..
— Зачем я это делал, отец? Ведь этот человек вызывает у меня отвращение,— спросил Сахатнияз вечером, когда Бегне-пес-баю и Шали-баю за их честность и заботы о благе соплеменников уже были при народе возданы почести и правителем.
— Сынок мой, Сахатнияз,— отвечал Ораз-хан.— Мне он тоже приятен не бвльше, чем прыщ на том месте, на котором сидим. Но кому нужно ханство, в котором не будет богатых людей, а будут одни нищие...
Вскоре эти богатые люди стали собираться в юрте Ораз-хана, как было условлено еще днем. «Что же он еще задумал, этот проныра? — ломал себе голову хозяин, любезно встречая гостей.— Одно ясно: если я — правитель всего Серахса, то Бегнепес — несомненно хан всех его баев...» И соответственно этому выводу Ораз-хан усадил Бегнепес-бая на самом почетном месте, напротив себя...
На огромных блюдах подали плов. Гости долго и много ели, будто бы подчеркивая этим свое безмерное уважение к хану...
— Ораз-хан,— отдуваясь от сытной еды, заговорил наконец о главном Бегнепес-бай.— Мы между собой посоветовались, и все пришли к одному: если падать, то с хорошего коня...
— Конь этот, скорее всего, я? — быстро спросил Ораз-хан, который, одолев Бегнепес-бая в словесном поединке днем, не намеревался поддаваться ему и вечером.
— Ты, хан,— прямо ответил Бегнепес-бай.
— Для туркмена нет обиды в том, если его уподобят коню,— сказал Ораз-хан.— Но я вижу, что конь, на котором вы все теперь едете, вас чем-то не устраивает?
— Устраивает, Ораз-хан! Больше всяких других коней устраивает,— поспешил заверить Шали-бай.— Мы только вознамерились сделать этого коня еще сильнее...
— Ты глава большого народа, Ораз-хан. Ты наш повелитель. Мы не собираемся учить тебя уму-разуму, не осмелимся на такое, да куда нам... Но мы все явились к тебе посоветоваться,— продолжал Бегнепес-бай.— И еще хотим кое в чем осведомить тебя. Если ты, Ораз-хан, не станешь возражать, разумеется...
— Ну, конечно, баи, я не стану возражать. Нет ничего постыдного в том, чтобы обменяться мыслями с такими почтенными людьми, как вы.
— Видит аллах, Ораз-хан, мы явились, чтобы защитить и твои интересы,— выпалил Шали-бай.
— Чем ближе час светопреставления, тем больше людей следует за сатаной, Ораз-хан...
— Мы не в мечети, а ты не молла,— перебил Ораз-хан Бегнепес-бая.— Говори о деле.
— Много смутьянов завелось в твоем народе, Ораз-хан,— не смутясь, продолжал тот.— Каждый молвит, что ему вздумается. И других подбивает... Они полагают, что сейчас, из-за этой войны, чего бы ни потребовали, Ораз-хан не сумеет противиться их прихотям...
— Так все наши труды и деньги канут прахом,— вмешался Шали-бай.— Так мы все по миру пойдем!
— А все эти смутьяны, которые мутят темный народ. Если подумать, их козни во вред и тебе, Ораз-хан. Народ, ведомый смутьянами, стал не тот, совсем не тот... Для него теперь важными стали не мнения хана, баев, ишанов и мулл, а всяких горлопанов и проходимцев...
— Постой, Бегнепес,— перебил говорившего правитель Се-рахса.— Если не будет народа, его джигитов, то кто я без них? Никто. Мне нужны хорошо вооруженные конные воины. Кто мне их даст, если не народ?
— Мы, Ораз-хан.
— Вы?!
— С такими воинами, которые держат в одной руке саблю, а в другой — чабанскую палку, сильным ханом тебе не быть, Ораз-хан. Тебе надобны нукеры, которые будут окружать тебя всегда, словно стальная крепость. Такие нукеры, которые по малейшему твоему знаку снесут любые непокорные тебе головы. Они у тебя будут, как верные псы, всегда под рукой...
— О чем вы толкуете, баи,— разочарованно откинулся на подушку Ораз-хан.— Дураку ясно, что регулярное войско при всяком правителе — это его мощь. Да не всякий правитель имеет полную казну...
Бегнепес-бай трижды хлопнул в ладони, так громко, чтобы его было слышно на улице. Сразу открылась дверь: явились Гулназар-Ножовка и еще один прислужник Бегнепес-бая, они втащили в юрту два тяжелых хурджина, положили их перед Ораз-ханом и тут же ушли.
