат больше не станет тебя обижать. Теперь он будет только подстреливать уток, а приносить всегда их будешь только ты...
То ли поняв смысл сказанного, то ли успокоенный ласковым голосом Довлета, пес взял в зубы утку, но есть ее при всех не стал, а понес в кусты. Достойный Евбасар не желал показывать, как он проголодался на этой охоте...
Вспоминая прошлогоднюю охоту, Довлет гнал мимо знакомого леса овечью отару и думал, что скоро сам сможет ходить сюда на охоту с ружьем. Вот только научит его Палат-Меткий. Сапарак, пожалуй, тоже от такого удовольствия не откажется...
Только вспомнил Довлет о Сапараке, как сразу увидел его. Шагая вслед за своей отарой, мальчик достиг вершины холма, по другую сторону которого расстилалась хорошо прогреваемая солнцем долина, где весенняя первая травка была намного сочнее и ярче. Шагах в ста от вершины холма неподвижно стоял мальчишка с длинным посохом и, словно верховный повелитель, взирал на своих подданных, занятых пожиранием свежей травки. Если бы Довлет не имел зорких глаз, то легко узнал бы своего друга по его огромной рыжей шапке, постоянно сползавшей то на глаза ее владельца, то на затылок, Сапарак вынужден был постоянно вскидывать к голове руки, чтобы водворить злонравную шапку на положенное место. Но зрение у Довлета было острое, он хорошо разглядел на большом расстоянии широкую улыбку друга, ибо Сапарак его тоже увидел и сразу узнал. Что может быть приятнее для чабана, вынужденного целый день в одиночестве брести за своей отарой, чем вдруг увидеть товарища, с которым можно будет перемолвиться наконец словом или, того лучше, затеять какое-либо развлечение.
Довлет, наоборот, от этой неожиданной встречи огорчился. Первый раз в жизни его приставили к настоящему делу, а он допустил такую большую оплошность: его овцы, увидев отару, которую пас Сапарак, устремились ей навстречу, и вскоре обе отары перемешались. Больше всего Довлет огорчился за своего друга. Он пригнал на пастбище овец своего рода, в худшем случае на него мог накричать дед. Но Сапарак пас овец Бегнепес-бая, одну из его многочисленных отар, в гневе бай мог и поколотить его за то, что животные перемешались с чужими... Довлет очень удивился, увидев, что Сапарак продолжает приветливо улыбаться. Он взглянул на своего верного помощника Евбасара, пес тоже не проявлял беспокойства, сидел спокойно у ног Довлета и по-собачьи улыбался подходившему Сапараку. Сапарака Евбасар уважал, тот никогда не посягал на достоинство пса. Если угощал собаку хлебом или костью, то передавал их через Довлета. Пищу пес принимал только от членов семьи Аташира-эфе. Никогда не пытался Сапарак и погладить собаку. Тогда бы Евбасару пришлось на него зарычать. Гладить себя пес позволял только двум существам — Довлету и его младшему брату Кемалу. Последнему, как известно, Евбасар позволял даже таскать себя за хвост, что особенно унизительно для гордой собаки...
— Чего ты насупился? — подойдя, спросил у Довлета друг.
— Овцы наши перемешались...
— Ну и что? Будут вместе пастись. Пускай их постережет твоя собака, а мы во что-либо поиграем.
— А тебе не попадет от Бегнепес-бая?
— За что?
— Овец-то мы теперь разделить не сможем...
— Ха,— ухмыльнулся Сапарак.— Ты не сможешь, конечно. Для тебя они все пока одинаковые. А мне хоть глаза завяжи, я своих овец отличу на ощупь.
— Евбасар, стереги,— приказал Довлет.
Пес, приняв под свою опеку обе отары, умчался заворачивать тройку отбившихся в сторону барашков.
— Одному тут знаешь как скучно,— сказал Сапарак.— С утра до вечера разговариваешь только с овцами. Хочешь, я научу тебя следы различать?
— А сам ты умеешь это делать?
— Меня чабан Таган, у которого я раньше был подпаском, выучил. Жаль только, что снег сошел. Но ничего, земля еще сырая. И на ней зайцы оставляют следы.
— А как ты отличаешь следы зайца от других?
