Браун может маскироваться под одного из нас, но не может измениться, – говорил себе Джордж. – И вообще тигр не может избавиться от своих полос».
– Садитесь, Браун. Хотите сигару?
– Благодарю вас, сэр, нет.
– Стакан портвейна? Что-нибудь покрепче?
Так подходить к нему совершенно неверно. Этот человек ему не ровня, ведь это же так. Джорджем опять завладели сомнения.
– Нет, спасибо, сэр.
Повторение Брауном слова «сэр» подсказывало Джорджу, что и его собеседник в равной степени чувствует неловкость. Браун старался держаться на самом отдаленном от него расстоянии.
Джордж откашлялся, расставил ноги пошире, жестом государственного мужа заложил руки за спину.
– Причина, по которой я пригласил вас, Браун, – проговорил он, – …причина, по которой я пригласил вас сюда… Значит, так. Огден… то есть мистер Бекман называл вас Брауном или… Ну, я хочу сказать… возможно, вы предпочитаете другое имя, имя, которое мистер Огден… то есть мистер Бекман…
– Браун нормально, сэр.
– Хорошо. Отлично. Браун.
Джордж отбарабанил эти слова, потому что просто не знал, что говорить дальше. «Чертовски трудно, – сказал он себе. – Я же не знаю, насколько этот малый посвящен в дело, что ему сказал Бекман о наших планах на Борнео, а, может быть, Браун знает только то, что касается непосредственно его задания: раздать винтовки, обучить людей Сеха, а потом уйти в сторону, пусть они сами разбираются с восстанием». Джордж подошел к столу и уставился на карту береговой линии Саравака, надеясь, что эти мысли как-нибудь сами улягутся в голове. Он начал сожалеть, что невнимательно прислушивался к лекциям Огдена. Особенно, что касается семьи Айвардов и связанных с ними сложных обстоятельств.
«Двадцать пятое июля, – вдруг вспомнил Джордж. – И в этой вот комнате. Отец, Бекман… день отплытия… когда были отданы последние приказания и даны обещания. Как же давно это было! Теперь мы на другой стороне земного шара, и дома приближается зима. А здесь летняя погода, нас разделяет целая жизнь, а в Филадельфии ранние осенние сумерки и как всегда год катит к закату».
– Такое впечатление, что мы уже давным-давно не были дома, вам не кажется, Браун? – произнес Джордж, обращаясь больше к себе, чем к собеседнику. – И как будто все эти неприятности в пути приключились с кем-то другим. Как будто мы совершенно другие люди. На Мадейре, вы знаете, в Средиземном море… в Порт-Саиде…
Джордж замешкался и еще раз посмотрел на карту. Он совершенно потерял нить беседы.
– Наверное, я не очень ясно выражаюсь, – добавил он, стараясь припомнить, о чем таком он хотел повести речь. Что-то мелькнуло, какая-то эмоция или тревожный факт, что-то подсказало. То, что промелькнуло, знало то, чего не знал он.
– В конце концов, время не что иное, как товар, и только, – заключил Джордж и затем, перескакивая с одной мысли на другую, продолжил: – Да, впрочем, где мы были бы без него? Я бы очень хотел это знать. С фактами не поспоришь.
Джордж вернулся к карте и провел пальцами по линиям, отмечавшим глубины и судоходные маршруты, потом по прерывистым линиям, обозначавшим неисследованные бухточки. «Хорошая вещь навигационные карты, – сказал себе Джордж, – по ним всегда узнаешь, где находишься. Или куда плывешь».
– Пойти ко дну или выплыть, – проговорил Джордж. Его рука тяжело опустилась на бумагу, холодная и влажная, как будто во сне.
Браун молчал. Он понимал, что рано или поздно Джордж доберется до сути. Браун подумал: «Никаких срочных дел у меня нет, если захочу, могу просидеть здесь хоть целый день». Эта мысль вызвала у него улыбку. Он чувствовал себя совершенно свободно и не испытывал неловкости. Джордж выговорится и скажет, что хотел сказать, а, может быть, и не сможет. Будет себе спотыкаться, как старая слепая собака, или вдруг с лаем унесется прочь. Браун знал, у кого в руках все нити операции. Он смотрел на голубые небеса, видневшиеся в окнах, прислушивался к поскрипыванию своего кресла. От кожаной обивки пахло необычайно приятно.
