— Я не могу.
— Но я ведь сын господина барона
С этими словами Майт приблизился на несколько шагов, и его горячее дыхание коснулось баронской щеки. Барон Ризенталь вскочил как ужаленный.
— Что ты сказал?
Я сын господина барона,— повторил Майт медленно; он смотрел на старого господина таким же настойчивым, пристальным, сверлящим взглядом, таким, каким некогда выпытывал у матери ее тайну. И пока барон точно так же, как и тогда мать, молчал, ловя ртом воздух и ища слов, мальчик добавил с убийственным хладнокровием, намеренно подчеркивая каждое слово:
— Мою мать зовут Лийзу; она до моего рождения была на этой мызе служанкой. Имя моего отца — Як Лутс, он раньше работал батраком в усадьбе Кюска, в этой же волости.
—- Я не знаю этих людей! — воскликнул барон сдавленным голосом.
— Может быть, господин барон припомнит Лийзу Мятлик и Яка из Кюска. Господин барон сам велел им пожениться и отослал их в Н-скую волость. Там я и родился.
Барон Ризенталь тщательно и вместе с тем боязливо огляделся вокруг. Румянец на его мясистых щеках из розового стал иссиня-багровым.
— Это, конечно, возможно... я уже не помню этих людей... Но кто тебе сказал, что ты... что ты...
— Мать сама говорила, что Як мне не отец, что мой отец — господин барон,— безжалостно отчеканил мальчик.
Папаша Майта на несколько минут онемел. Его белые, холеные руки то хватались за золотую цепочку от часов, то скрывались в карманах брюк, то снова появлялись наружу. Барон не мог найти слов, как это бывает с людьми, оцепеневшими от испуга. При этом он не отрываясь смотрел на мальчика.
Искал ли он на его лице подтверждения этих оскорбительных слов? Хотел ли он дознаться, разглядывая эти глаза, нос, рот,— неужели у молодого крестьянина, стоящего перед ним со щеками, забрызганными грязью, в постолах, облепленных глиной, действительно течет в жилах его благородная, дворянская кровь.
Барон Ризенталь, если он хотел быть правдивым с самим собою, должен был признаться, что верит словам мальчика. Горничную Лийзу и Яка из Кюска он помнил отлично; знал он также, куда переселил их из своей волости. Было более чем правдоподобно, что этот четырнадцатилетний смышленый мальчишка — их старший сын и сейчас пришел прямо из дому. Но, к сожалению, было еще одно, гораздо более убедительное доказательство, заставлявшее барона верить Майту: удивительное сходство мальчика с единственным сыном барона — Готхардом! Это сходство бросилось в глаза барону еще там, в саду,— оно поразило его внезапно, вызвав какую-то смутную догадку, а потом второй раз здесь, в комнате, в ту минуту, когда мальчик, излагая свою просьбу, стоял перед ним, прямой и стройный. А сейчас... сейчас, после рассказа Майта, взгляд барона словно стал зорче, и старый господин опять увидел, до чего они похожи друг на друга — барон Готхард Ризенталь и крестьянский парень Майт Лутс! И свою внешность они оба унаследовали от отца — от него, барона Адальберта Ризеиталя!
«Твоя мать лжет!»—хотел было загреметь барон в ответ на последние слова Майта. По не загремел. Он настороженно посмотрел на дверь и сказал, сильно понизив голос:
— Твоя мать лжет, если она так говорит; а если она этого не говорила — значит, ты сам лжешь!
Из этого бедняга Майт мог заключить, что на свете есть отцы, которые отрекаются от собственных детей. Значит, родительская любовь не есть чувство, присущее каждому человеку — и крестьянину, и барону, как Майт по своей наивности думал.
— Нет, господин барон, я не лгу,— ответил мальчик беззвучно,— и я знаю, что и мать моя не лжет.
— Откуда ты знаешь?
— От отца. Он тоже говорит, что я не его сын. Это у нас все люди знают.
— Все люди! — воскликнул барон, и на лбу его выступила краска.
— Да. Меня с малых лет дразнят бароном.
Адальберт фон Ризенталь, явно взволнованный, несколько раз прошелся по комнате, от стены к стене, засунув руки в карманы. Он процедил сквозь зубы какое-то слово по-немецки, которого Майт не понял; но это, очевидно, было бранное слово и относилось оно к отцу или матери Майта, выболтавшим свою позорную тайну, а может быть, и к самому Майту, который осмелился обеспокоить знатного папашу этой тайной... Наконец барон остановился перед мальчиком и сказал тоном, в котором слышался с трудом подавляемый гнев:
— Послушай, парень, я дам тебе добрый совет: если ты не хочешь, чтобы я велел спустить с тебя шкуру на конюшне, убирайся отсюда со своими дурацкими разговорами, да побыстрее — как только ноги унесут. И запомни: я шутить не люблю!