— Вот, смотри,— присел Сапарак на корточки.— Здесь совсем недавно пробежал заяц. Видишь, передними лапками он едва царапнул землю, а задними оставил глубокие выемки. Вся сила у зайца в задних лапах, он прыгает, отталкиваясь ими...
Мальчики пошли по свежему заячьему следу, держа пастушьи палки так, как если бы это были ружья.
— Пах-пах! — вскинув свое «ружье», вскричал Сапарак, увидев, как из-под кучи сухого хвороста выскочил и помчался прочь рыжий заяц.
— Бабах-бах! — «пальнул» по нему и Довлет, будто в руках у него была не палка, а двустволка.
— Попало бы нам с тобой от Палата-Меткого,— рассудительно сказал Сапарак, когда невредимый заяц скрылся.
— Отчего попало бы? — изумился Довлет.— Будь у нас настоящие ружья, он бы от нас не ушел!
— Но четыре заряда потратить на одного паршивого зайчишку — это недостойно учеников великого стрелка.
Мальчишки захохотали и, вспомнив, что они к тому же еще и ученики великого палвана, принялись бороться и, хохоча, повалились на землю.
Когда они, навозившись вдоволь и насмеявшись, поднялись, то увидели, что к ним приближается всадник на прекрасной лошади. За пояс у всадника был засунут пистолет, сбоку висела сабля, а вместо ружья из-за спины виднелся дутар.
— Да это же Молланепес! — вскричал Довлет.— Знаменитый поэт. Твоего брата Велле он называет своим другом, Сапарак...
— Когда-то давно Велле на охоте спас его от набросившегося волка. Брат, хотя его и считают слабым, сумел тогда, перерезать кинжалом горло разъяренному зверю, уже опрокинувшему Молланепеса...
«Значит, вступившись за честь жены Велле и укротив Бай-сахата, поэт лишь заплатил свой долг,— подумал Довлет.— А почему я произнес слово «лишь»? — продолжил мальчик свои размышления.— Все ли за добро платят тем же? Тот же Байсахат, как говорят люди, мог быть продан в рабство на базар в Бухаре или в Хиве, если бы пуля Велле-Косогла-зого не сразила заарканившего его аламанщика. Но Байсахат пытался обесчестить жену своего спасителя. Да и неизвестно, расстался ли он с этой мыслью теперь...»
— Так вот где вы прячетесь от школы, хитрецы,— сказал Молланепес, когда подъехал, и они обменялись уже обычными приветствиями.
— Но, шахир Молланепес,— возразил Сапарак,— ведь учитель ушел на войну.
— А вы и обрадовались?
— Я жалею об этом,— прямо сказал Довлет.
— А мне все равно,— сказал Сапарак.— Лишь бы учителя не убили. Он хороший человек. Но в школу я больше ходить не буду.
— Странно,— сказал знаменитый поэт.— Ты ведь Сапарак, младший брат Велле. А мне тебя молла Абдурахман назвал среди лучших его учеников...
— Да, Сапарак очень способный,— подтвердил Довлет.
— Мой отец, Касым-Табунщик, погиб в сражении с хивинцами, шахир Молланепес. Живу я у старшего брата. А у него трое маленьких детей. Я должен сам зарабатывать свой хлеб...
— А разве у тебя нет друзей?
— Я его друг! — выпалил Довлет.
— Вот видишь, Сапарак. Если этот мальчик,— кивнул Молланепес на Довлета,— настоящий друг, то он всегда сможет поделиться с тобой тем, что узнает в школе. К тому же о тебе помнит учитель. Такие не должны бросать учебу.
— Мой учитель на войне,— повторил Сапарак.
— Один на войне, а другой заявился в степь, чтобы дать тебе урок прямо на пастбище.
— Вы?! — изумился Сапарак.
— Для всех занятия в школе начнутся завтра, а к тебе я приехал сегодня,— ответил Молланепес.— У нашего народа очень мало грамотных людей. Откуда они возьмутся, если вы не будете учиться...