Джордж все еще стоял, сгорбившись, над столом, рассматривая Кучинг, Саравак, Панталонг, Понтианак и все другие непроизносимые малайские названия. Турок с его кабинетом, особыми сигарами и повелительной, больно бьющей рукой казался далеко-далеко, за миллионы миль. «Вот что значит быть предоставленным самому себе, – подумал Джордж. – Вот что люди называют независимостью».
– Вы когда-нибудь знали вашего отца, Браун? – спросил Джордж, не поднимая глаз от карты. – Я имею в виду не внешне. Вы с ним разговаривали?
– Вы хотели спросить меня о Бекмане. – Браун был краток.
– Я рискую повториться… но чего не сделаешь… рискую повториться, мистер Пейн, и заставить вас поскучать над этой поучительной историей… или сказкой, если вам будет угодно…
Достопочтенный Николас Пейн старался внимательно слушать султана Саравака, но все время ловил себя на том, что его все время клонит – не совсем ко сну, а к дреме. Султан рассказывал о женщине в прозрачной одежде, ее со всех сторон окружали густые зеленые листья… белое платье и плющ… потом воск… и пламя, которое никто не мог загасить.
– …хотя я отношусь к этому, как к правде, а не апокрифической истории… Я надоел вам, мистер Пейн?..
Султан оборвал свое повествование на полуслове, и дворец в Кучинге погрузился в мертвую, как в церкви, тишину.
Перемена тона в речи султана перепугала достопочтенного Николаса.
– Нет, нет, что вы, сэр… Ваше высочество. Я хотел сказать… – заикаясь, заверил он владыку и выпрямился на шелковых подушках, опиравшихся на засаленный, провонявший валик. Внешнее впечатление для этих людей – все, подумал он и сразу важно уперся руками в коленки. А что там, глубоко под въевшейся в кожу грязью, совсем другое дело.
– …Так вот… так вот… – султан довольно почесался спиной о подпиравшие его подушки, словно наевшийся медом медведь о дерево. Глубоко вздохнув, султан продолжил: – Эти легенды…
«Куда запропастился сэр Чарльз и этот хорек Лэнир? – чуть ли не в тысячный раз подумал Пейн. – Где этот проклятый Риджуэй, и почему я должен один выслушивать эти бесконечные россказни?»
Султан с упоением говорил и говорил, снова и снова повторяя одни и те же фразы:
– …корабль «Голландия»… голландский император.
Пейн чувствовал себя прикованным в девятом круге ада.
«Просто поразительно, как это он все на свете путает, – сказал себе Пейн. – С каких это пор в Голландии император? Или, может быть, старый койот имеет в виду не императора, а кайзера? Кайзера Вилли… «Унтер-ден-Линден». – Пейн почувствовал, как его мысли снова куда-то повело. Подбородок склонился к груди, потом дернулся кверху. – Начать с того, зачем мне понадобилось приезжать на Борнео. Почему я не мог остаться в Маниле? И в этот момент из его памяти совершенно выпали и Юджиния с Джорджем, и их торжественное прибытие, и проход великой яхты вверх по реке, и султан с Айвардом, и пышный прием, который они приготовили Экстельмам.
Достопочтенный Николас перенесся в прежние годы, в Каир, потом в американскую миссию в Дар-эс-Саламе сорок лет назад… Потом вновь пережил восторг со спутницей в беседке после Рождественского бала…
«Дорога радости/ Легла по чуду моря»… Ричард Хови, чудесный поэт! Строчки из «Морского цыгана» прозвенели в ушах старика, как призывный гонг. Достопочтенный Николас окончательно сбросил с себя сон.
Был день двадцать третьего октября. К этому времени «Альседо» уже должен был прибыть в Саравак. Осознание этого факта произошло с такой внезапностью, что Пейн уже ни о чем другом не мог думать. Сразу бросились в глаза мерзостное окружение и его положение, как козла отпущения. «Я просто жалкий кролик, из которого сделали приманку в большой тигровой охоте, – сказал себе Пейн. – Из-за моего привлекательного имени и ассоциаций, которые возникают в связи с ним. Меня привезли на Борнео, чтобы в этой чехарде могли прыгать через мою голову и ездить на моих плечах. Только тронь меня, и фонтаном ударит моя старая голубая кровь, чтобы открыть дорогу к спасению». Достопочтенный Николас не стал больше мудрствовать: самокопание ни к чему хорошему не приводит.
«Это все Джордж виноват, – решил Пейн, – ему не следовало так долго задерживаться в Африке, по крайней мере, после достойного сожаления происшествия и Порт-Саиде. Яхта опаздывает на целых две недели, а, возможно, задержится еще больше. А мы здесь сидим как на иголках».
