» Но тут же возникала у правителя новая мысль, точнее, даже и не мысль, а серенькая и заплесневевшая радость от того, что нет такого человека с ключом, а значит, он пока может с полным правом оставаться ханом...
Хан так хан, и потому, не успел он еще возвратиться из Ирана, как носом к носу вновь столкнулся с застарелыми вопросами о земле и воде. И чуть было не получил за них пулю в лоб. Конечно, стреляли не в него. Но прав старый ^анджар, что может и до этого дойти. Он смерти не боялся. Не раз смеялся ей в лицо в сражениях. Но быть убитым озлобленным соплеменником Ораз-хан не желал...
Вспомнив о сражениях, Ораз-хан сразу увидел себя с двумя саблями в руках, из последних сил отбивающимся от трех навалившихся на него усачей-сербазов. Тогда на подмогу к нему вовремя явились Чарыназар-Палван и Пурли-Наездник.
— Отходи, Ораз-хан! Веди в бой других джигитов. А тут мы управимся,— прокричал ему Пурли...
А что он сумел ответить их вдовам, когда они чуть ли не волосы на себе рвали, доказывая ему, что Бегнепес-бай их ограбил?..
Угнетаемый тяжелыми думами, Ораз-хан шел берегом Тед-жена и подошел к тому месту, где была сооружена давшая полям его односельчан воду запруда.
Да, немало трудов было затрачено на это дело. Одних только бревен сколько. Вон они, целой рощей выглядывают из воды. А сколько бревен унесло бурным течением реки! Бревна в их стране стоят дорого. И Бегнепесу, конечно, пришлось за них выложить большие деньги... А сколько стоило вбивание свай в дно реки! Это же адский труд. И не всякий смыслит в этом деле. Значит, надо было сыскать искусных мастеров, заплатить и им. Разве не видят этого люди? Неужели не понимают?.. Видят и понимают, конечно. Они ведь и сами тут трудились. Знают, что расходы немалые. Однако не зря же они ропщут. Половина урожая со всех земель селения — цена неизмеримо большая! И чем воспользовался этот шельмец? Тем, что он, Ораз-хан, увел на ратное дело большую часть трудоспособного населения, которая и сама могла бы выстроить играючи эту запруду...
Теперь возвращаются из похода джигиты. И что они видят? Что у них и у сирот их павших товарищей отнят хлеб их насущный. О нет, хан, ни тебе, ни твоему Бегнепесу они за подобное спасибо не скажут! Ради чего они уходили на войну? Ради красивой мечты моллы Абдурахмана и поэта Моллане-песа об объединении всех туркмен? Но большинство джигитов, оставаясь неграмотными, не способны даже уяснить как следует для себя эту прекрасную мечту. Ради возможности на чужой стороне пограбить? Были, конечно, и такие. Но большая часть воинов — простодушные и беззаветные пурли-наезд-ники, чарыназары-палваны, сапы-шорники и ага-бешеные — презирали подобных разбойников... Нет, Ораз-хан, они пошли за тобой, эти простые и славные воины, как всегда, слепо подчинившись твоей воле... И многие из них остались под землей там, на далекой чужбине, ибо ты им сказал: «Так надо для отчизны...» Когда они отвечали тебе: «Ораз-хан, с тобой хоть на край света!» — ты был признателен им. А какой силой наполнялась душа твоя, когда в страшной сумятице боя долетали до тебя голоса твоих воинов: «Мы скорее оставим тела свои тут, чем посрамим нашу честь!.. Мы прикроем тебя, Ораз-хан!.. Эхей, текинцы! С нами аллах и Ораз-хан!..» И разве в те мгновения, хан, были для тебя голоса роднее, чем эти?.. А когда хоронили павших, боевых товарищей и сородичей, разве скатывавшиеся из глаз бусинки слез не смочили твою седую бороду? А отъезжая из-под Мешхеда на родину, разве не обернулся ты и не бросил последний взгляд на святые для тебя могилы? Разве тогда не донеслись до твоего мысленного слуха из-под этих щебенистых холмиков слова: «Хан, наши семьи, наши дети...»? А что же ты, едва явившись в родные края, ответил, Ораз-хан, их семьям и их детям?..
Безмерно торопливая река катила равнодушно свои воды и не краснела оттого, что всю живительную силу и ласку этих вод проносит в суетности мимо этой обезвоженной страны. Наоборот, она как бы ворчала: «Урвали каплю — и хватит с вас. А в половодье соберусь с силами — и, словно щепку, смою вашу запруду, из-за которой у вас пошли раздоры...»