Знаменитый поэт отвязал от седла хурджин, ловко стреножил лошадь и пустил ее попастись. Мальчики в это время разожгли костер и поставили на огонь кумган с водой для чая. Тут не было гостей и хозяев, поэтому никто никого не приглашал, а все втроем они дружно готовили дастархан. И когда был готов душистый чай, который Молланепес заварил по-своему, поэт с аппетитом приналег на холодную козлятину Сапарака и баранину Довлета, чтобы мальчики без стеснения могли отдать должное его отварной курице и белым лепешкам.
— Странная у вас собака,— сказал поэт, запивая пищу чаем.— Мы едим, а она к нам не подбегает.
— Ха! Евбасар не подойдет, даже если вы его позовете,— рассмеявшись, сказал Сапарак.
— А если ты его кликнешь?
— И тогда не приблизится. Довлет ему приказал стеречь отару. И Евбасар не удалится от овец, даже если теперь его позовет сам Довлет.
— Не может такого быть!
— Евбасар! Евбасар, ко мне! — кликнул Довлет.
Пес только голову повернул на голос мальчика, но тут же отвернулся и умчался заворачивать отбившихся^от отары одиночек...
— Может быть, он не очень слушается своего хозяина?
— Ха! Евбасар в огонь костра прыгнет, если ему Довлет прикажет. Но от стада не отойдет, пока его не заменит Довлет или я.
— В огонь не надо,— усмехнулся Молланепес.— Но мой конь отошел от нас слишком далеко. Не смог бы пес его завернуть к нам?
Сапарак вскочил на ноги и побежал к овцам. К костру вскоре примчалась собака. Радостно подпрыгнув, Евбасар боднул своим большим лбом в грудь сидевшего на земле рядом с поэтом Довлета. Толчок хотя и был ласков, но получился таким сильным, что Довлет опрокинулся на локоть.
— Коня заверни,— тихо приказал мальчик собаке.
Евбасар вмиг напрягся, окинул взглядом окрестность, увидев лошадь, умчался. Вскоре, забегая то с правой стороны, то с левой, но избегая оказаться сзади, Евбасар подогнал коня хозяину.
— Ешь,— положил Довлет перед собакой оставшиеся после трапезы кости, и Евбасар с достоинством принялся поедать угощение.
— Как тебе удалось так обучить свою собаку? — спросил у Довлета Молланепес.
— Я не учил, шахир Молланепес. Я только всегда любил Евбасара. А он меня уже и щенком хорошо понимал. Когда, бывало, доставались мне за что-то шлепки, он старался втиснуться между мной и мамой...
— Да, такая собака способна иных людей научить настоящей дружбе.
— Только не вас,— сказал поэту Довлет.
— Ты-то откуда можешь знать, какой я в дружбе?
— Знаю... Но тайна эта не моя — говорить об этом не буду. А вы правда приехали, чтобы учить Сапарака?
— Правда. Было время, другие учили меня, а теперь я плачу свой долг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
С половодьем в этих местах наступали счастливые дни для охотников. Дичи в пойменных лесах водилось множество. Случалось, что от выстрела в воздух поднимались целые стаи пернатых. Тогда ^только не зевай, бей влет да запоминай, куда упала подстреленная утка...
В зарослях немало хорошо протоптанных тропинок. Ты движешься по одной из них. И вдруг чуть ли не из-под ног с шумом вспархивает птица. Подумаешь, может быть, наткнулся на кем-то подстреленную утку. Долго будешь искать ее и не найдешь. Но не успеешь пройти десятка шагов, как вновь, возможно, увидишь это существо. Своим коричневато-бурым цветом оно почти сливается с ветками дерева, на котором сидит не двигаясь и смотрит на тебя. Лишь только встретится взгляд этой птицы с твоим взглядом, она вспорхнет. Ты можешь сотни раз пройти совсем близко, а хитромудрое создание будет смотреть на тебя и сидеть спокойно на своем дереве. Ты вертишь головой, отыскивая раззадорившее тебя существо, вглядываешься в дальние кусты, но в двух-трех шагах от тебя вдруг — «фыррр», опять эта птица. Значит, совсем случайно скрестились ваши взгляды. И ты начинаешь преследование. Выбегаешь на берег реки, хватаешь камень — а она уже нырнула в во-, ду. Подумаешь: «Когда же ты вынырнешь?» Когда надоест ожидать и ты поднимешь голову, то увидишь, что птица преспокойно плавает совсем не там, где ты думал вновь ее увидеть. Если тебе не надоест такое времяпрепровождение, то птице оно не надоест никогда. Противная птица. Зовут ее лысухой...
