..— Но Матиас тут же добавил, стараясь себя утешить: — Но ведь время еще терпит. Тем смелее я смогу выступить в следующий раз. Если не ошибаюсь, родители Берты и впрямь уже готовы сдаться...»
— Ваше здоровье! — воскликнул мастер Виттельбах.
— Ваше здоровье! — ответил подмастерье Матиас. И они дружески чокнулись.
Но мастер Виттельбах не хотел останавливаться на полпути. Медленно поднося ко рту стакан и маленькими глотками отпивая вино, он прикидывал, как ему сделать следующий шаг. Разумеется, поосмотрительнее.
Они долго говорили о всяких сторонних предметах, потом мастер Виттельбах вдруг вздохнул и разрешился от бремени такой оригинальнейшей сентенцией: у каждого человека есть свои заботы. Один о своих собственных делах беспокоится, другой еще и о чужих. Взять хотя бы эту историю с Леной Паю...
— Если они все же в конце концов явятся и найдут ее у меня в доме...— сказал мастер, спичкой чертя на столе извилистые линии,— тогда я уж и в самом деле не знаю, что делать. Помещик имеет право требовать своих людей обратно, а полиция обязана высылать беспаспортных в те волости, где они числятся.
Матиас Лутц слушал напряженно, очень напряженно.
— Но вы ведь обещали через секретаря Рутова...
— Знаю, знаю, милейший, но этого господина сейчас нет в городе. А за это время мало ли что может случиться! Вы же сами понимаете — по приказанию барона ее сейчас везде разыскивают, и в городе и в деревне. Полиция пронюхает каким-нибудь образом, нагрянут ко мне — что я тогда им скажу, я и сам но знаю.
— По вы жо по выдадито им девушку!
«Лгп-а! — подумал мастер.— Вот ты и снова поскользнулся!»
— Л что же я им должен буду ответить? — спросил он.
— Что в вашем доме такой девушки нет... само собой разумеется!
— А если они мне не поверят и устроят обыск?
Да, тут и Лутц растерялся. Его пальцы, вертевшие пробку от бутылки, задрожали.
— Тогда вам надо бы немедленно заявить об этом деле губернатору,— озабоченно сказал он.
— )1 бы охотно пая пил, если можно было бы надеяться на хороший исход,— возразил мастер.— Но, как мы знаем, губернатор тоже эстляндский дворянин, и что может значить мое слово для такого важного господина! Если губернатор что-либо и сделает, то только по просьбе влиятельного лица. А у нас сейчас такого нет.
— Но что-нибудь все же надо предпринять! — воскликнул Лутц с горячностью, несколько излишней.— Нельзя же человека бросать в когти хищнику! Это было бы просто подло! Неужели нет больше справедливости на земле?
Мастер Виттельбах, улыбаясь, погладил свою бороду.
— Ну, ну, Лутц, вы уже совсем из себя выходите! — заметил он.— Да впрочем, понятно, почему эта история вас так глубоко волнует...
— Меня?
— Да, да, вас, именно вас! — И мастер Виттельбах лукаво усмехнулся, прищурив один глаз.— Или вы думаете, что в доме у нас все слепые? Хе-хе, как бы не так, мы тоже видим, что Лена — прехорошенькая девочка и что эта хорошенькая девочка нашему Лутцу нравится... больше чем нравится!.. Но, черт побери, что же в этом плохого? Стыдиться вам тут совсем нечего!
Последнее восклицание Виттельбаха имело свою причину. Если при первых фразах мастера, которыми тот хотел выпытать мысли собеседника, Матиас побледнел, то сейчас его лицо залилось густым румянцем, тем невольным румянцем, от которого даже иные закоренелые преступники не могут избавиться.
Матиас был, видимо, так испуган подозрениями мастера, что сперва не мог произнести ни слова. А когда он наконец начал отпираться — с жаром, почти сердито,— было уже поздно, он и сам почувствовал, насколько это неубедительно. Его запальчивость скорее подтверждала мнение мастера, чем опровергала его.
Мастеру стало жалко Матиаса, попавшего в такое неловкое положение, и он великодушно перевел разговор на другие темы. Да он и мог теперь проявить великодушие — ведь цель была достигнута, поручение супруги выполнено как по писаному.
Вскоре собеседники покинули ресторан. Подмастерье шагал домой задумчивый и молчаливый. Когда они вошли в переднюю, Виттельбах, прежде чем подняться по лестнице к себе, отечески потрепал Матиаса по плечу и сказал:
— Ничего, не беда. Шутка шуткой и остается.
