А ведь о^ крестьянском происхождении Мати все в городе знали. В подмастерья он годился,-— умелые и усердные работники господам мастерам всегда нужны,— но мастером он стать не мог, его низкое прошлое было слишком известно, о нем слишком хорошо помнили.
И тут Матиасу неожиданно протянули руку помощи. Ему вручили волшебную палочку — ею он мог без труда свалить на своем пути мешающие ему каменные глыбы. Ровная дорога вдруг открылась перед ним, вернее, на первый взгляд она казалась ровной.
Матиас стал замечать, что младшая дочь мастера Вит-тельбаха так па пего посматривает, что едва ли можно было понять ее превратно. Барышня Берта, как ни странно, пребывала еще в девицах, хотя достигла уже такого возраста, когда наследнице богатого и почтенного бюргера засиживаться в невестах не полагается, если только она не калека. А девица Берта была не только вполне здорова, не только получила хорошее воспитание и по части «домашних добродетелей» не уступала любой другой бюргерской дочери, но и была недурна собой. Правда, особенной красотой ее природа не наделила.
Когда девица Берта была помоложе, она дала отставку нескольким женихам, которые ей не нравились. Опираясь на свое столь уважаемое семейство, а еще больше на свое наследство, мамзель Берта в те времена проявляла большую взыскательность. Она ведь рассчитывала получить в приданое, помимо наличного капитала, трехэтажный каменный дом, а также — если жених окажется столярным мастером и захочет поселиться у тестя — еще и целую мастерскую; старшей дочери мастер Виттельбах дал в приданое другой дом, поменьше, но зато больше движимого имущества и тем честно выполнил свои обязательства.
Барышня Берта была разборчива, и это обстоятельство оказалось для нее роковым. А родители поощряли ее — она ведь у пик теперь была «единственная», и сами они тоже были очень разборчивы. Так родители с дочерью и отпугнули всех женихов — те хотели оставаться с носом, как их предшественники. К тому же в Таллине не было недостатка в богатых бюргерских дочках — горожане жили зажиточно, так как за работу им платили хорошо, жизнь была дешева, и ремесло еще являлось настоящим золотым дном. Не ощущалось в Таллине недостатка и в хорошеньких бюргерских дочках. Многие из них красотой превосходили мамзель Берту.
Возможно также, что тот или иной искатель руки слышал о характере девицы Виттельбах не совсем лестные отзывы. Мамаши и тетушки, собиравшиеся в доме Виттельбаха за чашкой кофе,— эти кофейные сборища были тогда в еще большей моде, чем сейчас,— находили иногда, что барышня Берта очень похожа на мать не только лицом, но и всем своим существом — своим неугомонным нравом, острым язычком и крайним высокомерием, доходящим до заносчивости.
Как бы там ни было, мамзель Виттельбах перестала пользоваться вниманием молодых людей, ищущих руки. Человек вежливый уже стеснялся спрашивать о ее возрасте. Девушке было так горько это сознавать, что совсем недавно, из одного только чувства мести, она отказала некоему пожилому жениху.
Она, казалось, еще ждала.
Кого?
Молодого подмастерья, бывшего крестьянина, человека, который моложе ее почти на четыре года, у которого ничего нет за душою, кроме красивого лица да недельного жалованья, и — что самое главное — родители которого живут в деревне в курной избе и ни слова не знают по-немецки!
Мысль эта даже Матиасу сперва показалась такой нелепой, что он только покачал головой. Берта Виттельбах — и он! Эта столь гордившаяся своим сословием девица, самая чванная из всех,— и Майт Лутс, которого мастер в свое время не хотел брать в ученики из-за его низкого происхождения! Матиас решил, что он ошибся. Возможно, барышне чуть-чуть нравится его наружность, его характер, его веселый нрав. Но от этих пустяков до того, желаемого — путь еще очень длинный... И он пытался отрицать то, что сам видел.
Но случаи эти повторялись, учащались. И теперь молодой подмастерье задавал себе вопрос: а вдруг?.. Женское сердце, говорят, великая загадка. Случалось ведь и раньше, что знатные дамы влюблялись в простолюдинов, богатые останавливали свой выбор на бедняках... Любовь иногда и юных девушек сводит с ума — почему же не может это случиться с более зрелыми девицами, да еще с такими, у которых выбор уже весьма ограничен...