В прошлом году Гочмурат и его друг, сын Ораз-хана Сахат-нияз, взяли с собой на настоящую охоту Довлета с Сапараком.
Другие парни, когда они брали с собой мальчишек, обычно держали себя перед младшими эдакими благодетелями: мол, мы вам оказали большую честь. А между тем мальчишки на охоте были хорошими помощниками. Но Гочмурат и Сахатнияз не из таких, они не заносились перед Довлетом и Сапара-ком, наоборот, доверили им нести ружья, а сами шли позади и вели беседу о своих делах...
Впереди охотников деловито бежал Евбасар, своим пегим цветом почти сливаясь с еще не покрывшимися новой зеленью кустами и сухими прошлогодними травами. Иногда то впереди, то по сторонам взлетали разные птицы. Евбасар не только не бежал к ним, но даже редко удостаивал их взглядом. Он знал, что они будут охотиться на уток, а до остального ему и дела не было.
Когда охотники углубились в заросли, то разделились: Гочмурат и Сахатнияз пошли дальше к берегу реки, где должны были устроиться в засаде, а Довлет и Сапарак вместе с Евбасаром остались на опушке леса, им предстояло вспугивать стаи и гнать их на охотников с ружьями...
Веселое это было занятие — кричать, шуметь, горланить песни, бегать, раскачивая ветки деревьев и кустарников, вспугивая тем птиц. Между двумя мальчиками, двигавшимися на расстоянии сорока шагов друг от друга, носился Евбасар. Казалось, собака теперь лишилась ума и достоинства. Евбасар лаял, рычал, повизгивал и даже свирепо набрасывался на собственный хвост. Но поведение собаки могло показаться глупым лишь стороннему наблюдателю. Когда раздались первые выстрелы, Евбасар покинул мальчиков и умчался к Гочмурату и Сахатниязу: умный пес знал, что для него наступило время отыскивать в прибрежных зарослях подстреленную дичь и приносить ее туда, где засели в кустах охотники...
Когда через какое-то время Довлет и Сапарак вышли к берегу реки, около Гочмурата и Сахатнияза уже лежало на земле штук десять убитых уток. Из кустов выбежал Евбасар с очередной добычей в зубах. Где-то в той стороне, откуда бежала река, прозвучали выстрелы других охотников, и взлетевшая стая уток полетела за движением воды. Гочмурат и Сахатнияз враз вскинули ружья и почти одновременно выстрелили. Одна утка камнем рухнула шагов за двести, туда сразу умчался Евбасар. Вторая была подранена, снижаясь, она пыталась лететь, но вскоре тоже упала в воду у противоположного берега.
Охваченный охотничьим азартом, Гочмурат стал быстро раздеваться.
— С ума сошел! Вода еще холодная,— попытался удержать его Сахатнияз.
Но Гочмурат его не послушал. Швырнув одежду на кусты, он прыгнул в воду и поплыл к другому берегу...
Явился Евбасар с отысканной уткой в зубах, осторожно положил ее на кучку убитых птиц. Увидев Гочмурата, собака, не дожидаясь приказаний, прыгнула в реку и поплыла вслед за ним. Когда парень миновал середину, Евбасар настиг его и поплыл рядом. Вскоре охотник и собака достигли противоположного берега и скрылись в кустах тальника.
— Вот что, ребята, давайте соберем сухих веток и разведем костер,— сказал мальчикам Сахатнияз.— Когда они вернутся, тепло им пригодится...
Довлет и Сапарак сразу кинулись искать сухой хворост, а Сахатнияз свалил невысокое засохшее деревце и принялся обламывать его сучья. Затем он сложил в кучку растопку и стал кресалом высекать искры...
Когда Гочмурат и Евбасар приплыли назад и выбрались из воды, костер уже пылал. Довлет заметил, что у брата даже кожа не покрылась пупырышками. Гочмурат был привычен, купался с ранней весны до самой зимы. В том, что брат Довлета сплавал в марте месяце на другой берег и вернулся, ничего для него необычного не было. Необычно повел себя лишь пес: положив принесенную в зубах утку, Евбасар отряхнулся от воды и уселся у огня, недовольно поглядывая на Гочмурата. Когда брат Довлета попытался погладить собаку, она не позволила, отбежала на несколько шагов...