— Я и надеюсь, что это была только шутка,— отозвался подмастерье, и в голосе его послышалось раздражение.
А Виттельбах, тихонько насвистывая, стал подниматься по ступенькам...
В эту ночь Матиас заснул очень поздно. Мастер Виттельбах лишил его покоя. Как этот человек мог прийти к подобной мысли? Разве между Леной и им, Матиасом, произошло что-нибудь, дающее повод к таким предположениям? Ничего между ними не было. Лена Паю славная девушка — это верно. Но она ведь пришлась по душе не только ему, но и всем домашним; и то, что она ому нравится, еще не дает основания для таких суждений, какие высказал мастер.
Матиас был просто напуган странным открытием мастера. Слова Виттельбаха внесли в его душу что-то доселе неведомое, всколыхнули чувства, до сих пор дремавшие. Лутц обхватил голову руками и спросил себя: что за буря бушует в его груди? Почему эта шутка, какими обычно подтрунивают над молодыми людьми, так его взволновала? Разве он не был тайно обручен с Бертой Виттельбах, разве не поклялся ей в верности, разве не хотел достойно сдержать свою клятву, разве не боролся вместе с Бертой за их будущее которое сулило ему все, чего он жаждал.— честь, богатство, веселую, беззаботную жизнь? Разве смел он хо1я бы в мыслях свернуть с пути, ведущего к цели? Смел ли он хотя бы в мыслях отступиться от своего слова, продать и невесту и самого себя? Разве он не мужчина, п легкомысленный мальчишка? Разве его трезвый, практический ум не освещает ему дорогу, по которой он решил?
— Пустые бредни! — прошептал он, сердито толкая ногой в спинку кровати.— Мастер, плут этакий, просто устроил испытание. А я, болван, попался в ловушку! Он считает, что это так. Я покраснел, как мальчишка, и но смог сказать ни слона. Нелепое подозрение свалилось на меня слишком неожиданно, внезапно, а покраснел я, что рассердился. Но мастер думает иначе, и это скверно, ужасно скверно! Тем более скверно, что он перед этим дал мне возможность, умышленно дал возможность прямо просить у него руки Берты, а я по глупости этого не сделал... Но это нужно загладить и исправить, это теперь моя главная забота. Я поправлю, да, да, я обязательно поправлю дело.
Приди к этому героическому решению, Матиас так резко повернулся на другой бок, что койка под ним затряслась, а спящий па верхних парах подмастерье что-то проворчал спросонок. Лутц натянул одеяло но самые уши, считая, что теперь он смоя^ет спокойно уснуть. Но тут-то было! Часы пробили два, потом три, четыре, а Матиас, почти не отдавая себе в том отчета, перебирал одни и те же мысли, а когда, как ему казалось, доводил их до конца, приходилось все опять начинать сызнова. Будь Матиас откровеннее с самим собой, не скрывай он от себя ничего, не пытайся он бороться со своими чувствами,— он скорее пришел бы к ясному выводу и спокойно уснул, несмотря на то, что его положение стало бы совсем иным. Но он продолжал воевать со скрытым врагом, и это его раздражало, угнетало, мучило. От этой борьбы все тело его покрылось испариной; когда он наконец уснул, было уже совсем светло.
Па другое утро мастер Виттольбач доложил супруге о полном успехе своей дипломатической миссии.
— Ты мною вечно недовольна, Сусанна,— начал он, передвигая дымящуюся утреннюю сигару из одного уголка рта в другой.— Но сегодня ты должна мне дать ручку и признать, что твой старик писколько не уступает тебе в искусной, тонко отшлифованной хитрости А может быть, даже превосходит тебя. Я боюсь, что ты не сумела бы гак ловко загнать крысу в ловушку, как я.
Мамаша Виттельбах никогда не понимала и не ценила добродушного юмора своего супруга. Она вопросительно посмотрела на него своим обычным хмурым взглядом.
— Я говорю, конечно, о Матиасе Лутце,— добавил мастер, уютно располагаясь на внушительном диване в стиле бидермейер.— И, чтобы быть откровенным, я сразу же хочу выразить свое изумление я восхищение твоей способностью читать в человеческих сердцах, точно в букваре. Ты права, мама, Матиас Лутц смотрит на Лену Паю необычными глазами,
— Ага! — И мамаша Виттельбах тотчас подсела к нему.
— Но забавно в этом деле вот что: парень, видно, и сам не знает, какими глазами он на нее смотрит. Он прямо как с неба свалился, когда я его ошеломил своим откровением. Перепугался, уставился па мспя, разинув рот, а потом покраснел, как мухомор... Что ты об этом скажешь, мама?