Матиас решил, что, если мамзель Берта изъявит такое желание, он сразу же согласится. Он думал прежде всего не о будущей жене, а о тех благах, которые жена несла с собой. А их было много. Для молодого подмастерья, не имевшего ни гроша, безмерно много. Зять мастера Вит-тельбаха — уже одно это чего-нибудь да стоит, одно только имя! К тому же и большое доходное дело, прекрасный трехэтажный дом, а на дне сундука с приданым спрятанное под всяким другим добром золото... наверное, его там немало — ослепительно желтого, звонкого счастья! Так будь же счастлив, Мати, не упускай из рук свою удачу, другая едва ли подвернется! Неужели ты не видишь, не слышишь, не чувствуешь, какая волшебная сила таится в богатстве! Мало ли приходилось тебе, униженному и безвестному, грызть сухую корку, а теперь вот сможешь и за господский стол сесть! Мало ли ты потел за верстаком — наконец-то сможешь расхаживать, заложив руки за спину!..
Была в этих планах и своя закорючка: родители Берты, конечно, не так-то легко примирятся с подобным оборотом дела.
Мастер Виттельбах, правда, высоко ценил честного, трезвого, работящего и умелого подмастерья, предсказывал ему блестящую будущность, даже, более того,— казалось, любил его как родного сына. Но все же мастер Виттельбах — это мастер Виттельбах, а Майт Лутс — это Майт Лутс. Если бы даже сам мастер Виттельбах согласился, не согласились бы другие; общество, влиянию которого мастер Виттельбах подчинялся, наверняка воспротивилось бы. А кто же захочет сознательно навлечь на себя общее недовольство?
Но еще большая опасность угрожала со стороны госпожи Виттельбах. С каким презрительным выражением, подняв нос кверху, говорила эта воплощенная бюргерская спесь о всяком, кто был «сословно неполноценен», с каким пренебрежением отзывалась она обо всех низших служащих! Крестьянин для нее был, разумеется, таким существом, на которое и глядеть не стоит. А теперь представьте себе, что мать или отец Мати приедут когда-нибудь в город навестить сына, и супруга сына — родная дочь мадам Виттельбах! — должна принимать у себя этих «лапотников», общаться с ними, разговаривать... разговаривать на «деревенском» языке! Да это было бы прямо театральное представление! Комедия для всего города!.. Майт отлично помнил, с какой физиономией госпожа Виттельбах проходила мимо него и его отца Яка, когда тот, бывая в городе, несколько раз навещал сына. В этих случаях мадам, как видно, больше презирала сына, чем отца, ибо как мог подмастерье господина Виттельбаха вообще даже разговаривать с таким человеком! Мужик остается мужиком, хоть его и записали в горожане,— так, наверное, рассуждала про себя госпожа Виттельбах.
Да, это были серьезные препятствия, и борьба с ними представлялась нелегкой. Но что касается борьбы, то здесь Матиас твердо надеялся на мамзель Берту. Эта девушка имела большое влияние в семье. Она пользовалась властью на равных правах с матерью. Влияние это объяснялось, во-первых, тем, что родители горячо любили дочь,— она ведь у них теперь осталась одна; при этом мамаша проявляла к ней особую нежность, считая, что Берта страдает из-за несбывшихся надежд на замужество. Во-вторых, влияние мамзель Берты в семье объяснялось ее твердым, решительным и энергичным характером. Сколько раз ей уже удавалось, несмотря на все препятствия, поставить на своем. В упорстве она почти не уступала матери, которой в доме так побаивались.
Матиас так и не мог решить для себя: можно ли верить наблюдениям, подсказывающим ему, что девица Берта питает к нему склонность,— ведь Матиас на этом и строил все свои воздушные замки; иными словами: зародились ли в сердце девушки серьезные чувства, или же она просто считает его приятным молодым человеком, с которым стоит дружить ради развлечения и забавы. Что касается самого Матиаса, то он твердо решил во всем идти навстречу Берте и поощрять ее чувства, если они действительно существуют: слишком уж велик был возможный выигрыш, слишком очевидна выгода, и все это прекрасно совпадало с корыстными и честолюбивыми планами юноши. Матиас так долго был принужден подчиняться — теперь он хотел сам повелевать. Чтобы достигнуть этой цели, все средства были хороши.
