Лицо жены, ее присутствие снова и снова напоминало Матиасу о его несчастье, как некогда напоминал о нем ребенок, спящий в колыбели. Лутц, несомненно, любил жену, но любовь его не была настолько сильна, чтобы оы забыл и простил ей все, а самолюбие было слишком велико, чтобы рана его могла зажить. А если этот человек будет далек от всего, что сейчас волнует его душу, заставляя думать о прошлом, если он будет свободен от всяких уз, если у него опять будет право выбора, тогда, может быть, он снова выйдет на верную дорогу.
Во всяком случае, испробовать это средство можно, его нужно испробовать. Лена считала, что ее долг — до последнего своего вздоха делать все возможное для спасения Матиаса — ведь из-за нее он и погибает...
День, когда она решила предложить мужу расстаться, начался грустно.
Матиас пришел из города с двумя незнакомыми мужчинами. Он закрыл дверь во вторую комнату, сказав находившейся там Лене, что у него будет деловой разговор с этими людьми,— пусть, мол, она им но мешаот.
Вскоре Лена сквозь дверь услышала, что это за деловой разговор. Матиас продавал свою мебель. Речь шла о шкафе и комоде. Это были две самые крупные вещи из той дорогой и красивой обстановки, над которой Лутц так неутомимо, с таким старанием и любовью, трудился перед свадьбой. А теперь он хотел за бесценок сбыть жадным перекупщикам эти вещи — память о минувших счастливых днях, гордость своего дома, творение искусных рук, а вырученные гроши снести в кабак за водку...
Сердце у Лены сжалось точно в тисках. Она открыла дверь и позвала мужа. Матиас вошел нахмуренный. Он был явно рассержен тем, что ему помешали. По его красному лицу и мутным глазам было видно, что он нетрезв.
— Мати, ты продаешь свою мебель? — мягко, умоляюще сказала Лена.
— Да.
— Тебе нужны деньги? Я могу дать тебе денег.
— Ты, Лена?
— Да. Вот три рубля. Не продавай шкаф и комод, это тебе будет в убыток.
Лутц полуудивленно, полусердито посмотрел на руку, протягивавшую ему деньги.
— Ты бережливая хозяйка,— заметил он, опуская глаза.— Но мне... трех рублей мало, а ты останешься совсем без денег.
— У меня есть еще немного.
— Все равно. Твоих денег я не возьму. Не вмешивайся в мои дела. Ты ведь знаешь, что я хочу переехать в другой город. Не потащу же я с собой мебель. Там сделаю себе новую. А эти люди дают хорошую цену.
Он вышел. События развивались с роковой неизбежностью. Через несколько минут сделка была заключена, а через четверть часа только пустые углы комнаты да блестящие четырехугольники на полу показывали, где стояли искусные изделия Матиаса Лутца, в которых, казалось, каждый уголок, каждая дощечка, каждый завиток резьбы таили в себе луч светлого счастья, некогда вложенный в них молодым мастером.
Матиас, взяв деньги, собрался тотчас уйти. Лена задержала его.
— Минуточку, Мати!
Он нехотя, с хмурым видом шагнул от дверей обратно. Он уже почувствовал или, вернее, боялся, что почувствует на своей шее ту ненавистную всем пропойцам узду, которую налагает на них рука жены.
— Что такое? Говори, да покороче!
— Я и скажу все в нескольких словах, Мати, но ты сядь сюда на несколько минут, постарайся выслушать спокойно, по-хорошему и попять меня.
Голос ее звучал так проникновенно и умоляюще, что муж послушался и с легким вздохом опустился па стул.
И Лена стала ему объяснять и обосновывать свою мысль. Горячо, от всего сердца уверяла она его, внушала ему, что им обоим необходимо начать новую жизнь и что это возможно лишь в том случае, если они расстанутся. Лена снова признавала свою вину перед ним, даже старалась ее преувеличить и доказывала, что муж имеет полное право, прямо-таки обязан порвать с женой, совершившей такой тяжкий проступок.
— Мати,— закончила она,— я бы хотела, чтобы мы завтра же пошли к пастору и сообщили ему о пашем намерении. Даже до того, как консистория вынесет решение, в ближайшие же дни каждый из нас мог бы пойти своей дорогой. Это необходимо, Мати... неужели ты сам не чувствуешь, насколько это необходимо?
Матиас слушал, опустив голову на грудь. Потом посмотрел на жену долгим грустным взглядом.