— Это вполне естественно,— ответила мамаша.— Оя сам еще не понял, что любит Лену. Он был убежден, что отдал свое сердце Берте, или, по крайней мере, у него было твердое намерение на ней жениться, чтобы осуществить свои честолюбивые планы. До сих пор в нем говорил лишь рассудок, а теперь вдруг и сердце сказало свое слово.
— Ты, по-видимому, права, Сусанна. Иначе почему бы он отверг руку Берты Виттельбах, которую я ему предложил. Тьфу, черт, мне и сейчас еще стыдно!
— Ты предложил ему руку Берты?
— Ну да. Так прямо и предложил, а он ее не принял.
— И это была твоя «тонкая хитрость»? Виттельбах засмеялся.
— А все же это была хитрость. Другим способом я бы ни за что не достиг полной ясности. Ты не бойся, я ему не выпалил прямо: «Лутц, я отдаю тебе в жены свою дочь!» Но я так повернул разговор, что Матиас мог бы тут же попросить у меня руки моей дочери. Он, однако, проглотил эти решающие слова.
— И не попросил?
— Молчал, как сурок.
— Значит, мое предположение было правильно... трижды правильно!
— Несомненно, правильно,— подтвердил мастер и до мельчайших подробностей передал жене весь разговор с Лутцем.
Однако он был немало удивлен тем впечатлением, какое произвел под конец его р-ассказ на мадам Виттельбах. До чего же противоречивые чувства мирно уживаются рядом в материнском сердце! До сих пор мадам Виттельбах считала, что для Берты б!удет спасением, если Лутц от нее откажется, и радовалась этой мысли. А сейчас, когда эта надежда должна была вот-вот сбыться, мадам рассердилась.
— Вы только посмотрите па этого мужлана! — с желчной горечью процедила она сквозь спои узкие губы.— Он пронобрещот дочерью Питтельбаха — и ради кого? Ради итой... :пой прислуги! Л же всегда говорила: мужик мужиком и останется!.. Ради бога, Георг, об этом никто в городе не должен знать! Это было бы еще ужаснее, чем если б мы отдали за него свою дочь!
Мастер снова разразился хохотом.
— Ну вот, теперь бедняга Лутц еще и виноват, что не хочет свататься к твоей дочке! А попробуй он посвататься — его бранили бы за эту наглость!.. Ну, скажи на милость, что ж ему, несчастному, делать, чтобы тебе угодить?
— Я понимаю, но это псе из-за Берты,— ответила мадам Ииттельбах, стараясь выйти из затруднения.— Хоть теперь бы вразумил ее господь, чтобы она поскорее покончила с этой историей! Я бы тогда прямо ожила...
Лицо мастера вдруг стало серьезным.
— Ты-то — конечно... а вот Берта? — промолвил он,— Ты же сама рассказываешь чудеса о власти и силе любви. Твоя дочь действительно любит этого человека, это несомненно; ты не боишься, что она, лишившись его, будет несчастна?
— Это уж предоставь мне, это моя забота!
— Гм, гм, твоя забота! — повторил Виттельбах, медленно поднимаясь.— По-моему, эту историю как ни поверни, все неладно. Черт его знает, я к этому парню всей ду-
, шой привязался, и не будь здесь, в проклятом Таллине, столько злых языков, Лутц давно мог бы преспокойно посвататься к моей дочери...
Он порывистым движением швырнул окурок сигары в пепельницу и быстро вышел.
Через несколько минут к матери явилась Берта. В своем светлом утреннем капоте, с небрежно подколотыми волосами, слегка напудренная — мадам Виттельбах была, кстати, близорука,— девушка действительно выглядела бледной и больной; к тому же она сумела придать своим глазам, движениям, всему облику такой усталый, изнуренный вид, что отзывчивое материнское сердце пронизала острая боль. Мадам Виттельбах с необычной нежностью обняла и поцеловала дочь.
— Ты опять плохо спала?
В ответ Берта утомленно махнула рукой.
— Папа скоро пошлет за билетами в театр. Сегодня ставят «Орлеанскую деву»...
— Я знаю, мама.
— Ты уже посмотрела образцы материй для платьев? У меня после обеда будет время...
— Это не к спеху. Я еще ничего не выбрала.
— А ты знаешь новость, Берта? Гейнрих Мюллер вчера вечером поколотил свою молодую жену. В доме ссора! Давно ли поженились — и ужо ссоры и раздоры! Разве я не говорила, что этот брак не может быть счастливым! Такой грубиян, невежда, как этот Мюллер! Да, теперь родители рады бы забрать дочку обратно, но...