А Майт в ответ:
— Я сейчас же уйду, если господин барон сделает то, о чем я его просил.
— Этого я не могу сделать. Ты не моей волости.
— Господин барон может все, если только захочет. «Какое наглое упрямство!» — по-видимому, подумал
барон. Он даже всплеснул руками, и его толстая шея еще больше побагровела.
— Я куплю у тебя твою мельницу,— произнес он потом каким-то странным шипящим голосом.— Сколько ты за нее хочешь?
— Мельницу я не продам, если господин барон не исполнит мою просьбу.
Эта дерзость переходила уже всякие границы!
Барон Ризенталь задрожал от ярости. Как ястреб, впился он когтями в плечи мальчика и рванул его к себе; его слюна брызнула Майту на щеку.
— Ты, бродяга! — крикнул он.— Беглый негодяй! Сию же минуту попадешь на конюшню! Я прикажу тебя связать — слышишь? — связать!
Странное дело — мальчик, выслушав эти гневные угрозы, по-прежнему глядел бодро и спокойно. Видно, он чувствовал за собой какую-то опору и в прочности ее был уверен; видно, у него в руках был крупный козырь — он и не думал страшиться своего всесильного противника.
И действительно, такой козырь у Майта был. Он его получил здесь же, от самого господина барона. И теперь решил пустить его в ход.
Майт посмотрел барину прямо в глаза и произнес медленно:
— Если господин барон и прикажет связать своего сына — все равно заткнуть сыну рот не удастся...
Воцарилось молчание. Такого коварства, такой безграничной подлости барон Ризенталь не ожидал. Этот мальчишка осмелился ему угрожать! Этот негодяй, несомненно, заметил, с каким страхом барон, слушая его, посматривал на стены и двери; он догадался по лицу, по голосу и словам барона, насколько тому неприятно посещение сына. И все это он, разбойник, использовал теперь для своей выгоды. Он выбрал подходящую минуту и приставил своей жертве нож к горлу. Сейчас здесь властвовал и повелевал не барон Ризенталь, а Майт Лутс...
Барон старался придумать, что ему при таком положении вещей выгоднее всего сделать. Мальчишка грозится все рассказать. Расскажет он прежде всего, конечно, мызным слугам. Он им прямо так и выпалит; «Я — сын вашего барина». Он выболтает всю эту скверную историю от начала до конца, опишет, где живут его родители и как они попали отсюда в чужую волость. Это ведь не так уж давно было — пожилые люди помнят еще горничную Линзу и Яка из Кюска. Поэтому им нетрудно будет поверить его рассказу. И какие пересуды пойдут по мызе и по всей волости!
Но это еще полбеды. Барину безразлично, что о нем думают мужики и дворня. Но как легко может эта гнусная сплетня дойти до его семьи! Жена, сын, две дочери — вдруг они что-нибудь узнают! Сколько ни отрицай, сколько ни опровергай — ничто по поможет: у подозрения корни глубокие, их не уничтожишь! И что хуже всего — установить правду совсем нетрудно: мать мальчика жива, отец тоже...
Барон нисколько не сомневался в том, что Майт осуществит свою угрозу. Этот хитрый бродяга уже достаточно показал свою наглость и дерзость; на его лице, которое вдруг стало барону так знакомо, отражалось не только крестьянское упрямство, но и рыцарские добродетели рода Ризенталей — властность, решительность, сила воли... Попробуй-ка отправить этого молодца па кошопшю — он наверняка тут же поднимет шум, станет вопить, выкрикивать свою тайну, так что по всей мызе гул пойдет. Семья барона, конечно, сейчас же сбежится...
Этот мошенник был прав: рот ему не заткнешь! И тогда господин барон решил сложить оружие. Барон Ризенталь сдался Майту Лутсу.
Как барон ни раздумывал — ничего другого ему не оставалось. От этого мальчишки можно было избавиться, только обойдясь с ним по-хорошему, насилие тут не помогло бы... А может быть, отцовское сердце тоже замолвило свое словечко? Может быть, защемило у барона в груди, зашевелилась в мозгу мыслишка: как это нехорошо — свое родное дитя велеть связать и выпороть на глазах у всех! И за что? За то, что дитя пришло к отцу с просьбой! Дитя просит хлеба, а ты даешь ему камень.
