Раскинувшиеся у Мешхеда на ровном плоскогорье поля раздольно простирались аж до Серахса на север и до Нишапура — на запад. Все эти земли питали водой горные ручейки и речушки. Поля были засеяны хлебами, хлопком, бахчевыми культурами, перемешивались с виноградниками и садами, радуя взоры туркмен, тоже земледельцев, но из более скудного края.
Не вызывали восторга у наших всадников только наделы в полтора-два десятка танапов под сероватыми кустиками, внешне напоминавшими кусты кунжута, но украшенными яркими цветами опийного мака.
— Так вот где вызревает эта отрава,— угрюмо проговорил Шихмурат-Великан, лет пять назад схоронивший своего младшего брата, сраженного не саблей в бою, а употреблением этого зелья.
— Куда глядят правители Мешхеда и всего Хорасана? — отозвался долговязый Гурт, посочувствовавший грустному воспоминанию своего друга-великана.
— Что вы, земляки,— ответил Сапа-Шорник.— Ведь это не цветочки, а золотые монеты вызревают! Правитель тут давно переменился, а мак цветет по-старому...
— Что ни говори, а земли тут прекрасные! Богато, видно, люди живут,— сказал Ага-Бешеный.
— Тебе, дружок, пуля продырявила левую ляжку при взятии Мешхеда, а говоришь ты так, будто потерял при штурме оба глаза. Или ты за чистую монету принял слова нашего принца?
— При чем тут мои глаза? При чем тут принц?
— Ты посмотри, вон трудятся в полях дехкане. Одеты эти бедолаги так, что, швырни тряпье их в огонь, гореть будет нечему. А принц клялся, что оденет голого,— ответил Сапа-Шорник, пришпоривая коня...
На кладбище, куда приехали наши всадники, уже было немало их соплеменников. Молла Абдурахман прочел над могилами павших туркменских воинов молебственные стихи из Корана. Присутствующие, завершая ритуал, вскинули руки к лицам.
Послышался топот копыт, и люди увидели, что к кладбищу приближается большой отряд всадников.
— Всех, что ли, текинцев решили переселить сюда? — уныло сказал кто-то в толпе.
По длинноногим лошадям и по большим лохматым папахам нетрудно было определить, что приближаются к кладбищу туркмены. Вскоре бывшие на кладбище узнали среди подъезжавших Сердара. С ним было дюжины три джигитов, которые везли с собой четыре тела, уже завернутых в белые саваны. На многих спутниках Сердара белели повязки, на которых кое у кого проступали алые пятна...
— Как только вы уехали сюда,— стал рассказывать Сердар молле Абдурахману и остальным,— к западным воротам подступили шахские войска. Произошло сражение. Шах в нем лишился сотен трех своих сербазов...
— От того, что у врагов большие потери, наши покойники не воскреснут,— проворчал Сапа-Шорник и, взяв в руки лопату, начал копать землю рядом со старыми могилами.
Вслед за Сапой-Шорником взяли лопаты и другие. Вскоре новые могилы были вырыты. Завернутые в саваны тела погибших воинов опустили в них, и во второй раз в этот день молла Абдурахман раскрыл Коран...
— Я никогда не становился навязчивым гостем,— заговорил Сапа-Шорник, когда джигиты выехали с кладбища.— И никогда не доводил до того, чтобы хозяин начал тяготиться моим присутствием ..
— Кто тяготится тобой? — спросил Ага-Бешеный.
— Вспомните, вы все, как нас встречали поначалу жители Мешхеда. Как избавителей! А что теперь?..
— Теперь, как отобьешься от своих, убить из-за угла могут,— сказал Пурли-Наездник.
— Ха-ха, зарезать! Жидковат этот народец. Всякий дрожит, увидав туркменскую шапку,— вскричал Ходжакули, один из стременных Гараоглан-хана.
— Верно! — резко отозвался плечистый всадник по имени Годек.— Мы захватили Ак-Дербент и Мешхед. Наши лошади не устали. Шапки наши увидит весь Иран!
— Я тоже видал много этих шапок,— сказал Сапа-Шорник.— Валялись они после штурма в пыли, вместе с головами своих хозяев...
— Смерть в бою — почетна для туркмена. Мы явились сюда, чтобы навести порядок, и мы наведем его,— ответил Ходжакули.