Мысли достопочтенного Николаса сразу обострились. Он понимал, что остается очень мало времени. Султану обещали винтовки. Если он захочет сделать котлету из горстки безоружных мятежников, ему ничто не сможет помешать.
«Обещание – это обещание, уж если на то пошло, – рассуждал про себя Пейн. – Британцев делает хорошими колонизаторами то, что они дают не обещания, а товары… – Мысли Пейна снова начали прыгать, но он справился с ними, во всяком случае, на столько времени, чтобы смог продолжить размышлять. – Двадцать шестое октября тысяча девятьсот третьего года… Турок, несомненно, совершил сделку… через Айварда… Сэра Чарльза… то есть через моего друга… а не через этого балбеса Лэнира… Лэнир не отличит своего носа от левого ботинка. И никогда не распознает, целятся в него из винтовки или это просто торчит сучок».
Пейн снова начал впадать в дрему. Он обмяк на стуле, усталый, высохший как прошлогодняя трава, старый человек. Дыхание его стало ритмичным, потом неглубоким и медленным. «Залежи угля, – вспомнил он. – Нужно передать Турку… годится для треста «Экстельма»… Однако вся заковыка в голландцах… в голландцах и его высочестве… Необходимо, чтобы прибыл «Альседо»…»
Потом мысли Пейна снова помолодели – он был на широком лужке, из-под купы вязов стремительно выкатывались крокетные шары, и он старался, чтобы они в него не попали. Атмосфера была пропитана громким веселым смехом, стуком деревянных молотков по шарам, звяканьем металла о металл. Ровное дыхание Пейна постепенно переходило в похрапывание. Джини… вода… кипятить воду… небезопасно для детей…
– Боюсь, я теряю вас, мой дорогой мистер Пейн…
– А? Что такое? Что такое? – мистер Пейн зевнул, кашлянул, потом шлепнул руками по сиденью стула. – Ну что вы, ваше высочество. Что вы, я слышал каждое слово, ваше высочество. Каждое слово.
– …Два белых буйвола?..
– О них знаю все.
– …И пятьдесят карликов?..
«Карликов? – Пейн вздрогнул и захлопал глазами. – Что на этот раз несет старая лиса? Экстельм должен был прислать карликов, а не только винтовки? Что же, они могут сгодиться для внезапной атаки, – пытался объяснить себе Пейн. – Мятежники могут их не разглядеть… Кроме того, если Экстельм пообещал…
– …пятьдесят карликов, которые предыдущий султан, мой отец, обычно держал во дворце…
– Я, видимо, пропустил… – Пейн тщательно подбирал слова. Да, время и вправду играет злые шутки. Какая связь между армией карликов Экстельма и отцом султана?
– Вы, западники, никогда не слышите то, что вас не устраивает, – султан еще раз почесался спиной о подушки. Он переваливался с боку на бок, и трон под ним содрогался. – Просто не хотите и не слушаете.
– Да, карлики, – успокоил он султана, но чувствовал себя ужасно неловко.
– Пятьдесят! – крикнул султан. – Пятьдесят человек, у них с детства перевязывали руки и ноги, и они получались одного роста и с одинаковыми выражениями лица, как деревянные статуэтки. Простые люди дрались за то, чтобы выбрали их детей, это почиталось за большую честь. Вроде того, как ваши дети идут в Итон или Хэрроу.
– Но послушайте, ваше высочество… Не могу поверить… – начал было достопочтенный Николас, но султан не дал ему продолжить:
– У моего отца было двести жен и пятьдесят карликов! Наш дворец мог поспорить с любым в Европе. Под этой крышей жило больше людей, чем в ваших городах-курятниках. А драгоценности, бесценные шелка или слоновая кость! Еще до китайцев, до того, как вы, западники, попытались уничтожить нас, наши богатства ослепляли… Мне нужны мои винтовки, Пейн! – неожиданно заорал султан, вскочив на ноги так стремительно, что блестящие драпировки, которыми был украшен его трон, обвились вокруг него, как паутина. – Я требую винтовки! Экстельм обещал мне винтовки! И если я их не увижу в ближайшие дни, то буду вынужден возвратиться к моему старому благодетелю, голландской нации и принять помощь из их жадных рук! Вы доведете меня до этого! Вы же сами знаете! Этот Сех должен, должен, должен быть остановлен!