— Ты хочешь от меля избавиться, Лена?
— Не я, Мати, не я... не ради меня...
— Оставь, Лена! Я тебя понимаю! И ты права. Я тебе уже не муж. Я вообще уже не человек, я тряпка, рвань. И от такого надо избавиться... вполне понятно... и очень разумно с твоей стороны...
— Мати, клянусь тебе, это делается не ради меня, а только ради тебя! Я хочу тебе указать путь, хочу, чтобы ты выбрался из пропасти, в которую попал по моей вине. Я бы никогда с тобой не рассталась... слышишь, Мати,— никогда! Но ты должен расстаться со мной— так велит бог, я это чувствую всем сердцем...
Она схватила его руки, прижала их к своей щеке, молящий взгляд ее по-детски чистых глаз, казалось, призывал его внять голосу рассудка.
Ей не удалось убедить его. Мати ответил лишь несколькими словами, которые сразу опрокинули все доводы Лены.
— Если тебя со мной не будет,— тихо проговорил он, запинаясь,— я паду еще ниже... и тогда... тогда все кончено...
Это была правда. Лена поверила ему. И отказалась от своей мысли.
Тогда, значит, вместе до конца — неизбежного, рокового конца!
— Мати, я останусь с тобой! — прошептала она.
22 ОТЕЦ И СЫНОВЬЯ
В конце октября 1859 года в мирном Таллине было совершено преступление, надолго взволновавшее умы почтенных: горожан. Однажды ночью па Тоомпеа, в тихой аристократической части города, некий злоумышленник с отчаянной дерзостью совершил покушение на жизнь двух знатных и уважаемых господ, причем одного из них тяжело ранил.
По слухам, распространившимся в городе, и по сообщениям лютеровского1 «Еженедельника», произошло это следующим образом.
Бароны Ризенталь, отец и сын, около часу ночи возвращались на извозчике домой из Акциенклуба. Старый господин жил в своем доме на Вышгороде, а молодой барон, владелец поместья Р. в Лянемаа, приехавший в город па несколько дней, остановился в доме отца.
Когда извозчик, получив деньги, уехал, барон Готхард стал отирать входную дверь. Отец и сын о чем-то оживленно беседовали между собой, молодой барон не смог сразу отыскать ключи в кармане, так что прошло несколько минут, прежде чем Готхард Ризенталь вложил ключ в замочную скважину.
Вдруг перед ними, словно из-под земли, выросла какая-то подозрительная фигура с толстой палкой в руках. Не-
1 М. М. Лютер — владелец деревообделочной фабрики и издатель одной из таллинских газет того времени.
знакомец крикнул приглушенным голосом несколько бессвязных слов, смысла которых господа не поняли. Потом он замахнулся своей палкой с тяжелым свинцовым набалдашником. Удар был направлен, по-видимому, на молодого помещика, но тот инстинктивно отскочил в сторону, и орудие убийства обрушилось на голову престарелого барона, стоявшего позади сына. Старик упал с пробитым черепом на камни мостовой.
К счастью, молодой барон не был безоружен. У него оказалась трость со скрытым в ней стилетом, которую он обычно носил с собой. И к счастью, он настолько сохранил присутствие духа, что смог подумать о самозащите. Когда убийца хотел нанести ему новый сокрушающий удар по голове, барон ловко отпарировал его тростью. К тому же на помощь молодому помещику пришел случай. Размахнувшись для третьего удара, злоумышленник вдруг споткнулся — возможно, он был не вполне трезвым,— удар пришелся мимо цели, и тут-то барон Ризеиталь успел быстро вытащить из своей трости длинный стилет и вонзить его грабителю в грудь. Негодяй зашатался, упал на колени, но быстро поднялся и нетвердым шагом пустился прочь. Барон стал громко звать на помощь...
Все это произошло в течение какой-нибудь одной минуты перед подъездом дома Ризенталя, при тусклом свете уличного фонаря.
