Ученик мастера Виттельбаха Матиас Лутц, по его собственной просьбе, был вызван в почтенный цех незадолго до пасхи; он должен был выслушать оценку своей пробной работы и решение о переводе в подмастерья.
Работа его была закончена вовремя. В мастерской она вызвала восхищение, но в той же мере и зависть. Когда ларец был отправлен для осмотра в цех, там сказали, что это скорее пробная работа мастера, чем подмастерья. Майт сам пожелал получить более трудное задание, чем давалось обычно, и мастер Виттельбах охотно поддержал его просьбу. С этой работой, как жастер и предвидел заранее, Майт справился блестяще. Этот бывший деревенский парнишка делает честь своему мастеру перед всем «достославным цехом» — это Виттельбах, весело потирая руки, повторял самому себе, да и других заставлял с ним соглашаться.
Наступил знаменательный день.
Мати надел ставший ему уже немного узким черный костюм, в котором ходил на конфирмацию, белоснежную манишку, подаренную барышней Бертой, смазал маслом свои светлые волосы и обулся в башмаки, начищенные до такого блеска, что хоть глядись в них, как в зеркало. Был у него и сверкающий цилиндр — гордость тогдашних подмастерьев и знак их цехового достоинства; этот причудливый головной убор, который подмастерья называли «трубой», Мати сегодня надел в первый раз.
Когда он в таком виде явился к мамзель Берте,— она просила его зайти к ней перед уходом,— девушка залилась румянцем: такой привлекательный, изящный молодой человек предстал перед нею! Кто бы мог предположить, что крестьянский парень в коротких штанах и постолах, который здесь же, в этой комнате, так горячо умолял взять его в ученики, через шесть лет превратится в настоящего барина! Его сейчас можно было принять за какого-нибудь молодого барона...
Мамзель Берта настолько оторопела, что ей и в голову не пришло похвалить Мати или подтрунить над ним, как обычно. Она еще больше покраснела, когда юноша стал благодарить ее и за манишку, и за все, что барышня сделала для него в годы его ученичества. А когда Мати уходил, девушка проводила его совсем особенным взглядом. В ее глазах что-то искрилось и сияло.
Старшей дочери мастера Мати не мог принести свою благодарность и показаться ей во всем своем блеске — ее уже не было в родительском доме: около двух лет назад она вышла замуж за молодого бондарного мастера, получившего в наследство от отца большую мастерскую.
Затем молодой человек степенным шагом, исполненный сознания собственного достоинства, проследовал в гильдию св. Канута, где вскоре должна была состояться торжественная церемония.
Впервые в жизни осмеливался Мати переступить порог этого дома. Ведь это было священное место, где собирались только мастера, учеников сюда вообще не пускали, а подмастерья проводили досуг в большинстве случаев в своих «клубах». Сословные и цеховые перегородки были в то время — больше трех четвертей века тому назад 1 — непроницаемыми и непреодолимыми.
Мати пришлось ждать, пока ему велят предстать перед «цехом» столярных мастеров. Вместе с ним дожидались перевода в подмастерья еще пять учеников, но они принадлежали к другим профессиям ремесленников.
Вино и закуски, которыми он хотел угостить членов цеха после церемонии, были уже заказаны. Денег ему дал мастер. Те двадцать пять рублей, что Мати уплатил ему как ученик, Виттельбах сегодня утром возвратил ему с солидными процентами.
Наконец Матиаса Лутца вызвали в залу заседаний. В небольшой комнате с высоким потолком, со стен которой торжественно глядели написанные масляными красками портреты прежних старшин гильдии, стоял длинный стол, покрытый зеленым сукном. Вокруг пего в креслах с высокими спинками восседало довольно много господ — постарше и помоложе, толстые и тощие, с густыми шевелюрами и с блестящими лысинами. Эти господа, достопочтенные члены столярного цеха, должны были сегодня вынести Мати свой приговор и решить его судьбу.
На председательском месте сидел престарелый старшина цеха, или альтерман, Лудвиг Бендер, а рядом с ним, слева и справа, его первый и второй заместители — мастер Георг Виттельбах и мастер Арнольд Шуббе. Среди других сидящих за столом мастеров, рядовых членов цеха, Мати увидел и тех троих, что не хотели его взять к себе в ученики шесть лет тому назад. Принимали также участие в
1 В двадцатые — тридцатые годы Э. Вильде, готовя собрание сочинений, редактировал свои произведения; эти строки, по-видимому, написаны в этот период.