Сможет ли он полюбить ее? Такого вопроса Матиас себе даже не задавал, а когда все же однажды спросил себя об этом, то ответил с полнейшим спокойствием истинно делового человека: «А почему бы мне не любить ее? Чем она плоха? Из нее, несомненно, выйдет хорошая хозяйка, а это главное. Чуть-чуть зла, чуть-чуть капризна — ну, с этим разумный человек всегда справится, как справляется мастер Виттельбах со своей нежной половиной. Красива ли она? Но красоту, как говорится, в котел не положишь! Да девушка не так уж дурна собой. Высокая, стройная, немножко, правда, худощава и лицо желтоватое, зато какие живые черные глаза, густые каштановые волосы... А когда нарядится в воскресное платье,— она ведь любит хорошо одеваться,— ну прямо картинка, ничего не скажешь! Любовь — она придет, если даже предположить, что ее еще нет. Но Матиас был твердо уверен, что уже любит Берту. Иначе почему бы она так часто ему снилась, почему бы он стремился каждый день видеть ее, встречаться с нею, почему бы ждал ее возвращения, когда она уходила из дому. В сердце его, несомненно, пускало ростки какое-то чувство, оно крепло, как ему казалось, с каждым днем.
Матиас решил предпринять серьезные шаги к сближению с дочерью мастера, и этим его намерениям вскоре дало новый толчок одно особое обстоятельство.
Оказалось, что у него есть соперник. Здесь же, совсем близко. Он, правда, не был особенно опасным. Но и в самом благородном сердце кроются свойственные человеку недобрые побуждения: Матиаса увлекала и забавляла мысль оттолкнуть в сторону соперника, оскорбить его этим, разозлить. Он мстил: этот человек столько лет мучил его, держал в ежовых рукавицах, так часто издевался над ним, так откровенно высказывал ему свое презрение.
Дело в том, что Оскар Брандт тоже мечтал о мамзель Берте или, вернее, о тех благах, какие мамзель Берта несла с собой. Вскоре после того как барышня Эмилия вышла замуж, Оскар Брандт, этот невзрачный брюнет с уже седеющими висками, старый холостяк, стал искать сближения с младшей дочерью мастера. Осторожно, обдуманно, с оглядкой, не спеша. Но, как было слышно и передавалось в мастерской из уст в уста, мамзель Берта заметила его намерения и вскоре весьма недвусмысленно дала ему понять, чтобы он не рассчитывал на ее благосклонность. Барышня была тогда моложе, выбор у нее — богаче, а господин Брандт не блистал ни молодостью, ни мужественной статью.
Брандт отступил. Но не навсегда. Он думал так: «Ну что ж! Хочешь искать и ждать — ищи и жди! У меня время терпит. Уведут тебя из дому — делать нечего. Л оставят здесь — я тут как тут. Мало ли девушек оказывались забытыми, мало ли разборчивых невест протягивали руку ранее отвергнутым женихам! Потом, через несколько лет, когда за входной дверью наступит тишина, когда засохшие цветы, пожелтевшие письма, поблекшие надежды обретут себе тихую могилу где-нибудь в ящике комода...»
Но вот господин Брандт стал замечать нечто такое, что его скорее злило, чем пугало. Мамзель Берта улыбалась этому мужлану, этому наглецу, который и так уже давно раздражал Брандта своим зазнайством. Правда, эта дружба не могла зайти далеко — тому порукой была бюргерская честь и гордость семейства Виттельбах.
Но как горько было господину Брандту сознавать, что другого пригрели там, откуда он, господин Брандт, был изгнан! Да еще кого пригрели!
Открытие, сделанное Оскаром Брандтом, принесло Матиасу Лутцу немало неприятностей. Старший подмастерье не удостаивал его ни единым приветливым словом, постоянно отпускал ему шпильки и исподтишка наносил удары в спину. При каждом удобном случае он старался, как только мог, очернить Матиаса перед Виттельбахом. К счастью, эта борьба была для Матиаса больше докучной, чем опасной. Он был достаточно силен и ловок, чтобы парировать удары, а доверие мастера к нему не так-то легко было поколебать. Ярость противника только подстрекала Матиаса — он теперь с удвоенной силой стремился к цели. Ибо месть сладка.
7 ДЕЛО У МАТИАСА ИДЕТ НА ЛАД
— Так кого же из вашего почтенного дома мы включим в список? Прежде всего, конечно, Берту. А вы что скажете, мама и папа? Осенью Йоа выглядит прямо божественно, зеленый лес в красных и желтых узорах! И ты, папа, не бойся — тебе не придется обливаться потом: сейчас осень, прохладно, и ни одна частичка твоей драгоценной особы не растает.