— О аллах,— криво усмехнулся Пурли-Наездник.— Как говорится: зады наши в золе, а мним о себе, что восседаем на горе Кап. Нам ли пристало наводить порядок в Иране, когда у себя дома все запутано...
— Здесь хоть поля, поглядите, как цветут и наливаются, а у нас, поди, дома теперь все сохнет,— поддержал его Шихмурат-Великан.— Эй, Сердар-эфе, ты ведь побывал недавно дома. Правду я говорю?
— Правду,— уныло подтвердил Сердар.
А больше военачальник ничего не мог сказать своим джигитам, самого его уже давно одолевали мрачные мысли и всякие сомнения. И ехавший рядом с ним молла Абдурахман, некогда горячо убеждавший соплеменников примкнуть к мятежному принцу, теперь начинал сомневаться в справедливости своих былых доводов.
— Подумаешь, поля сохнут,— беспечно заявил в этот миг Годек.— Не прокормит туркмена серп, так прокормит сабля. Когда мы завоюем всю эту страну, нужны ли будут нам наши жалкие наделы!
— Собиралась одна лягушка верблюда проглотить,— сказал Сапа-Шорник.
— Ну и что было дальше? — спросил Ага-Бешеный.
— Прыгнула на него и под копыто угодила. А верблюд прошагал себе своею дорогой, даже не заметив, что на него кто-то покушался...
— Смеетесь! — разозлившись, выкрикнул Годек.— Туркмен лягушке уподобили, а вам смешно...
— Не всех туркмен, Годек-джан. Далеко не всех,— сквозь смех вымолвил молла Абдурахман.— Только нас с тобой, кто теперь в Мешхеде... Но если бы кому-то удалось собрать у стен Мешхеда туркмен, которые живут во всех краях, тогда бы мы превратились в большой народ. И достойный Сапа не осмелился бы упомянуть лягушку...
— Помянул бы барана, вознамерившегося забодать того же верблюда,— сказал Сапа-Шорник.
— Пожалуй, со всего мира туркмен набралось бы столько,— сказал молла Абдурахман,— что рядом с иранским верблюдом нас можно было бы представить и лошадью...
— Ага! — радостно вскричал Годек.— А конь был всегда дороже себя самого для туркмена. Конь одолеет верблюда. Не силой, так ловкостью и умом...
— Но ты, Годек, еще не собрал нас всех вместе,— перебил его Сапа-Шорник.— А значит, и нет коня.
— Что же есть?
— Все те же лягушки, Годек,— вдруг вмешался в разговор молчавший до этого Сердар.— Много лягушек, которые скачут по свету в разных краях...
Туркменские всадники объехали оказавшийся на их пути холм и вдруг оказались лицом к лицу с сотней конных шахских сербазов. Тут-то и сказалось преимущество постоянно тревожной жизни туркмен — на их воинов не оказывали решающего воздействия ни внезапность нападения врага, ни естественная в такой ситуации растерянность...
Никто из джигитов Сердара даже и не отметил, что самих их чуть больше сорока, а врагов перед ними слишком много. Сабли из ножен вон — ив атаку! Каждый стремился в самую гущу сечи. Самые отчаянные всегда в сражении были настроены на то, чтобы лично сразить какого-либо вражеского предводителя. Бывало и такое, что в разгар сечи туркменские воины затевали рубку и между собой из-за знатного врага...
На этот раз отличился Ага-Бешеный. Хотя его и полоснул какой-то сербаз саблей по лицу, отчего сразу обвисла левая щека, но он, не обратив внимания на рану, в свирепом выпаде на правую сторону пронзил насквозь своей саблей командовавшего сотней сербазов дородного и богато одетого наиба. Его заместитель, круглощекий толстяк с пышными усами, не успел возрадоваться своему внезапному возвышению, как в него разрядил свой пистолет Сердар...
Мстя за убитого на его глазах друга Пурли-Наездиика, Шихмурат-Великан искромсал саблей двоих сербазов, но и сам был тут же сражен пулей в горло...
Потеряв сразу обоих своих предводителей, сербазы шаха дрогнули и заметались, разворачивая своих лошадей, чтобы обратиться в бегство. Сами уже обессилевшие, туркменские воины очень хорошо умели использовать смятение, зарождавшееся в рядах врага. Всего лишь время, необходимое для того, чтобы ловкому кузнецу подковать одного коня, длилась эта стычка, а встреченная джигитами Сердара группа шахских конников перестала существовать. И только около дюжины сербазов, лихорадочно настегивавших и пришпоривавших своих коней, которых Сердар не позволил преследовать, ускакали прочь в таком страхе, будто бы им только что довелось побывать в аду...