Браун закончил свою беседу с Джорджем. Она не оставила у него удовлетворения. Браун не понял, что знает Джордж, разделяет ли он сомнения Бекмана. Или же у него есть собственные.
К тому же ему было не по душе относить Юджинию к разряду секретов, которых следует стыдиться, но невозможно было сидеть с Джорджем в его кабинете и не чувствовать ее присутствия. Браун заставлял себя сосредоточиться на работе, которую он должен был выполнить. «Действие – это спасение», – сказал он себе.
Затем он вышел из кабинета и пошел по коридору. «Борнео – моя забота, – решил он. – За всем этим стоял Бекман, а, возможно, и какое-то безликое лицо в Филадельфии. Джордж же не знает ничего. Его ответы относительно Сеха и нашей встречи с ним были наивными или глупыми, или и то и другое, вместе взятое. К тому же у него на уме одна только семья Айвардов, которая тоже участвует в деле, но не получит ничего. – Браун привел свои мысли в порядок. – Проблемы Джорджа меня не касаются. Сех будет ждать, и это все, что имеет для меня значение»…
Браун подошел к лестнице, которая вела на палубу, расположенную ниже, где были каюты-спальни. Через мгновение он будет проходить мимо каюты Юджинии, но не позволит себе остановиться. На его лице появилось то непроницаемое выражение, которое заметила Юджиния утром после смерти Бекмана. По его лицу невозможно было узнать, что он думает, что чувствует, проходя мимо двери Юджинии.
«Сех будет ждать, – сказал себе Браун. – Он подаст сигнал, чтобы «Альседо» подошел к берегу, где будет безопасно разгружаться. Но нужно будет все сделать очень быстро; рисковать тем, что нас накроют, нельзя. Султан должен оставаться в полном неведении. – Браун подошел к лестнице в трюм. – Внизу мне будет спокойно. У меня будет несколько часов разобраться с мыслями, подготовить план передачи оружия и прикрытия на случай, если Сех не явится в условленное место или меня схватят. Нужно придумать такой план, который прошел бы без сучка и задоринки. Я имею дело с дикарями, а меньше всего Экстельмы хотели бы, чтобы упоминалось их имя. Восстание Сеха должно казаться событием внутренней политики, и ничем больше. Маленькая новость в старой газете».
В темном проходе у двери стояла Юджиния. Она прервала ход его мыслей.
– Джеймс, – прошептала она, не сводя глаз с коридора. – Могу я поговорить с тобой?
Браун несколько опешил и не сразу сообразил, кто она и почему называет его по имени.
Они стояли по обе стороны белых ящиков и по сравнению с ними выглядели плоскими, как бумага. Казалось, ящики – это единственные живые вещи в темной комнате: они полны гордости, они выкрашены и солидных размеров, а Юджиния и Браун были похожи на вырезанные из картона фигурки, торчащие из-за ящиков и совсем не похожие на настоящие.
– Но я не понимаю, Джеймс, – снова начала Юджиния. – Почему ты считаешь, что Джордж знает?
– Предчувствие, только предчувствие, – ответил Браун.
Лучшей лжи он придумать не мог, она значила: твой муж знает, нам нужно прекращать. Прямо и неоспоримо, но он это уже пробовал, и бесполезно. Юджиния отвергает все такие слова.
– Почему? – непрестанно спрашивает она, как будто настойчивость может помочь.
«Но ведь она верит в смелость, – сказал себе Браун, – в порядочность и справедливость по отношению к бедным. Верит, что доброта вознаграждается на том свете. Вера, надежда, милосердие.
– Я говорил уже, – повторил он, – Юджиния, это предчувствие.
Другого ответа он придумать не мог. Посмотрев на ящики, он дал себе слово, что Юджиния никогда не узнает правды, никогда не узнает, что лежит в ящиках. Он стер рукой пыль с одного из них и, не доведя руку до края крышки, остановился, как будто рука могла его выдать.
– Но он ничего не сказал? – не унималась Юджиния. – Он скажет? По крайней мере мне?
Мысли в ее голове пришли в беспорядочное движение, останавливаясь то на одном, то на другом. Она взглянула на лежавшую на ящике руку Брауна, перевела взгляд на лицо. Оно было совершенно не таким, как раньше – решительное, насупленное, упрямое, как будто он что-то знает, но не хочет поделиться. Она помнила совсем другое его лицо.
– Я не представляю, на что способен твой муж. Браун уставился на ящики. Он не мог произнести имени Юджинии. Или Джорджа. «Кончай, кончай с этим, – говорил он себе. – Делай свое дело и сматывайся. Она вернется в Филадельфию, я исчезну в джунглях».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
– Садитесь, Браун. Хотите сигару?