— А ночь я должен провести без отдыха? Благодарю покорно! — возразил мастер Виттельбах своей старшей дочери.— Знаю я эти загородные прогулки, особенно в Йоа: по дороге тебя так растрясет на камнях, что и костей не соберешь, а потом изволь бегать по лесу сломя голову, и спать уложат тебя на соломе или на сене — мерзни там в сырости, пока весь не закоченеешь. Да и удастся ли глаза сомкнуть? Вы, молодежь, болтаете и визжите всю ночь напролет... Нет, меня лучше оставьте в покое!
— И меня тоже,— решительно сказала мамаша.— Если бы куда-нибудь поближе, чтобы в тот же день вернуться. А то в Йоа! Ехать за тридцать верст, да еще и ночевать бог весть где! Нет, для этого и я уже слишком стара!
В глубине души Эмилия и Берта были очень довольны, что родители с ними не едут: сестрам тогда пришлось бы все время находиться под их присмотром, а это было бы очень скучно. Но для виду, приличия ради, сестры принялись их уговаривать и оспаривать их доводы. А когда и это не помогло, сестры, опять-таки приличия ради, сделали грустные мины. Они все же хотели бы, чтобы папа к ним присоединился,— он был приятным и веселым спутником. Но мама, с ее вечными нотациями, во время таких увеселений, когда молодежи хочется вздохнуть посвободнее, была сущим наказанием.
— Жаль, очень жаль,— повторила госпожа Эмилия Штернфельд, пухленькая веселая молодая женщина: она вместе со своим столь же упитанным и жизнерадостным супругом взяла па себя устройство этой прогулки.
— Значит, из нашего дома записать больше некого, кроме моей сестрички и... кого бы из наиболее толковых подмастерьев? Конечно, господина Брандта?
Берта сморщила носик.
— Ну, он, может быть, и толковый, но веселья от него ни на грош — ты же сама знаешь. Лучше бы его не приглашать.
— Но кого же тогда? Я же забыла ваших подмастерьев.
— Прежде всего, конечно, Матиаса Лутца,— воскликнула Берта таким тоном, точно досадовала на сестру за ее излишний вопрос.— Это ведь само собой разумеется!
По неизвестным причинам мадам Виттельбах была в это утро мрачно настроена, что, впрочем, случалось с ней нередко. А теперь у нее был предлог излить свою досаду, облегчить щемящее сердце. Она смогла продолжить свою проповедь, которую раньше уже несколько раз начинала. То, что замечали десятки глаз в их доме, мадам Виттельбах заметила уже давно: она ведь была мать, да к тому же еще и мадам Виттельбах.
— Ах, вот как—«прежде всего»? Ах—«само собой разумеется»? — начала она, хлопнув ладонями по столу.— Слышишь, Георг? «Прежде всего—Матиаса Лутца!» «Само собой разумеется — Матиаса Лутца!» Матиас Лутц тут, Матиас Лутц там! Матиас Лутц сегодня, Матиас Лутц завтра! Без Матиаса Лутца ничего на свете не существует, без него нельзя и за город выехать!.. И так думает твоя дочь, Георг! твоя сестра, Эмилия! И это тянется уже давно — этот позор, это... это безобразие... Матиас Лутц должен, видите ли, с фонарем идти встречать барышню, когда она задерживается в гостях дотемна, а барышня всегда задерживается дотемна, потому что у Матиаса Лутца есть тогда повод идти за барышней... То Матиасу Лутцу дают книжку почитать, то с ним советуются по поводу новой вышивки, то с ним болтают па крылечке, то его зовут по воскресеньям на чашку кофе... А если у Матиаса Лутца скоро день рождения — тут уж барышня не знает ни сна, ни отдыха — такая спешка! Тут и шьют, и вяжут, и вышивают, чуть ли не в кровь пальцы себе исколют!.. Так скажите же мне на милость, люди добрые, что все это значит? Ты уже не дитя, должна бы сама знать, что прилично и что неприлично. Должна бы хоть немножко беречь доброе имя нашей семьи! Все в доме уже зубоскалят на твой счет — у них ведь есть и глаза и уши...
— Мама, я ничего тайком не делаю! — воскликнула Берта, и уши ее запылали.