— Мама, это меня нисколько не интересует,— хмуро и пренебрежительно произнесла Берта.— Скажи лучше, долго ли эта чужая особа будет жить у нас в доме?
— Лена?
— Эта так называемая швея, которой и шить-то нечего.
— Как так! У нее всегда есть работа!
— Которую с трудом для нее подыскивают.
«Ага-а! — подумала мамаша.— Огонек уже тлеет! Ну, разве я не была права!»
— Но, милое дитя, ты ведь знаешь, как обстоит дело с этой девушкой! Мы дали ей у себя убежище. Нельзя же ее выбросить па улицу, там она сразу попадет в руки полиции.
— Но вы же и сами из-за нее пострадаете! Что, если папу посадят на несколько недель в тюрьму за укрывательство беглой?
Госпожа Виттельбах в душе улыбнулась.
— Ну, папа знает, что делает,— возразила она успокоительно.— У него, по-видимому, нет никаких опасений. Он ведь укрывает у себя не какого-нибудь преступника, а ни в чем не повинного человека, которого преследуют.
— Ни в чем не повинного! — вспыхнула Берта.—- Откуда вы это знаете? Есть ли у вас хоть малейшее доказательство ее невиновности? Вы верите тому, что она вамговорит, а все это может оказаться ложью. Откуда вы знаете, кого приютили в своем доме? А если она беглая воровка?
— Берта, ты, видимо, и сама не веришь тому, что говоришь! Разве похожа эта девушка на преступницу? Она принесла с собой только маленький узелок — краденого в нем наверняка не было...
— Вы, значит, судите только по внешнему виду! — резко рассмеялась мамзель Берта.— Как будто у злоумышленника не бывает самого привлекательного лица! У меня ость предчувствие: с этой девицей что-то не чисто! Недаром у нее такт» хитрые глаза.
- по моему, у Лепы прекрасные глаза, притом удивительно кроткие и милые, — заметила мамаша, подливая масла в огонь; она, по-видимому, тотчас решила начать «обработку» дочери, раньше, чем сама предполагала.— И в доме все это заметили. Ее глаза, как видно, особенно нравятся нашим подмастерьям.
Госпожа Виттельбах заметила, как дочь вся задрожала, как сверкнули ее глаза.
— Что же тут удивительного — эта кроткая голубка умеет невероятно ловко строить глазки. Просто смотреть стыдно. Она ведь нарочно старается привлечь к себе внимание мужчин и словами и взглядами. И это все терпят в нашем добропорядочном доме!
— Я не замечала, чтобы Лена была жеманна или кокетлива,— спокойно и терпеливо ответила мамаша.— Скажи-ка мне лучше, что ты собственно имеешь против этой девушки? По-моему, ты намеренно ищешь за ней какой-нибудь вины.
В припадке злости человек иногда бывает откровенен. Берта Виттельбах вдруг крикнула:
— Я терпеть ее не могу! Она мне с первого же взгляда не понравилась.
— По у тебя должны же быть какие-то причины!
— Я о них только что говорила. Лена вовсе не такая порядочная девушки, какой ты ее считаешь. Я даже видела вчера вечером, как она секретничала в прихожей с одним из подмастерьев.
— Это, вероятно, был господин Лутц.— Мамаша пустила эту шпильку с невиннейшим видом.— Если не ошибаюсь, ее красивые глазки как раз его и пленили.
Видно было, что укол попал Берте в самое сердце: по лицу ее пробежала синеватая тень, пальцы судорожно задрожали, испуганные глаза широко раскрылись. Тщетно пыталась она сохранить спокойствие, принять равнодушный вид.
— Ты... это заметила? — вырвалось у нее, причем она успела проглотить только словечко «тоже». Но тотчас же поняв, что поступила неосмотрительно, она поспешила загладить впечатление от своих слов.
— Господина Лутца нисколько не трогает кокетство этой девчонки, он слишком серьезный и рассудительный человек,— сказала Берта странно пискливым голосом.— Подмастерье, с которым Лена ворковала в темной передней, не был Лутц. Но, по-моему, твой и папин долг — следить за тем, чтобы никто не нарушал чести и чистоты нашего дома. Я, например, не понимаю, почему Лена обедает и ужинает за нашим общим столом, вместе с подмастерьями. Разве она не могла бы прекраснейшим образом обедать в кухне с Линзой и Тийной?
