Генри стряхнул с себя воспоминания о прошлом и вернулся в столовую. Доктор Дюплесси углубился в какую-то свою историю, а его супруга воркующе подхохатывала ему, чтобы продемонстрировать, как высоко она ценит его интеллект.
«Ну разве это не «спектакль», – решил Генри, переминаясь на уставших, ноющих ногах, уговаривая их послужить еще немного. – Это надо же, жирная старая бегемотиха строит из себя школьницу из монастырского колледжа. И никакая она не леди, как бы ни кривила губы».
Испугавшись, что по его лицу можно догадаться, что у него за мысли, Генри наклонился вперед и стал смахивать крошки со скатерти перед мастером Полем. Серебряная щетка зашуршала по кружевной скатерти, затем легонько звякнула о плоский совок, как учил Хиггинс. «Чтобы леди или джентльмен знали, что ты закончил свое дело, – говорил он. – Наша цель: никогда не мешать. Наша задача – прислуживать и ждать».
Генри потянул пальцами ног, как мог дальше, потом потер лодыжку о лодыжку. Он часто прибегал к этому трюку и проделывал его так, чтобы не шевельнуть плечами. Он был пластичным, как растопленный воск.
– …А что самое интересное, по-вашему, сможем мы увидеть на Мадейре, доктор? Не считая того, что это будет наша первая высадка на берег, вот что я хочу сказать, это уже само по себе будет интересно… Что бы вы порекомендовали посмотреть в первую очередь?
Это говорила миссис Экстельм. Генри очнулся. Ведь он завербовался сюда ради того, чтобы посмотреть мир, не так ли? Нужно послушать. Но тут доктор Дюплесси начал перескакивать с каких-то мощеных круглым камнем дорог на женщин-кружевниц, потом заговорил о том, как плохо сказывается на сердце перенос тяжелых грузов по горам, и мозг Генри опять затуманился.
– Еще чуточку сливок, чуть-чуть… – были последние слова, которые он услышал. – Последнюю меренгу, и я больше абсолютно и окончательно ничего не ем…
Когда у пообедавших начался час, который доктор Дюплесси называл «существенно важным для человеческого организма периодом», и стюарды, помощники стюардов, повара, кондитеры и всегда готовый броситься выполнять приказание Хиггинс ненадолго вздохнули, обретя небольшой перерыв в своей беспокойной работе, Джордж сидел в кабинете, проводя очередное совещание с Бекманом.
Еще недавно пустой стол был завален картами, схемами, докладами, письмами, которые, перепутавшись, не помогали, а мешали разбираться в вопросах. Джордж и Бекман перестали искать в них нужную информацию. Они сидели в кожаных креслах на разумном, но отнюдь не дружеском расстоянии и смотрели друг на друга. Полуденное солнце, проникавшее в комнату, освещало их лица. Солнечный свет, радостный и слепящий, наталкиваясь на людей, терял свою яркость и становился бледными желтыми полосами. Их можно было принять за что угодно, эти полосы, – за лучики от ручного электрического фонарика, за свет от голой лампочки под потолком комнаты с черными стенами и остатками старой краски.
Задержавшись на каждом лице, полосы устремлялись на поиск более приемлемого прибежища. Первым прервал молчание Джордж.
– Послушай, Огден, – начал он, – я все-таки не понимаю, почему этот тип Айвард так важен для наших интересов на Борнео. Он ведь белый человек, и я не вижу, как…
Джордж устал, в его голосе все громче звучали по-детски хныкающие нотки. Откинув голову на спинку кресла, он мечтал только о том, чтобы эта беседа поскорее закончилась.
Бекман уставился на полосатую стену. «Придется все объяснять заново, – подумал он со злостью. С таким же успехом можно было разговаривать не с мастером Джорджем Экстельмом, а с кочегаром из машинного отделения. Даже с кочегаром было бы легче, по крайней мере, он умеет считать доллары и центы».
– Как я только что объяснил, – ровным голосом, чеканя слова, проговорил Бекман, – нынешний раджа, сэр Чарльз Айвард, знаком с вашим тестем. Вы это-то помните или нет, Джордж?
Бекман не удосужился дождаться ответа. «Это все равно, что разговаривать с самим собой, – подумал он, – или почти все равно».