— Что это с тобой, Евбасарчик? — удивился Гочмурат.
— Что, что,— проворчал Довлет, отлично понимавший своего четвероногого друга.— Он считает, что ты взялся не за свое дело. Отыскивать и приносить добычу должен он.
— Верно! — восхитился поведением собаки Гочмурат.— Когда я протянул руку за уткой, он боднул меня головой и сам схватил ее. Но ничего. Сейчас мы с ним помиримся...
Гочмурат схватил утку, за которой они с Евбасаром плавали на тот берег, и положил ее перед собакой. Но пес был настолько сердит на Гочмурата, что даже не взял лакомого угощения, а снова отбежал на несколько шагов, уселся и отвернул морду в сторону.
— Впервые вижу такую собаку! — в восторге вскричал Сахатнияз.— Верблюда за нее не пожалел бы...
— Что верблюда,— ответил Гочмурат.— Отец твой, Ораз-хан, нашему деду предлагал за Евбасара боевого коня. И дедушка не согласился...
Подметив, что пес изредка бросает вожделенные взгляды от которой сам отказался, Довлет, желая уберечь достоинство лохматого друга, взял птицу и опять положил ее перед собакой.
— Кушай, Евбасарушка. Гочмурат больше не станет тебя обижать. Теперь он будет только подстреливать уток, а приносить всегда их будешь только ты...
То ли поняв смысл сказанного, то ли успокоенный ласковым голосом Довлета, пес взял в зубы утку, но есть ее при всех не стал, а понес в кусты. Достойный Евбасар не желал показывать, как он проголодался на этой охоте...
Вспоминая прошлогоднюю охоту, Довлет гнал мимо знакомого леса овечью отару и думал, что скоро сам сможет ходить сюда на охоту с ружьем. Вот только научит его Палат-Меткий. Сапарак, пожалуй, тоже от такого удовольствия не откажется...
Только вспомнил Довлет о Сапараке, как сразу увидел его. Шагая вслед за своей отарой, мальчик достиг вершины холма, по другую сторону которого расстилалась хорошо прогреваемая солнцем долина, где весенняя первая травка была намного сочнее и ярче. Шагах в ста от вершины холма неподвижно стоял мальчишка с длинным посохом и, словно верховный повелитель, взирал на своих подданных, занятых пожиранием свежей травки. Если бы Довлет не имел зорких глаз, то легко узнал бы своего друга по его огромной рыжей шапке, постоянно сползавшей то на глаза ее владельца, то на затылок, Сапарак вынужден был постоянно вскидывать к голове руки, чтобы водворить злонравную шапку на положенное место. Но зрение у Довлета было острое, он хорошо разглядел на большом расстоянии широкую улыбку друга, ибо Сапарак его тоже увидел и сразу узнал. Что может быть приятнее для чабана, вынужденного целый день в одиночестве брести за своей отарой, чем вдруг увидеть товарища, с которым можно будет перемолвиться наконец словом или, того лучше, затеять какое-либо развлечение.
Довлет, наоборот, от этой неожиданной встречи огорчился. Первый раз в жизни его приставили к настоящему делу, а он допустил такую большую оплошность: его овцы, увидев отару, которую пас Сапарак, устремились ей навстречу, и вскоре обе отары перемешались. Больше всего Довлет огорчился за своего друга. Он пригнал на пастбище овец своего рода, в худшем случае на него мог накричать дед. Но Сапарак пас овец Бегнепес-бая, одну из его многочисленных отар, в гневе бай мог и поколотить его за то, что животные перемешались с чужими... Довлет очень удивился, увидев, что Сапарак продолжает приветливо улыбаться. Он взглянул на своего верного помощника Евбасара, пес тоже не проявлял беспокойства, сидел спокойно у ног Довлета и по-собачьи улыбался подходившему Сапараку. Сапарака Евбасар уважал, тот никогда не посягал на достоинство пса. Если угощал собаку хлебом или костью, то передавал их через Довлета. Пищу пес принимал только от членов семьи Аташира-эфе. Никогда не пытался Сапарак и погладить собаку. Тогда бы Евбасару пришлось на него зарычать. Гладить себя пес позволял только двум существам — Довлету и его младшему брату Кемалу. Последнему, как известно, Евбасар позволял даже таскать себя за хвост, что особенно унизительно для гордой собаки...