— Но она ведь не прислуга, дорогая Берта, она швея и даже говорит по-немецки. Отправить ее на кухню к служанкам— нет, это не годится! Особенно теперь, когда она стала обедать с нами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— Ваше здоровье! — воскликнул мастер Виттельбах.
— Ваше здоровье! — ответил подмастерье Матиас. И они дружески чокнулись.
Но мастер Виттельбах не хотел останавливаться на полпути. Медленно поднося ко рту стакан и маленькими глотками отпивая вино, он прикидывал, как ему сделать следующий шаг. Разумеется, поосмотрительнее.
Они долго говорили о всяких сторонних предметах, потом мастер Виттельбах вдруг вздохнул и разрешился от бремени такой оригинальнейшей сентенцией: у каждого человека есть свои заботы. Один о своих собственных делах беспокоится, другой еще и о чужих. Взять хотя бы эту историю с Леной Паю...
— Если они все же в конце концов явятся и найдут ее у меня в доме...— сказал мастер, спичкой чертя на столе извилистые линии,— тогда я уж и в самом деле не знаю, что делать. Помещик имеет право требовать своих людей обратно, а полиция обязана высылать беспаспортных в те волости, где они числятся.
Матиас Лутц слушал напряженно, очень напряженно.
— Но вы ведь обещали через секретаря Рутова...
— Знаю, знаю, милейший, но этого господина сейчас нет в городе. А за это время мало ли что может случиться! Вы же сами понимаете — по приказанию барона ее сейчас везде разыскивают, и в городе и в деревне. Полиция пронюхает каким-нибудь образом, нагрянут ко мне — что я тогда им скажу, я и сам но знаю.
— По вы жо по выдадито им девушку!
«Лгп-а! — подумал мастер.— Вот ты и снова поскользнулся!»
— Л что же я им должен буду ответить? — спросил он.
— Что в вашем доме такой девушки нет... само собой разумеется!
— А если они мне не поверят и устроят обыск?
Да, тут и Лутц растерялся. Его пальцы, вертевшие пробку от бутылки, задрожали.
— Тогда вам надо бы немедленно заявить об этом деле губернатору,— озабоченно сказал он.
— )1 бы охотно пая пил, если можно было бы надеяться на хороший исход,— возразил мастер.— Но, как мы знаем, губернатор тоже эстляндский дворянин, и что может значить мое слово для такого важного господина! Если губернатор что-либо и сделает, то только по просьбе влиятельного лица. А у нас сейчас такого нет.
— Но что-нибудь все же надо предпринять! — воскликнул Лутц с горячностью, несколько излишней.— Нельзя же человека бросать в когти хищнику! Это было бы просто подло! Неужели нет больше справедливости на земле?
Мастер Виттельбах, улыбаясь, погладил свою бороду.
— Ну, ну, Лутц, вы уже совсем из себя выходите! — заметил он.— Да впрочем, понятно, почему эта история вас так глубоко волнует...
— Меня?
— Да, да, вас, именно вас! — И мастер Виттельбах лукаво усмехнулся, прищурив один глаз.— Или вы думаете, что в доме у нас все слепые? Хе-хе, как бы не так, мы тоже видим, что Лена — прехорошенькая девочка и что эта хорошенькая девочка нашему Лутцу нравится... больше чем нравится!.. Но, черт побери, что же в этом плохого? Стыдиться вам тут совсем нечего!
Последнее восклицание Виттельбаха имело свою причину. Если при первых фразах мастера, которыми тот хотел выпытать мысли собеседника, Матиас побледнел, то сейчас его лицо залилось густым румянцем, тем невольным румянцем, от которого даже иные закоренелые преступники не могут избавиться.
Матиас был, видимо, так испуган подозрениями мастера, что сперва не мог произнести ни слова. А когда он наконец начал отпираться — с жаром, почти сердито,— было уже поздно, он и сам почувствовал, насколько это неубедительно. Его запальчивость скорее подтверждала мнение мастера, чем опровергала его.
Мастеру стало жалко Матиаса, попавшего в такое неловкое положение, и он великодушно перевел разговор на другие темы. Да он и мог теперь проявить великодушие — ведь цель была достигнута, поручение супруги выполнено как по писаному.
Вскоре собеседники покинули ресторан. Подмастерье шагал домой задумчивый и молчаливый. Когда они вошли в переднюю, Виттельбах, прежде чем подняться по лестнице к себе, отечески потрепал Матиаса по плечу и сказал:
— Ничего, не беда. Шутка шуткой и остается.
— Я и надеюсь, что это была только шутка,— отозвался подмастерье, и в голосе его послышалось раздражение.