Как бы там пи было, барон Ризенталь решил сменить струны на своей скрипке. Он опять уселся в кожаное кресло и сказал довольно мирным тоном:
— Твоей глупой болтовне никто не поверит, и мне ее бояться нечего. Но мне тебя самого жаль. Я вижу, руки у тебя искусные, голова толковая. Я все обдумал и хочу тебе помочь...
Стены комнаты заплясали перед глазами Майта. В ушах зазвенело, Голос барона зазвучал музыкой.
— Я напишу твоему барину, чтобы он отпустил тебя в город, к мастеру. Я куплю у тебя мельницу за большую сумму. Эти деньги тебе пригодятся в городе. Но ты должен мне кое-что обещать...
Майт готов был обещать все что угодно: спасение своей души, половину своей жизни.
— Не смей нигде — ни на моих землях, ни вообще по дороге — никому ни полслова говорить о той чепухе, которую ты мне тут наплел. Понял?
Глаза Майта засияли, лицо вспыхнуло. Одним прыжком очутился он около барона, схватил его руку и поцеловал.
— Я буду молчать! — прошептал он.-— Скорей эти стены заговорят, чем я!
Барон отдернул руку.
— Хорошо, я тебе верю... Если кто-нибудь спросит, зачем ты пришел сюда, в имение, скажешь, что твой барин прислал тебя с письмом. И что ты принес мне свою мельницу для продажи. А вообще молчи. И сейчас же отправляйся домой.
— А письмо господин барон даст мне с собой? Барон Ризенталь невольно улыбнулся: у сына не было ни на грош доверия к своему родителю!
— Да, письмо можешь взять с собой,— ответил он.— Подожди немного.
Господин барон принялся большими шагами ходить из угла в угол, очевидно обдумывая содержание письма. Наконец он сел за стол и начал писать.
Майт — он опять смиренно стоял в углу и не произносил ни единого звука — видел, как барон что-то писал и зачеркивал написанное, рвал один за другим листки бумаги с неудавшимися письмами и совал клочки в кшшан... Как видно, составить подобное письмо было не так-то просто...
Наконец дело пошло на лад.
Письмо было написано, вложено в самодельный конверт и запечатано сургучом. Красная печать была величиною чуть ли не с полную луну.
Затем барон, вынув из кармана ключ, отпер ящик в левой тумбе своего большого, массивного письменного стола. Там он долго рылся, что-то считал и, казалось, раздумывал. Майт слышал позвякиванье монет. Наконец раздалось приказание:
— Подойди сюда!
Майт быстро шагнул к столу
— Я плачу за твою мельницу тридцать пять рублей. Довольно тебе этого?
«Тридцать пять рублей!» — мысленно повторил Майт. Да что он, с ума спятил!.. Такой огромной суммы Майт никогда и близко не видел... Вместо ответа он несколько раз погладил барону ляжки. А тот, отсчитав несколько красивых пестрых ассигнаций и блестящих рублей, сунул их ему в ладонь.
— Об этих деньгах никому не говори,— произнес он внушительно.
— Нет, господин барон, я заверну их в тряпочку и спрячу под рубашку.
— А вот письмо к твоему барину. Отдашь его барину в собственные руки, никому другому не давай. Понимаешь?
— Я буду его беречь, как свою душу,— обещал Майт торжественно и снова принялся благодарить.
— А теперь отправляйся в город и больше ко мне не приходи, не беспокой меня.
— Я никогда больше не покажусь на глаза господину барону! — При этом мальчик устремил глубокий, выразительный взгляд на человека, который был его отцом и в то же время им не был, который не захотел и не смог быть его отцом; казалось, сын хочет навсегда унести с собой образ отца как воспоминание... только воспоминание.
Барон указал рукой на дверь, и Майт уже направился было к выходу, как вдруг из коридора донесся топот ног, звонкие детские голоса, и в тот же миг дверь распахнулась настежь.
В комнату вбежали, чуть не столкнувшись с Майтом, две светловолосые девочки — одна лет десяти, другая лет тринадцати на вид.
— Папа, папа! Наша канарейка улетела! И никто не знает, где ее искать! — закричали они жалобно, бросаясь к отцу; на крестьянского мальчика, стоящего у дверей, они взглянули лишь мельком.
— Вы не должны вбегать в мою комнату, постучавшись,— укоризненно заметил барон, в то же время с нежностью переводя взгляд с одного детского личика на другое.
