Неду было двенадцать лет, он отправлялся в свое третье плавание, но в первый раз на настоящей большой яхте. Раздражение помощника капитана не уменьшило его восторженного настроения. Ни капельки. Он стремглав слетел по сходням. Подумать только, какая-то большая шишка назначила военно-морского офицера на гражданское судно! А что, это вполне мог быть даже сам президент Тедди. Все говорят, что Турок очень близок с кланом Рузвельтов. А что пишут газеты о проблемах в Панаме! А вдруг они попадут в настоящую переделку. Их возьмут в заложники! И тогда он, Нед, выскользнет в джунгли и всех спасет.
– Добро пожаловать на борт, сэр! – крикнул Нед, с восхищением разглядывая золотое шитье на мундире Брауна. – Второй помощник велел мне проводить вас на борт.
Но любопытство взяло верх, и помощник капитана, сам того не замечая, спустился по сходням навстречу прибывшему.
– Привет, лейтенант, – произнес он. – Капитан Косби спрашивал, прибыли вы или нет.
«А он человек, который не любит, чтобы его заставляли ждать, – со злорадством, подумал помощник. – Но ничего, ты сам это скоро узнаешь. И не имеет значения, гость ты или нет, ты же не член семьи. Ты ничем не лучше нас, рабочих лошадок».
– Какой же у вас замечательный корабль, – улыбнулся Браун. – В жизни не видел ничего подобного.
«Это уж как пить дать, – чуть было не вырвалось у помощника, но неожиданная непосредственность Брауна огорошила его. – Во всяком случае, – подумал он, – наш «военно-морской атташе» не из этих спесивых заносчивых чистоплюев». Раздражение стало проходить уступая место какому-то незнакомому и непонятному чувству.
– Это точно, – согласился помощник капитана. – Наш «Альседо» особенный, это точно. У этой семьи все только самое лучшее.
Без десяти час «Альседо» наконец был готов к отплытию. По сходням поспешно спускались последние гости, выкрикивавшие пожелания доброго пути. Они то и дело оглядывались, чтобы помахать рукой и дать еще один совет, при этом каждый раз попадали под дождь конфетти и витки серпантина, которые сверху разбрасывали Уит, Джинкс и Лиззи, пристроившиеся у перил. Почти все швартовы были отданы, и корабль, казалось, держался у берега только на разноцветных ленточках, тянувшихся вдоль его борта, сворачивавшихся в кольца и падавших на запрокинутые вверх лица и размахивающие руки. Серпантиновые ленты обвивали спины матросов и стюардов, путешественников и тех, кто оставался на берегу, образуя паутину розовых и зеленых, золотистых, пурпурных, желтых и пунцовых нитей, и казалось, что корабль содрогается от усилий вырваться из этих многоцветных тенет.
Лейтенант Браун нес вахту в носовой части палубы, на солнце его темная форма выглядела свеженькой и очень ему шла. Вид у него был бравый и вполне официальный, но вместе с тем что-то говорило о том, что ничем особенно важным он не занимается (по крайней мере, так решила Джинкс). Она выбрала его мишенью для своих серпантинных залпов, и когда накрыла его цветной бумажкой, он повернулся к ней.
– Попался, попался. – Заверещала Джинкс. Дети на «Альседо» знали всю его команду так же, как садовников и поваров в Линден-Лодже или дома, на Честнат-стрит, но Браун был для них лицом новым. Джинкс немедленно подумала, что он ей нравится.
– Вижу, – улыбнулся он ей.
– Как вас зовут? – рассмеялась Джинкс, а Лиззи ткнула ее локтем в бок.
– Браун.
– Это ваша фамилия. А имя у вас есть? Меня зовут Джинкс.
– Я знаю, кто вы, – снова улыбнулся Браун и пошел на корму.
Толпа на причале стихла, когда увидела, что к сходням подходит Турок. Он покидал корабль последним, и расположившийся на причале оркестр перестал играть, ожидая, что он скажет. Замерли белые голуби в своих клеточках и мальчишки с флагами, газетные фотографы и дети на руках матерей. Толпа беззвучно подалась вперед. «Какая же это счастливая семья! говорили ожидающие лица. – Какая же сила в ее единстве! Как же им хочется завидовать! Как хочется ими восхищаться! Прекрасная семья!»
Турок отдал должное создавшейся атмосфере и приподнял свой белый шелковый цилиндр. Взглянув на берег, он произнес слова последнего прощания.
– До свидания, Джорджи, – сказал он, не сводя глаз с восторженной массы людей. – Не забудь, что я говорил тебе.
