– Если кто-нибудь из детей захочет… – объявил доктор Дюплесси и начал вынимать из карманов похожие на бесконечную ленту лимонные, лакричные, ванильные и смородиновые леденцы в блестящих фантиках. Доктор Дюплесси действовал так же нарочито и проворно, как фокусник, извлекающий из кольца шелковые ленты.
– Ох-ох-ох… – вместе с толпой заохала миссис Дюплесси, и Юджиния решила незаметно уйти, прежде чем у этой леди появится шанс дать выход своему раздражению по поводу неудавшейся попытки слету завоевать сердца «прелестных малышей» кусочком сахара. Она знала наверняка, что эту минуту миссис Дюплесси объявила своим звездным часом. Членство в столь восхваляемом Обществе в защиту аборигенов требовало сверхъестественной доброты.
Четыре женщины следовали за Юджинией, когда она прогуливалась по деревне, и многочисленные дети дергали ее за юбки, но стоило ей остановиться и заговорить или дотронуться до маленькой ручонки, как мир затихал, словно утренний воздух, и ее аудитория замыкалась в себе. Юджиния чувствовала, что вмешалась в картину, куда совсем не вписывалась ее фигура под белым зонтиком; она ощущала, что становится невидимой. Возможно, женщины сопровождают тень или вообще просто идут, а дети хватают щепотки пыли вместо белой льняной юбки. Юджиния заслонила глаза рукой от солнца и вгляделась в далекие очертания гор, в неровную линию чахлых деревьев, а потом перевела взгляд на проселочные дороги, прикрытые травой, как отпечаток ладони, оставшийся на горке поднявшегося теста. Она подумала о Поле и Джордже, потом о девочках и Джеймсе.
Она представила себе дочерей, скачущих верхом мимо пятнистых деревьев, затем Поля и желто-зеленое дымовое облако. Потом перед ней снова предстали девочки; рядом с ними Джеймс, и по его прекрасному лицу струится солнечный свет. Но образ ее сына растаял, как призрак. Юджиния отдернула от лица руку и быстрым шагом направилась к центру деревни. «Мне необходим здравый смысл, – сказала она себе, – здравый смысл и ощущение своей полезности в общем тяжелом труде. Не надо ничего драматизировать; не накликай несчастья; Поль жив и здоров; у него все хорошо, он счастлив, а я глупая и взбалмошная мамаша».
Пока доктор Дюплесси и Юджиния заканчивали накладывать повязки, миссис Дюплесси, стоя в отдалении, стонала:
– Это просто ужасно, что они разрешают своим детям… Да ведь, Господи, у них больше, чем они просто могут съесть…
Мне так жаль… Ну подумать только! Да еще в этакую жару… Вы можете представить себе, что кто-то, миссионеры или кто другой, стали бы этим заниматься?.. В конце концов, что толку от этих обществ в защиту, если они не могут…
Монотонная бубнежка текла как из рога изобилия. Доктор Дюплесси знал, что лучше не перебивать; он медленно кивал и несколько раз прервал стенания своей супруги неопределенными «М-м-м» или «Да, как скажешь, моя дорогая».
Юджиния старалась не прислушиваться, по возможности помогая доктору в работе. Она держала бинт, пока доктор Дюплесси пытался промыть изъязвленную рану на руке ребенка.
– Просто немного подержите, Юджиния, – сказал доктор, кладя кусок ваты на пораженное место. – Кстати, подумайте, как объясниться с его матерью. Она должна следить, чтобы рана оставалась чистой и сухой. Я дам еще бинтов и мази, но самое главное – чистота.
Малыш старался вести себя мужественно, но по его грязным щекам текли слезы, когда он сначала смотрел на руки Юджинии, а потом на ее лицо. Юджиния почувствовала, как к горлу подступила тошнота, а лицо запылало. Реакция была мгновенной. Она поискала глазами мать мальчика, но та сжалась в комок у хижины, боясь посмотреть в сторону.
– …А эта маленькая девочка… – просипела миссис Дюплесси, – …ей не больше одиннадцати, ручаюсь, а она уже на сносях… – Шепот миссис Дюплесси перешел в стон; потом вдруг раздались судорожные рыдания. Надрывные всхлипывания напугали и Юджинию, и доктора.
– Ах, сейчас, Джейн, Джейн! – воскликнул доктор и кинулся жене на помощь.
– Но не можем же мы… – запричитала она, зарыдав в голос, как маленький ребенок, увидевший страшный сон. – …Не все же время… Неужели Бог так жесток!