Сын Ораз-хана, Сахатнияз, рожденный от невольницы, чьи предки были из далекой страны, шагал по берегу вслед за отцом, держа в поводу свою и его лошадей. Сахатнияз давно привык,что его отец, находясь среди близких, часто и надолго умолкает, словно отгораживается от всех какой-то невидимой стенной, и все расхаживает по своей юрте ли, по ближним ли окрестностям селения — вот как теперь. Что делать? Отец его — правитель. А правитель обязан много думать. Сахатнияз уже и различать научился: если отец ходит по юрте — забота у него маленькая, когда гуляет по такыру — чуть побольше, а если выходит на берег реки — значит, голова его трещит от самых тревожных мыслей. И в последнем случае важность дум отца зависит от того, на какое расстояние он удаляется от селения. Сегодня уже почти дошагали по берегу до соседнего селения, где обитало племя сычмазов. Живя среди односельчан и имея отзывчивую душу, Сахатнияз давно постиг, что от дум его отца часто зависят судьбы соплеменников, а потому юноша по разным приметам всегда старался угадать, о чем же думает правитель. Сахатнияз не ведал только, что, стремясь проникнуть в заботы хана, он сам таким способом учится размышлять. Сегодня разгадать заботы отца для Сахатнияза не составило никакого труда. Ораз-хан долго топтался у возведенной в его отсутствие плотины, не радовался ей, а все мрачнел лицом. И юноша из этого сделал правильный вывод, что думает отец о половине урожая, которую содрал Бегнепес-бай с односельчан за эту запруду...
Ораз-хан и сам дивился, как, еще с отрочества, сын выучился подслушивать его мысли. Идет вот так за ним с лошадями, молчит, а как осмелится промолвить слово, то попадает всегда в самую точку.
— Знаешь, отец, а Шали-бай ведь тоже взял со своих сычмазов половину урожая. Похоже, оба бая между собою сговорились о такой цене...
— Вот что, умник,— притворно-недовольно проворчал Ораз-хан.— Оставь тут моего коня, а сам скачи домой. Засыпьте в мешки половину урожая с нашего поля, навьючьте на ишаков. Ты сам свези зерно к Бегнепес-баю и сбрось мешки посреди его двора. И что бы Бегнепес ни говорил, ты, Сахатнияз, обратно мешков не бери. Ты понял меня?
— Понял, отец! — радостно вскричал юноша.— Ты правильно решил. Я все исполню так, как надо!..
Сахатнияз легко, как научил его закадычный друг Гочму-рат, взлетел в седло и, нахлестывая вороного камчой, умчался прочь. «Понял он,— мысленно проворчал Ораз-хан.— У самого еще молоко на губах не обсохло, а берется размышлять за хана. И когда только он выучиться этому успел?..»
Как предполагал Ораз-хан, так и случилось. Увидев, что семья правителя, подобно всем дехканам, отдает ему половину своего урожая, и встретив твердый отпор со стороны Сахатнияза, который наотрез отказался забрать назад ханское зерно, Бегнепес-бай не на шутку перепугался и со всех ног бросился к жилищу правителя.
— Рад видеть тебя, почтенный Бегнепес-бай. Что нового в мире? — спросил Ораз-хан после обмена обязательными приветствиями и наливая гостю в пиалушку чай.
— Новое то, Ораз-хан, что ханы теперь ставят себя почему-то на одну доску с простыми смертными,— с растерянностью в голосе, но в то же время и с вызовом ответил хозяину запыхавшийся гость и глотнул чаю.
— А где же, по-твоему, им, ханам, стоять, если не вместе с другими смертными? На облаках, что ли? Так я еще хочу по земле походить, сколько аллах мне позволит...
— Но хан все же — неровня простому дехканину,— еще с большей растерянностью ответил Бегнепес-бай, улавливая, что его прихода тут ожидали и приготовили для него какую-то ловушку.
— Чем неровня, любезный Бегнепес? — вел свое, ласково улыбаясь, Ораз-хан.— Это в Хивах или еще где-то ханы взбираются невероятно высоко. Даже какие-то минареты строят специально для этого... А туркмены сегодня признают тебя ханом, а завтра могут и не признать. Как это случилось с Ход-жамшукуром у тохтомышев. Знаешь эту песенку:
Хан у нас Ходжамшукур, Потому трава — наш хлеб...
«Он боится за свою власть! — наконец догадался Бегне-пес-бай.— А этот страх ничем не перешибешь. Доведется что-то уступить этим голодранцам...»
— А у нас хан — тот же пастух, тот же дехканин, только он первый среди равных,— продолжал Ораз-хан ласкать гостя любезными улыбками.— И если ты, наш бесценный Бегнепес, считаешь, что наши дехкане доживут до нового урожая с тем, что у них имеется в закромах, то и хану их не о чем печалиться...