— Вот деньги на твоих нукеров, Ораз-хан,— указал Бегнепес-бай рукой на хурджины.— Все, кому ты оказал гостеприимство сейчас, внесли, кто сколько мог, на такое священное дело... Это пока. За нами дело не станет и дальше...
Глаза Ораз-хана радостно заблестели. Опершись кулаками в свои колени, он расправил грудь и шумно вздохнул. Перед его мысленным взором сразу возникли стройные ряды послушных мановению руки предводителя воинов, каких довелось видеть в армии принца Салара. Но только лишь вспомнил мятежного принца Ораз-хан, как разгоревшаяся в нем радость отчего-то начала меркнуть...
Глава пятая
НАРОДОВ МНОЖЕСТВО НА СВЕТЕ, А ПОТ И СЛЕЗЫ ВСЮДУ СОЛОНЫ...
— Как вы теперь относитесь к принцу Салару? — спросил Гараоглан-хан, войдя в шатер, где обитали Сердар и молла Абдурахман.
— Он теперь не тот, что был раньше,— ответил Сердар.
— Подобен человеку, намеревающемуся съесть верблюдицу, но насытившийся и тем, что испил ее молока,— сказал молла Абдурахман.
— Либо нашего принца подменили, либо мы его не смогли хорошо разглядеть раньше, друзья,— сказал Гараоглан-хан, принимая из рук Сердара пиалушку с чаем.— Мне не по душе люди, которые стали часто посещать принца. Какие-то остроглазые субъекты в одежде странников и дервишей, сидящей на них, как верблюжья поклажа на породистых скакунах...
— Наш добрый приятель, Джафар-Кули-хан, чуть было не поплатился виселицей за то, что нам поведал об этих проходимцах,— сказал молла Абдурахман.
— В том-то и дело, друзья! Имеются ли у нас какие-либо тайны от принца?..
— Мужчины мы или бабы? — перебил Гараоглан-хана Сердар.— Салар волен водиться, с кем вздумает, как и мы.
— Вот именно, Сердар! Ты попал в самую точку. Пора подумать, друзья, стоит ли нам и дальше водиться с Саларом?
— Мы и думать не станем, Гараоглан-хан. Как ты решишь, так и поступим.
— А что вам говорил друг мой, Ораз-хан, когда отъезжал отсюда? Заскучал он крепко по своему соратнику Говшут-хану,— лукаво улыбаясь, вымолвил Гараоглан-хан.
— Да, между ними крепкая дружба, между нашими ханами,— в тон ему ответил Сердар.— Но Ораз-хан сказал, чтобы мы доверились тебе, Гараоглан-хан. Вас с ним связывает немного иная дружба, чем с Говшутом...
— Да, печально это, мои молодые друзья, когда туркмен вынужден ожидать подвоха от туркмена,— уже серьезно и с глубокой грустью вымолвил седеющий предводитель ахаль-ских текинцев.— Но раз уж мой друг Ораз-хан мне доверился, то я еще пару дней подумаю, как нам лучше поступить... Какой сегодня день недели, а? Не пятница ли?
— Именно так, Гараоглан-хан,— ответил молла Абдурахман.— Сегодня пятничный базар в Мешхеде.
— Вот и поедем на базар. Узнаем, какие гуляют слухи по свету.
— Это ты хорошо придумал, Гараоглан-хан,— сказал молла Абдурахман, откладывая книгу, которую он читал до прихода предводителя ахальцев.— Однажды некий дехканин явился к важному чиновнику и спрашивает: «О высокочтимый! Неужели вас снимают с должности?» Разгневанный чиновник заорал на него: «С чего ты это взял, несчастный? Как ты посмел заявиться ко мне с такими вопросами!» А тот ему: «Так говорят на базаре, мой властитель». Чиновник и вовсе взбеленился: «Да как ты посмел расстраивать меня базарными сплетнями! Пошел вон, дурак!..»
Прошло два-три дня, и чиновника действительно отстранили. Но он знал себе цену и ожидал, что его назначат в другое место. Ждал-ждал, так и не дождавшись, уже он заявился к тому дехканину. Подал ему крупную монету и говорит: «Сходи на базар, купи баранины себе на плов. А заодно узнай там, почтенный, когда меня снова назначат на должность? И на какую?..»
Когда все отсмеялись по поводу смысла мудрой притчи, Гараоглан-хан, продолжая улыбаться, сказал:
— Ну что же, друзья, отправимся и мы на мешхедский базар узнавать: не загостились ли мы с вами в этом славном городе?..
Туркменские предводители так и поступили. Взяв с собой полдюжины легковооруженных джигитов, они уселись на своих коней и покинули бивуак, держа путь в сторону базара.