— Тайком! Этого еще не хватало! — Мадам Виттельбах, обуреваемая жаждой битвы, уперлась руками в бока.— А только кто тебя знает! Мне ведь за всем не уследить! Ты мне скажи одно: откуда такая необыкновенная дружба, что такое за нею кроется?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
И тут Матиасу неожиданно протянули руку помощи. Ему вручили волшебную палочку — ею он мог без труда свалить на своем пути мешающие ему каменные глыбы. Ровная дорога вдруг открылась перед ним, вернее, на первый взгляд она казалась ровной.
Матиас стал замечать, что младшая дочь мастера Вит-тельбаха так па пего посматривает, что едва ли можно было понять ее превратно. Барышня Берта, как ни странно, пребывала еще в девицах, хотя достигла уже такого возраста, когда наследнице богатого и почтенного бюргера засиживаться в невестах не полагается, если только она не калека. А девица Берта была не только вполне здорова, не только получила хорошее воспитание и по части «домашних добродетелей» не уступала любой другой бюргерской дочери, но и была недурна собой. Правда, особенной красотой ее природа не наделила.
Когда девица Берта была помоложе, она дала отставку нескольким женихам, которые ей не нравились. Опираясь на свое столь уважаемое семейство, а еще больше на свое наследство, мамзель Берта в те времена проявляла большую взыскательность. Она ведь рассчитывала получить в приданое, помимо наличного капитала, трехэтажный каменный дом, а также — если жених окажется столярным мастером и захочет поселиться у тестя — еще и целую мастерскую; старшей дочери мастер Виттельбах дал в приданое другой дом, поменьше, но зато больше движимого имущества и тем честно выполнил свои обязательства.
Барышня Берта была разборчива, и это обстоятельство оказалось для нее роковым. А родители поощряли ее — она ведь у пик теперь была «единственная», и сами они тоже были очень разборчивы. Так родители с дочерью и отпугнули всех женихов — те хотели оставаться с носом, как их предшественники. К тому же в Таллине не было недостатка в богатых бюргерских дочках — горожане жили зажиточно, так как за работу им платили хорошо, жизнь была дешева, и ремесло еще являлось настоящим золотым дном. Не ощущалось в Таллине недостатка и в хорошеньких бюргерских дочках. Многие из них красотой превосходили мамзель Берту.
Возможно также, что тот или иной искатель руки слышал о характере девицы Виттельбах не совсем лестные отзывы. Мамаши и тетушки, собиравшиеся в доме Виттельбаха за чашкой кофе,— эти кофейные сборища были тогда в еще большей моде, чем сейчас,— находили иногда, что барышня Берта очень похожа на мать не только лицом, но и всем своим существом — своим неугомонным нравом, острым язычком и крайним высокомерием, доходящим до заносчивости.
Как бы там ни было, мамзель Виттельбах перестала пользоваться вниманием молодых людей, ищущих руки. Человек вежливый уже стеснялся спрашивать о ее возрасте. Девушке было так горько это сознавать, что совсем недавно, из одного только чувства мести, она отказала некоему пожилому жениху.
Она, казалось, еще ждала.
Кого?
Молодого подмастерья, бывшего крестьянина, человека, который моложе ее почти на четыре года, у которого ничего нет за душою, кроме красивого лица да недельного жалованья, и — что самое главное — родители которого живут в деревне в курной избе и ни слова не знают по-немецки!
Мысль эта даже Матиасу сперва показалась такой нелепой, что он только покачал головой. Берта Виттельбах — и он! Эта столь гордившаяся своим сословием девица, самая чванная из всех,— и Майт Лутс, которого мастер в свое время не хотел брать в ученики из-за его низкого происхождения! Матиас решил, что он ошибся. Возможно, барышне чуть-чуть нравится его наружность, его характер, его веселый нрав. Но от этих пустяков до того, желаемого — путь еще очень длинный... И он пытался отрицать то, что сам видел.
Но случаи эти повторялись, учащались. И теперь молодой подмастерье задавал себе вопрос: а вдруг?.. Женское сердце, говорят, великая загадка. Случалось ведь и раньше, что знатные дамы влюблялись в простолюдинов, богатые останавливали свой выбор на бедняках... Любовь иногда и юных девушек сводит с ума — почему же не может это случиться с более зрелыми девицами, да еще с такими, у которых выбор уже весьма ограничен...