Но были потери и в рядах текинцев. Среди множества поверженных врагов туркмены отыскали тела Пурли-Наезд-ника, Шихмурата-Великана, Годека, Чарыназара-Палвана и стременного Гараоглан-хана Ходжакули...
И в третий раз за этот день молла Абдурахман был вынужден раскрыть Коран над свежими могилами на туркменском кладбище, возникшем неподалеку от Мешхеда...
Глава вторая ИГРАЛИ В ШАХМАТЫ НА СТАВКИ...
Огромное государство Иран переживало мрачный период в те годы. Пропасть между его верхними и низшими слоями населения была уже столь широка, что одни других как бы и видеть перестали. Всю глубину разделявшей верхи и низы пропасти естественно заполняло среднее, мелкое и мельчайшее чиновничество, низовое и среднее духовенство, владельцы цехов и мастерских, разных степеней землевладельцы, ростовщики всех мастей, судейские, откровенные грабители и авантюристы... Низы, насколько это было возможно, стремились держаться от этих людей подальше, а верхи, занятые собственными интересами, не давали себе труда хотя бы присмотреться к этой прослойке общества. А что творилось в тиши и во мраке ее глубин, куда не проникали ни мораль, ни совесть, ни закон, вообще оставалось тайной за семью замками и семью печатями...
А между тем полновластная в своей многочисленности середина, обуреваемая беспредельной жаждой обогащения, мздоимством, казнокрадством и коррупцией, не только высасывала все соки из низов, но и разъедала устои всего государства...
Еще более усугубляла эти печальные обстоятельства неизлечимая болезнь падишаха. Шах Ирана Мухаммед, уже не имея сил да и желания трудиться для блага своих подданных, в то же время не желал выпустить из своих рук прерогатив верховной власти, которая в благословенном Иране была тогда безмежной и безбрежной. Любой из подданных, даже тот, кто обладал правом завтра самому усесться на трон, сегодня мог по одному мановению руки шаха вознестись на виселицу или сложить свою голову на плахе...
О властелины вселенной! О повелители! О владыки! В преддверии возвышения своего порою вы и сами возмущаетесь безграничной властью, какую вкладывает судьба в руки одного человека над себе подобными, но стоит вам достичь того же, как вы уж позабыли свои благородные возмущения и с легкой совестью вершите человеческие судьбы...
Утративший способность воспринимать реалии бытия, снедаемый лишь ложным сознанием своего величия, подвластный только угасающему естеству, прихотям и капризам, шах Мухаммед превратился в конце жизни в трухлявого идола, на которого его приближенные, зная пристрастие шаха ко всему блестящему, раболепно навешивали всевозможные драгоценные безделушки, делая вид, что поклоняются ему и на него молятся, в душе презирая догнивающую развалину...
По повелению шаха из разных стран Европы и остального мира были приглашены искуснейшие врачи, табибы и даже прославившиеся заклинатели и знахари. Все они старались показать, что усердно лечат его, но никто не дерзнул вымолвить слова о близком смертном часе падишаха — это могло стать причиной того, что сам ты не прожил бы и часа...
В предвидении грядущей перемены властелина в Иран со всего света устремились иностранные агенты, представители торговых и промышленных фирм, лазутчики и авантюристы. Шах Мухаммед ненавидел англичан. Как и у отдельных людей, так заведено у целых держав: когда вы с кем-то не ладите, то ищете опоры у других. Поэтому во время правления шаха Мухаммеда в Иране известных успехов добилась русская дипломатия. Но и англичане, совсем недавно потерпевшие поражение в Афганистане, не намеревались в Иране уступать позиции русскому царю. Вскоре они сыскали фигуру, с которой связывали свои колонизаторские устремления. Фигурой этой и был принц Салар, двоюродный брат немощного шаха Мухаммеда, имевший меньше прав взойти на трон, чем их было у его соперников, а потому и вознамерившийся занять трон силой, подняв мятеж...