— А отчего бы им не дожить? — приняв решение, развязно спросил Бегнепес-бай.— Урожай в этом году не хуже, чем в прошлом...
— Благодаря тебе, Бегнепес-бай! Мы слышали о твоих хлопотах по сооружению запруды. Плохим бы мы были ханом, если бы не почувствовали к тебе за это нашей признательности. Если еще не выразили ее, так не успели. Мы только что возвратились из Ирана. Но за этим дело не станет. О нашей признательности тебе мы скажем при всем народе перед мечетью или на такыре...
— Правитель белуджей, Ораз-хан, которых я нанимал для работ на строительстве запруды, был в отъезде. Расчеты мои с этим племенем затянулись. Но теперь все улажено. И я готов возвратить дехканам остаток зерна, который у них брал для расплаты с белуджами...
— Примерно сколько это? — с напускным равнодушием просил Ораз-хан, отлично знавший сидевшего перед ним ройдоху и не желавший попадаться на его уловки.
— Что-то около четвертой части того, что я у них собрал,— ответил Бегнепес-бай.
— В твоей честности, драгоценный Бегнепес, никто не сомневался. Да... А то ведь, ты знаешь, что приключилось? Не успели мы возвратиться в родные места, а нас уже встретили пулей. Эх-хе, Сахатнияз, сынок, где ты там? Покажи-ка гостю нашу простреленную папаху...
Сын Ораз-хана, пребывавший тут же, в юрте, только за перегородкой,— он давно принял на себя добровольно обязанности телохранителя своего отца,— сейчас же вошел и подал Бегнепес-баю дырявую папаху. Но, в отличие от Ораз-хана, который смотрел на гостя с любезным и даже каким-то сладковатым выражением лица, Сахатнияз взглянул на Бегнепес-бая так, что у того задергалось левое веко.
— Кто?.. Кто этот негодный, осмелившийся поднять руку на нашего добрейшего ко всем правителя? —бледнея от страха, пролепетал Бегнепес-бай, хотя он уже знал, чья пуля продырявила поданную ему папаху.
— Пустое, любезный Бегнепес. Твой Ножовка стрелял не в меня, а в сына Сердар-бега. Да... Значит, ты говорил, что дехкане получат назад по трети собранного тобой у них зерна? Прекрасно, я сейчас же велю глашатаям объявить о том по селению.
— Но я сказал...
— Треть так треть,— перебил Бегнепес-бая Ораз-хан и поднялся с ковра, давая тем самым понять, что от этой цены за дырку в своей папахе он не отступит.— Хватит с них и трети... Правда, нукер твой — в отличие от меня, у тебя, Бегнепес, имеются свои нукеры — вполне мог переменить в Серахсе правителя. Но чем, скажи, хуже меня Говшут-хан?..
Умел Ораз-хан хватать вот так в железные клещи противившихся его устремлениям собеседников: выхватит теми клещами из огня да и бросит в полымя. И такое проделает несколько раз, пока своего не добьется. Измотав Бегнепес-бая злополучным выстрелом Гулназара-Ножовки, Ораз-хан поверг его окончательно именем Говшут-хана. Молод был тот и горяч, основную ставку делал на воинов, а богатых людей только терпел, им не потакая...
— И вот еще что, дорогой Бегнепес,— сказал Ораз-хан, уже прощаясь с гостем.— Возможно, у твоего друга, Шали-бая, имеются более важные дела... Но ведь и у меня есть кое-какие хлопоты. Да... Я намереваюсь вас с ним вместе сегодня благодарить при народе за ваши запруды. Напомни ему, чтоб он тоже сегодня возвратил своим сычмазам оставшееся у него после расплаты с правителем белуджей зерно. Люди есть люди, получив свое, они с меньшей завистью воспримут воздаваемые вам двоим почести...
— А ему и напоминать не надо, Ораз-хан,— поспешно ответил Бегнепес-бай, радуясь хотя бы тому, что не только от него уплывал жирный кусок.— Как раз сегодня мы с Шали-баем говорили об этом. Говорили мы и еще об одном важном деле, для которого хотели бы посетить тебя сегодня вечером...
— Эх-хей, сынок Сахатнияз! Выбери двух баранов пожирнее. И затевайте готовку плова... Всегда рад почтенным гостям, любезный Бегнепес-бай. Ожидаю вас после схода соплеменников, где вас будут благодарить,— ответил хозяин, провожая гостя до самой двери...— Ну, Сахатнияз, сынок, ты доволен своим отцом? — спросил Ораз-хан, когда они остались одни в юрте.