– Благодарю вас, сэр, нет.
– Стакан портвейна? Что-нибудь покрепче?
Так подходить к нему совершенно неверно. Этот человек ему не ровня, ведь это же так. Джорджем опять завладели сомнения.
– Нет, спасибо, сэр.
Повторение Брауном слова «сэр» подсказывало Джорджу, что и его собеседник в равной степени чувствует неловкость. Браун старался держаться на самом отдаленном от него расстоянии.
Джордж откашлялся, расставил ноги пошире, жестом государственного мужа заложил руки за спину.
– Причина, по которой я пригласил вас, Браун, – проговорил он, – …причина, по которой я пригласил вас сюда… Значит, так. Огден… то есть мистер Бекман называл вас Брауном или… Ну, я хочу сказать… возможно, вы предпочитаете другое имя, имя, которое мистер Огден… то есть мистер Бекман…
– Браун нормально, сэр.
– Хорошо. Отлично. Браун.
Джордж отбарабанил эти слова, потому что просто не знал, что говорить дальше. «Чертовски трудно, – сказал он себе. – Я же не знаю, насколько этот малый посвящен в дело, что ему сказал Бекман о наших планах на Борнео, а, может быть, Браун знает только то, что касается непосредственно его задания: раздать винтовки, обучить людей Сеха, а потом уйти в сторону, пусть они сами разбираются с восстанием». Джордж подошел к столу и уставился на карту береговой линии Саравака, надеясь, что эти мысли как-нибудь сами улягутся в голове. Он начал сожалеть, что невнимательно прислушивался к лекциям Огдена. Особенно, что касается семьи Айвардов и связанных с ними сложных обстоятельств.
«Двадцать пятое июля, – вдруг вспомнил Джордж. – И в этой вот комнате. Отец, Бекман… день отплытия… когда были отданы последние приказания и даны обещания. Как же давно это было! Теперь мы на другой стороне земного шара, и дома приближается зима. А здесь летняя погода, нас разделяет целая жизнь, а в Филадельфии ранние осенние сумерки и как всегда год катит к закату».
– Такое впечатление, что мы уже давным-давно не были дома, вам не кажется, Браун? – произнес Джордж, обращаясь больше к себе, чем к собеседнику. – И как будто все эти неприятности в пути приключились с кем-то другим. Как будто мы совершенно другие люди. На Мадейре, вы знаете, в Средиземном море… в Порт-Саиде…
Джордж замешкался и еще раз посмотрел на карту. Он совершенно потерял нить беседы.
– Наверное, я не очень ясно выражаюсь, – добавил он, стараясь припомнить, о чем таком он хотел повести речь. Что-то мелькнуло, какая-то эмоция или тревожный факт, что-то подсказало. То, что промелькнуло, знало то, чего не знал он.
– В конце концов, время не что иное, как товар, и только, – заключил Джордж и затем, перескакивая с одной мысли на другую, продолжил: – Да, впрочем, где мы были бы без него? Я бы очень хотел это знать. С фактами не поспоришь.
Джордж вернулся к карте и провел пальцами по линиям, отмечавшим глубины и судоходные маршруты, потом по прерывистым линиям, обозначавшим неисследованные бухточки. «Хорошая вещь навигационные карты, – сказал себе Джордж, – по ним всегда узнаешь, где находишься. Или куда плывешь».
– Пойти ко дну или выплыть, – проговорил Джордж. Его рука тяжело опустилась на бумагу, холодная и влажная, как будто во сне.
Браун молчал. Он понимал, что рано или поздно Джордж доберется до сути. Браун подумал: «Никаких срочных дел у меня нет, если захочу, могу просидеть здесь хоть целый день». Эта мысль вызвала у него улыбку. Он чувствовал себя совершенно свободно и не испытывал неловкости. Джордж выговорится и скажет, что хотел сказать, а, может быть, и не сможет. Будет себе спотыкаться, как старая слепая собака, или вдруг с лаем унесется прочь. Браун знал, у кого в руках все нити операции. Он смотрел на голубые небеса, видневшиеся в окнах, прислушивался к поскрипыванию своего кресла. От кожаной обивки пахло необычайно приятно.
Джордж все еще стоял, сгорбившись, над столом, рассматривая Кучинг, Саравак, Панталонг, Понтианак и все другие непроизносимые малайские названия. Турок с его кабинетом, особыми сигарами и повелительной, больно бьющей рукой казался далеко-далеко, за миллионы миль. «Вот что значит быть предоставленным самому себе, – подумал Джордж. – Вот что люди называют независимостью».