Преследовать злоумышленника барон Готхард не стал — он не хотел оставлять тяжело раненного отца, лежавшего на земле без признаков жизни. Молодой барон взывал о помощи, в то же время стараясь как-то помочь несчастному старому господину. «Но это ведь всем известное явление,— писал, между прочим, «Еженедельник»,— ночных сторожей никогда не оказывается там, где они больше всего нужны. Ночные сторожа — это люди, которые получают жалованье за то, что спят также и днем». Преступник успел бежать, прежде чем его стали по-настоящему разыскивать и преследовать. Судя по луже крови, найденной на месте происшествия, и по кровавому следу, тянувшемуся вдоль улицы, злоумышленник был ранен тяжело. Но он все же нашел в себе силы скрыться. Насколько можно было разглядеть при свете ручных фонарей, принесенных сторожами, кровавый след вел до лестницы Люхике-ялг. К сожалению, ночью пошел сильный дождь п к утру почти все смыл, так что нельзя было установить, в какую сторону бежал преступник. Его лицо бароны Ризенталь также не смогли разглядеть в темноте,
Но все же есть надежда, что нашей усердной полиции вскоре удастся задержать наглого убийцу. Выяснено, что и в дом барона на Вышгороде и в Акциенклуб, где господа часто проводили время, являлись в последние дни — да и раньше — какие-то неизвестные люди и под разными предлогами расспрашивали о молодом бароне. В тот вечер, когда было совершено преступление, часа за два до него, к швейцару Акциенклуба пришел какой-то плохо одетый человек и спросил, здесь ли барон Готхард Ризеиталь; узнав, что господа ужинают, неизвестный поблагодарил и ушел, заметив вскользь, что завтра собирается пойти к владельцу поместья Р. просить работы. Ло в течение последних трех дней этот проситель к барону не являлся. Швейцар клуба и дворник из дома Ризенталя считают, что легко смогут узнать в лицо этого человека или, вернее, этих людей — их ведь, по-видимому, несколько.
«Как только барон Ризеиталь с помощью сторожей и слуг перенес отца в дом,— сообщала далее газета,— к раненому барону были вызваны лучшие врачи города. К сожалению, состояние престарелого барона если не безнадежное, то все же крайне тяжелое. Удар, нанесенный ему убийцей, несомненно мог бы оказаться смертельным, если бы сила его не была смягчена фетровой шляпой. У господина барона пробита черепная кость, к счастью не сильно и не в очень опасном месте. Четыре самых опытных врача ежедневно посещают его и по очереди дежурят у его постели; в то же время из Тарту по телеграфу вызваны к высокочтимому больному два профессора медицины, которые в настоящее время, вероятно, уже прибыли в Таллин».
Вслед за этим сообщением в газете была помещена статья, написанная в духе некролога и горячо восхвалявшая барона Адальберта Ризенталя — «достойную глубокого сочувствия жертву наглого и гнусного злодейства». В этой статье превозносилась неутомимая самоотверженная деятельность барона в земском самоуправлении и на многочисленных почетных должностях, его прямота, благородство, возвышенный образ мыслей, проявлявшиеся в общении с людьми своего круга, его отеческая доброта и заботливость по отношению к простолюдинам, особенно к своим слугам и крестьянам. Барона восхваляли как примерного отца, верного мужа, надежного друга. Невозместимую утрату понесло бы общество и отечество, если бы всемогущий призвал к себе этого благочестивого, безупречно чистого нравственно, сильного духом гражданина нашего государства и благороднейшего друга человечества...
Молодой Ризенталь, которого словно чу.цо господне спасло от убийственного оружия дерзкого злоумышленника, также упоминался в статье в самых лестных выражениях. И как человек и как общественный деятель он в своих добродетелях нисколько не уступает отцу. Уже сейчас, в годы цветущей молодости, барон Готхард Ризенталь широко известен и всеми уважаем как энергичный земледелец и великодушный друг народа. Божья десница сохранила ему жизнь на радость его любящей семье, молодой счастливой супруге, его преданным крестьянам, и за это мы должны неустанно благодарить отца небесного...
В конце автор статьи, возвращаясь снова к гнусному преступнику, с глубоким прискорбием указывал, как беспрерывно падает моральный уровень простого народа, как развиваются в нем леность, грубость, тяга к насилию, склонность ко всевозможным преступлениям. Парод употребляет во зло дарованную ему свободу, забывает бога, перестает почитать начальников своих. Описываемое происшествие — увы! — также является ярким свидетельством того, что народ еще не созрел для свободы; вместе с тем этот случай показывает, что национальный характер эстонца отнюдь не относится к числу наилучших.
И так далее, в том же роде.
Не прошло и недели, как Лютерова газета, «воздавая от всего сердца благодарение богу», сообщала читателям отрадную весть о том, что барон Адальберт фон Ризенталь, по единодушному заключению врачей, находится вне опасности. Через несколько недель престарелый страдалец, вероятно, сможет с радостью вернуться в среду здоровых людей...