Матиас решил, что, если мамзель Берта изъявит такое желание, он сразу же согласится. Он думал прежде всего не о будущей жене, а о тех благах, которые жена несла с собой. А их было много. Для молодого подмастерья, не имевшего ни гроша, безмерно много. Зять мастера Вит-тельбаха — уже одно это чего-нибудь да стоит, одно только имя! К тому же и большое доходное дело, прекрасный трехэтажный дом, а на дне сундука с приданым спрятанное под всяким другим добром золото... наверное, его там немало — ослепительно желтого, звонкого счастья! Так будь же счастлив, Мати, не упускай из рук свою удачу, другая едва ли подвернется! Неужели ты не видишь, не слышишь, не чувствуешь, какая волшебная сила таится в богатстве! Мало ли приходилось тебе, униженному и безвестному, грызть сухую корку, а теперь вот сможешь и за господский стол сесть! Мало ли ты потел за верстаком — наконец-то сможешь расхаживать, заложив руки за спину!..
Была в этих планах и своя закорючка: родители Берты, конечно, не так-то легко примирятся с подобным оборотом дела.
Мастер Виттельбах, правда, высоко ценил честного, трезвого, работящего и умелого подмастерья, предсказывал ему блестящую будущность, даже, более того,— казалось, любил его как родного сына. Но все же мастер Виттельбах — это мастер Виттельбах, а Майт Лутс — это Майт Лутс. Если бы даже сам мастер Виттельбах согласился, не согласились бы другие; общество, влиянию которого мастер Виттельбах подчинялся, наверняка воспротивилось бы. А кто же захочет сознательно навлечь на себя общее недовольство?
Но еще большая опасность угрожала со стороны госпожи Виттельбах. С каким презрительным выражением, подняв нос кверху, говорила эта воплощенная бюргерская спесь о всяком, кто был «сословно неполноценен», с каким пренебрежением отзывалась она обо всех низших служащих! Крестьянин для нее был, разумеется, таким существом, на которое и глядеть не стоит. А теперь представьте себе, что мать или отец Мати приедут когда-нибудь в город навестить сына, и супруга сына — родная дочь мадам Виттельбах! — должна принимать у себя этих «лапотников», общаться с ними, разговаривать... разговаривать на «деревенском» языке! Да это было бы прямо театральное представление! Комедия для всего города!.. Майт отлично помнил, с какой физиономией госпожа Виттельбах проходила мимо него и его отца Яка, когда тот, бывая в городе, несколько раз навещал сына. В этих случаях мадам, как видно, больше презирала сына, чем отца, ибо как мог подмастерье господина Виттельбаха вообще даже разговаривать с таким человеком! Мужик остается мужиком, хоть его и записали в горожане,— так, наверное, рассуждала про себя госпожа Виттельбах.
Да, это были серьезные препятствия, и борьба с ними представлялась нелегкой. Но что касается борьбы, то здесь Матиас твердо надеялся на мамзель Берту. Эта девушка имела большое влияние в семье. Она пользовалась властью на равных правах с матерью. Влияние это объяснялось, во-первых, тем, что родители горячо любили дочь,— она ведь у них теперь осталась одна; при этом мамаша проявляла к ней особую нежность, считая, что Берта страдает из-за несбывшихся надежд на замужество. Во-вторых, влияние мамзель Берты в семье объяснялось ее твердым, решительным и энергичным характером. Сколько раз ей уже удавалось, несмотря на все препятствия, поставить на своем. В упорстве она почти не уступала матери, которой в доме так побаивались.
Матиас так и не мог решить для себя: можно ли верить наблюдениям, подсказывающим ему, что девица Берта питает к нему склонность,— ведь Матиас на этом и строил все свои воздушные замки; иными словами: зародились ли в сердце девушки серьезные чувства, или же она просто считает его приятным молодым человеком, с которым стоит дружить ради развлечения и забавы. Что касается самого Матиаса, то он твердо решил во всем идти навстречу Берте и поощрять ее чувства, если они действительно существуют: слишком уж велик был возможный выигрыш, слишком очевидна выгода, и все это прекрасно совпадало с корыстными и честолюбивыми планами юноши. Матиас так долго был принужден подчиняться — теперь он хотел сам повелевать. Чтобы достигнуть этой цели, все средства были хороши.