— Доволен, отец. Но почему ты прямо не приказал этому человеку вернуть дехканам треть зерна?
— Приказал бы я, сынок, а он стал бы долдонить мне о шариате и туркменчилике... Что распустится слух, будто в моем ханстве не соблюдаются эти святые законы... Ты научился читать мысли своего отца, сынок, но помыслы чужих людей для тебя еще скрыты...
— А может, этот человек не так плох, отец? Хотел же он сам вернуть людям четверть зерна. Ты, правда, добился от него трети...
•— Хотел? Он?.. Да этот сквалыга не вернул бы дехканам и зернышка, если бы друг твой, Гочмурат, затеяв драку с Ножовкой, не вручил мне тем самым в руки оружие против жадности Бегнепеса. Неудавшиеся покушения на правителей стоят дорого, сын мой. Я лишь продал свое Бегнепесу за зерно для сирот и вдов... Вот что, сынок Сахатнияз, ты бери теперь мешки и ослов и, как только умолкнут в селении глашатаи, поезжай опять на двор Бегнепеса. Что люди будут там делать, то и ты: они будут получать по трети своего зерна — и ты забери ровно треть, они станут благодарить Бегнепес-бая — благодари и ты. Без нужды нам не следует среди людей выделяться...
— Что мне делать с зерном, отец? Я же знаю, что его надо будет отвезти не домой. Не такой уж я глупый...
— Верно, сын, ты не глупый,— улыбнувшись, похлопал Ораз-хан Сахатнияза по плечу.— Отвезешь это зерно тетушкам Тяджигуль и Шемшат. А чтобы не задеть их гордость, скажешь, мол, не подачка это, а награда их мужьям за то, что арыназар-Палван и Пурли-Наездник спасли в сражении своего хана. Ты сам был тому свидетелем, сынок, расскажи там, как было дело. Пускай дети отважных воинов гордятся своими отцами...
Невероятная весть вскоре разнеслась по селению. Если бы глашатаи орали, что у чьей-то верблюдицы родился трехголовый верблюжонок или у кобылицы — семиногий жеребенок, то это известие люди восприняли бы с меньшим удивлением, чем вопли ханских вестников о том, будто бы Бегнепес-бай добровольно станет возвращать часть отнятого зерна...
Не веря в подобное чудо и дивясь, люди все же хватали мешки и бежали на подворье Бегнепес-бая.
— Эй, Гочмурат, отдай мне мешки. Я дольше тебя прожила на свете, а такого дива не видывала,— выйдя из юрты, стала распоряжаться Аннабахт.— За зерном сходим мы с Дов-летиком. А ты, Гочмурат, лучше помогай дедушке строить новую юрту...
Довлет подметил уже, как переменились его близкие после нападения на их селение бандитов и сербазов иранского шаха: его мать больше не робела, как прежде, перед старшим сыном, а руководила им точно так же, как и младшими детьми, а крепнувший в мышцах и раздавшийся в груди и в плечах Гочмурат, после того когда ему довелось защищать в бою родное селение, заметно подобрел к своей матери и охотно ей покорялся... Одного только еще не подметил Довлет, как переменился он сам. В том хотя бы, что научился подмечать перемены в своих близких и лучше понимать их поступки.
«Дело не в диве Бегнепес-бая,— подумал Довлет о словах матери.— Она не желает лишней встречи Гочмурата с Ножовкой...»
В этот момент Аташир-эфе, который возился во дворе над основой для новой юрты, отложил топор и распрямился.
— Она хвастает, что уже долго живет,— проворчал он.— Я прожил в два раза дольше и то не могу похвалиться, что видел щедрых баев. Айда, Дове, выгоняй ишаков, мы с тобой поедем взглянуть на такое чудо...
Захватив мешки, Аташир-эфе и Довлет уселись на двух ишаков и потрусили на них к подворью Бегнепес-бая, куда торопились теперь многие односельчане...
— Люди! Многие из вас усомнились в моем добром намерении, когда я принимался за сооружение запруды... А иные возводили на мое имя напраслину. Аллах им судья,— заговорил перед народом Бегнепес-бай, когда односельчане с мешками запрудили весь его двор.