О преступнике газета ничего сообщить не могла.
А он в это время лечился без врачей и профессоров. У пего не было денег, чтобы позвать доктора, да он и не осмеливался это сделать.
Он должен был благодарить судьбу, что полиция дала ему возможность несколько дней болеть спокойно.
Когда в ту роковую ночь Матиас Лутц, зажимая рапу рукой, чтобы предательская кровь так сильно не капана на землю, чуть ли не ползком добрался домой, у него хватило силы только запереть за собой входную дверь, и открыть дверь в квартиру. Потом он, крикнув: «Лена, вытри кровь на полу в прихожей, не то полиция нагрянет!» — упал без сознания у ее ног.
Когда он снова открыл глаза, уже светало. Он лежал на постели в одном белье, рана его была перевязана.
В лицо ему глядели чьи-то глаза, полные отчаяния, на лбу лежала рука, холодная как лед. Первое, что он услышал, было восклицание, вырвавшееся, казалось, из самой глубины сердца:
— Мати, ты жив!
Мати сперва удивился. А почему бы ему не быть живым? Но вот события этой ночи мгновенно всплыли в его памяти, словно с них сорвали темную пелену,— и он сам удивился, что еще жив. Он помнил, как текла кровь, как во время бегства силы покидали его с каждым шагом. Значит, у него где-то глубокая рана. Он пошевельнулся — ага, вот она! Подами» болезненный стон, Матиас закрыл глаза, но тут же в испуге встрепенулся.
— Лепа, ты смыла кровь в прихожей и на лестнице?
— Да, Мати.
— Никто тебя при &том не видел? •— Никто.
— И ты никому ничего обо мне не говорила? Не звала на помощь?
— Нет. Я не решалась — ты ведь упомянул о полиции.
Матиас посмотрел на спою рассудительную жену благодарным взглядом. У зтой женщины был, по-видимому, природный дар любое дело направлять па добро.
— Спасибо, Лена, так и надо было! И впредь тоже молчи, если будут спрашивать,— все скрывай, не пускай к нам никого... Мое дело еще не кончено — все сорвалось, так глупо сорвалось!
Лена ни о чем не спрашивала, но в ее глазах, полных страха, был молчаливый вопрос.
— Ты все узнаешь, Лена, но не сейчас. Дай мне отдохнуть, я так устал.
— Тебе больно, Мати?
— Нет, я чувствую только усталость.
И его веки сомкнулись. Он лежал на постели как мертвец, и лице его не было пи кропи и ки. Только грудь слабо поднималась и опускалась, пока н.тпая, что жизнь в нем теплится.
Часа через два он вдруг очнулся от забытья. Его, по-видимому, встревожила какая-то мысль. Жену он увидел по-прежнему сидящей у его кровати.
— Лена, ты нашла мою палку?
— Да.
— Слава богу!.. Где она?
— Набалдашник был в крови... я спрятала ее.
Раненый заметил, что Лена вся дрожит, но пытается это скрыть.
— Сожги палку в печке! Сейчас же! А все, что останется в золе от набалдашника, выбрось куда-нибудь на улицу, подальше!
Лена поднялась, чтобы выполнить его желание, но замешкалась и остановилась в дверях, словно о чем-то раздумывая.
-= У тебя нет дров? — спросил Матиас.
— Я... где-нибудь найду.
— Возьми пару стульев. Когда поправлюсь, сделаю новые!
— Я лучше поищу где-нибудь на улице обрезки досок.
— Это будет слишком долго. Да ты ничего и не найдешь. Осень — ничего уже не строят. Расколи пару старых стульев.
Молодая женщина взглянула на стулья, стоявшие в спальне, и с видимой неохотой протянула руку к одному из них.
— Есть у тебя что-нибудь поесть? — слабым голосом спросил больной.
— Нет, но я сейчас достану, если ты...
— Я не хочу. Я спросил, есть ли у тебя...
— У меня... да, у меня есть...
— Неправда. У тебя ведь нет денег. Я тебе уже давно не давал денег.
— Деньги у меня еще есть, Мати. Не беспокойся обо мне. А есть я не могу — не хочется.
Матиас чувствовал, что Лена говорит неправду. И он почти суровым тоном велел ей продать что-нибудь из домашнего скарба и купить еды.