заседании два казначея союза подмастерьев и два старших подмастерья.
Посреди стола перед старшиной стоял цеховой ларец — красивая деревянная шкатулка, украшенная резьбой и снабженная тремя замками, в которой держали цеховые деньги, книги и документы. На краю стола Майт увидел свою пробную работу — покрытый художественным орнаментом резной ларец; мастера разглядывали его испытующим оком.
Когда Мати вошел в комнату, крышка цехового ларя была закрыта; мастера покуривали и, смеясь, беседовали между собой. Но как только ученик, войдя, закрыл за собой дверь и смиренно остановился посреди комнаты, аль-термап поднял крышку ларя. Это означало, что заседание началось. Сигары тотчас же были потушены, разговоры и смех прекратились, и все присутствующие с серьезными, почти торжественными лицами уселись вокруг стола. Открытая крышка ларя здесь требовала в себе такого же почтения, как судейский орел 1 на заседании суда. Старшина цеха Бендер, маленький господин с реденькими седыми волосами и гладко выбритыми щеками, обратил к Матиасу Лутцу огромные блестящие стекла своих очков.
— О чем ты просишь? — спросил он сурово и высокомерно, точно судья.
Ответ Матиаса был таков:
-— Я прошу достославный столярный цех исключить меня из числа учеников и записать в вольные подмастерья.
— Известен ли тебе наш цеховой устав?
Матиас прочел устав наизусть. Он его выучил заранее так же, как и вступительную фразу. В то же время он должен был напряженно следить за тем, чтобы в его позе, движениях, взгляде, во всем его поведении не было ника ких погрешностей против обычаев благопристойности, считавшихся чуть ли не священными. Иначе ему грозили строгие замечания и даже длинные нотации. Прежде всего он вынужден был тщательно взвешивать свои ответы. Им надлежало быть краткими, ясными, почтительными. Никаких возражений, даже в ответ на необоснованное порицание, не допускалось.
Сначала мастер Виттельбах торжественно объявил, что он сегодня освобождает от ученичества Матиаса Лутца, пробывшего у него в учениках установленный договором
1 На столе суда устанавливалось изображение двуглавого орла — эмблема царской власти.
срок. Затем мастер прочел членам цеха этот договор. После этого цеховой старшина произнес коротенькую речь.
В ней альтерман как бы оглядывался назад, на годы ученичества нового кандидата в подмастерья, упоминая о его недостатках и достоинствах, говорил о том, как мастер по-отечески заботился о юноше, обучал его, воспитывал, кормил и одевал; затем он сообщил, что мастер, великодушно простив своему ученику все его проступки, дал о нем только похвальный отзыв и т. д. Затем последовало отеческое наставление — как Матиасу Лутцу приличествует вести себя, став подмастерьем, как он должен всегда соблюдать выгоду своего хозяина; как он, Матиас Лутц, обязан добродетельной, богобоязненной и воздержанной жизнью добиваться доброго имени честного и искусного ремесленника; как он должен бдительно следить, чтобы ученики не отбивались от рук, не пили вина, не курили сигары, не крали бы рабочее время, принадлежащее хозяину, и, наконец, как он должен с христианским терпением обучать учеников, как в свое время обучали и его самого.
После альтермана слово взял первый его заместитель опять-таки мастер Виттельбах. Он не был многоречив, по крайней мере во время всяких празднеств и торжеств, когда его обязывали говорить. Между тем за кружкой пива «среди своих» он мог разглагольствовать часами; там он всегда находил и нужное слово, и меткую поговорку, э особенно легко — веселую шутку.
Мастер Виттельбах сказал всего несколько слов, но они были для Мати очень лестными. Он горячо хвалил Матиаса Лутца за его усердие, примерное поведение и хорошие способности и заявил, что такие ученики ему попадались редко. Только по обычаю, чтобы молодой человек не слишком возгордился, мастер ввернул две-три неодобрительные фразы и закончил свою речь всякими поучениями и наставлениями.