Дальше Бегнепес-бай поведал людям ту ложь, какую придумал он в юрте Ораз-хана, про затянувшиеся расчеты с предводителем белуджей, а потом сам стал отмерять в мешки односельчан зерно — третью часть того, что было им взято у каждого. Один только Сахатнияз знал подлинную причину невероятной байской щедрости, но юноша, давно научившийся беречь секреты отца-правителя, скромно стоял молча среди других, когда люди принялись радостно благодарить и восхвалять Бегнепес-бая, Сахатнияз тоже-' принялся его славить и кричал громче многих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Хан так хан, и потому, не успел он еще возвратиться из Ирана, как носом к носу вновь столкнулся с застарелыми вопросами о земле и воде. И чуть было не получил за них пулю в лоб. Конечно, стреляли не в него. Но прав старый ^анджар, что может и до этого дойти. Он смерти не боялся. Не раз смеялся ей в лицо в сражениях. Но быть убитым озлобленным соплеменником Ораз-хан не желал...
Вспомнив о сражениях, Ораз-хан сразу увидел себя с двумя саблями в руках, из последних сил отбивающимся от трех навалившихся на него усачей-сербазов. Тогда на подмогу к нему вовремя явились Чарыназар-Палван и Пурли-Наездник.
— Отходи, Ораз-хан! Веди в бой других джигитов. А тут мы управимся,— прокричал ему Пурли...
А что он сумел ответить их вдовам, когда они чуть ли не волосы на себе рвали, доказывая ему, что Бегнепес-бай их ограбил?..
Угнетаемый тяжелыми думами, Ораз-хан шел берегом Тед-жена и подошел к тому месту, где была сооружена давшая полям его односельчан воду запруда.
Да, немало трудов было затрачено на это дело. Одних только бревен сколько. Вон они, целой рощей выглядывают из воды. А сколько бревен унесло бурным течением реки! Бревна в их стране стоят дорого. И Бегнепесу, конечно, пришлось за них выложить большие деньги... А сколько стоило вбивание свай в дно реки! Это же адский труд. И не всякий смыслит в этом деле. Значит, надо было сыскать искусных мастеров, заплатить и им. Разве не видят этого люди? Неужели не понимают?.. Видят и понимают, конечно. Они ведь и сами тут трудились. Знают, что расходы немалые. Однако не зря же они ропщут. Половина урожая со всех земель селения — цена неизмеримо большая! И чем воспользовался этот шельмец? Тем, что он, Ораз-хан, увел на ратное дело большую часть трудоспособного населения, которая и сама могла бы выстроить играючи эту запруду...
Теперь возвращаются из похода джигиты. И что они видят? Что у них и у сирот их павших товарищей отнят хлеб их насущный. О нет, хан, ни тебе, ни твоему Бегнепесу они за подобное спасибо не скажут! Ради чего они уходили на войну? Ради красивой мечты моллы Абдурахмана и поэта Моллане-песа об объединении всех туркмен? Но большинство джигитов, оставаясь неграмотными, не способны даже уяснить как следует для себя эту прекрасную мечту. Ради возможности на чужой стороне пограбить? Были, конечно, и такие. Но большая часть воинов — простодушные и беззаветные пурли-наезд-ники, чарыназары-палваны, сапы-шорники и ага-бешеные — презирали подобных разбойников... Нет, Ораз-хан, они пошли за тобой, эти простые и славные воины, как всегда, слепо подчинившись твоей воле... И многие из них остались под землей там, на далекой чужбине, ибо ты им сказал: «Так надо для отчизны...» Когда они отвечали тебе: «Ораз-хан, с тобой хоть на край света!» — ты был признателен им. А какой силой наполнялась душа твоя, когда в страшной сумятице боя долетали до тебя голоса твоих воинов: «Мы скорее оставим тела свои тут, чем посрамим нашу честь!.. Мы прикроем тебя, Ораз-хан!.. Эхей, текинцы! С нами аллах и Ораз-хан!..» И разве в те мгновения, хан, были для тебя голоса роднее, чем эти?.. А когда хоронили павших, боевых товарищей и сородичей, разве скатывавшиеся из глаз бусинки слез не смочили твою седую бороду? А отъезжая из-под Мешхеда на родину, разве не обернулся ты и не бросил последний взгляд на святые для тебя могилы? Разве тогда не донеслись до твоего мысленного слуха из-под этих щебенистых холмиков слова: «Хан, наши семьи, наши дети...»? А что же ты, едва явившись в родные края, ответил, Ораз-хан, их семьям и их детям?..
Безмерно торопливая река катила равнодушно свои воды и не краснела оттого, что всю живительную силу и ласку этих вод проносит в суетности мимо этой обезвоженной страны. Наоборот, она как бы ворчала: «Урвали каплю — и хватит с вас. А в половодье соберусь с силами — и, словно щепку, смою вашу запруду, из-за которой у вас пошли раздоры...»