– …Ну-ну, Джейн… – Доктор Дюплесси растерялся; он тщетно выдавливал из себя слова, как воду из проржавевшей трубы.
– Да, Бог такой! Страшно жестокий! – От ее пылкости слез не убавилось. Гнев подлил масла в огонь. – Знаю, что не должна так говорить. Но ведь они сказали нам, Густав… когда мы…
– Знаю, дорогая. Знаю.
– Но в прошлый раз…
– Знаю, дорогая.
– Это несправедливо!
– Знаю, дорогая. Знаю.
Юджиния оставила чету Дюплесси наедине с их личными печалями и занялась скатыванием бинтов. Столь эмоциональный взрыв ее удивил; она и представить себе не могла, что миссис Дюплесси когда-либо стремилась к чему-то большему, чем две порции десерта.
Убирая пузырьки с микстурами для поднятия тонуса и разными мазями, с азотнокислым серебром для улучшения зрения и рыбьим жиром для укрепления костей, она вдруг подумала, что внутри каждого из нас живут два человека: один с годами взрослеет, а второй остается ребенком. И когда живущий внутри тебя ребенок чем-то напуган, когда ему одиноко и страшно, тогда взрослый должен взять это существо, самого себя, на руки и, утешая, баюкать до рассвета.
ГЛАВА 17
Было уже поздно. Возможно, два или три, а то и четыре часа. Лейтенант Браун этого не знал. Он лишь видел, что за окном темно, и знал, что они с Юджинией проспали долго. Он повернулся посмотреть на ее лицо: она спала глубоким сном, не подозревая о том, что он уходит. При тусклом свете, пробивающемся сквозь ставни, ему показалось, что она улыбается. Крепко спит и улыбается. Кисть руки покоилась под щекой, и Браун наклонился и поцеловал изгиб ее ладони. Юджиния вздрогнула, что-то пробормотала, но эти слова произносились в царстве грез, непостижимом для других.
Браун понимал, что пора уходить, что он больше не может позволить себе лежать рядом с ней. Скоро рассветет, и ему надо благополучно вернуться в свою комнату.
– Я ухожу, Юджиния, – прошептал он и заставил себя встать с кровати.
Пол был холодный, ему стало зябко, но прежде чем одеться, Браун протянул руку и подоткнул простыню и одеяло так, чтобы, проснувшись, Юджиния не почувствовала, что ей холодно и одиноко. Он осторожно натянул одеяло ей на плечо и поправил подушку. «Может быть, она не поймет, что я ушел до рассвета, – подумал он, найдя свои ботинки и жакет. – Может быть, она укроется в этом теплом, защищенном дупле так же, как укрывается во мне».
Лейтенант Браун осторожно подошел к двери, минуту постоял, выжидая и прислушиваясь. Решив, что опасности нет, он рывком открыл дверь, решительно пересек веранду и исчез во мраке ночи.
Шел четвертый день после отъезда Джорджа с кетито, и лейтенант Браун уходил от Юджинии одним и тем же маршрутом. Он обходил дом, удаляясь приблизительно на двадцать футов от веранды, будто бы совершал ночной обход. Эту отговорку он держал наготове. Его оставили здесь охранять семью, посему это казалось логичным, обоснованным его мнимой военной подготовкой, объяснением того, что он еженощно выходит в дозор.
Земля была мокрой. В Африке роса выпадает обильно, как дождь, и трава, и почва в том месте, где находится лагерь, пропиталась влагой, словно прошел ливень. Ко времени, когда солнце поднимется только до половины своей полуденной отметки, земля снова подсохнет, но сейчас она набухла, как заболоченная местность вокруг вздувшейся реки. Пока Браун шел заданным курсом, вода хлюпала у него под ногами. Это напомнило ему, как отец с дядей пытались вырастить кукурузу в низине. Стоило пойти дождю, как ее затопляло. Кукуруза вырастала хилой и низкорослой, если вообще вырастала.
«Арманд, – вдруг подумал Браун. – Интересно, откуда Бекман выкопал это имя? Ну, Браун – это понятно. Кто угодно мог носить фамилию Браун; кого угодно могли назвать Джеймсом, но имя «Арманд» сбивало с толку. – Браун гадал, давно ли умер человек, которого так звали. – Существовал ли настоящий Джеймс Арманд Браун, или Бекман взял это имя с потолка?»