— Потом снова всем обзаведусь, когда... стану другим человеком,— добавил он.
Лена вышла на кухню. Через несколько минут муж услышал стук — она что-то колола топором. Что она рубит, Матиас не знал, так как стульев она с собой не взяла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Во всяком случае, испробовать это средство можно, его нужно испробовать. Лена считала, что ее долг — до последнего своего вздоха делать все возможное для спасения Матиаса — ведь из-за нее он и погибает...
День, когда она решила предложить мужу расстаться, начался грустно.
Матиас пришел из города с двумя незнакомыми мужчинами. Он закрыл дверь во вторую комнату, сказав находившейся там Лене, что у него будет деловой разговор с этими людьми,— пусть, мол, она им но мешаот.
Вскоре Лена сквозь дверь услышала, что это за деловой разговор. Матиас продавал свою мебель. Речь шла о шкафе и комоде. Это были две самые крупные вещи из той дорогой и красивой обстановки, над которой Лутц так неутомимо, с таким старанием и любовью, трудился перед свадьбой. А теперь он хотел за бесценок сбыть жадным перекупщикам эти вещи — память о минувших счастливых днях, гордость своего дома, творение искусных рук, а вырученные гроши снести в кабак за водку...
Сердце у Лены сжалось точно в тисках. Она открыла дверь и позвала мужа. Матиас вошел нахмуренный. Он был явно рассержен тем, что ему помешали. По его красному лицу и мутным глазам было видно, что он нетрезв.
— Мати, ты продаешь свою мебель? — мягко, умоляюще сказала Лена.
— Да.
— Тебе нужны деньги? Я могу дать тебе денег.
— Ты, Лена?
— Да. Вот три рубля. Не продавай шкаф и комод, это тебе будет в убыток.
Лутц полуудивленно, полусердито посмотрел на руку, протягивавшую ему деньги.
— Ты бережливая хозяйка,— заметил он, опуская глаза.— Но мне... трех рублей мало, а ты останешься совсем без денег.
— У меня есть еще немного.
— Все равно. Твоих денег я не возьму. Не вмешивайся в мои дела. Ты ведь знаешь, что я хочу переехать в другой город. Не потащу же я с собой мебель. Там сделаю себе новую. А эти люди дают хорошую цену.
Он вышел. События развивались с роковой неизбежностью. Через несколько минут сделка была заключена, а через четверть часа только пустые углы комнаты да блестящие четырехугольники на полу показывали, где стояли искусные изделия Матиаса Лутца, в которых, казалось, каждый уголок, каждая дощечка, каждый завиток резьбы таили в себе луч светлого счастья, некогда вложенный в них молодым мастером.
Матиас, взяв деньги, собрался тотчас уйти. Лена задержала его.
— Минуточку, Мати!
Он нехотя, с хмурым видом шагнул от дверей обратно. Он уже почувствовал или, вернее, боялся, что почувствует на своей шее ту ненавистную всем пропойцам узду, которую налагает на них рука жены.
— Что такое? Говори, да покороче!
— Я и скажу все в нескольких словах, Мати, но ты сядь сюда на несколько минут, постарайся выслушать спокойно, по-хорошему и попять меня.
Голос ее звучал так проникновенно и умоляюще, что муж послушался и с легким вздохом опустился па стул.
И Лена стала ему объяснять и обосновывать свою мысль. Горячо, от всего сердца уверяла она его, внушала ему, что им обоим необходимо начать новую жизнь и что это возможно лишь в том случае, если они расстанутся. Лена снова признавала свою вину перед ним, даже старалась ее преувеличить и доказывала, что муж имеет полное право, прямо-таки обязан порвать с женой, совершившей такой тяжкий проступок.
— Мати,— закончила она,— я бы хотела, чтобы мы завтра же пошли к пастору и сообщили ему о пашем намерении. Даже до того, как консистория вынесет решение, в ближайшие же дни каждый из нас мог бы пойти своей дорогой. Это необходимо, Мати... неужели ты сам не чувствуешь, насколько это необходимо?
Матиас слушал, опустив голову на грудь. Потом посмотрел на жену долгим грустным взглядом.
— Ты хочешь от меля избавиться, Лена?
— Не я, Мати, не я... не ради меня...
— Оставь, Лена! Я тебя понимаю! И ты права. Я тебе уже не муж. Я вообще уже не человек, я тряпка, рвань. И от такого надо избавиться... вполне понятно... и очень разумно с твоей стороны...