Сын Ораз-хана, Сахатнияз, рожденный от невольницы, чьи предки были из далекой страны, шагал по берегу вслед за отцом, держа в поводу свою и его лошадей. Сахатнияз давно привык,что его отец, находясь среди близких, часто и надолго умолкает, словно отгораживается от всех какой-то невидимой стенной, и все расхаживает по своей юрте ли, по ближним ли окрестностям селения — вот как теперь. Что делать? Отец его — правитель. А правитель обязан много думать. Сахатнияз уже и различать научился: если отец ходит по юрте — забота у него маленькая, когда гуляет по такыру — чуть побольше, а если выходит на берег реки — значит, голова его трещит от самых тревожных мыслей. И в последнем случае важность дум отца зависит от того, на какое расстояние он удаляется от селения. Сегодня уже почти дошагали по берегу до соседнего селения, где обитало племя сычмазов. Живя среди односельчан и имея отзывчивую душу, Сахатнияз давно постиг, что от дум его отца часто зависят судьбы соплеменников, а потому юноша по разным приметам всегда старался угадать, о чем же думает правитель. Сахатнияз не ведал только, что, стремясь проникнуть в заботы хана, он сам таким способом учится размышлять. Сегодня разгадать заботы отца для Сахатнияза не составило никакого труда. Ораз-хан долго топтался у возведенной в его отсутствие плотины, не радовался ей, а все мрачнел лицом. И юноша из этого сделал правильный вывод, что думает отец о половине урожая, которую содрал Бегнепес-бай с односельчан за эту запруду...
Ораз-хан и сам дивился, как, еще с отрочества, сын выучился подслушивать его мысли. Идет вот так за ним с лошадями, молчит, а как осмелится промолвить слово, то попадает всегда в самую точку.
— Знаешь, отец, а Шали-бай ведь тоже взял со своих сычмазов половину урожая. Похоже, оба бая между собою сговорились о такой цене...
— Вот что, умник,— притворно-недовольно проворчал Ораз-хан.— Оставь тут моего коня, а сам скачи домой. Засыпьте в мешки половину урожая с нашего поля, навьючьте на ишаков. Ты сам свези зерно к Бегнепес-баю и сбрось мешки посреди его двора. И что бы Бегнепес ни говорил, ты, Сахатнияз, обратно мешков не бери. Ты понял меня?
— Понял, отец! — радостно вскричал юноша.— Ты правильно решил. Я все исполню так, как надо!..
Сахатнияз легко, как научил его закадычный друг Гочму-рат, взлетел в седло и, нахлестывая вороного камчой, умчался прочь. «Понял он,— мысленно проворчал Ораз-хан.— У самого еще молоко на губах не обсохло, а берется размышлять за хана. И когда только он выучиться этому успел?..»
Как предполагал Ораз-хан, так и случилось. Увидев, что семья правителя, подобно всем дехканам, отдает ему половину своего урожая, и встретив твердый отпор со стороны Сахатнияза, который наотрез отказался забрать назад ханское зерно, Бегнепес-бай не на шутку перепугался и со всех ног бросился к жилищу правителя.
— Рад видеть тебя, почтенный Бегнепес-бай. Что нового в мире? — спросил Ораз-хан после обмена обязательными приветствиями и наливая гостю в пиалушку чай.
— Новое то, Ораз-хан, что ханы теперь ставят себя почему-то на одну доску с простыми смертными,— с растерянностью в голосе, но в то же время и с вызовом ответил хозяину запыхавшийся гость и глотнул чаю.
— А где же, по-твоему, им, ханам, стоять, если не вместе с другими смертными? На облаках, что ли? Так я еще хочу по земле походить, сколько аллах мне позволит...
— Но хан все же — неровня простому дехканину,— еще с большей растерянностью ответил Бегнепес-бай, улавливая, что его прихода тут ожидали и приготовили для него какую-то ловушку.
— Чем неровня, любезный Бегнепес? — вел свое, ласково улыбаясь, Ораз-хан.— Это в Хивах или еще где-то ханы взбираются невероятно высоко. Даже какие-то минареты строят специально для этого... А туркмены сегодня признают тебя ханом, а завтра могут и не признать. Как это случилось с Ход-жамшукуром у тохтомышев. Знаешь эту песенку:
Хан у нас Ходжамшукур, Потому трава — наш хлеб...
«Он боится за свою власть! — наконец догадался Бегне-пес-бай.— А этот страх ничем не перешибешь. Доведется что-то уступить этим голодранцам...»
— А у нас хан — тот же пастух, тот же дехканин, только он первый среди равных,— продолжал Ораз-хан ласкать гостя любезными улыбками.— И если ты, наш бесценный Бегнепес, считаешь, что наши дехкане доживут до нового урожая с тем, что у них имеется в закромах, то и хану их не о чем печалиться...
