Чай уже кипятили не только в шалаше, но и на очаге в самой юрте. У Сапарака с Довлетом появилось много помощников. Готовить чай — дело для мужчин не зазорное. Маленький Мередик давно сладко спал в своей колыбельке где-то у соседей и не ведал, что в честь его и родителей в этот день собралось и веселилось такое большое общество.
Довлет, очень любивший музыку и пение настоящих бахши, с нетерпением поглядывал на вход. И наконец он дождался: с дутаром в руке в юрту вошел знаменитый поэт Молланепес.
Вмиг смолкли все разговоры, и собравшиеся, каждому из которых было лестно показать свое близкое знакомство с поэтом, сразу стали приглашать Молланепеса занять место рядом с собой.
— Друзья! Я люблю вас всех,— улыбнувшись, сказал знаменитый поэт.— Песен у меня много, но тело только одно. И чтобы никого не обидеть, лучше будет, если я займу место прямо у порога.
Гости, не соглашаясь, зашумели, потом подхватили Молланепеса под руки и провели его на самое почетное место в юрте. Многие выхватили из-под себя подушки и через соседей передали их, чтобы Молланепес мог устроиться поудобнее. Но тот решительно отстранил от себя подушки.
— Уж не принимаете ли вы меня за изнеженного падишаха, друзья? Поэт обязан узнать и жесткое ложе, и черствый хлеб, только тогда он сможет написать что-то путное...
Довлет был очень удивлен. Он думал, что на празднество придет какой-либо бахши, но чтобы явился сам Молланепес, поэт, известный всем туркменам, певец, который почтит своим присутствием дом не каждого бая, такого Довлет не ожидал. Мальчик с уважением взглянул на скромно примостившегося рядом с ним у порога Велле-Косоглазого. И тут он вспомнил, что ему не редко приходилось видеть Велле рядом со знаменитым поэтом. Неужели Молланепес водит дружбу с этим бедняком? Довлет и не подумал, что сам он, сын главного сердара, водит дружбу с младшим братом этого же бедняка...
— Велле! Друг мой Велле! — обратился Молланепес к хозяину дома.— Желаю тебе, чтобы твой Мередик вырос отважным джигитом и умным, хорошим человеком. Дети — это надежда на лучшее любой семьи и любого народа. И я желаю, чтобы твоя надежда сбылась!..
— Мы -тоже желаем того же! Пусть сын твой растет здоровым! Пусть будет он счастлив! — подхватили гости, и уже ни для кого не было зазорным назвать Велле-Косоглазого другом после знаменитого поэта...
А Молланепес, который уже настроил струны дутара, сверкнул глазами и своим мягким голосом, способным рождать в воображении слушателей рощи и горы, ручьи и водопады, свет солнца и лунный свет, запел:
Я владычицу мою, Млея сердцем, воспою! Нежность сладкую твою, Как вино, пьянея, пью!..
Смысл песни, наполненной страстью поэта, его влечением к любимой женщине, еще не задевал душу Довлета, лишь сулил душе мальчика нечто загадочное и заманчивое в грядущем, но звуки дутара и само пение околдовывали его чувства в настоящем... Мальчику даже показалось, что сидевшие в юрте люди стали много лучше, даже и Байсахат...
Когда уже было готово угощение, Довлет снова принялся помогать Сапараку, вместе с ним он носил большие блюда и миски с дымящимися кусками мяса из шалаша в юрту.
— Довлетик, твоя мама будет на меня сердиться, когда узнает, что мы тебя заставили так трудиться,— смущенно сказала мальчику Гюльсенем.
— Моя мама сама говорила, чтоб я вам помог,— ответил Довлет.
— Сегодня у нас счастливый день! — радостно улыбнулась Гюльсенем.— Пришел к нам знаменитый поэт! Сколько-почтенных гостей в нашем доме! И все желают счастья моему Мередику...
Не знала эта женщина, что очень скоро ее радость сменится отчаянием. Не знал и Довлет, что его хорошее настроение скоро будет раздавлено душевными терзаниями...
Наступило время, когда гости стали прощаться. Поэт Молланепес, поблагодарив хозяев за вкусное и щедрое угощение, еще раз пожелал всех жизненных благ маленькому Мередику и его родителям, ударил по струнам своего дутара и ушел в окружении друзей и горячих приверженцев его таланта, распевая одну из своих прекрасных песен. «Странно,— подумал Довлет, глядя вслед поэту.— Даже ни одна собака его не облаяла, будто они тоже что-то смыслят в музыке...»
