— Почтенные,— наконец заговорил он.— Я пришел вам сказать, что судьба Ирана сложилась весьма круто. Шах Мухаммед погряз в распутстве и равнодушии к доле своих подданных. Вместо того чтобы заботиться о благе народа, решать вопросы пропитания голодного населения страны, он, не выходя из своего дворца, проводит время в кутежах. Выжимаемые из народа средства идут на украшение дворца, на утехи шаха и его приближенных...
«Хорошо говорит,— подумал о принце Саларе Сердар.— А вот что он станет делать, если сам станет шахом?»
— Государство ослабло,— продолжал мятежный принц.— И устои его разъедают взяточничество, угодничество, самовластие недальновидных чиновников, пренебрежение к исполнению долга всеми лицами сверху донизу... Как брат мой двоюродный думает: «Я падишах — и ладно, а вы там, внизу, живите, как знаете» — так и все иранские вельможи относятся к людям, вверенным их заботам... Шах Мухаммед уже не способен что-либо изменить. Сотворил себе райский оазис в нашем бренном мире. Даже конюшни свои украшает драгоценными камнями!.. И если гяуры не сегодня, так завтра нахлынут на Иран, они его растерзают. Я думаю, что и вы, самые почтенные люди среди своих народов, яшули и славные военачальники, не потерпите такого положения. Я вас зову за собой! Нам следует объединить свои силы, чтобы навести порядок в Иране. Вы же текинцы — львы Хорасана! Стальная крепость Ирана на севере — вы! Я все сказал, почтенные. Решайте...
Словно обессилев от произнесенной речи, принц Салар откинулся на подушки, тяжело вздохнул и взял чайник со свежим чаем.
Пока говорил иранский принц, Аташир-эфе беспокойно ерзал на своем месте. И Довлету даже показалось в какой-то момент, что дед может прервать принца. Смутное впечатление слова Салара произвели и на самого Довлета: вместо мира и покоя принц предложил его народу новую войну...
Ораз-хан счел своим долгом положить конец долгому и тягостному молчанию, наступившему после речи принца Салара, и подтолкнуть собравшихся к началу обсуждения.
— Так вот, почтенные,— сказал он.— Мы все слышали, что говорил наш дорогой гость Салар-хан. В груди у него бьется сердце льва. Лично я не отказал бы в помощи такому человеку... Пораскиньте умом, хорошенько все взвесьте и выскажите, кто что думает...
В этот момент Довлет почему-то взглянул на яшули Тангрыназар-бая, человека, который был очень похож на большую бочку. Сидел тот у самого очага, согревая больную ногу, одетую в сапог, в который можно было запихать целого барашка. Двенадцатилетний мальчик уже умел немного разбираться в людях. Он не ошибся, посмотрев сразу на этого человека,— Тангрыназар-бай заговорил на совете первым.
— Эх, м-да,— прохрипел он и откашлялся.— Из ваших слов, шахзаде, видно, что вы собираетесь напасть на шаха. Если падишах развратник, кто станет терпеть подобное?.. Да и конюшни он мог бы строить себе подешевле...
Тангрыназар-бай умолк так же внезапно, как и заговорил. Его слова у многих вызвали улыбки. «Прокатилась пустая бочка и затихла»,— подумал Довлет. Но на этот раз мальчик ошибся. Тангрыназар-бай вновь зарокотал своим хриплым голосом:
— Ахов, Ораз-хан! Ты наш предводитель. Если пришли к тебе, то непременно надо помочь, я думаю... Текинцы народ бесстрашный. Иран, принц, ты захватишь с нами с ходу! Наши кони хоть и не стоят в конюшнях из драгоценных камней, но нет им во вселенной равных!..
Последние слова Тангрыназар-бая вызвали уже громкий смех у собравшихся в юрте Ораз-хана людей. Многие хлопали себя по ляжкам, вытирали повлажневшие от смеха глаза ладонями. «А бочка эта, оказывается, не совсем пустая»,— подумал Довлет. Мальчик сообразил, что Тангрыназар-бай сумел разрушить среди собравшихся на совет людей напряжение. Теперь все перестали поглядывать друг на друга настороженно. Подметил эту перемену в настроении совета и принц Салар, он взглянул на Тангрыназар-бая как на человека, оказавшего ему услугу. Сотворив свое дело, Тангрыназар-бай жадно приналег на угощение, пожирая его в таких количествах, что у Довлета широко раскрылись от удивления глаза и на какое-то время мальчик даже перестал следить за тем, что творилось на совете...