— Извини, папа! А наш Ганс, наш красавчик Ганс,— воскликнула старшая девочка, с жеманным отчаянием заламывая руки.
— Жаль, конечно, дорогая детка. Но я же не могу идти разыскивать вашего Ганса,— улыбнулся отец, и его белая мягкая рука ласково скользнула по волосам дочери.— Но не горюйте! Если даже ваша птичка и не найдется, у меня есть для вас другая забава. Посмотрите-ка, дети, что тут такое!
И барон Ризенталь показал девочкам стоящую на углу стола ветряную мельницу.
Девочки вскрикнули от радостного изумления и тотчас же принялись разглядывать и трогать красивую игрушку. Ликование их возросло, когда отец повертел крылья мельнички и все в ней пришло в движение — деревянный мельник и батрак, разумеется, тоже; радость и восхищение барышень достигло высшей точки.
— Папа, откуда ты ее взял, скажи, откуда?
— Этот крестьянский мальчик мне ее принес. Он ее сам сделал.
Обе девочки с любопытством повернулись к деревенскому мальчику, который умеет мастерить такие красивые вещи.
— Ты, значит, эту мельницу сам придумал и сам сделал? — спросила старшая из девочек на довольно чистом эстонском языке, критически окидывая паренька любопытным взглядом.
— Да, сам,— подтвердил Майт не без гордости.
— Эта мельница будет моя! — с увлечением воскликнула меньшая барышня.
— Нет, моя, я старше,— возразила ей сестра.
Папаша, однако, решил, что игрушка будет принадлежать им обеим. Готхард скоро пристроит ее где-нибудь в подходящем месте, на сильном ветру.
Майт тем временем выскользнул за дверь, унося с собой приятное утешение, что две хорошенькие баронские дочки хвалили его работу и восхищались ею. «Ух, и вытаращит глаза этот злюка-барчук, когда увидит мельницу,— подумал он.— Жалко, что меня при этом не будет. Я бы с удовольствием поглядел, как он станет мне завидовать...»
Заведешь о волке речь — он и сам тебе навстречу.
Проходя по коридору, Майт у парадной еще раз повстречал молодого барона. Он входил, Майт выходил. Поравнявшись, они не произнесли ни слова. Но молодой барон решил еще раз напомнить о себе противнику: он толкнул его... Майт, однако, не ответил ему. Он разыгрывал роль великодушного победителя. Он только подумал усмехаясь: «Разве это тебе поможет? Как-никак, ты у меня под ногами валялся!»
Когда Майт вышел на мызный двор и затем на большую дорогу, солнце уже опускалось за лес. Мальчик был голоден и утомлен.
«Поесть не дали и ночевать не оставили»,— подумал он и решил, что отцовской заботы о сыне было проявлено маловато. «Но все-таки барон добрый человек»,— добавил Майт про себя и под рубашкой прижал к груди деньги, завернутые в тряпицу вместе с его прежними грошами. Письмо с большой красной печатью он снова и снова принимался с благоговением разглядывать и наконец спрятал за пазуху.
До ближайшей корчмы было недалеко; там он рассчитывал подкрепиться и переночевать.
В то время как Майт, усталый, но с радостно бьющимся сердцем, все больше удалялся от мызы, барон Адальберт фон Ризенталь сидел один в своем кабинете,— девочки, забрав мельницу, убежали,— и в раздумье потирал свои красивые, белые, барские руки. Он был доволен. На то у него были две причины. Во-первых, он отвел от себя довольно серьезную опасность, а во-вторых, сделал добро бедному деревенскому мальчику. Совершив доброе дело, человек всегда испытывает сладкое чувство.
4 «БАРОН ЛУТС» ОТПРАВЛЯЕТСЯ К МАСТЕРУ
Домой Майт мчался точно на крыльях.
Радость ускоряла его шаг, к тому же теперь ему нечего было бояться людей — ни мызных кубьясов, ни волостных старост; он теперь мог выбирать самый короткий путь, шагать по большим дорогам.
Вздумает кто-нибудь к тебе придраться — вытащишь из-за пазухи большой конверт с печатями и сунешь ему под самый нос,— пусть попробует тебя тронуть! Ты словно железным щитом огражден...
Снова путь его лежал мимо многих поместий, деревень, трактиров. Видел он и три незнакомые ему церкви. Сначала он пришел в Рапла, потом в Юру, оттуда в Козе. Уже на следующий день к полудню он достиг прихода Харью-Яни, а через несколько часов вдали показалась Н-ская мыза и родная деревня.
Он мог легко себе представить, какая баня ждет его дома. Так оно и случилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37