— Чего ты насупился? — подойдя, спросил у Довлета друг.
— Овцы наши перемешались...
— Ну и что? Будут вместе пастись. Пускай их постережет твоя собака, а мы во что-либо поиграем.
— А тебе не попадет от Бегнепес-бая?
— За что?
— Овец-то мы теперь разделить не сможем...
— Ха,— ухмыльнулся Сапарак.— Ты не сможешь, конечно. Для тебя они все пока одинаковые. А мне хоть глаза завяжи, я своих овец отличу на ощупь.
— Евбасар, стереги,— приказал Довлет.
Пес, приняв под свою опеку обе отары, умчался заворачивать тройку отбившихся в сторону барашков.
— Одному тут знаешь как скучно,— сказал Сапарак.— С утра до вечера разговариваешь только с овцами. Хочешь, я научу тебя следы различать?
— А сам ты умеешь это делать?
— Меня чабан Таган, у которого я раньше был подпаском, выучил. Жаль только, что снег сошел. Но ничего, земля еще сырая. И на ней зайцы оставляют следы.
— А как ты отличаешь следы зайца от других?
— Вот, смотри,— присел Сапарак на корточки.— Здесь совсем недавно пробежал заяц. Видишь, передними лапками он едва царапнул землю, а задними оставил глубокие выемки. Вся сила у зайца в задних лапах, он прыгает, отталкиваясь ими...
Мальчики пошли по свежему заячьему следу, держа пастушьи палки так, как если бы это были ружья.
— Пах-пах! — вскинув свое «ружье», вскричал Сапарак, увидев, как из-под кучи сухого хвороста выскочил и помчался прочь рыжий заяц.
— Бабах-бах! — «пальнул» по нему и Довлет, будто в руках у него была не палка, а двустволка.
— Попало бы нам с тобой от Палата-Меткого,— рассудительно сказал Сапарак, когда невредимый заяц скрылся.
— Отчего попало бы? — изумился Довлет.— Будь у нас настоящие ружья, он бы от нас не ушел!
— Но четыре заряда потратить на одного паршивого зайчишку — это недостойно учеников великого стрелка.
Мальчишки захохотали и, вспомнив, что они к тому же еще и ученики великого палвана, принялись бороться и, хохоча, повалились на землю.
Когда они, навозившись вдоволь и насмеявшись, поднялись, то увидели, что к ним приближается всадник на прекрасной лошади. За пояс у всадника был засунут пистолет, сбоку висела сабля, а вместо ружья из-за спины виднелся дутар.
— Да это же Молланепес! — вскричал Довлет.— Знаменитый поэт. Твоего брата Велле он называет своим другом, Сапарак...
— Когда-то давно Велле на охоте спас его от набросившегося волка. Брат, хотя его и считают слабым, сумел тогда, перерезать кинжалом горло разъяренному зверю, уже опрокинувшему Молланепеса...
«Значит, вступившись за честь жены Велле и укротив Бай-сахата, поэт лишь заплатил свой долг,— подумал Довлет.— А почему я произнес слово «лишь»? — продолжил мальчик свои размышления.— Все ли за добро платят тем же? Тот же Байсахат, как говорят люди, мог быть продан в рабство на базар в Бухаре или в Хиве, если бы пуля Велле-Косогла-зого не сразила заарканившего его аламанщика. Но Байсахат пытался обесчестить жену своего спасителя. Да и неизвестно, расстался ли он с этой мыслью теперь...»
— Так вот где вы прячетесь от школы, хитрецы,— сказал Молланепес, когда подъехал, и они обменялись уже обычными приветствиями.
— Но, шахир Молланепес,— возразил Сапарак,— ведь учитель ушел на войну.
— А вы и обрадовались?
— Я жалею об этом,— прямо сказал Довлет.
— А мне все равно,— сказал Сапарак.— Лишь бы учителя не убили. Он хороший человек. Но в школу я больше ходить не буду.