Когда Довлет наконец отвел от него свой взгляд, говорил Заман-ага, яшули, у которого не осталось уже ни единого черного волоска в его длинной бороде.
— Спешите вы оба, Ораз-хан и Тангрыназар-бай,— сказал белобородый яшули и принялся вытирать платком жирные пальцы, словно намереваясь ими досказать дальше то, что он думал.— Помочь принцу сразу согласились... А подумали, что ваше согласие будет стоить жизни тысячам наших джигитов многим тысячам сербазов1 падишаха?..
В словах Заман-аги не было преувеличения. Все знали: туркменская конница — страшная сила. И в сражениях, в которых она участвовала, подсчеты потерь с обеих сторон очень часто оказывались один к нескольким...
— Иран...— медленно и задумчиво произнес дальше Заман-ага и на какое-то время умолк, а собравшиеся почтительно переждали его молчание — по возрасту этот яшули был старше всех, кто явился на совет.
— Прыть кучки текинцев,— вдруг заговорил он горячо и быстро,— не оттого ли она родилась, что раньше наши джигиты, напав только на окраину Ирана, благополучно тут же уносили ноги назад?.. Иран — это громадная туша. Она, быть может, и не чуяла наших мелких укусов. А если пнуть ее в самую морду, а?..
— Идти против падишаха?! —вскричал Шали-бай, щуплый жилистый человек, чьи гневные взгляды словно вонзались в каждого, кто сидел перед ним.
«Гиена!» — вдруг родилось слово в сознании Довлета. И определение мальчика было довольно близким: так и казалось, что злые глаза Шали-бая вот-вот засверкают, подобно глазам этого животного в ночи...
— Поднять оружие на владыку Ирана — святотатство! — продолжал выкрикивать Шали-бай.— К тому же известно, что против конских копыт могут устоять только конские копыта. Раз против шаха не выступает шах, можем ли чего-то добиться мы, простые смертные?..
— Против шаха Мухаммеда выступил такой же потомок падишахов, как и он,— резко прервал Шали-бая Гараоглан-хан.— Текинцы мы или гяуры? Если возведем на шахский трон более достойного, то не святотатство совершим, а святое дело!..
Подобрав под себя ноги, упершись ладонями в колени, сидел рядом с Шали-баем человек с жиденькой бородкой, узким лицом с острым носом и глубоко посаженными глазами, не вызывавшими доверия при встрече с их взглядом. Это был Ходжамшукур-хан, номинальный правитель племени серахских тохтомышев, причинивший немало бед своему народу. Народ уже почти не признавал его своим главой, а шел за Говшут-ханом. Довлет припомнил считалочку, которую знали дети многих туркменских племен.
С е р 6 а з — иранский воин.
И вновь Довлет не ошибся, обратив в этот момент внимание на Ходжамшукур-хана, теперь заговорил именно он:
— Нельзя возразить, Шали-бай, твоим словам о падишахе. Да... Без падишаха обойтись нельзя. Но падишах падишаху рознь. Да... Ты опасаешься выступить против шаха Мухаммеда. Разве у нас с ним кровное родство? Или одна вера? Да... Нет, шах Мухаммед — шиит. А совсем близко от нас есть суннитский падишах Хивы. Его нам надо. Вот что я скажу. Да...
Хотя Ходжамшукур-хан и постарался придать своему голосу твердость, в его словах была неуверенность. Высказавшись, этот человек быстро обвел всех взглядом острых и очень подвижных рыжеватых глаз. В юрте повисла неприятная тишина. Все могли ожидать чего угодно, но только не призыва стать подданными хивинского хана. Затеяв эту игру, Ходжамшукур-хан сделал большую ставку и теперь тревожно прикидывал: не проиграл ли?
Довлет посмотрел на принца Салара и прочел на лице его уязвленную гордость и ненависть к Ходжамшукур-хану, прикрытую привычной вежливостью. Но принц Салар быстро сумел согнать с лица хмурость и надменность.
— Ходжамшукур-хан,— сказал он улыбаясь.— Достойно похвалы ваше уважение к падишахам. Но, к сожалению, ваши последние слова не уместны. И, как мне кажется, здесь с вами никто не согласится. Что могут получить туркменские племена от Хивы? Рабство? Обложение данью?.. Я гляжу на лица собравшихся здесь почтенных людей и вижу: не те это люди, которые примут подобный удел...