А Виттельбах, тихонько насвистывая, стал подниматься по ступенькам...
В эту ночь Матиас заснул очень поздно. Мастер Виттельбах лишил его покоя. Как этот человек мог прийти к подобной мысли? Разве между Леной и им, Матиасом, произошло что-нибудь, дающее повод к таким предположениям? Ничего между ними не было. Лена Паю славная девушка — это верно. Но она ведь пришлась по душе не только ему, но и всем домашним; и то, что она ому нравится, еще не дает основания для таких суждений, какие высказал мастер.
Матиас был просто напуган странным открытием мастера. Слова Виттельбаха внесли в его душу что-то доселе неведомое, всколыхнули чувства, до сих пор дремавшие. Лутц обхватил голову руками и спросил себя: что за буря бушует в его груди? Почему эта шутка, какими обычно подтрунивают над молодыми людьми, так его взволновала? Разве он не был тайно обручен с Бертой Виттельбах, разве не поклялся ей в верности, разве не хотел достойно сдержать свою клятву, разве не боролся вместе с Бертой за их будущее которое сулило ему все, чего он жаждал.— честь, богатство, веселую, беззаботную жизнь? Разве смел он хо1я бы в мыслях свернуть с пути, ведущего к цели? Смел ли он хотя бы в мыслях отступиться от своего слова, продать и невесту и самого себя? Разве он не мужчина, п легкомысленный мальчишка? Разве его трезвый, практический ум не освещает ему дорогу, по которой он решил?
— Пустые бредни! — прошептал он, сердито толкая ногой в спинку кровати.— Мастер, плут этакий, просто устроил испытание. А я, болван, попался в ловушку! Он считает, что это так. Я покраснел, как мальчишка, и но смог сказать ни слона. Нелепое подозрение свалилось на меня слишком неожиданно, внезапно, а покраснел я, что рассердился. Но мастер думает иначе, и это скверно, ужасно скверно! Тем более скверно, что он перед этим дал мне возможность, умышленно дал возможность прямо просить у него руки Берты, а я по глупости этого не сделал... Но это нужно загладить и исправить, это теперь моя главная забота. Я поправлю, да, да, я обязательно поправлю дело.
Приди к этому героическому решению, Матиас так резко повернулся на другой бок, что койка под ним затряслась, а спящий па верхних парах подмастерье что-то проворчал спросонок. Лутц натянул одеяло но самые уши, считая, что теперь он смоя^ет спокойно уснуть. Но тут-то было! Часы пробили два, потом три, четыре, а Матиас, почти не отдавая себе в том отчета, перебирал одни и те же мысли, а когда, как ему казалось, доводил их до конца, приходилось все опять начинать сызнова. Будь Матиас откровеннее с самим собой, не скрывай он от себя ничего, не пытайся он бороться со своими чувствами,— он скорее пришел бы к ясному выводу и спокойно уснул, несмотря на то, что его положение стало бы совсем иным. Но он продолжал воевать со скрытым врагом, и это его раздражало, угнетало, мучило. От этой борьбы все тело его покрылось испариной; когда он наконец уснул, было уже совсем светло.
Па другое утро мастер Виттольбач доложил супруге о полном успехе своей дипломатической миссии.
— Ты мною вечно недовольна, Сусанна,— начал он, передвигая дымящуюся утреннюю сигару из одного уголка рта в другой.— Но сегодня ты должна мне дать ручку и признать, что твой старик писколько не уступает тебе в искусной, тонко отшлифованной хитрости А может быть, даже превосходит тебя. Я боюсь, что ты не сумела бы гак ловко загнать крысу в ловушку, как я.
Мамаша Виттельбах никогда не понимала и не ценила добродушного юмора своего супруга. Она вопросительно посмотрела на него своим обычным хмурым взглядом.
— Я говорю, конечно, о Матиасе Лутце,— добавил мастер, уютно располагаясь на внушительном диване в стиле бидермейер.— И, чтобы быть откровенным, я сразу же хочу выразить свое изумление я восхищение твоей способностью читать в человеческих сердцах, точно в букваре. Ты права, мама, Матиас Лутц смотрит на Лену Паю необычными глазами,
— Ага! — И мамаша Виттельбах тотчас подсела к нему.
— Но забавно в этом деле вот что: парень, видно, и сам не знает, какими глазами он на нее смотрит. Он прямо как с неба свалился, когда я его ошеломил своим откровением. Перепугался, уставился па мспя, разинув рот, а потом покраснел, как мухомор... Что ты об этом скажешь, мама?