— А отчего бы им не дожить? — приняв решение, развязно спросил Бегнепес-бай.— Урожай в этом году не хуже, чем в прошлом...
— Благодаря тебе, Бегнепес-бай! Мы слышали о твоих хлопотах по сооружению запруды. Плохим бы мы были ханом, если бы не почувствовали к тебе за это нашей признательности. Если еще не выразили ее, так не успели. Мы только что возвратились из Ирана. Но за этим дело не станет. О нашей признательности тебе мы скажем при всем народе перед мечетью или на такыре...
— Правитель белуджей, Ораз-хан, которых я нанимал для работ на строительстве запруды, был в отъезде. Расчеты мои с этим племенем затянулись. Но теперь все улажено. И я готов возвратить дехканам остаток зерна, который у них брал для расплаты с белуджами...
— Примерно сколько это? — с напускным равнодушием просил Ораз-хан, отлично знавший сидевшего перед ним ройдоху и не желавший попадаться на его уловки.
— Что-то около четвертой части того, что я у них собрал,— ответил Бегнепес-бай.
— В твоей честности, драгоценный Бегнепес, никто не сомневался. Да... А то ведь, ты знаешь, что приключилось? Не успели мы возвратиться в родные места, а нас уже встретили пулей. Эх-хе, Сахатнияз, сынок, где ты там? Покажи-ка гостю нашу простреленную папаху...
Сын Ораз-хана, пребывавший тут же, в юрте, только за перегородкой,— он давно принял на себя добровольно обязанности телохранителя своего отца,— сейчас же вошел и подал Бегнепес-баю дырявую папаху. Но, в отличие от Ораз-хана, который смотрел на гостя с любезным и даже каким-то сладковатым выражением лица, Сахатнияз взглянул на Бегнепес-бая так, что у того задергалось левое веко.
— Кто?.. Кто этот негодный, осмелившийся поднять руку на нашего добрейшего ко всем правителя? —бледнея от страха, пролепетал Бегнепес-бай, хотя он уже знал, чья пуля продырявила поданную ему папаху.
— Пустое, любезный Бегнепес. Твой Ножовка стрелял не в меня, а в сына Сердар-бега. Да... Значит, ты говорил, что дехкане получат назад по трети собранного тобой у них зерна? Прекрасно, я сейчас же велю глашатаям объявить о том по селению.
— Но я сказал...
— Треть так треть,— перебил Бегнепес-бая Ораз-хан и поднялся с ковра, давая тем самым понять, что от этой цены за дырку в своей папахе он не отступит.— Хватит с них и трети... Правда, нукер твой — в отличие от меня, у тебя, Бегнепес, имеются свои нукеры — вполне мог переменить в Серахсе правителя. Но чем, скажи, хуже меня Говшут-хан?..
Умел Ораз-хан хватать вот так в железные клещи противившихся его устремлениям собеседников: выхватит теми клещами из огня да и бросит в полымя. И такое проделает несколько раз, пока своего не добьется. Измотав Бегнепес-бая злополучным выстрелом Гулназара-Ножовки, Ораз-хан поверг его окончательно именем Говшут-хана. Молод был тот и горяч, основную ставку делал на воинов, а богатых людей только терпел, им не потакая...
— И вот еще что, дорогой Бегнепес,— сказал Ораз-хан, уже прощаясь с гостем.— Возможно, у твоего друга, Шали-бая, имеются более важные дела... Но ведь и у меня есть кое-какие хлопоты. Да... Я намереваюсь вас с ним вместе сегодня благодарить при народе за ваши запруды. Напомни ему, чтоб он тоже сегодня возвратил своим сычмазам оставшееся у него после расплаты с правителем белуджей зерно. Люди есть люди, получив свое, они с меньшей завистью воспримут воздаваемые вам двоим почести...
— А ему и напоминать не надо, Ораз-хан,— поспешно ответил Бегнепес-бай, радуясь хотя бы тому, что не только от него уплывал жирный кусок.— Как раз сегодня мы с Шали-баем говорили об этом. Говорили мы и еще об одном важном деле, для которого хотели бы посетить тебя сегодня вечером...
— Эх-хей, сынок Сахатнияз! Выбери двух баранов пожирнее. И затевайте готовку плова... Всегда рад почтенным гостям, любезный Бегнепес-бай. Ожидаю вас после схода соплеменников, где вас будут благодарить,— ответил хозяин, провожая гостя до самой двери...— Ну, Сахатнияз, сынок, ты доволен своим отцом? — спросил Ораз-хан, когда они остались одни в юрте.
— Доволен, отец. Но почему ты прямо не приказал этому человеку вернуть дехканам треть зерна?