– Вы когда-нибудь знали вашего отца, Браун? – спросил Джордж, не поднимая глаз от карты. – Я имею в виду не внешне. Вы с ним разговаривали?
– Вы хотели спросить меня о Бекмане. – Браун был краток.
– Я рискую повториться… но чего не сделаешь… рискую повториться, мистер Пейн, и заставить вас поскучать над этой поучительной историей… или сказкой, если вам будет угодно…
Достопочтенный Николас Пейн старался внимательно слушать султана Саравака, но все время ловил себя на том, что его все время клонит – не совсем ко сну, а к дреме. Султан рассказывал о женщине в прозрачной одежде, ее со всех сторон окружали густые зеленые листья… белое платье и плющ… потом воск… и пламя, которое никто не мог загасить.
– …хотя я отношусь к этому, как к правде, а не апокрифической истории… Я надоел вам, мистер Пейн?..
Султан оборвал свое повествование на полуслове, и дворец в Кучинге погрузился в мертвую, как в церкви, тишину.
Перемена тона в речи султана перепугала достопочтенного Николаса.
– Нет, нет, что вы, сэр… Ваше высочество. Я хотел сказать… – заикаясь, заверил он владыку и выпрямился на шелковых подушках, опиравшихся на засаленный, провонявший валик. Внешнее впечатление для этих людей – все, подумал он и сразу важно уперся руками в коленки. А что там, глубоко под въевшейся в кожу грязью, совсем другое дело.
– …Так вот… так вот… – султан довольно почесался спиной о подпиравшие его подушки, словно наевшийся медом медведь о дерево. Глубоко вздохнув, султан продолжил: – Эти легенды…
«Куда запропастился сэр Чарльз и этот хорек Лэнир? – чуть ли не в тысячный раз подумал Пейн. – Где этот проклятый Риджуэй, и почему я должен один выслушивать эти бесконечные россказни?»
Султан с упоением говорил и говорил, снова и снова повторяя одни и те же фразы:
– …корабль «Голландия»… голландский император.
Пейн чувствовал себя прикованным в девятом круге ада.
«Просто поразительно, как это он все на свете путает, – сказал себе Пейн. – С каких это пор в Голландии император? Или, может быть, старый койот имеет в виду не императора, а кайзера? Кайзера Вилли… «Унтер-ден-Линден». – Пейн почувствовал, как его мысли снова куда-то повело. Подбородок склонился к груди, потом дернулся кверху. – Начать с того, зачем мне понадобилось приезжать на Борнео. Почему я не мог остаться в Маниле? И в этот момент из его памяти совершенно выпали и Юджиния с Джорджем, и их торжественное прибытие, и проход великой яхты вверх по реке, и султан с Айвардом, и пышный прием, который они приготовили Экстельмам.
Достопочтенный Николас перенесся в прежние годы, в Каир, потом в американскую миссию в Дар-эс-Саламе сорок лет назад… Потом вновь пережил восторг со спутницей в беседке после Рождественского бала…
«Дорога радости/ Легла по чуду моря»… Ричард Хови, чудесный поэт! Строчки из «Морского цыгана» прозвенели в ушах старика, как призывный гонг. Достопочтенный Николас окончательно сбросил с себя сон.
Был день двадцать третьего октября. К этому времени «Альседо» уже должен был прибыть в Саравак. Осознание этого факта произошло с такой внезапностью, что Пейн уже ни о чем другом не мог думать. Сразу бросились в глаза мерзостное окружение и его положение, как козла отпущения. «Я просто жалкий кролик, из которого сделали приманку в большой тигровой охоте, – сказал себе Пейн. – Из-за моего привлекательного имени и ассоциаций, которые возникают в связи с ним. Меня привезли на Борнео, чтобы в этой чехарде могли прыгать через мою голову и ездить на моих плечах. Только тронь меня, и фонтаном ударит моя старая голубая кровь, чтобы открыть дорогу к спасению». Достопочтенный Николас не стал больше мудрствовать: самокопание ни к чему хорошему не приводит.
«Это все Джордж виноват, – решил Пейн, – ему не следовало так долго задерживаться в Африке, по крайней мере, после достойного сожаления происшествия и Порт-Саиде. Яхта опаздывает на целых две недели, а, возможно, задержится еще больше. А мы здесь сидим как на иголках».