— Это вполне естественно,— ответила мамаша.— Оя сам еще не понял, что любит Лену. Он был убежден, что отдал свое сердце Берте, или, по крайней мере, у него было твердое намерение на ней жениться, чтобы осуществить свои честолюбивые планы. До сих пор в нем говорил лишь рассудок, а теперь вдруг и сердце сказало свое слово.
— Ты, по-видимому, права, Сусанна. Иначе почему бы он отверг руку Берты Виттельбах, которую я ему предложил. Тьфу, черт, мне и сейчас еще стыдно!
— Ты предложил ему руку Берты?
— Ну да. Так прямо и предложил, а он ее не принял.
— И это была твоя «тонкая хитрость»? Виттельбах засмеялся.
— А все же это была хитрость. Другим способом я бы ни за что не достиг полной ясности. Ты не бойся, я ему не выпалил прямо: «Лутц, я отдаю тебе в жены свою дочь!» Но я так повернул разговор, что Матиас мог бы тут же попросить у меня руки моей дочери. Он, однако, проглотил эти решающие слова.
— И не попросил?
— Молчал, как сурок.
— Значит, мое предположение было правильно... трижды правильно!
— Несомненно, правильно,— подтвердил мастер и до мельчайших подробностей передал жене весь разговор с Лутцем.
Однако он был немало удивлен тем впечатлением, какое произвел под конец его р-ассказ на мадам Виттельбах. До чего же противоречивые чувства мирно уживаются рядом в материнском сердце! До сих пор мадам Виттельбах считала, что для Берты б!удет спасением, если Лутц от нее откажется, и радовалась этой мысли. А сейчас, когда эта надежда должна была вот-вот сбыться, мадам рассердилась.
— Вы только посмотрите па этого мужлана! — с желчной горечью процедила она сквозь спои узкие губы.— Он пронобрещот дочерью Питтельбаха — и ради кого? Ради итой... :пой прислуги! Л же всегда говорила: мужик мужиком и останется!.. Ради бога, Георг, об этом никто в городе не должен знать! Это было бы еще ужаснее, чем если б мы отдали за него свою дочь!
Мастер снова разразился хохотом.
— Ну вот, теперь бедняга Лутц еще и виноват, что не хочет свататься к твоей дочке! А попробуй он посвататься — его бранили бы за эту наглость!.. Ну, скажи на милость, что ж ему, несчастному, делать, чтобы тебе угодить?
— Я понимаю, но это псе из-за Берты,— ответила мадам Ииттельбах, стараясь выйти из затруднения.— Хоть теперь бы вразумил ее господь, чтобы она поскорее покончила с этой историей! Я бы тогда прямо ожила...
Лицо мастера вдруг стало серьезным.
— Ты-то — конечно... а вот Берта? — промолвил он,— Ты же сама рассказываешь чудеса о власти и силе любви. Твоя дочь действительно любит этого человека, это несомненно; ты не боишься, что она, лишившись его, будет несчастна?
— Это уж предоставь мне, это моя забота!
— Гм, гм, твоя забота! — повторил Виттельбах, медленно поднимаясь.— По-моему, эту историю как ни поверни, все неладно. Черт его знает, я к этому парню всей ду-
, шой привязался, и не будь здесь, в проклятом Таллине, столько злых языков, Лутц давно мог бы преспокойно посвататься к моей дочери...
Он порывистым движением швырнул окурок сигары в пепельницу и быстро вышел.
Через несколько минут к матери явилась Берта. В своем светлом утреннем капоте, с небрежно подколотыми волосами, слегка напудренная — мадам Виттельбах была, кстати, близорука,— девушка действительно выглядела бледной и больной; к тому же она сумела придать своим глазам, движениям, всему облику такой усталый, изнуренный вид, что отзывчивое материнское сердце пронизала острая боль. Мадам Виттельбах с необычной нежностью обняла и поцеловала дочь.
— Ты опять плохо спала?
В ответ Берта утомленно махнула рукой.
— Папа скоро пошлет за билетами в театр. Сегодня ставят «Орлеанскую деву»...
— Я знаю, мама.
— Ты уже посмотрела образцы материй для платьев? У меня после обеда будет время...
— Это не к спеху. Я еще ничего не выбрала.
— А ты знаешь новость, Берта? Гейнрих Мюллер вчера вечером поколотил свою молодую жену. В доме ссора! Давно ли поженились — и ужо ссоры и раздоры! Разве я не говорила, что этот брак не может быть счастливым! Такой грубиян, невежда, как этот Мюллер! Да, теперь родители рады бы забрать дочку обратно, но...