Когда Довлет возвратился в юрту, то заметил, что там теперь остались только малоприятные ему люди: Байсахат, Гулназар-Ножовка, Гарагоч-Бурдюк, Лешгер-Бенги1 и еще несколько парней — друзей Байсахата...
— Не пора ли нам теперь покурить? — радостно ухмыльнувшись, спросил Байсахат.— Слава аллаху, лишние разошлись...
Откуда-то появился водяной челим. Байсахат первым схватил трубку, жадно затянулся несколько раз и передал Гулназару-Ножовке. Челим пошел по кругу.
— Покури теперь ты, Велле,— вдруг предложил Байсахат.
— Нет, я не буду. Нет...
— Не хочешь уважить своих гостей?
— Почему не хочу? Я что угодно для вас готов сделать. А это не буду...
— Знаешь, что они курят? — спросил шепотом в этот миг Сапарак у своего друга.
Б е н г и — анашист.
~ Что?
— Анашу! Ты погляди, что с ними теперь будет,— тихо хихикнул Сапарак.
Пресноватого запаха дым поднимался к кровле юрты. Довлет, с любопытством смотревший на курильщиков анаши, стал замечать, как соловеют их глаза. Безо всякой причины они начали громко смеяться, замедлились их жесты и движения...
Хотя они совсем недавно наелись до отвала, курильщики анаши вновь жадно потянулись к дастархану. Жадно хватали хлеб, вяло его жевали, проглатывали с трудом. Они бессмысленно пялили друг на друга глаза, истерически хохотали...
— Эй, черномазый,— вдруг заорал Сапараку Байсахат,— сбегай-ка принеси воды! Не видишь, что ли, совсем во рту пересохло...
— Да-да,— подхватил Гарагоч-Бурдюк,— в рот теперь хоть муку сыпь, не намокнет. Побольше принеси нам воды, малый. Да побыстрей!..
Сапарака уже в юрте не было, а обращались к нему, словно он находился тут, требовали воды...
Вернулся Сапарак с большой миской, до краев наполненной холодной водой. Почти вырвав из его рук миску, Байсахат отпил несколько глотков и протянул Гулназару-Ножовке.
Гулназар принял миску дрожащими руками и хотел поднести ко рту, но, как ни силился, это ему не удавалось. Тогда он вытянул трубочкой губы, но руки еще сильнее задрожали, и вода расплескалась. Гулназар испуганно вздрогнул, промычал что-то невразумительное и поставил миску на ковер...
— Болтают, что наводнение началось,— ухмыльнувшись, сказал Байсахат.— На нас движется селевой поток! — подвинул он миску с водой к Гулназару.
— Спасайся, Гулназар! Спасайся!
Тот попытался вскочить на ноги, но это ему не удалось. Тогда Гулназар попятился на карачках, а Байсахат все подвигал за ним по ковру миску с водой...
— Помогите! — вдруг заорал Гулназар-Ножовка.— Эй, люди, спасите меня! Спасите!..
Довлет хотел рассмеяться и не смог. Он вдруг почувствовал приступ тошноты. Благо мальчик сидел у самого порога, он вскочил и выбежал во двор...
Свежий морозный воздух врывался в легкие Довлета, изгоняя удушье, которое мальчик почувствовал еще в юрте, надышавшись отравленным дымом. Чем дольше Довлет дышал свежим воздухом, тем лучше ему становилось. Не захотев возвращаться в юрту, мальчик решил немного погулять на улице и ,
свернул за угол загона для скота...
Через какое-то время Довлет увидел, как из юрты вышел Байсахат. Воровато оглядевшись, он пошел к шалашу и скрылся внутри него...
«Что ему там понадобилось? — испуганно подумал Довлет.— Ведь в шалаше теперь одна Гюльсенем...»
Довлет тоже подошел к шалашу, сквозь щели которого пробивался свет. И сразу мальчик услышал хрипловатый голос Байсахата:
— Хей-ей, Гюльсенем! Миндальное лакомство Гюльсенем...
Сквозь щель в стене Довлет увидел, как Байсахат приближается к испуганной женщине...
— Ты почему мне не отвечаешь, Гюльсенем?.. Век человека короток. Скажи, Гюльсенем, неужели он всю жизнь должен провести только в страданиях и не познать радости, а?..
— Я не знаю,— через силу выдавила из себя встревоженная его появлением женщина.
— Не говори этого, Гюльсенем! Ты ответь мне, для радостей человек живет или только для горя?.. Не молчи, Гюльсенем, ради бога! Дай насладиться твоим голосом...
— Как ты ведешь себя, парень? — найдя в себе силы, резко ответила женщина.— Кому понравится твой приход сюда? Уходи, пока никто не увидел...