Мысли достопочтенного Николаса сразу обострились. Он понимал, что остается очень мало времени. Султану обещали винтовки. Если он захочет сделать котлету из горстки безоружных мятежников, ему ничто не сможет помешать.
«Обещание – это обещание, уж если на то пошло, – рассуждал про себя Пейн. – Британцев делает хорошими колонизаторами то, что они дают не обещания, а товары… – Мысли Пейна снова начали прыгать, но он справился с ними, во всяком случае, на столько времени, чтобы смог продолжить размышлять. – Двадцать шестое октября тысяча девятьсот третьего года… Турок, несомненно, совершил сделку… через Айварда… Сэра Чарльза… то есть через моего друга… а не через этого балбеса Лэнира… Лэнир не отличит своего носа от левого ботинка. И никогда не распознает, целятся в него из винтовки или это просто торчит сучок».
Пейн снова начал впадать в дрему. Он обмяк на стуле, усталый, высохший как прошлогодняя трава, старый человек. Дыхание его стало ритмичным, потом неглубоким и медленным. «Залежи угля, – вспомнил он. – Нужно передать Турку… годится для треста «Экстельма»… Однако вся заковыка в голландцах… в голландцах и его высочестве… Необходимо, чтобы прибыл «Альседо»…»
Потом мысли Пейна снова помолодели – он был на широком лужке, из-под купы вязов стремительно выкатывались крокетные шары, и он старался, чтобы они в него не попали. Атмосфера была пропитана громким веселым смехом, стуком деревянных молотков по шарам, звяканьем металла о металл. Ровное дыхание Пейна постепенно переходило в похрапывание. Джини… вода… кипятить воду… небезопасно для детей…
– Боюсь, я теряю вас, мой дорогой мистер Пейн…
– А? Что такое? Что такое? – мистер Пейн зевнул, кашлянул, потом шлепнул руками по сиденью стула. – Ну что вы, ваше высочество. Что вы, я слышал каждое слово, ваше высочество. Каждое слово.
– …Два белых буйвола?..
– О них знаю все.
– …И пятьдесят карликов?..
«Карликов? – Пейн вздрогнул и захлопал глазами. – Что на этот раз несет старая лиса? Экстельм должен был прислать карликов, а не только винтовки? Что же, они могут сгодиться для внезапной атаки, – пытался объяснить себе Пейн. – Мятежники могут их не разглядеть… Кроме того, если Экстельм пообещал…
– …пятьдесят карликов, которые предыдущий султан, мой отец, обычно держал во дворце…
– Я, видимо, пропустил… – Пейн тщательно подбирал слова. Да, время и вправду играет злые шутки. Какая связь между армией карликов Экстельма и отцом султана?
– Вы, западники, никогда не слышите то, что вас не устраивает, – султан еще раз почесался спиной о подушки. Он переваливался с боку на бок, и трон под ним содрогался. – Просто не хотите и не слушаете.
– Да, карлики, – успокоил он султана, но чувствовал себя ужасно неловко.
– Пятьдесят! – крикнул султан. – Пятьдесят человек, у них с детства перевязывали руки и ноги, и они получались одного роста и с одинаковыми выражениями лица, как деревянные статуэтки. Простые люди дрались за то, чтобы выбрали их детей, это почиталось за большую честь. Вроде того, как ваши дети идут в Итон или Хэрроу.
– Но послушайте, ваше высочество… Не могу поверить… – начал было достопочтенный Николас, но султан не дал ему продолжить:
– У моего отца было двести жен и пятьдесят карликов! Наш дворец мог поспорить с любым в Европе. Под этой крышей жило больше людей, чем в ваших городах-курятниках. А драгоценности, бесценные шелка или слоновая кость! Еще до китайцев, до того, как вы, западники, попытались уничтожить нас, наши богатства ослепляли… Мне нужны мои винтовки, Пейн! – неожиданно заорал султан, вскочив на ноги так стремительно, что блестящие драпировки, которыми был украшен его трон, обвились вокруг него, как паутина. – Я требую винтовки! Экстельм обещал мне винтовки! И если я их не увижу в ближайшие дни, то буду вынужден возвратиться к моему старому благодетелю, голландской нации и принять помощь из их жадных рук! Вы доведете меня до этого! Вы же сами знаете! Этот Сех должен, должен, должен быть остановлен!
Браун закончил свою беседу с Джорджем. Она не оставила у него удовлетворения. Браун не понял, что знает Джордж, разделяет ли он сомнения Бекмана. Или же у него есть собственные.