— Мати, клянусь тебе, это делается не ради меня, а только ради тебя! Я хочу тебе указать путь, хочу, чтобы ты выбрался из пропасти, в которую попал по моей вине. Я бы никогда с тобой не рассталась... слышишь, Мати,— никогда! Но ты должен расстаться со мной— так велит бог, я это чувствую всем сердцем...
Она схватила его руки, прижала их к своей щеке, молящий взгляд ее по-детски чистых глаз, казалось, призывал его внять голосу рассудка.
Ей не удалось убедить его. Мати ответил лишь несколькими словами, которые сразу опрокинули все доводы Лены.
— Если тебя со мной не будет,— тихо проговорил он, запинаясь,— я паду еще ниже... и тогда... тогда все кончено...
Это была правда. Лена поверила ему. И отказалась от своей мысли.
Тогда, значит, вместе до конца — неизбежного, рокового конца!
— Мати, я останусь с тобой! — прошептала она.
22 ОТЕЦ И СЫНОВЬЯ
В конце октября 1859 года в мирном Таллине было совершено преступление, надолго взволновавшее умы почтенных: горожан. Однажды ночью па Тоомпеа, в тихой аристократической части города, некий злоумышленник с отчаянной дерзостью совершил покушение на жизнь двух знатных и уважаемых господ, причем одного из них тяжело ранил.
По слухам, распространившимся в городе, и по сообщениям лютеровского1 «Еженедельника», произошло это следующим образом.
Бароны Ризенталь, отец и сын, около часу ночи возвращались на извозчике домой из Акциенклуба. Старый господин жил в своем доме на Вышгороде, а молодой барон, владелец поместья Р. в Лянемаа, приехавший в город па несколько дней, остановился в доме отца.
Когда извозчик, получив деньги, уехал, барон Готхард стал отирать входную дверь. Отец и сын о чем-то оживленно беседовали между собой, молодой барон не смог сразу отыскать ключи в кармане, так что прошло несколько минут, прежде чем Готхард Ризенталь вложил ключ в замочную скважину.
Вдруг перед ними, словно из-под земли, выросла какая-то подозрительная фигура с толстой палкой в руках. Не-
1 М. М. Лютер — владелец деревообделочной фабрики и издатель одной из таллинских газет того времени.
знакомец крикнул приглушенным голосом несколько бессвязных слов, смысла которых господа не поняли. Потом он замахнулся своей палкой с тяжелым свинцовым набалдашником. Удар был направлен, по-видимому, на молодого помещика, но тот инстинктивно отскочил в сторону, и орудие убийства обрушилось на голову престарелого барона, стоявшего позади сына. Старик упал с пробитым черепом на камни мостовой.
К счастью, молодой барон не был безоружен. У него оказалась трость со скрытым в ней стилетом, которую он обычно носил с собой. И к счастью, он настолько сохранил присутствие духа, что смог подумать о самозащите. Когда убийца хотел нанести ему новый сокрушающий удар по голове, барон ловко отпарировал его тростью. К тому же на помощь молодому помещику пришел случай. Размахнувшись для третьего удара, злоумышленник вдруг споткнулся — возможно, он был не вполне трезвым,— удар пришелся мимо цели, и тут-то барон Ризеиталь успел быстро вытащить из своей трости длинный стилет и вонзить его грабителю в грудь. Негодяй зашатался, упал на колени, но быстро поднялся и нетвердым шагом пустился прочь. Барон стал громко звать на помощь...
Все это произошло в течение какой-нибудь одной минуты перед подъездом дома Ризенталя, при тусклом свете уличного фонаря.