После того, как второй заместитель альтермана, молчаливый и сонный господин с худощавым лицом, пробормотал несколько невразумительных фраз, альтерман заговорил снова.
Он объявил Матиасу Лутцу, ученику высокочтимого мастера Георга Виттельбаха, что достославный столярный цех проверил его пробную работу и принял решение — его, Матиаса Лутца, исключить из числа учеников и записать в вольные подмастерья. Но да не возомнит из-за этого бывший ученик Матиас Лутц, что его пробная работа засложила в глазах достопочтенного цеха только похвалу и что работа эта безупречна. В ней имеются и кое-какие погрешности. И за них молодой подмастерье должен, по уставу цеха и по старинному обычаю, уплатить штраф. И тут старшина перечислил изъяны и недостатки, якобы замеченные при осмотре ларца, и за каждый из них назначил определенный штраф.
Такое резкое суждение, однако, ничуть не опечалило Мати: он знал, что это только обычай, традиция. Так разбирали каждую пробную работу. Этим способом молодого подмастерья заставляли вносить спою лепту в две кассы — общую цеховую и цеховую кассу помощи бедным.
Мати тотчас же вынул кошелек и уплатил штрафы, назначенные альтерманом. Суммы» были невелики — в большинстве случаев они не превышали рубля.
После этого ему прочли вслух и вручили его свидетельство на звание подмастерья, и затем все стали пожимать ему руки и поздравлять. Одна из перегородок рухнула — Мати называли теперь на «вы», а не на «ты», его усадили за цеховой стол. Ученик стал подмастерьем — половина человека превратилась в три четверти человека, ибо полноценной личностью и этом кругу мог быть только мастер.
Потом новый подмастерье стал угощать мастеров. Он принес различные вина, пирожные, фрукты, сигары. Вино наливали в огромную старинную кружку, украшенную всевозможными сувенирами — как и стоящий на столе ларь, крышку которого теперь закрыли, так как деловая часть заседания была окончена.
Лутц произнес полагавшийся в таких случаях тост, и кружка двинулась, по обычаю, вкруговую. Задымились сигары, и приятная непринужденная беседа ненадолго объединила молодого подмастерья и мастеров.
Вторая, более продолжительная часть празднества проводилась в клубе подмастерьев. Матиасу пришлось взять из гильдии тяжелый цеховой ларь союза подмастерьев и в сопровождении двух казначеев и старшего подмастерья нести ларь на плече до самого клуба. Он находился на улице Мююривахе. Туда какой-то молодой подмастерье уже созвал всех собратьев по союзу, в том числе нескольких подростков-учеников, чтобы те прислуживали пирующим. Позже в клуб явился, по просьбе Мати, и мастер Виттель-бах.
Здесь также сохранились нравы и обычаи времен средневековых цехов и в церемонии приема нового подмастерья перед открытым цеховым ларем, и в угощении вином, во всяких шутливых выходках, одна забавнее другой.
Прежде всего над новым подмастерьем стали вершить суд. Каждый имел право его обвинять; ему припоминались все грехи, содеянные им за время ученичества, в том числе и такие, о которых Мати знать не знал и ведать не ведал. Например, один из подмастерьев предъявил ему обвинение в том, что Мати ходил по улице с тросточкой; другой утверждал, что однажды видел на голове у Матп шляпу, а третий — что Мати как-то застали курящим сигару; четвертый уверял, будто Матиас Лутц прогуливался с девушками, а пятый был обижен тем, что Мати однажды ему не поклонился или поклонился недостаточно почтительно. Все это были вольности, запрещенные ученику; за эти проступки полагалось наказание.
Здесь провинившегося тоже карали денежными штрафами. Лутц должен был за каждую свою провинность заплатить в кассу известную сумму, а некоторые из своих прегрешений загладить покупкой вина. В течение вечера придумывались и другие ухищрения, чтобы поддеть новоиспеченного подмастерья и других сотоварищей и подвести их под наказание. Матиас должен был безропотно, без малейшего недовольства сносить насмешки и поддразнивания: как только он начинал сердиться, его подвергали соответствующему наказанию в той или иной форме.
Всю ночь в клубе пировали за счет молодого подмастерья. Ему, разумеется, пришлось напиться допьяна: осушая кружку, он обязан был не отставать от других, а помимо того его заставляли пить и под всякими выдуманными предлогами.