К тому же ему было не по душе относить Юджинию к разряду секретов, которых следует стыдиться, но невозможно было сидеть с Джорджем в его кабинете и не чувствовать ее присутствия. Браун заставлял себя сосредоточиться на работе, которую он должен был выполнить. «Действие – это спасение», – сказал он себе.
Затем он вышел из кабинета и пошел по коридору. «Борнео – моя забота, – решил он. – За всем этим стоял Бекман, а, возможно, и какое-то безликое лицо в Филадельфии. Джордж же не знает ничего. Его ответы относительно Сеха и нашей встречи с ним были наивными или глупыми, или и то и другое, вместе взятое. К тому же у него на уме одна только семья Айвардов, которая тоже участвует в деле, но не получит ничего. – Браун привел свои мысли в порядок. – Проблемы Джорджа меня не касаются. Сех будет ждать, и это все, что имеет для меня значение»…
Браун подошел к лестнице, которая вела на палубу, расположенную ниже, где были каюты-спальни. Через мгновение он будет проходить мимо каюты Юджинии, но не позволит себе остановиться. На его лице появилось то непроницаемое выражение, которое заметила Юджиния утром после смерти Бекмана. По его лицу невозможно было узнать, что он думает, что чувствует, проходя мимо двери Юджинии.
«Сех будет ждать, – сказал себе Браун. – Он подаст сигнал, чтобы «Альседо» подошел к берегу, где будет безопасно разгружаться. Но нужно будет все сделать очень быстро; рисковать тем, что нас накроют, нельзя. Султан должен оставаться в полном неведении. – Браун подошел к лестнице в трюм. – Внизу мне будет спокойно. У меня будет несколько часов разобраться с мыслями, подготовить план передачи оружия и прикрытия на случай, если Сех не явится в условленное место или меня схватят. Нужно придумать такой план, который прошел бы без сучка и задоринки. Я имею дело с дикарями, а меньше всего Экстельмы хотели бы, чтобы упоминалось их имя. Восстание Сеха должно казаться событием внутренней политики, и ничем больше. Маленькая новость в старой газете».
В темном проходе у двери стояла Юджиния. Она прервала ход его мыслей.
– Джеймс, – прошептала она, не сводя глаз с коридора. – Могу я поговорить с тобой?
Браун несколько опешил и не сразу сообразил, кто она и почему называет его по имени.
Они стояли по обе стороны белых ящиков и по сравнению с ними выглядели плоскими, как бумага. Казалось, ящики – это единственные живые вещи в темной комнате: они полны гордости, они выкрашены и солидных размеров, а Юджиния и Браун были похожи на вырезанные из картона фигурки, торчащие из-за ящиков и совсем не похожие на настоящие.
– Но я не понимаю, Джеймс, – снова начала Юджиния. – Почему ты считаешь, что Джордж знает?
– Предчувствие, только предчувствие, – ответил Браун.
Лучшей лжи он придумать не мог, она значила: твой муж знает, нам нужно прекращать. Прямо и неоспоримо, но он это уже пробовал, и бесполезно. Юджиния отвергает все такие слова.
– Почему? – непрестанно спрашивает она, как будто настойчивость может помочь.
«Но ведь она верит в смелость, – сказал себе Браун, – в порядочность и справедливость по отношению к бедным. Верит, что доброта вознаграждается на том свете. Вера, надежда, милосердие.
– Я говорил уже, – повторил он, – Юджиния, это предчувствие.
Другого ответа он придумать не мог. Посмотрев на ящики, он дал себе слово, что Юджиния никогда не узнает правды, никогда не узнает, что лежит в ящиках. Он стер рукой пыль с одного из них и, не доведя руку до края крышки, остановился, как будто рука могла его выдать.
– Но он ничего не сказал? – не унималась Юджиния. – Он скажет? По крайней мере мне?
Мысли в ее голове пришли в беспорядочное движение, останавливаясь то на одном, то на другом. Она взглянула на лежавшую на ящике руку Брауна, перевела взгляд на лицо. Оно было совершенно не таким, как раньше – решительное, насупленное, упрямое, как будто он что-то знает, но не хочет поделиться. Она помнила совсем другое его лицо.
– Я не представляю, на что способен твой муж. Браун уставился на ящики. Он не мог произнести имени Юджинии. Или Джорджа. «Кончай, кончай с этим, – говорил он себе. – Делай свое дело и сматывайся. Она вернется в Филадельфию, я исчезну в джунглях».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71