Погода в этот день была пасмурной. Солнце едва проглядывало. Шпили и купола высоких зданий словно растворялись в белой туманной мгле. Ехавших по почти пустынным улицам города всадников окутывали запахи то кизячного дыма, то готовящихся шашлыков, то разлагающихся отбросов...
Среди малочисленных прохожих совсем редко встречались женщины. Туркменам все еще казались диковинными эти странные движущиеся фигуры без лиц: густая черная паранджа у многих вызывала даже оторопь. Больше всего подобный обычай огорчал молодых туркменских джигитов, они были наслышаны о красоте мешхедок, но удостовериться в справедливости этих слухов возможности не имели...
Из-за многих запертых наглухо дверей до слуха наших всадников доносились сладкозвучные мелодии иранской музыки.
— Прекрасная у них музыка, Сердар, а? — растроганно молвил Гараоглан-хан.
— Только печальная очень. В ней много стона.
— Говорят, что при раздаче песен и музыки иранцы опередили все остальные народы, и аллах отвалил им сполна за расторопность.
— Нет слов, иранские песни хороши,— сказал молла Абду-рахман.— Но не плохи и наши, туркменские, песни.
И,постукивая рукоятью нагайки по луке седла, а пальцами по рукояти нагайки, молла Абдурахман запел:
Если мой конь вороной не набросится, Словно он тигр, на добычу с ревом, Если сын мой Овез не отыщется, Жизни спокойной не дам я вам, горы!..
— Есть ли предел твоим достоинствам, молла,— изумился Гараоглан-хан.— Ты спел эту песню о Гёроглы так, что я живым увидел перед собой этого богатыря с большим и бесстрашным сердцем, осмеливающегося повелевать даже горами!
— Не ты один, Гараоглан-бег, попался на удочку его пения,— тихо сказал Сердар.— Видишь ли ты, Абдурахман, ту пару глаз, что смотрят на тебя из третьего окна, если считать вон в том доме снизу?
— Вижу, Сердар. Для них я и старался, а не для таких бесчувственных рубак, как вы.
— Ну и как ты находишь мешхедок, шельмец?
— Тут-то и наступает, Гараоглан-хан, предел моим достоинствам. Неописуемо прекрасны они, и это все, что дано мне беспомощно пролепетать в адрес мешхедок. Будь с нами мой друг Молланепес, уж он-то прославил бы эти глаза на веки веков!..
Юная мешхедка, вознамерившаяся безнаказанно полюбоваться проезжающими под ее окнами всадниками в ярко-красных шелковых плащах, увидев, что и она замечена чужестранцами, тут же пугливо укрылась за ставнем. Но что ей мешало вознаградить взласкавшего ее изысканный слух своей песней певца? И великолепная алая роза, выпорхнув из окна на третьем этаже, угодила во вскинутые навстречу цветку ладони моллы Абдурахмана.
Хотя Сердар был в зрелом возрасте, а Гараоглан-хан и ему годился в отцы, но оба они взглянули не без зависти на молодого счастливчика, прижимавшего к груди своей вполне заслуженную награду.
А позже, когда они уже достаточно далеко отъехали от дома прекрасной мешхедки, Гараоглан-хан мечтательно и задумчиво произнес:
— Похоже, что это была самая славная победа, которую одержали туркмены в нынешней войне...
Оставив позади многочисленные узкие улочки, всадники наконец выехали на огромную, вымощенную обтесанными камнями базарную площадь, кишащую живописными по расцветке одежд толпами людей самых разных племен и народов... Подобно тому, как шумящее море удерживает берега, так окаймляли базарную площадь по краям всевозможные лавчонки, будки, чайханы, мастерские ремесленников, заезжие дворы и питейные заведения...
Туркмены спешились и стали привязывать своих лошадей у примыкавшего к базару дома. Их тут же окружили зеваки, но больше глазели не на всадников, а на их коней.
— Пах-пах! — восхитился один.— Эти куда лучше арабских скакунов...
— Что твои арабские. Эти происходят, наверно, от Рахша, коня Рустама...
— Скорей всего, это потомки Гырата самого Гёроглы..
— Если поставить рядом такого коня и лучшую из меш-хедских красавиц, что бы ты выбрал? — спросил какой-то юноша у приятеля.
— Имея девушку, такого коня не добудешь, а заимей я подобного коня, многие красавицы окажутся у моих ног,— восхищенно ответил ему приятель.
— Продай,— схватив за полу одного из туркменских джигитов, не попросил, а скорее взмолился какой-то иранец с большим животом.
— Продав такого коня, что смогу я на твои деньги купить? — ответил вопросом туркмен, и иранец с унынием отстал от него...
Оставив при лошадях троих джигитов, туркмены пошли по базару.