Преследовать злоумышленника барон Готхард не стал — он не хотел оставлять тяжело раненного отца, лежавшего на земле без признаков жизни. Молодой барон взывал о помощи, в то же время стараясь как-то помочь несчастному старому господину. «Но это ведь всем известное явление,— писал, между прочим, «Еженедельник»,— ночных сторожей никогда не оказывается там, где они больше всего нужны. Ночные сторожа — это люди, которые получают жалованье за то, что спят также и днем». Преступник успел бежать, прежде чем его стали по-настоящему разыскивать и преследовать. Судя по луже крови, найденной на месте происшествия, и по кровавому следу, тянувшемуся вдоль улицы, злоумышленник был ранен тяжело. Но он все же нашел в себе силы скрыться. Насколько можно было разглядеть при свете ручных фонарей, принесенных сторожами, кровавый след вел до лестницы Люхике-ялг. К сожалению, ночью пошел сильный дождь п к утру почти все смыл, так что нельзя было установить, в какую сторону бежал преступник. Его лицо бароны Ризенталь также не смогли разглядеть в темноте,
Но все же есть надежда, что нашей усердной полиции вскоре удастся задержать наглого убийцу. Выяснено, что и в дом барона на Вышгороде и в Акциенклуб, где господа часто проводили время, являлись в последние дни — да и раньше — какие-то неизвестные люди и под разными предлогами расспрашивали о молодом бароне. В тот вечер, когда было совершено преступление, часа за два до него, к швейцару Акциенклуба пришел какой-то плохо одетый человек и спросил, здесь ли барон Готхард Ризеиталь; узнав, что господа ужинают, неизвестный поблагодарил и ушел, заметив вскользь, что завтра собирается пойти к владельцу поместья Р. просить работы. Ло в течение последних трех дней этот проситель к барону не являлся. Швейцар клуба и дворник из дома Ризенталя считают, что легко смогут узнать в лицо этого человека или, вернее, этих людей — их ведь, по-видимому, несколько.
«Как только барон Ризеиталь с помощью сторожей и слуг перенес отца в дом,— сообщала далее газета,— к раненому барону были вызваны лучшие врачи города. К сожалению, состояние престарелого барона если не безнадежное, то все же крайне тяжелое. Удар, нанесенный ему убийцей, несомненно мог бы оказаться смертельным, если бы сила его не была смягчена фетровой шляпой. У господина барона пробита черепная кость, к счастью не сильно и не в очень опасном месте. Четыре самых опытных врача ежедневно посещают его и по очереди дежурят у его постели; в то же время из Тарту по телеграфу вызваны к высокочтимому больному два профессора медицины, которые в настоящее время, вероятно, уже прибыли в Таллин».
Вслед за этим сообщением в газете была помещена статья, написанная в духе некролога и горячо восхвалявшая барона Адальберта Ризенталя — «достойную глубокого сочувствия жертву наглого и гнусного злодейства». В этой статье превозносилась неутомимая самоотверженная деятельность барона в земском самоуправлении и на многочисленных почетных должностях, его прямота, благородство, возвышенный образ мыслей, проявлявшиеся в общении с людьми своего круга, его отеческая доброта и заботливость по отношению к простолюдинам, особенно к своим слугам и крестьянам. Барона восхваляли как примерного отца, верного мужа, надежного друга. Невозместимую утрату понесло бы общество и отечество, если бы всемогущий призвал к себе этого благочестивого, безупречно чистого нравственно, сильного духом гражданина нашего государства и благороднейшего друга человечества...
Молодой Ризенталь, которого словно чу.цо господне спасло от убийственного оружия дерзкого злоумышленника, также упоминался в статье в самых лестных выражениях. И как человек и как общественный деятель он в своих добродетелях нисколько не уступает отцу. Уже сейчас, в годы цветущей молодости, барон Готхард Ризенталь широко известен и всеми уважаем как энергичный земледелец и великодушный друг народа. Божья десница сохранила ему жизнь на радость его любящей семье, молодой счастливой супруге, его преданным крестьянам, и за это мы должны неустанно благодарить отца небесного...
В конце автор статьи, возвращаясь снова к гнусному преступнику, с глубоким прискорбием указывал, как беспрерывно падает моральный уровень простого народа, как развиваются в нем леность, грубость, тяга к насилию, склонность ко всевозможным преступлениям. Парод употребляет во зло дарованную ему свободу, забывает бога, перестает почитать начальников своих. Описываемое происшествие — увы! — также является ярким свидетельством того, что народ еще не созрел для свободы; вместе с тем этот случай показывает, что национальный характер эстонца отнюдь не относится к числу наилучших.
И так далее, в том же роде.
Не прошло и недели, как Лютерова газета, «воздавая от всего сердца благодарение богу», сообщала читателям отрадную весть о том, что барон Адальберт фон Ризенталь, по единодушному заключению врачей, находится вне опасности. Через несколько недель престарелый страдалец, вероятно, сможет с радостью вернуться в среду здоровых людей...
О преступнике газета ничего сообщить не могла.
А он в это время лечился без врачей и профессоров. У пего не было денег, чтобы позвать доктора, да он и не осмеливался это сделать.