Джеймс Арманд Браун, военно-морское училище, выпуск 1899 или 1898 года?.. Браун остановился и уставился в темноту, пытаясь вспомнить историю, подробно изложенную Бекманом тогда в Ньюпорте. Даты, кажется, не совпадали, но от него начала ускользать тщательно выстроенная легенда – его биография, родословная, кровное родство, что и послужило причиной тому, что на «Альседо» его признали за ровню, впустили и семью, позволили играть с детьми, беседовать с Юджинией. Джеймс Арманд Браун: внушительное наследство на юге, юноша-сирота, назначение в Аннаполис и родственники-самодуры, благо они далеко, и он предоставлен самому себе. Браун хорошо представлял молодых людей типа Джеймса Арманда. Они часто скакали верхом мимо этого злосчастного затопленного кукурузного поля.
Браун стряхнул росу с ботинок и продолжил свой путь. «Горечь разочарований ведет тебя в никуда, – сказал он себе. – Заставляет искать забвение в вине. Горечь разочарований бьет по твоим детям, пока не разметает их по дорогам жизни и они не обратятся в угольную пыль, побитую ледяным ветром. Она толкает взяться за оружие, крушит столы и разбивает окна и двери. Потом она уничтожает и тебя».
Внезапно Браун подумал о Юджинии. Он так живо представил ее спящей, словно лежал в ту минуту рядом с ней. Она бы дотронулась рукой до его плеча и коснулась его ноги. Невольное соприкосновение их тел разбудило бы их обоих. Потом она тихо рассмеялась бы и сказала: «Я так счастлива. Я так счастлива с тобой». Потом села бы, вытянувшись в струнку, ни капли не стыдясь собственной наготы, и потребовала бы: «Расскажи мне про других женщин, Джеймс». Браун любил в ней эту неиссякаемую, по-детски наивную ревность. Ей хотелось, чтобы они принадлежали только друг другу.
«Именно так и происходило в последние дни, – подумал Браун. – Любящая пара, счастливая семья. Я научил Джинкс и Лиззи, как ездить верхом без седла, как треножить лошадей в открытом поле и заводить их в загон. Я научил их распознавать змей и наблюдать за тем, как птицы охраняют своих птенцов. Я показал, что значит, когда самка вьется над гнездом, и почему никогда, ни при каком соблазне, нельзя беспокоить ее драгоценных детенышей. В то время как в тихие вечерние часы, когда Джозеф суетится возле камина в гостиной, наша маленькая группа напоминала святое семейство, и я, улыбаясь Юджинии поверх детских головок, пытался научить ее играть в кункен».
Неожиданно в овраге за кетито раздался какой-то шум, потом кто-то жалобно и громко завыл, и тут же все смолкло. Браун тотчас насторожился. Но его встревожил отнюдь не шум; он знал, что от набегов диких животных лагерь надежно охраняется вооруженными туземцами. Его беспокоила собственная неосмотрительность. Он чувствовал, что расслабился, разленился, позволил себе стать рассеянным мечтателем, помышляющим лишь об уютном семейном очаге. «Джордж, – промелькнуло у него в голове. – Джордж может появиться до того, как я об этом узнаю». Это время было всего-навсего передышкой, а не реальной жизнью.
Браун продолжил свой обход. Позади него в темноте возвышалась крыша кетито, впиваясь в землю длинной тенью. Она напоминала нос судна или островерхую крышу китайской пагоды, а опоры веранды торчали, как колья в западне для тигра. Лейтенант Джеймс Арманд Браун смотрел на тень, пытаясь вспомнить, где он уже видел нечто подобное.
Тем временем Бекман, вернувшись в порт Килиндини на острове Момбаса, вышагивал по опустевшей палубе «Альседо», проклиная себя за то, что позволил Брауну уехать. Конечно, это предложение исходило от Джорджа. И, как всегда, было идиотским.
– Вам не кажется, Огден, что будет лучше, если Браун отправится с нами? – пролепетал тогда Джордж. – К тому же, именно вы несете ответственность за эти винтовки. Браун же нужен просто для… просто… – Джордж запнулся. – …Ну, реальные события в Кучинге… понимаете… Махомет Сех и все это… именно в тот самый день, когда мы…
Баловень судьбы, младшенький сыночек был так обескуражен, что Бекман подивился невиданному коварству Турка. Какими бы сказками он ни кормил своего сынка, тот явно попадался на удочку. «Да, Джордж, – так и подмывало ответить Бекмана, – вы правы, Браун понадобится именно в тот самый день. Только для того, чтобы раздать горстке дикарей в джунглях совершенно новые, необычайно меткие и очень дорогие винтовки. Л вы, Джордж, верьте, чему хотите. Вам так проще. Верьте отцовским байкам; смотрите в другую сторону».