От пестроты и разнообразия товаров разбегались глаза. Вытканные искусными иранскими мастерицами знаменитые на всем Востоке парчовые ткани, сотворенные иранскими алхимиками известные во всем мире краски, признанные во всем мире туркменские, турецкие, уйгурские и иранские ковры, русские, индийские, китайские и европейские ткани, каракулевые смушки сорта сур из Дагестана и Хорезма, оружие всех стран, конская и верблюжья сбруя, горы женских украшений и драгоценностей... Одно только перечисление всего увиденного Гараоглан-ханом, Сердаром, моллой Абдурахманом и их спутниками составило бы толстую книгу. Проще будет сказать: здесь продавалось все — съестное, вещи, люди...
Продавцы и покупатели здесь были столь же разнообразными, как и товары. Здесь можно было встретить рослого туркмена в большом лохматом тюльпеке и бежевом чекмене, выбирающего сбрую для коня, стройного кавказца в черкеске, покупающего ковер, иранского кочевника в широченных штанах, пытающегося сбить цену за девочку-рабыню, гордого бея из Рума, притворно-равнодушно перебирающего индийские алмазы... А вон купец бухарский в пестром полосатом халате торгуется с венецианцем перед еще не вскрытыми какими-то тюками... Вон только что ударили по рукам бородатый русский купец и черный араб... Вечно улыбающийся китаец с обволакивающей вежливостью что-то втолковывает высокомерному ференгинцу с трубкой во рту...
Жизнерадостное торжище омрачало невероятное множество нищих: нищие-калеки, тощие нищие, толстые нищие, выпрашивающие словами, добивающиеся подачки угодничеством и пресмыкательством нищие, назойливые, цепляющиеся за полы одежд, угрожающие и даже отбирающие подаяние силой нищие...
Особое очарование придавали торжищу многочисленные разноголосые певцы, исполнявшие песни на слова знаменитых поэтов: Фирдоуси, Физули, Саади, Руми, Рудаки, Хафиза, Низами, Джами, Навои, Фраги, Саят-Нова и даже Моллане-песа... Были тут ашуги, поэты и декламаторы. Особенно много народа собиралось вокруг сказителей и повествователей...
1 Ференгинец — европеец.
Вскоре наши туркмены увидели образовавшую круг толпу людей, завороженно взиравших на то, что было внутри этого круга.
Протиснувшись в толпу, туркмены увидели в середине двух сидевших на корточках невероятно тощих индусов, игравших на флейтах. Между ними стоял большой медный кувшин с выпуклыми боками, из которого высовывалась и раскачивалась в такт музыки страшная змея — кобра...
Когда индусы подмечали, что мелкие медные монетки переставали падать в стоявшую поблизости мисочку, тогда один из них голыми руками выхватывал из кувшина смертоносную гадину и наматывал ее вокруг своей шеи, позволяя ей вползать к нему за пазуху...
— Ну и ремесло себе выбрали эти палваны,— изумился Гараоглан-хан, тут же запустил руку в свой обширный карман, выхватил целую горсть серебряных монет и высыпал их в миску индусов.
Сердар и молла Абдурахман тут же последовали его примеру, отчего миска индусов почти сразу наполнилась серебром. Толпа перестала глазеть на индусов и воззрилась на щедрых незнакомцев. Сами же заклинатели змей, которых Гараоглан-хан с усмешкой назвал палванами и которых только по лицам можно было не принять за мальчиков-подростков, так тонки у них были кости рук и ног и их туловища, чуть привстав, с глубоким почтением поклонились чужеземцам, столь высоко оценившим их искусство...
Утомившись от долгих блужданий по огромному мешхедскому базару, туркмены, почувствовав голод, вошли в дом, где размещалась наиболее посещаемая состоятельными людьми города и богатыми чужеземными купцами чайхана.
В нескольких просторных комнатах были установлены широкие топчаны, застеленные дорогими коврами и паласами.
Гараоглан-хана тут же узнали. Увидев его в сопровождении солидного вида соплеменников, цавстречу устремился хозяин заведения, крупный мужчина с большим круглым животом.
— Эссалам алейкум! — почтительно встретил он туркмен.
— Алейкум эссалам, Ага-киши,— ответил Гараоглан-хан, а спутники его ограничились только словами ответа на приветствие, ибо имени этого человека они не знали.
Хозяин чайханы был азербайджанцем-суннитом и потому весьма благоволил к туркменам — своим единоверцам.
Ага-киши провел любезных его сердцу посетителей в красный угол и усадил их на топчане, застеленном туркменским ковром. Лично занявшись приготовлением для туркмен чая и еды, он часто подходил к ним, чтобы поддержать беседу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45