Отец с сыном пожали руки, и толпа единым духом вздохнула. «Великий человек прощается с самым младшим сыном! – звучало в этом вздохе. – Он посылает его открывать новые земли! Как это величественно! С какой гордостью, как великолепно это делается!»
– А, Юджиния!
И Юджиния тут же сделала шаг к нему.
– Джини… если позволишь… – Голос Турка звучал тепло и заботливо. – Передай привет отцу, когда встретишься с ним в Сараваке. Скажи ему, пожалуйста, что мы очень благодарны ему за помощь. Человек с головой. Человек, знающий Восток как свои пять пальцев. Он делает мне очень большое одолжение, отправляясь на Филиппинские острова. «Экстельм и компания» ему очень обязаны.
– Обязательно передам, мистер Экстельм. Уверена, ему будет исключительно приятно.
Юджиния удалилась с авансцены, оставив отца и сына вдвоем. Она подозвала жестом дочек и крепко обняла их сильными руками. «Завтра, – пообещала она себе. – Завтра все будет лучше. Несмотря на Бекмана. Несмотря ни на что. Конечно же, я могу подождать до этого времени».
Увидев мать с дочерьми, толпа загудела еще громче. «До чего они скромные! И какие красивые! Вот, если бы мы могли быть такими! Если бы такими красивыми и добрыми были мой отец, мой сын, жена или мать. Какими бы счастливыми мы были бы!»
Джордж попытался улыбнуться, но мускулы лица казались замороженными и неподвижными, как будто это были не его мускулы.
– Можешь рассчитывать на меня, папа, – проговорил он и протянул руку, но Турок не заметил его медленного жеста. Он не спеша прошествовал по сходням, размахивая своей тростью, словно саблей с золотым острием. Толпа пришла в неистовство, приветствуя его криками, свистом, топаньем сотен ног. Этого зрелища они ждали с самого утра.
Потом сходни откатили, оркестр заиграл марш под названием «Далеко, далеко», и друзья, портовые рабочие, докеры, извозчики, шоферы, рыбаки и слонявшиеся в порту от нечего делать в жаркий день ребятишки начали скандировать:
– Счастливого плавания! Счастливого плавания! Благополучного возвращения! Благополучного возвращения!
Турок посмотрел наверх, туда, где тянулись бортовые поручни. Там стоял Огден Бекман. Укрывшись в тени тента, он неторопливым движением поднял шляпу. Жест был простой, почтительный, но и в какой-то мере независимый, и Бекман оставался в этой позе до тех пор, пока не отдали последний швартовый и могучий нос корабля не двинулся вперед между маленькими суденышками, стоявшими на якоре в порту, пока стук его машин и вызывающие восторг размеры не показали всем, что своей статью, стоявшими перед ним целями и заложенной в нем мощью он превосходит все остальные. Затем судно вошло в створ гавани и повернулось в сторону открытого моря.
В следующем дневном выпуске газеты «Филадельфия Леджер» появилась статья, в которой описывался этот живописный день в порту. Ее написал Лоренс Сакрофт, человек, имевший в Филадельфии большое влияние. Отбытие «Альседо» он описывал так:
«Двадцать пятого июля из Ньюпорта отправилось в свое первое плавание самое последнее и, на сегодня, самое впечатляющее приобретение семьи Экстельмов – паровая яхта «Альседо». В истинно экстельмовской традиции, это плавание не станет заурядной морской прогулкой. Мистер Джордж Экстельм планирует совершить с семьей кругосветное путешествие, которое может продлиться целый год.
Джордж Экстельм, как вам известно, младший сын патриарха, которого мы в Филадельфии с любовью называем «Турок», – известного гуманиста и филантропа, так много сделавшего для нашего города. (Среди множества телеграмм, полученных по поводу отправления в плаванье «Альседо», возможно, самой впечатляющей и самой уместной была телеграмма от президента Теодора Рузвельта!)
Захватывающее прощание с отправляющимися в далекое путешествие членами семьи мистера Джорджа Экстельма собрало сливки нашего общества, но никто не мог сравниться с красавицей миссис Джордж Экстельм, урожденной Юджинией Пейн, дочерью достопочтенного Николаса и бывшей Маргарет Толивер (ныне покойной).