Примкнувшие к мятежу туркменские ханы видели, что их предводитель жаждет стать в своей стране падишахом, догадывались и о его связях с англичанами, но это не вызывало у них тревоги, ибо, по убеждению ханов, ни с какой стороны не угрожало их интересам. Если победит Салар, у них достаточно сил, чтобы не позволить новому шаху опуститься до неблагодарности. А когда хочешь победить, будешь рад любому союзнику. Привлек же принц Салар на свою сторону их, туркмен, отчего же не принять помощь от англичан?.. Если же принц Салар потерпит поражение, туркмены уйдут в свои степи и будут жить, как жили. Что же, если устоявшее правительство Ирана будет питать к ним злобу за участие в мятеже, оно и до этого не выказывало к туркменским племенам особой любви. Правы оказались мечтатели, молла Абдурахман и его друг, поэт Молланепес, сошлись разные племена туркмен вместе, и нет раздоров ни между рядовыми джигитами, ни промеж ханов и военачальников. Любезны гут, на чужой земле, все туркменские роды и кланы одни с другими, спешат оказывать услуги, часто с уроном для себя, будто и не было меж отдельными племенами никогда пролитой крови. Тот же горячий Тёч-Гёк, к примеру, во время взятия Мешхеда заслонил собой Гараоглан-хана, увидав вскинутый на него каким-то сербазом пистолет. Да, слава аллаху, другой джигит из отряда того же Тёч-Гёка успел отрубить сербазу руки прежде, чем тот нажал курок... Да, быть может, и выйдет что путное из красивой мечты Абдурахмана и Молланепеса об объединении туркмен. Но и принц Салар был несомненно прав, говоря что обособленно туркменам, даже если они все объединятся, не выстоять. Особенно наглядно туркмены усваивали эту истину тут, на огромных просторах Ирана, где могли наблюдать многие явления, каких у туркмен еще не было и в зачатке. Взять тот же Хорасан, эту огромную область Ирана. Власть тут переменилась, а все налоги, подати и пошлины исправно текут из самых отдаленных мест. Правда, раньше они вливались в казну шаха, а теперь питают казну принца Салара. И не будь этого животворного течения, принцу не удалось бы так долго содержать и наращивать свою огромную армию. А указы и воззвания мятежного принца, они ведь тоже творят свое дело, на протяжении одного дня становятся известны в самых глухих уголках Хорасана. А все эти огромные цеха, фабрики и мастерские, где трудятся искуснейшие мастера, ремесленники и подмастерья, они ведь теперь вооружают, одевают и обувают армию принца. Под силу ли одобная задача мастеру Ягмуру, Сапе-Шорнику и другим ремесленникам-одиночкам, проживающим в Серахсе и на Аха-ле? Нет, не под силу. Нет у туркмен ни достаточного числа искусных мастеров и образованных людей, ни промышленности, ни таких размеров, как повидали они в Хорасане, плодородных полей, ни чего-либо другого, способного возместить отсутствие всего названного. На что же тогда надеются молла Абдурахман и поэт Молланепес, твердя о туркменской государственности? Одно слово — мечтатели. И все же сладкое оно, это слово — мечта...
Принц Салар предлагал туркменским ханам и военачальникам занять роскошный дворец одного из крупных чиновников, который бежал из Мешхеда вместе с Хамзой мирзой, но те от столь лестного предложения отказались и поставили свои походные шатры среди палаток своих воинов на огромном пустыре, неподалеку от северных ворот города.
— Наши земли от Мешхеда лежат на севере, хотя бы на пядь, но мы там будем ближе к своей стране,— ответил тогда Ораз-хан от имени всех соплеменников.
И весьма искушенный в восточной дипломатии принц понял, что этими словами его туркменские союзники дают ему понять, что не притязают они на разделение с ним власти в Иране, но напоминают о его обещаниях, связанных с туркменским вопросом. Такой ответ не противоречил устремлениям и планам самого принца, поэтому он любезно простился с ханами и приказал при них, чтобы туркменским воинам вдоволь поставляли пищи и всего необходимого снаряжения, а предводители их ели то же, что подается на стол ему, принцу...
Однажды после полудня через восточные ворота в Мешхед въехал отряд в три сотни всадников. Отборные рослые джигиты в белых лохматых папахах, в зеленых шелковых косоворотках, поверх которых красные халаты и бурки, обуты эти воины были в желтые сапоги, желтые же широкие канты украшали их черные штаны. Под этими всадниками гарцевали остроухие, длинноногие стройные ахалтекинские скакуны.
Ораз-хан только подметил, как потемнело лицо Гарао-глан-хана, увидевшего джигитов и их предводителя, соскочившего с коня и подошедшего к туркменским военачальникам молодого красивого мужчину, тоже высокого роста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45