— Странно,— сказал знаменитый поэт.— Ты ведь Сапарак, младший брат Велле. А мне тебя молла Абдурахман назвал среди лучших его учеников...
— Да, Сапарак очень способный,— подтвердил Довлет.
— Мой отец, Касым-Табунщик, погиб в сражении с хивинцами, шахир Молланепес. Живу я у старшего брата. А у него трое маленьких детей. Я должен сам зарабатывать свой хлеб...
— А разве у тебя нет друзей?
— Я его друг! — выпалил Довлет.
— Вот видишь, Сапарак. Если этот мальчик,— кивнул Молланепес на Довлета,— настоящий друг, то он всегда сможет поделиться с тобой тем, что узнает в школе. К тому же о тебе помнит учитель. Такие не должны бросать учебу.
— Мой учитель на войне,— повторил Сапарак.
— Один на войне, а другой заявился в степь, чтобы дать тебе урок прямо на пастбище.
— Вы?! — изумился Сапарак.
— Для всех занятия в школе начнутся завтра, а к тебе я приехал сегодня,— ответил Молланепес.— У нашего народа очень мало грамотных людей. Откуда они возьмутся, если вы не будете учиться...
Знаменитый поэт отвязал от седла хурджин, ловко стреножил лошадь и пустил ее попастись. Мальчики в это время разожгли костер и поставили на огонь кумган с водой для чая. Тут не было гостей и хозяев, поэтому никто никого не приглашал, а все втроем они дружно готовили дастархан. И когда был готов душистый чай, который Молланепес заварил по-своему, поэт с аппетитом приналег на холодную козлятину Сапарака и баранину Довлета, чтобы мальчики без стеснения могли отдать должное его отварной курице и белым лепешкам.
— Странная у вас собака,— сказал поэт, запивая пищу чаем.— Мы едим, а она к нам не подбегает.
— Ха! Евбасар не подойдет, даже если вы его позовете,— рассмеявшись, сказал Сапарак.
— А если ты его кликнешь?
— И тогда не приблизится. Довлет ему приказал стеречь отару. И Евбасар не удалится от овец, даже если теперь его позовет сам Довлет.
— Не может такого быть!
— Евбасар! Евбасар, ко мне! — кликнул Довлет.
Пес только голову повернул на голос мальчика, но тут же отвернулся и умчался заворачивать отбившихся^от отары одиночек...
— Может быть, он не очень слушается своего хозяина?
— Ха! Евбасар в огонь костра прыгнет, если ему Довлет прикажет. Но от стада не отойдет, пока его не заменит Довлет или я.
— В огонь не надо,— усмехнулся Молланепес.— Но мой конь отошел от нас слишком далеко. Не смог бы пес его завернуть к нам?
Сапарак вскочил на ноги и побежал к овцам. К костру вскоре примчалась собака. Радостно подпрыгнув, Евбасар боднул своим большим лбом в грудь сидевшего на земле рядом с поэтом Довлета. Толчок хотя и был ласков, но получился таким сильным, что Довлет опрокинулся на локоть.
— Коня заверни,— тихо приказал мальчик собаке.
Евбасар вмиг напрягся, окинул взглядом окрестность, увидев лошадь, умчался. Вскоре, забегая то с правой стороны, то с левой, но избегая оказаться сзади, Евбасар подогнал коня хозяину.
— Ешь,— положил Довлет перед собакой оставшиеся после трапезы кости, и Евбасар с достоинством принялся поедать угощение.
— Как тебе удалось так обучить свою собаку? — спросил у Довлета Молланепес.
— Я не учил, шахир Молланепес. Я только всегда любил Евбасара. А он меня уже и щенком хорошо понимал. Когда, бывало, доставались мне за что-то шлепки, он старался втиснуться между мной и мамой...
— Да, такая собака способна иных людей научить настоящей дружбе.
— Только не вас,— сказал поэту Довлет.
— Ты-то откуда можешь знать, какой я в дружбе?
— Знаю... Но тайна эта не моя — говорить об этом не буду. А вы правда приехали, чтобы учить Сапарака?
— Правда. Было время, другие учили меня, а теперь я плачу свой долг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45