Он должен был благодарить судьбу, что полиция дала ему возможность несколько дней болеть спокойно.
Когда в ту роковую ночь Матиас Лутц, зажимая рапу рукой, чтобы предательская кровь так сильно не капана на землю, чуть ли не ползком добрался домой, у него хватило силы только запереть за собой входную дверь, и открыть дверь в квартиру. Потом он, крикнув: «Лена, вытри кровь на полу в прихожей, не то полиция нагрянет!» — упал без сознания у ее ног.
Когда он снова открыл глаза, уже светало. Он лежал на постели в одном белье, рана его была перевязана.
В лицо ему глядели чьи-то глаза, полные отчаяния, на лбу лежала рука, холодная как лед. Первое, что он услышал, было восклицание, вырвавшееся, казалось, из самой глубины сердца:
— Мати, ты жив!
Мати сперва удивился. А почему бы ему не быть живым? Но вот события этой ночи мгновенно всплыли в его памяти, словно с них сорвали темную пелену,— и он сам удивился, что еще жив. Он помнил, как текла кровь, как во время бегства силы покидали его с каждым шагом. Значит, у него где-то глубокая рана. Он пошевельнулся — ага, вот она! Подами» болезненный стон, Матиас закрыл глаза, но тут же в испуге встрепенулся.
— Лепа, ты смыла кровь в прихожей и на лестнице?
— Да, Мати.
— Никто тебя при &том не видел? •— Никто.
— И ты никому ничего обо мне не говорила? Не звала на помощь?
— Нет. Я не решалась — ты ведь упомянул о полиции.
Матиас посмотрел на спою рассудительную жену благодарным взглядом. У зтой женщины был, по-видимому, природный дар любое дело направлять па добро.
— Спасибо, Лена, так и надо было! И впредь тоже молчи, если будут спрашивать,— все скрывай, не пускай к нам никого... Мое дело еще не кончено — все сорвалось, так глупо сорвалось!
Лена ни о чем не спрашивала, но в ее глазах, полных страха, был молчаливый вопрос.
— Ты все узнаешь, Лена, но не сейчас. Дай мне отдохнуть, я так устал.
— Тебе больно, Мати?
— Нет, я чувствую только усталость.
И его веки сомкнулись. Он лежал на постели как мертвец, и лице его не было пи кропи и ки. Только грудь слабо поднималась и опускалась, пока н.тпая, что жизнь в нем теплится.
Часа через два он вдруг очнулся от забытья. Его, по-видимому, встревожила какая-то мысль. Жену он увидел по-прежнему сидящей у его кровати.
— Лена, ты нашла мою палку?
— Да.
— Слава богу!.. Где она?
— Набалдашник был в крови... я спрятала ее.
Раненый заметил, что Лена вся дрожит, но пытается это скрыть.
— Сожги палку в печке! Сейчас же! А все, что останется в золе от набалдашника, выбрось куда-нибудь на улицу, подальше!
Лена поднялась, чтобы выполнить его желание, но замешкалась и остановилась в дверях, словно о чем-то раздумывая.
-= У тебя нет дров? — спросил Матиас.
— Я... где-нибудь найду.
— Возьми пару стульев. Когда поправлюсь, сделаю новые!
— Я лучше поищу где-нибудь на улице обрезки досок.
— Это будет слишком долго. Да ты ничего и не найдешь. Осень — ничего уже не строят. Расколи пару старых стульев.
Молодая женщина взглянула на стулья, стоявшие в спальне, и с видимой неохотой протянула руку к одному из них.
— Есть у тебя что-нибудь поесть? — слабым голосом спросил больной.
— Нет, но я сейчас достану, если ты...
— Я не хочу. Я спросил, есть ли у тебя...
— У меня... да, у меня есть...
— Неправда. У тебя ведь нет денег. Я тебе уже давно не давал денег.
— Деньги у меня еще есть, Мати. Не беспокойся обо мне. А есть я не могу — не хочется.
Матиас чувствовал, что Лена говорит неправду. И он почти суровым тоном велел ей продать что-нибудь из домашнего скарба и купить еды.
— Потом снова всем обзаведусь, когда... стану другим человеком,— добавил он.
Лена вышла на кухню. Через несколько минут муж услышал стук — она что-то колола топором. Что она рубит, Матиас не знал, так как стульев она с собой не взяла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37