Сможет ли он полюбить ее? Такого вопроса Матиас себе даже не задавал, а когда все же однажды спросил себя об этом, то ответил с полнейшим спокойствием истинно делового человека: «А почему бы мне не любить ее? Чем она плоха? Из нее, несомненно, выйдет хорошая хозяйка, а это главное. Чуть-чуть зла, чуть-чуть капризна — ну, с этим разумный человек всегда справится, как справляется мастер Виттельбах со своей нежной половиной. Красива ли она? Но красоту, как говорится, в котел не положишь! Да девушка не так уж дурна собой. Высокая, стройная, немножко, правда, худощава и лицо желтоватое, зато какие живые черные глаза, густые каштановые волосы... А когда нарядится в воскресное платье,— она ведь любит хорошо одеваться,— ну прямо картинка, ничего не скажешь! Любовь — она придет, если даже предположить, что ее еще нет. Но Матиас был твердо уверен, что уже любит Берту. Иначе почему бы она так часто ему снилась, почему бы он стремился каждый день видеть ее, встречаться с нею, почему бы ждал ее возвращения, когда она уходила из дому. В сердце его, несомненно, пускало ростки какое-то чувство, оно крепло, как ему казалось, с каждым днем.
Матиас решил предпринять серьезные шаги к сближению с дочерью мастера, и этим его намерениям вскоре дало новый толчок одно особое обстоятельство.
Оказалось, что у него есть соперник. Здесь же, совсем близко. Он, правда, не был особенно опасным. Но и в самом благородном сердце кроются свойственные человеку недобрые побуждения: Матиаса увлекала и забавляла мысль оттолкнуть в сторону соперника, оскорбить его этим, разозлить. Он мстил: этот человек столько лет мучил его, держал в ежовых рукавицах, так часто издевался над ним, так откровенно высказывал ему свое презрение.
Дело в том, что Оскар Брандт тоже мечтал о мамзель Берте или, вернее, о тех благах, какие мамзель Берта несла с собой. Вскоре после того как барышня Эмилия вышла замуж, Оскар Брандт, этот невзрачный брюнет с уже седеющими висками, старый холостяк, стал искать сближения с младшей дочерью мастера. Осторожно, обдуманно, с оглядкой, не спеша. Но, как было слышно и передавалось в мастерской из уст в уста, мамзель Берта заметила его намерения и вскоре весьма недвусмысленно дала ему понять, чтобы он не рассчитывал на ее благосклонность. Барышня была тогда моложе, выбор у нее — богаче, а господин Брандт не блистал ни молодостью, ни мужественной статью.
Брандт отступил. Но не навсегда. Он думал так: «Ну что ж! Хочешь искать и ждать — ищи и жди! У меня время терпит. Уведут тебя из дому — делать нечего. Л оставят здесь — я тут как тут. Мало ли девушек оказывались забытыми, мало ли разборчивых невест протягивали руку ранее отвергнутым женихам! Потом, через несколько лет, когда за входной дверью наступит тишина, когда засохшие цветы, пожелтевшие письма, поблекшие надежды обретут себе тихую могилу где-нибудь в ящике комода...»
Но вот господин Брандт стал замечать нечто такое, что его скорее злило, чем пугало. Мамзель Берта улыбалась этому мужлану, этому наглецу, который и так уже давно раздражал Брандта своим зазнайством. Правда, эта дружба не могла зайти далеко — тому порукой была бюргерская честь и гордость семейства Виттельбах.
Но как горько было господину Брандту сознавать, что другого пригрели там, откуда он, господин Брандт, был изгнан! Да еще кого пригрели!
Открытие, сделанное Оскаром Брандтом, принесло Матиасу Лутцу немало неприятностей. Старший подмастерье не удостаивал его ни единым приветливым словом, постоянно отпускал ему шпильки и исподтишка наносил удары в спину. При каждом удобном случае он старался, как только мог, очернить Матиаса перед Виттельбахом. К счастью, эта борьба была для Матиаса больше докучной, чем опасной. Он был достаточно силен и ловок, чтобы парировать удары, а доверие мастера к нему не так-то легко было поколебать. Ярость противника только подстрекала Матиаса — он теперь с удвоенной силой стремился к цели. Ибо месть сладка.
7 ДЕЛО У МАТИАСА ИДЕТ НА ЛАД
— Так кого же из вашего почтенного дома мы включим в список? Прежде всего, конечно, Берту. А вы что скажете, мама и папа? Осенью Йоа выглядит прямо божественно, зеленый лес в красных и желтых узорах! И ты, папа, не бойся — тебе не придется обливаться потом: сейчас осень, прохладно, и ни одна частичка твоей драгоценной особы не растает.