Миссис Экстельм была одета в безупречное белое. Ее платье и шляпку сшили специально к этому событию у Уорта в Париже. Ее бархатные с муаром туфельки были сделаны здесь, в нашем «прекраснейшем из городов», они отделаны мелким жемчугом на серебряных и золотых нитках. (Уверяю вас, к этим туфелькам имела отношение наша мисс Гед.) Добавьте к этому двойную нитку жемчуга, подаренную щедрым свекром в день свадьбы. Жемчуг выглядел исключительно эффектно, вызывая зависть у всех, кто имел возможность любоваться им. (Мало кто может позволить себе безделушку почти в миллион долларов!)
Дети Экстельмов, мисс Лизабет и мисс Юджиния, а также их младший брат, мастер Поль, были одеты под стать матери, и ребятишки получили от праздника такое же удовольствие, как и родители.
По слухам, по крайней мере часть путешествия будет носить деловой характер, так как мистер Джордж Экстельм намеревается основать горнорудное предприятие на острове Борнео – месте, безусловно, весьма романтическом, но одновременно исключительно важном для нашего военно-морского флота, базирующегося в Манильской гавани (Экстельмы положительно не та семья, которая может спокойно почивать на лаврах!)
Мы желаем семейству доброго пути и, если нам позволительно перефразировать речь миссис Экстельм при спуске на воду новой яхты мужа, «дней зимородка» всем, кто находится на борту, а также успешного и радостного возвращения!»
Л. С.
ГЛАВА 2
Юджиния стояла в своей каюте. Их первый ленч на борту позади, а впереди полностью в ее распоряжении все время до ужина. Она оглядела каюту, похожую на комнату, потянулась, подавила зевок, потом скинула туфли и принялась распускать пояс на талии, одновременно расхаживая по ковру. Куда бы она ни поворачивалась, за ней всюду следовал свет. Он был желтым и голубовато-белым отсветом от волн внизу, так торопливо скачущим по ковру, будто спешил передать какое-то известие. Юджиния проследовала за солнечным лучиком и протянула руку, чтобы поймать его. Но лучик был слишком быстрым. Он промчался мимо нее, вскочил на туалетный столик, скользнул по щетке с золотой ручкой, эмалевой коробочке для пуговиц и выстроившимся в ряд хрустальным флаконам духов и потом перепрыгнул вверх, на потолок. Там, среди гипсовых листиков с цветочками, солнечный луч рассыпался на множество светлых пятнышек – десятки и десятки алмазиков-узоров разбежались по комнате, покачиваясь с волнами в ритме самого корабля. Юджиния улыбнулась, рассмеялась, затем закрыла глаза, раскинула руки и закружилась в танце. Она двигалась, повинуясь словам вспомнившейся ей мелодии, и весь корабль вокруг нее подхватил эту прелестную песенку.
«Я готов ко всему», – пел корабль, устремляясь вперед через океан, смело рассекая носом волны, набегавшие на него, непрерывной чередой от берегов Испании, Ирландии или Португалии, а может быть, от темного и таинственного континента Африка. Судно взлетало, опускалось, кидалось в сторону, его водило в создаваемых им самим водяных струях, и вместе с ним кренились стюарды, убиравшие посуду после ленча, кондитеры, замешивавшие тесто к ужину, повара, сушившие свои медные котелки, прачки у каландров, команда кочегаров, поддерживавшая огонь в топках.
– Та-ра-ра – рамп-та-ра… – напевала Юджиния. В ее голове чистым колокольчиком отдавались звуки вальса. – Та-ра… ра-ра… – «До чего же приятно кружиться по комнате!» Она посматривала на свое отражение в зеркале после каждого оборота. Белая юбка вскользь задевала за персикового цвета легкое кресло, касалась столбиков кровати и витых ножек письменного стола.
– Та-ра, та-ра… – Юджиния кружила мимо гардероба, двери в ванную, мимо сундуков, поставленных один на другой, вокруг стола и кресла, а отсвет моря продолжал впрыгивать в окна, набрасываться на ее серьги, ожерелье, браслеты, заставляя их искриться множеством серебристо-золотых точечек.
Неожиданно Юджиния подумала о том, что делает, и остановилась, оглянувшись вокруг, словно ее захватили за неподобающим занятием.
– Боже! – рассмеялась она, чтобы скрыть смущение. – Больше это не повторится!
Сделавшись вновь серьезной дамой, Юджиния расстегнула остальные пуговицы, перешагнула через спустившееся на пол платье, бросила его на кресло, потом подошла к письменному столу, из тайничка вытащила дневник и взяла ручку и чернильницу. «Буду обязательной, как ребенок, – решила она. – Буду осмотрительной и смиренной». Оставшись в сорочке и чулках, Юджиния начала писать.
25 июля 1903 года, где-то у берегов Новой Англии.