— Приказал бы я, сынок, а он стал бы долдонить мне о шариате и туркменчилике... Что распустится слух, будто в моем ханстве не соблюдаются эти святые законы... Ты научился читать мысли своего отца, сынок, но помыслы чужих людей для тебя еще скрыты...
— А может, этот человек не так плох, отец? Хотел же он сам вернуть людям четверть зерна. Ты, правда, добился от него трети...
•— Хотел? Он?.. Да этот сквалыга не вернул бы дехканам и зернышка, если бы друг твой, Гочмурат, затеяв драку с Ножовкой, не вручил мне тем самым в руки оружие против жадности Бегнепеса. Неудавшиеся покушения на правителей стоят дорого, сын мой. Я лишь продал свое Бегнепесу за зерно для сирот и вдов... Вот что, сынок Сахатнияз, ты бери теперь мешки и ослов и, как только умолкнут в селении глашатаи, поезжай опять на двор Бегнепеса. Что люди будут там делать, то и ты: они будут получать по трети своего зерна — и ты забери ровно треть, они станут благодарить Бегнепес-бая — благодари и ты. Без нужды нам не следует среди людей выделяться...
— Что мне делать с зерном, отец? Я же знаю, что его надо будет отвезти не домой. Не такой уж я глупый...
— Верно, сын, ты не глупый,— улыбнувшись, похлопал Ораз-хан Сахатнияза по плечу.— Отвезешь это зерно тетушкам Тяджигуль и Шемшат. А чтобы не задеть их гордость, скажешь, мол, не подачка это, а награда их мужьям за то, что арыназар-Палван и Пурли-Наездник спасли в сражении своего хана. Ты сам был тому свидетелем, сынок, расскажи там, как было дело. Пускай дети отважных воинов гордятся своими отцами...
Невероятная весть вскоре разнеслась по селению. Если бы глашатаи орали, что у чьей-то верблюдицы родился трехголовый верблюжонок или у кобылицы — семиногий жеребенок, то это известие люди восприняли бы с меньшим удивлением, чем вопли ханских вестников о том, будто бы Бегнепес-бай добровольно станет возвращать часть отнятого зерна...
Не веря в подобное чудо и дивясь, люди все же хватали мешки и бежали на подворье Бегнепес-бая.
— Эй, Гочмурат, отдай мне мешки. Я дольше тебя прожила на свете, а такого дива не видывала,— выйдя из юрты, стала распоряжаться Аннабахт.— За зерном сходим мы с Дов-летиком. А ты, Гочмурат, лучше помогай дедушке строить новую юрту...
Довлет подметил уже, как переменились его близкие после нападения на их селение бандитов и сербазов иранского шаха: его мать больше не робела, как прежде, перед старшим сыном, а руководила им точно так же, как и младшими детьми, а крепнувший в мышцах и раздавшийся в груди и в плечах Гочмурат, после того когда ему довелось защищать в бою родное селение, заметно подобрел к своей матери и охотно ей покорялся... Одного только еще не подметил Довлет, как переменился он сам. В том хотя бы, что научился подмечать перемены в своих близких и лучше понимать их поступки.
«Дело не в диве Бегнепес-бая,— подумал Довлет о словах матери.— Она не желает лишней встречи Гочмурата с Ножовкой...»
В этот момент Аташир-эфе, который возился во дворе над основой для новой юрты, отложил топор и распрямился.
— Она хвастает, что уже долго живет,— проворчал он.— Я прожил в два раза дольше и то не могу похвалиться, что видел щедрых баев. Айда, Дове, выгоняй ишаков, мы с тобой поедем взглянуть на такое чудо...
Захватив мешки, Аташир-эфе и Довлет уселись на двух ишаков и потрусили на них к подворью Бегнепес-бая, куда торопились теперь многие односельчане...
— Люди! Многие из вас усомнились в моем добром намерении, когда я принимался за сооружение запруды... А иные возводили на мое имя напраслину. Аллах им судья,— заговорил перед народом Бегнепес-бай, когда односельчане с мешками запрудили весь его двор.
Дальше Бегнепес-бай поведал людям ту ложь, какую придумал он в юрте Ораз-хана, про затянувшиеся расчеты с предводителем белуджей, а потом сам стал отмерять в мешки односельчан зерно — третью часть того, что было им взято у каждого. Один только Сахатнияз знал подлинную причину невероятной байской щедрости, но юноша, давно научившийся беречь секреты отца-правителя, скромно стоял молча среди других, когда люди принялись радостно благодарить и восхвалять Бегнепес-бая, Сахатнияз тоже-' принялся его славить и кричал громче многих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45