— А ночь я должен провести без отдыха? Благодарю покорно! — возразил мастер Виттельбах своей старшей дочери.— Знаю я эти загородные прогулки, особенно в Йоа: по дороге тебя так растрясет на камнях, что и костей не соберешь, а потом изволь бегать по лесу сломя голову, и спать уложат тебя на соломе или на сене — мерзни там в сырости, пока весь не закоченеешь. Да и удастся ли глаза сомкнуть? Вы, молодежь, болтаете и визжите всю ночь напролет... Нет, меня лучше оставьте в покое!
— И меня тоже,— решительно сказала мамаша.— Если бы куда-нибудь поближе, чтобы в тот же день вернуться. А то в Йоа! Ехать за тридцать верст, да еще и ночевать бог весть где! Нет, для этого и я уже слишком стара!
В глубине души Эмилия и Берта были очень довольны, что родители с ними не едут: сестрам тогда пришлось бы все время находиться под их присмотром, а это было бы очень скучно. Но для виду, приличия ради, сестры принялись их уговаривать и оспаривать их доводы. А когда и это не помогло, сестры, опять-таки приличия ради, сделали грустные мины. Они все же хотели бы, чтобы папа к ним присоединился,— он был приятным и веселым спутником. Но мама, с ее вечными нотациями, во время таких увеселений, когда молодежи хочется вздохнуть посвободнее, была сущим наказанием.
— Жаль, очень жаль,— повторила госпожа Эмилия Штернфельд, пухленькая веселая молодая женщина: она вместе со своим столь же упитанным и жизнерадостным супругом взяла па себя устройство этой прогулки.
— Значит, из нашего дома записать больше некого, кроме моей сестрички и... кого бы из наиболее толковых подмастерьев? Конечно, господина Брандта?
Берта сморщила носик.
— Ну, он, может быть, и толковый, но веселья от него ни на грош — ты же сама знаешь. Лучше бы его не приглашать.
— Но кого же тогда? Я же забыла ваших подмастерьев.
— Прежде всего, конечно, Матиаса Лутца,— воскликнула Берта таким тоном, точно досадовала на сестру за ее излишний вопрос.— Это ведь само собой разумеется!
По неизвестным причинам мадам Виттельбах была в это утро мрачно настроена, что, впрочем, случалось с ней нередко. А теперь у нее был предлог излить свою досаду, облегчить щемящее сердце. Она смогла продолжить свою проповедь, которую раньше уже несколько раз начинала. То, что замечали десятки глаз в их доме, мадам Виттельбах заметила уже давно: она ведь была мать, да к тому же еще и мадам Виттельбах.
— Ах, вот как—«прежде всего»? Ах—«само собой разумеется»? — начала она, хлопнув ладонями по столу.— Слышишь, Георг? «Прежде всего—Матиаса Лутца!» «Само собой разумеется — Матиаса Лутца!» Матиас Лутц тут, Матиас Лутц там! Матиас Лутц сегодня, Матиас Лутц завтра! Без Матиаса Лутца ничего на свете не существует, без него нельзя и за город выехать!.. И так думает твоя дочь, Георг! твоя сестра, Эмилия! И это тянется уже давно — этот позор, это... это безобразие... Матиас Лутц должен, видите ли, с фонарем идти встречать барышню, когда она задерживается в гостях дотемна, а барышня всегда задерживается дотемна, потому что у Матиаса Лутца есть тогда повод идти за барышней... То Матиасу Лутцу дают книжку почитать, то с ним советуются по поводу новой вышивки, то с ним болтают па крылечке, то его зовут по воскресеньям на чашку кофе... А если у Матиаса Лутца скоро день рождения — тут уж барышня не знает ни сна, ни отдыха — такая спешка! Тут и шьют, и вяжут, и вышивают, чуть ли не в кровь пальцы себе исколют!.. Так скажите же мне на милость, люди добрые, что все это значит? Ты уже не дитя, должна бы сама знать, что прилично и что неприлично. Должна бы хоть немножко беречь доброе имя нашей семьи! Все в доме уже зубоскалят на твой счет — у них ведь есть и глаза и уши...
— Мама, я ничего тайком не делаю! — воскликнула Берта, и уши ее запылали.
— Тайком! Этого еще не хватало! — Мадам Виттельбах, обуреваемая жаждой битвы, уперлась руками в бока.— А только кто тебя знает! Мне ведь за всем не уследить! Ты мне скажи одно: откуда такая необыкновенная дружба, что такое за нею кроется?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37