Восседавшие на роскошных коврах в юрте Ораз-хана участники чрезвычайного совета одобрительно закивали, многие заулыбались и теперь поглядывали на иранского гостя с большим дружелюбием. Самым страшным для Ходжамшукур-хана было то, что никто больше не счел нужным даже возразить ему, его попросту больше не замечали...
— Эх, люди,— заговорил опять Заман-ага, теребя свою длинную белую бороду.— Вы замахиваетесь на не шуточное дело. Дай аллах, чтобы оно принесло пользу народу... Э, да, любезный принц, положим, что вы победите шаха Мухаммеда. Хотелось бы нам знать, как вы потом станете перестраивать государство?..
Будучи уверен, что такой человек, как Салар, не заставит долго ожидать ответа.
— Верно говорите, яшули,— медленно начал мятежный принц.— Мы не собираемся совершать легкую вылазку против шаха Мухаммеда. Чаша терпения народа переполнилась. Каждый день в мою армию вливаются сотни и тысячи новых и новых воинов. Мы хотим избавить народ от страданий и произвола ставленников нынешнего шаха и его самого...
Довлет подметил, что ответ принца не очень удовлетворил Заман-агу, понял мальчик еще, что этот белобородый яшули стремится получить ясное представление о намерениях мятежного иранского принца.
— Даст аллах, высокий гость, и ваше дело окончится удачей,— пристрастно допытывался Заман-ага.— У вас, наверно, есть на примете человек, которого собираетесь вы посадить на иранский трон вместо распутного шаха Мухаммеда?
— Что-что, почтенный яшули, а новый шах сыщется,— с улыбкой ответил принц.— Тревожит вас, каким он будет, этот новый шах,— заговорил принц уже серьезно.— Пока я твердо знаю две вещи: шах Мухаммед больше не достоин править нами; не усидит долго на троне и новый шах, если он не станет смотреть на богатого и бедного одинаково...
Молчавший до этого поэт Молланепес хитро прищурился и, улыбнувшись, сказал:
— Что, Заман-ага, сомневаетесь, способны ли вообще падишахи быть справедливыми?
— Кто его знает, дорогой Молланепес. Но люди поговаривают, что среди сильных мира сего хороших не бывает... Вы человек ученый, скорее разберетесь, где истина.
— В стародавние времена, Заман-ага, жил один падишах по имени Новширван Адыл,— ответил Молланепес.— В книгах описано, что был он настолько справедлив — даже и волос умел разделить в длину точно пополам... Однако многие считают, что с тех пор честность и доброта сильно уменьшились в размерах...
У шахов ли ныне искать справедливость, Если забыли они терпеливость, Если пред рваным чекменем — брезгливость, Может ли быть у владык справедливость?..
— Да, всегда полны мудрости твои стихи, наш дорогой Молланепес,— сказал Гараоглан-хан.— Но безнадежность — плохая прислужница. Сердце вверять ей не следует. Лучше его отдать надежде.
— Это верно, Гараоглан-хан. Но может случиться и такое: пока мы будем надеяться съесть один персик, кто-то придет и обтрясет все дерево,— засмеялся Молланепес.
Рассмеялись и многие шутке поэта. А Гараоглан-хан даже стал вытирать увлажнившиеся глаза.
— Вам, поэтам, палец в рот не суй,— сказал он.
— Что нам? И что там палец? Вы, как я вижу, намереваетесь свои головы сунуть в жерло вулкана.
— Вулкан потух, дорогой Молланепес,— сказал мятежный принц.— Или уже затухает. Шах Мухаммед безволен...
— Это верно, светлейший принц. Но шах — не вся страна. А у страны могут сыскаться и воля, и пламя...
— Мы — тоже часть этой страны, про которую ты говоришь, Молланепес,— усмехнулся Салар.— Мы намереваемся навести в своей стране порядок и утвердить справедливость. Следовательно: воля и пламя — это мы!
— Да, приятно послушать ученых людей,— вступил опять в разговор Заман-ага.— И мысли, и слова у них тверды, как дамасская сталь. Но тут затевается слишком крупное дело. И одним серахсцам его не решить. Вы, Гараоглан-хан, прибыли из Ахала. Что думают наши ахальские сородичи?
— И народ, и наши яшули одобрили союз с шахзаде Саларом и поход на Иран. Однако в семье не без урода...
— Скорее всего, вы не поладили с родом утамышев?