Мы вышли в море! Наконец-то, наконец-то вышли в море! Больше никаких канатов. Никаких свай. Никаких фарватеров. Никаких гаваней и сам знаешь кого!
Когда мы двинулись, в голове у меня мелькало столько мыслей! Я наклонилась над морем и представила себе свою комнату на Честнат-стрит, птичек, которых слышала каждое утро, людей, которых видела, когда они приходили на работу: возчика, привозившего овощи, его старую собаку, лошадку, судомойку из соседнего дома, ребенка с парализованными ногами.
Я представила себя маленькой девочкой, стоящей у полукруглого окна под крышей в доме бабушки в Мэне и вглядывающейся в голубые зовущие дали. Потом я вспоминала день, когда старая миссис Ривз заметила меня и сказала бабушке, что я похожа на думающего о побеге арестанта.
Но я все равно продолжала, прячась, проводить там время в мечтаниях. Интересно, знала ли об этом бабушка?.. Если и знала, она ни разу меня не остановила.
На сегодня хватит. Нужно бежать посмотреть на Поля. Бедняжка пропустил наш выход в море. Прю с ложечки напоила его теплым молоком и уложила вздремнуть. (Могу себе представить, как раскудахтались бы по этому поводу немецкие фрейлины!) Прю – чудесная девушка. Она обладает мужеством. Тем, чего не хватает нам! Мне в том числе!
Прежде чем закрыть дневник, один стишок – многие годы я не вспоминала его! Но он вспомнился мне на палубе.
Будь птицей, что в небесной сини
Замедлив лет,
Зрит лик зияющей пустыни,
Но все ж, крылатая, пост.
В. Гюго
и Ю.
Юджиния не упоминала о Джордже, ни словом не обмолвилась о празднике, Бекмане или Турке. Не столько из стремления спрятаться от правды, сколько из страха посмотреть ей в лицо. Как посоветовала бы бабушка: «Есть вещи, Юджиния, о которых лучше помолчать».
Пряча дневник на место, Юджиния вдруг вспомнила с екнувшим сердцем: «Олив! Я совсем забыла про Олив! Она ведь могла бы начать распаковываться, пока я хожу к Полю».
Юджиния нажала на звонок у двери, и почти тут же появилась Олив, постучав в дверь, когда хозяйка не успела даже накинуть пеньюар. «Где они прячутся? – удивилась Юджиния. – Это какая-то магия. Все эти слуги: целая сотня, включая машинную команду, но я никого из них не вижу, пока не позвоню».
Распорядилась она быстро, это было просто – Юджиния была хозяйкой дома с восемнадцатилетнего возраста:
– Олив, начни-ка распаковывать мои чемоданы… Те, которые только что принесли. Вечерние платья могут подождать, я думаю… Кроме того, которое я надену сегодня вечером.
Но вот дневные платья и соломенные шляпы будут нужны мне все. Однако шелковые капоры не трогай, пусть лежат в коробках. Они не понадобятся до нашей первой остановки. И, конечно, все шерстяное нужно спрятать в кипарисовый шкаф.
Преданная Олив наклонила голову.
– Я уже взяла на себя смелость, мадам, – прошептала она. Олив не сказала, что шкаф в каюте меньше, чем в доме хозяйки на Честнат-стрит, и что часть нарядов ей пришлось спрятать у себя в крошечной каютке. Олив с гордостью считала себя самой лучшей горничной своей леди. Могут говорить что угодно о нынешней моде на француженок, но всем своим расчетливым шотландским сердцем Олив знала, что может утереть нос любой глупой девчонке-иностранке, когда дело доходит до шитья, глаженья или необходимости услужить хозяйке.
– Да, вот еще что, Олив, – Юджиния нерешительно помедлила, еще раз подумав, что она хочет сказать. – Для сегодняшнего вечера шелковое лиловое. Посмотрим, выглядит ли оно особенно хорошо. Мне хочется, чтобы мой муж…
«Боже, – подумала Юджиния, – что я говорю? Да еще прислуге! Это все океан, – улыбнулась она. – И вся эта безумная компания».
– …И на этом все. – Юджиния вновь заговорила привычным тоном гранд-дамы и вышла из комнаты.
Направляясь быстрым шагом к детским комнатам, Юджиния мысленно сочиняла такое продолжение записей в своем дневнике:
«…Оркестр заиграл «Далеко, далеко», и я стояла у перил, пока Ньюпорт и все побережье не стали одной, едва различимой черточкой, исчезнувшей, подобно клубам дыма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71