— Мама, это меня нисколько не интересует,— хмуро и пренебрежительно произнесла Берта.— Скажи лучше, долго ли эта чужая особа будет жить у нас в доме?
— Лена?
— Эта так называемая швея, которой и шить-то нечего.
— Как так! У нее всегда есть работа!
— Которую с трудом для нее подыскивают.
«Ага-а! — подумала мамаша.— Огонек уже тлеет! Ну, разве я не была права!»
— Но, милое дитя, ты ведь знаешь, как обстоит дело с этой девушкой! Мы дали ей у себя убежище. Нельзя же ее выбросить па улицу, там она сразу попадет в руки полиции.
— Но вы же и сами из-за нее пострадаете! Что, если папу посадят на несколько недель в тюрьму за укрывательство беглой?
Госпожа Виттельбах в душе улыбнулась.
— Ну, папа знает, что делает,— возразила она успокоительно.— У него, по-видимому, нет никаких опасений. Он ведь укрывает у себя не какого-нибудь преступника, а ни в чем не повинного человека, которого преследуют.
— Ни в чем не повинного! — вспыхнула Берта.—- Откуда вы это знаете? Есть ли у вас хоть малейшее доказательство ее невиновности? Вы верите тому, что она вамговорит, а все это может оказаться ложью. Откуда вы знаете, кого приютили в своем доме? А если она беглая воровка?
— Берта, ты, видимо, и сама не веришь тому, что говоришь! Разве похожа эта девушка на преступницу? Она принесла с собой только маленький узелок — краденого в нем наверняка не было...
— Вы, значит, судите только по внешнему виду! — резко рассмеялась мамзель Берта.— Как будто у злоумышленника не бывает самого привлекательного лица! У меня ость предчувствие: с этой девицей что-то не чисто! Недаром у нее такт» хитрые глаза.
- по моему, у Лепы прекрасные глаза, притом удивительно кроткие и милые, — заметила мамаша, подливая масла в огонь; она, по-видимому, тотчас решила начать «обработку» дочери, раньше, чем сама предполагала.— И в доме все это заметили. Ее глаза, как видно, особенно нравятся нашим подмастерьям.
Госпожа Виттельбах заметила, как дочь вся задрожала, как сверкнули ее глаза.
— Что же тут удивительного — эта кроткая голубка умеет невероятно ловко строить глазки. Просто смотреть стыдно. Она ведь нарочно старается привлечь к себе внимание мужчин и словами и взглядами. И это все терпят в нашем добропорядочном доме!
— Я не замечала, чтобы Лена была жеманна или кокетлива,— спокойно и терпеливо ответила мамаша.— Скажи-ка мне лучше, что ты собственно имеешь против этой девушки? По-моему, ты намеренно ищешь за ней какой-нибудь вины.
В припадке злости человек иногда бывает откровенен. Берта Виттельбах вдруг крикнула:
— Я терпеть ее не могу! Она мне с первого же взгляда не понравилась.
— По у тебя должны же быть какие-то причины!
— Я о них только что говорила. Лена вовсе не такая порядочная девушки, какой ты ее считаешь. Я даже видела вчера вечером, как она секретничала в прихожей с одним из подмастерьев.
— Это, вероятно, был господин Лутц.— Мамаша пустила эту шпильку с невиннейшим видом.— Если не ошибаюсь, ее красивые глазки как раз его и пленили.
Видно было, что укол попал Берте в самое сердце: по лицу ее пробежала синеватая тень, пальцы судорожно задрожали, испуганные глаза широко раскрылись. Тщетно пыталась она сохранить спокойствие, принять равнодушный вид.
— Ты... это заметила? — вырвалось у нее, причем она успела проглотить только словечко «тоже». Но тотчас же поняв, что поступила неосмотрительно, она поспешила загладить впечатление от своих слов.
— Господина Лутца нисколько не трогает кокетство этой девчонки, он слишком серьезный и рассудительный человек,— сказала Берта странно пискливым голосом.— Подмастерье, с которым Лена ворковала в темной передней, не был Лутц. Но, по-моему, твой и папин долг — следить за тем, чтобы никто не нарушал чести и чистоты нашего дома. Я, например, не понимаю, почему Лена обедает и ужинает за нашим общим столом, вместе с подмастерьями. Разве она не могла бы прекраснейшим образом обедать в кухне с Линзой и Тийной?
— Но она ведь не прислуга, дорогая Берта, она швея и даже говорит по-немецки. Отправить ее на кухню к служанкам— нет, это не годится! Особенно теперь, когда она стала обедать с нами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37