Но Браун был вещью в себе, и Бекман это знал; он создавал проблему, а не решал ее. Человек, отождествленный с новым именем. Изобретение своих хозяев. И, несмотря на его подлинную историю, неисправимый романтик. Бекман обнаружил это раньше, возможно, даже в тот день, когда «Альседо» покинул Ньюпорт; Браун дал слабину, когда осматривал корабль. Он был огорошен его размером и великолепием, и Бекман уличил его в мечтательности и склонности принимать желаемое за действительное.
Неудивительно, если в Брауне вдруг заговорит рыцарский дух, решил Бекман, это на него похоже. Если он поднимет бучу по поводу данного предприятия и начнет рассуждать: «Мы не можем снабжать обе стороны; это слишком опасное предложение. Меня должны были проинформировать» – и понесет другую, в равной степени бессмысленную околесицу. «Лучше бы он оставил эти эмоции при себе, – отметил про себя Бекман. – Браун не в состоянии помочь ни Юджинии, ни детям, ни бедолаге Джорджу, он может лишь выполнить свою работу, причем своевременно. А потом исчезнет».
«Ничего ни с кем не случится, если каждый выполнит то, что ему поручили, Огден, – увещевал его Турок все предыдущие месяцы. – План надежен. Надо лишь позаботиться о том, чтобы это было всем выгодно, и все пойдет, как по маслу. Запомните это. Среди нас нет добрячков и альтруистов. Удовлетворяй запросы, и получишь желаемый результат. Это очень простой принцип. Настолько простой, что им часто пренебрегают. Султану нужно одно, старику Пейну – другое. Так же и радже Айварду и Махомету Сеху».
«Как вы думаете, Огден, чего они хотят? И чего хочет Джордж? И этот ваш наемник? Доберитесь до сути, Огден, и вы никогда не проиграете. Проще всех просчитывается наемник. Он ищет денег как таковых. Вдолбите ему, что ружья предназначены для вождя повстанцев, и выйдите сухим из воды. Ему не надо знать ни про какие другие дела, и, поверьте, так будет и ему, и нам спокойнее».
В завершение беседы они выкурили по крепкой сигаре, подытоживая сказанное, и Бекмана обрадовала, если не сказать вдохновила, его миссия, но теперь, прохаживаясь по темному кораблю, он недоумевал, как именно докопаться до истинных потребностей человека. И когда же наконец станет ясно, что использовать в качестве наживки?
Джордж был в своей стихии. «Бвана Кхубва», большой хозяин, так его тут называли, только что подстрелил огромного самца антилопы канны и стоял возле него, поставив ногу на тушу, в то время как остальные охотники держались на почтительном расстоянии.
– Длина рогов – двадцать восемь дюймов, окружность – одиннадцать, – диктовал Оливер Смайт-Берроуз Дэйвису, егерю. – Точное попадание, старина. У вас получился впечатляющий список отстрела дичи, есть чем похвалиться в родной Филадельфии.
– Пожалуй, прихвачу-ка я с собой его голову, Оливер, если вы сможете это организовать. Заманчиво пополнить им коллекцию.
– Куда ты собираешься положить всю эту живность, Джордж? – Уитни подошел, чтобы осмотреть антилопу. По традиции участники охоты стоят в сторонке, пока победитель в одиночестве обозревает свой трофей. Исключение было сделано в тот день, когда они стреляли из автоматической винтовки Томпсона по газелям; в одно утро они подстрелили двадцать девять штук, и никто не знал, в скольких попал каждый. Туши животных поделили между собой, причем большую долю отдали Джорджу, Бвана Кхубва, как иногда обращались к нему даже его соратники. Мясо никому не было нужно, хотя отбивные из газели считались деликатесом. Поэтому головы отрубили, а туши достались туземцам или шакалам: кто подоспеет первым.
– Я собираюсь построить музей для своих охотничьих трофеев, – похвастался Джордж. – Что бы ни сказала на это моя дорогая женушка. Освобожу под это часть сада. Выкопаю эти чертовы розовые кусты.
– Лучше не зарывайтесь, старина, – пошутил Палмер, осматривая убитую антилопу. – Вы не находите, что слишком долго находитесь на буше? Вы начинаете освобождаться от щепетильности и очень скоро вообще покинете Филадельфию, соберете снаряжение и присоединитесь к нашему цыганскому табору.
– По-вашему, мы, американцы, под башмаком у жены, – рассмеялся Джордж. – Переплывите через Атлантику, и я покажу вам музей охотничьих трофеев ничуть не хуже, чем у президента Рузвельта!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71