На Байсахата ее отпор не произвел никакого впечатления.
Он нагло улыбался и медленно подходил к женщине, а та от него пятилась...
— Будь умницей, Гюльсенем,— говорил он.— Не прикидывайся недотрогой. Я пришел к тебе не потому, что мне не с кем провести время... Я явился в поисках бальзама для...
— Здесь тебе нечего делать, Байсахат,— гневно произнесла женщина.— Убирайся вон! Иначе...
— Ш-ш-ш-ш!...— приложил палец к губам Байсахат.— Что иначе? Будешь кричать, дура?.. Кричи. Будешь опозорена вместе со мной. Свидетелей нет. Я ли на тебя напал, ты ли меня сюда заманила... От таких, как ты, народ не ждет ничего путного. Сама про себя все знаешь...
Довлет дрожал, как в лихорадке. Нет, вовсе не от страха, а от гнева, который вызвал этот подлый человек, от сострадания к Гюльсенем, у которой, казалось, и правда не было выхода из положения, в какое загнал ее Байсахат...
В селении о Гюльсенем ходили разные слухи. К Велле она пришла, уже побывав замужем. Ее привезли откуда-то от подножия гор, из очень далекого аула... Там Гюльсенем юной девушкой полюбила одного парня и он ее полюбил. Но родители не пожелали выдать Гюльсенем за любимого, а выбрали ей в мужья кого-то другого. Тогда Гюльсенем и ее парень решили бежать из родного аула. Но побег не удался. Влюбленных настигла погоня. Возлюбленного девушки хотели убить, но его родственникам удалось его выкупить...
Гюльсенем стала второй женой человека, которого ненавидела. Когда однажды его принесли в аул мертвым — муж участвовал в набеге, и, защищая своих детей, какая-то женщина вспорола ему живот серпом,— Гюльсенем была так рада своему избавлению, что не смогла этого скрыть. И свекор, вместо того чтобы заняться убитым сыном, набросился на нее с кулаками. Поблизости оказались братья Гюльсенем, они вырвали ее из рук озверевшего свекра. Нет, не из любви к сестре они это сделали, просто братья увидели возможность еще раз получить калым за свою сестру. Но, чтобы им меньше пришлось слышать пересудов, они решили отдать ее в далекое селение. Так Гюльсенем стала женой Велле...
— Заорешь, тебе же будет худо,— надвигался на женщину похотливый Байсахат.— На крик прибежит муж. Не будь дурой! Или ты желаешь во второй раз овдоветь? Рядом со мной твой Велле — сухая ветка. Нажму — и треснет... Да и что ты нашла в нем, такая женщина?..
— Он добрый! — выкрикнула Гюльсенем.
— Ха, добрый,— рассмеялся Байсахат.— Добром женщину не утешишь. Я же вижу, что ты голодна на мужчину... Тебе просто повезло, что я обратил внимание. Я — это твоя удача, глупышка...
— Ты — моя напасть! Убирайся отсюда, похотливый пес,— оттолкнула женщина придвинувшегося вплотную Байса-хата.
— Тихо, голубка. Тихо,— криво усмехнувшись, сказал тот.— Если не покоришься мне, завтра же Велле будет мертв. В твоей юрте сидят верные парни. Мне достаточно только им мигнуть... К тому же половина селения — мои родичи. Кто заступится за Велле?
«Что делать? Что же мне делать? — терзался Довлет.— Этот человек попрал и осквернил обычаи... А я? Разве не попираю обычаев я, слыша и не приходя на помощь?.. Что я могу сделать с эдаким детиной, когда меня опрокинул даже Човдур?.. Позвать на помощь Сапарака? Но что он потом станет думать о Гюльсенем? А на ее долю и так пришлось столько горя...»
О муже Гюльсенем, о Велле-Косоглазом, Довлет вспомнил только во вторую очередь: «Кликнуть на помощь Велле — значит обречь его на верную смерть. Не выстоит этот калека против Байсахата, с которым полдюжины парней, ставших давно его нукерами...»
— Со мной тебе будет хорошо,— продолжал наседать на Гюльсенем Байсахат.— Ты боишься позора? Так ведь никто не узнает о нашей любви...
«Обычай велит любому вступиться за честь оскорбленной женщины»,— подумал Довлет, подошел к месту, где обычно рубили дрова, и двумя руками поднял с земли тяжеловатый топор...
Но Довлета опередили. Мальчик увидел вдруг фигуру мужчины, который быстро прошел через двор и распахнул дверь шалаша.
— Байсахат, я видел, какие ты бросал взгляды на хозяйку дома, и потому не сомневался, где тебя найду,— услышал Довлет голос поэта Молланепеса.— Выйди во двор, Байсахат...