В первый раз в жизни Мати почувствовал, что шар земной вертится у него под ногами, в первый раз в жизни он на другой день не помнил, как попал ночью домой. Утром он оказался на чужой кровати, в полном праздничном одеянии, со смятой манишкой, в вымазанном галстуке. Со стоном схватился бедняга за голову, трещавшую от боли, и стал на чем свет стоит проклинать пьянство.
Но и в этот день пирушка продолжалась, на сей раз в мастерской. Матиасу пришлось тотчас же доставать гостям вина «на опохмелье» и самому, конечно, снова пить с ними. Еще и на третий и на четвертый день некоторые из подмастерьев приставали к нему, требуя, чтобы пиршество продолжалось. Несчастный юный подмастерье благодарил небо, когда эта неделя, наконец, прошла. Голова у него была такая тяжелая, а в кошельке — так пусто!
НОВАЯ ЦЕЛЬ
Став подмастерьем, Матиас Лутц в первое время наслаждался своей свободой со всем увлечением и пылом юности. Как Матиас сам шутливо заметил, он расправлял свои оцепеневшие косточки. Он веселился с другими подмастерьями в клубе, усердно посещал семейные вечера, отплясывал на всевозможных гуляньях, участвовал в пикниках в Виймси и Козе, в Тискро и Йоа и был непременным гостем па всех свадьбах. К го уважали за открытый, веселый нрав и порядочность, а дамы особенно ценили его приятную внешность и обхожденье в танцах. Без Матиаса Лутца ни в одной компании не чувствовалось настоящего оживления.
Но Матиас Лутц не был человеком, которому долго могла бы нравиться такая беспечная жизнь, посвященная лишь легкомысленным развлечениям. Следуя внутреннему побуждению, он почти инстинктивно старался наполнить свою жизнь иными интересами, найти в ее непрестанном круговращении какой-то устойчивый центр. Ему хотелось непременно к чему-то стремиться, видеть перед собой цель, которую надо достигнуть. Этого требовало его врожденное честолюбие.
Матиас снова серьезно принялся за работу. Он трудился с увлечением отчасти ради самой работы, которая ему была так по душе, и ради новых целей, вдохновлявших его, отчасти же для того, чтобы усердным трудом скопить капитал. Капитал окрыляет человека, дает ему силу и власть — в этом Матиас убеждался ежедневно, на каждом шагу.
А он жаждал иметь такие крылья, он жаждал силы и власти. Нищета, в которой прошло его детство, еще и сейчас явственно вставала у него перед глазами. Как надрывались па непосильной работе его отец и мать, да и он сам, как обливались кровавым потом — и все ради того, чтобы душа кое-как держалась в оцепенелом, изможденном теле, ради куска мякинного хлеба, посконной одежды и смрадной курной лачуги. Ему посчастливилось спастись от этого унылого, полуживотного прозябания. Но разве он должен на этом остановиться? Ведь лестница имеет еще много ступеней, ведущих ввысь. «Нет! — сказал он себе.— Старайся взобраться повыше, взбирайся, сколько сил хватит. Чем выше тебе удастся влезть, тем слаще будет глядеть вниз, на свое безрадостное детство, на все свое жалкое прошлое!»
И Матиас стал взбираться. Он пытался пробиться трудом. Он стал бережлив, копил гроши, пока из них не составлялся рубль, и рубли — пока не набиралось десять. Уже рисовалась его взору чудесная картина — как у него появляется столько сотен рублей, что он в состоянии приобрести столярную мастерскую... уже щекотало его самолюбие почетное звание мастера...
Он не пытался скрыть от самого себя, что путь этот долог и труден. Своим трудом добиться достатка, скопить капитал из жалованья подмастерья — о, для этого нужно терпение, напряжение всех сил, полное самоотречение, а прежде всего — время, длительное время! Второе серьезное препятствие порождалось тогдашними общеса венными условиями. Цехи не хотели допускать эстонцев в круг мастеров. Здесь придерживались старинного строгого принципа: «ненемцам» не открывать путей к высокому званию мастера; разве только в том случае, если подмастерье оказывался родственником какого-нибудь мастера, что встречалось не часто, либо если он женился на дочери немецкого или онемеченного мастера, что случалось еще реже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37