— Верно. Зависть, Заман-ага, к добру не приводит. Шах-заде Салар остановился у нас. Им показалось, будто мы отбираем у них себе бегские и ханские титулы... Стали сеять раздоры. Когда мы двинулись вслед за принцем, нашлись и такие, кто задирал нас с оружием в руках. Но ни на что серьезное они не решились, а только расширили трещины между племенами. Вот такие дела у нас на Ахале...
— К несчастью, мы, туркмены, очень разобщены,— печально вздохнул Заман-ага.— Ученые люди говорят, что как-то все туркмены объединились. Тогда перед ними никто не мог устоять. И побежденные прокляли туркмен: «Чтоб между вами я навсегда сгинула дружба!» И эти слова побежденных народов совпали с моментом, когда аллах произнес: «Аминь». С тех пор мы и живем в вечных распрях. Да... Дошло до того, что туркмены чуть было не прекратили свое существование. Тогда сжалились над ними другие народы и сказали: «Давайте мы снова объединим вас. Назначим над вами одного предводителя». «А кого?»—спросили туркмены. Думали те, думали и говорят: «Вон есть у вас высокий холм. Кто из туркмен первым
взберется на его вершину, тот и будет править». Кинулись сразу все туркмены к тому холму. Лезут, вопят и толкаются. Кто взберется чуть выше другого, того сразу за ноги хватают, стаскивают вниз... Долго длилась эта борьба, до самой ночи. То же началось и на другой день. Никто не давал вырваться вперед другому. Чуть кто вырвется, его сразу хватают за полы, за ноги, за волосы, стаскивают вниз, сами рвутся вверх, и тех стаскивают другие... Три дня прошло в таких состязаниях без результата. Совсем опозорились туркмены. Сокрушились добрые люди и сказали: «Нет, ничего у вас не получится. Живите, как жили». Вот мы так и живем до сих пор. Соседских баранов считать умеем лучше, чем своих...
Заман-ага утомился, умолк, скрестив руки на груди, под своей белой длинной бородой. Молчали и другие участники этого совета, обдумывая услышанное.
— Печально все это,— сказал молла Абдурахман, наливая себе в пиалушку чай.— Не столько за себя печально, сколько за детей наших. Неужели и нашим детям жить в таких же раздорах, в каких живем мы?.. Светлый принц,— обратился он к Салару.— Если победишь с нашей помощью, даруешь ли нам государственность?
— Я? — изумился мятежный принц, который ни о чем подобном и не помышлял, но он мгновенно сообразил, что его отрицательный ответ может лишить его многих десятков тысяч сабель в руках умелых и бесстрашных воинов, какими были текинцы и джигиты иных туркменских племен.
— А ведомо ли вам, что такое государство? — спросил принц Салар.
— Не знаем пока,— ответил поэт Молланепес.— Но нам кажется, светлейший принц, что настало время узнать. Подумай, что можешь ты нам ответить?.. И от того, что ты скажешь сейчас, я думаю, зависит, пойдут ли за тобой серахсцы.
— Это верно,— твердо поддержал поэта молчавший до этого Говшут-хан.— Ты хочешь, принц, сделать так, чтобы мы стали друзьями. Но когда меж друзьями ведется верный счет, их дружба длится долго... Мы желаем знать, принц, как ты намерен решить туркменский вопрос?
— Ну что же,— ответил Салар.— Если вы не хотите, чтобы Иран был нашей и вашей державой, создавайте свою, туркменскую... Только здесь, я вижу, собрались не младенцы, а мудрейшие и достойнейшие люди. И я совершил бы подлость, если бы пообещал теперь, а потом не смог исполнить обещанного. Не все зависит только от меня...
— От кого еще? — спросил Ораз-хан.
— От вас. Больше всего от вас самих... Заман-ага поведал нам печальную притчу. Допустим, теперь вы, туркмены, переменились, хотите объединиться... Отвечу вам сразу: священный Иран только выиграл бы, если бы на его северных границах возникло могучее дружественное государство. Но...
— Что скрыто в твоем «но», принц? — спросил молла Абдурахман.
— Да, раскрой его нам,— сказал Молланепес.
— Чем меньше недомолвок, тем легче доверять другу другу,— поддержал самых молодых членов совета Ораз-хан.
— Я не напрасно спрашивал: знаете ли вы, что такое государство? Скажу, что это не только как в притче — избрать себе кого-нибудь властелином. Всякое государство — это прежде всего армия! Как полководец, я знаю, что армия — ненасытная прорва. Где вам взять для нее оружие? Во что вы свое войско оденете? Накормите его чем? Времена, когда воевали саблями и копьями, прошли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45