На пороге вмиг появился обидчик Гюльсенем.
— Велле хил и слаб, но он мой друг,— сказал Молланепес.— К тому же Велле — простая душа. Он и тебя посчитал своим другом, поскольку пригласил вкусить в его доме пищу. Я специально вернулся проверить: так ли это?..
Свет, падавший из распахнутой двери шалаша, хорошо освещал две мужские фигуры, стоявшие друг против друга. Довлет заметил, что руки Байсахата лежали на кинжале, левая — на ножнах, а правая — на рукоятке. При последних словах поэта он начал медленно выдвигать кинжал из ножен. Молланепес успел схватиться за оружие и всунул его в ножны.
— Я ничего не видел, Байсахат,— придвинувшись вплотную, сказал поэт.— Но если обнажишь кинжал, подумаю о тебе плохое...
Застигнутый врасплох, Байсахат колебался, как ему поступить, но в этот момент из темноты вынырнула его жена Хурджемал.
— Ах ты, негодник! Накурился анаши и куролесишь в приличном доме! — накинулась она на своего мужа.— И когда только Ораз-хан повыведет этих курильщиков!..
В этот миг из шалаша появилась Гюльсенем.
— Хурджемал!..— вскричала она и осеклась, умолкла.
— Ты ничего не говори, подруга,— сказала ей Хурджемал.— Я сама все знаю про этого негодника...
— Но, уважаемая Хурджемал,— улыбнувшись, обратился Молланепес,— право же, вам нечего знать. Тут ничего не было.
Я свидетель! Просто Байсахат явился в шалаш за чайником свежего чая. А тут и я подошел...
— Да, меня мучила жажда...— выдавил сквозь зубы Байсахат.
— Конечно, с анаши на питье тянет,— наконец поверив, что ничего плохого не случилось, сказала Хурджемал.— Как только возвратится Ораз-хан, в ноги ему брошусь, чтобы он поунял курильщиков этой отравы...
Стоявший в темноте Довлет выпустил из рук топор и обессиленно опустился на землю, укрытую тоненьким слоем снега. Довлет, больше не вслушиваясь в то, что говорили взрослые, лег на спину, подложил под голову руки и стал глядеть на мерцающие звезды. «Отчего в этом мире есть зло? Почему есть подлые люди? — думал он.— Не всегда ведь случается так, как сегодня. Добрый человек может и не подоспеть. И тогда...» Довлет с ужасом представил себе, что было бы тогда. Ему бы пришлось ударить Байсахата топором в спину. У него не было иной возможности одолеть взрослого джигита. Но ведь это тоже подлость — удар в спину... Молланепес сказал неправду, что здесь ничего плохого не случилось, он поручился своим именем... Конечно, это не ради себя. Довлет понимал, что поэт солгал, спасая честь женщины. Узнай люди правду, и злые языки забросали бы грязью имя Гюльсенем...
Из юрты вышел Велле. Увидев людей во дворе, он подошел поближе.
— О! Дорогой наш Молланепес, вы вернулись,— обрадованно воскликнул он.
— Вначале меня друзья провожали, потом я провожал... Оказавшись поблизости, решил выпить еще пиалушку чая в твоем доме, Велле. Не прогонишь?
— Как можно! Это такая честь для меня! Гюльсенем, моя женушка, неси в дом пиалушки, а я захвачу с очага чайник...
глава шестая
ПОГЛЯДЫВАЮТ В ДАЛИ, ПУЛИ ЛЬЮТ...
После ухода из селения ополчения Аташир-эфе долго ворчал и во время затевавшихся при нем разговоров о целях похода часто сплевывал в ту сторону, в которой скрылась армия мятежного принца. Но, как говорится, вода камни точит, а время стачивает острые грани душевных обид. Вскоре дед Довлета вновь замурлыкал младшим внукам свою излюбленную колыбельную песенку: «Льву подобный ты мой, витязеподобный
ты мой...»
Взглянув однажды утром в ту сторону, куда мела поземка, Аташир-эфе с тех пор стал часто поглядывать на окружающие дали, на юг, на север, на восток и запад... Бывало, заглядится Аташир-эфе в просторы степи или на возвышающиеся за равниной горы, а там в этот момент какой-то всадник проедет,— тогда дед Довлета сразу насупится, у него на целый день -испортится настроение. Знал мальчик: очень терзался дед, что остался без коня...
Хотя конюшня и была пуста, дед часто заходил в нее, чистил стойла, посыпал землю песком, перебирал и ремонтировал конскую сбрую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45