– Айвард может казаться экзотическим экземпляром для остального мира… Единственный белый раджа и все такое, так вот, он контролирует большую часть Северного Борнео. Но он вообще-то человек старой школы. Всю эту эпопею начал его дядя. Он приплыл туда из Сингапура, в результате самой обыкновенной племенной междоусобицы захватил здоровенный кусок территории, вернулся на родину, получил от старой королевы рыцарство за свои заслуги и оставил титул племяннику Чарльзу. Или сэру Чарльзу, радже Айварду, как он больше известен. Он моложе вашего достойного тестя, но принадлежит к тому же поколению.
«Не понятно, слушает меня Джордж или нет, – сказал себе Бекман. – То ли он внимательно сосредоточился на том, что я говорю, то ли его мозг снова погрузился в привычный туман. Скорее всего, последнее, а потом окажется посреди реки в лодке без весел». Не задумываясь больше, Бекман продолжил:
– Однако сэр Чарльз – интереснейший экземпляр. Образован и воспитан, как английский джентльмен, но все еще новичок в английских светских кругах, где на него смотрят, как на выскочку. Для них он незваный гость, титулованный никто. В Англии он пришелся не ко двору, его считают колониальным, в самом прямом смысле этого слова.
Таким образом, ему пришлось вернуться на Борнео и создать себе там какой-то образ жизни. Другими словами, он своего рода сноб, каким может быть только образованный, но изгнанный из своего круга англичанин.
Бекман замолчал, ожидая ответа, на который не надеялся.
– Прошу вас, Джордж, обратите внимание, – проговорил он наконец. Голос у него был раздраженный, и слова он произносил отрывисто, как школьный учитель, обращающийся к особенно тупому новому ученику, тоном, который неизбежно вызывал слезы. – Мы же уже говорили об этом.
Но Джордж не был новичком в школе, может быть, он не поднялся до шестого класса, но уже не был глупым первоклашкой.
– Я все понял, Огден, – ответил он. Если он чему-нибудь и научился, то парировать такие мелкие уколы. – Я это понимаю. Просто у меня как-то не укладывается в голове, почему вся эта древняя история имеет такое огромное значение. Мы же не имеем дело с нашим дорогим почившим дядюшкой, правильно? Нас заботит сэр Чарльз.
«Вот тут-то я его и доканал, – подумал Джордж, – этого мерзкого козла». По правде говоря, он не запомнил и половины из того, что говорил ему Бекман. И не то, чтобы он считал, что это не важно, просто бекмановская манера говорить сбивала его с толку. Он заставлял Джорджа чувствовать себя провалившимся на экзамене учеником или уличенным в убийственной лжи.
Бекман, казалось, не слышал Джорджа. Год за годом он наблюдал, как этим способом пользуется Турок – старик не признавал никакой «мудрости молодых». Когда он говорил, сыновья сидели, словно языки проглотили, и слушали. Они слушали или терпели поражение.
– Но, – продолжил Бекман, – и это важно, сэр Чарльз не наш человек. Да, он титулован. Да, он выглядит неплохо… знает отца Юджинии, примет нас с распростертыми объятиями и так далее. – Бекман моментально умолк, как только заметил, что Джордж зашевелился в кресле. «Господи, он похож на насекомое, – с отвращением подумал Бекман. – Непоседлив, как вошь. Выброшенные деньги и приличное образование, как любит повторять его отец».
Покрепче взявшись за подлокотники кресла, Бекман продолжил урок. «Если бы я мог один заниматься этим, насколько легче была бы жизнь».
– Но нет, сэр Чарльз не наш человек. Нам нужен его сын Лэнир, раджа-мада, что, насколько я понимаю, означает титул вроде кронпринца. Лэнир Кинлок Айвард – так, обычное эффектное имя. Он давно уже ждет, когда папаша отдаст концы, чтобы выкинуть голландцев и захватить весь Сабах.
– И Сабах – это?..
Небрежным голосом сибарита Джордж задал этот вопрос, который, как ему казалось, был очень к месту. Он представил себя на месте отца. «Пусть этот человек говорит, а я произнесу только то, что бьет в точку». Впервые за долгий день Джордж почувствовал себя на равных.
Но его торжество было скоротечным. Зарычав от бешенства, Бекман вскочил с кресла.
– Боже милостивый! Джордж, мы же говорили об этом! – И сквозь большие зубы процедил: – Сабах – часть Британского Северного Борнео. Лэнир хочет расширить свои владения до бассейна реки Лабас. Отделаться от местного султана, который сговорился с голландцами. Неужели ты все это забыл? Сколько раз мы это повторяли в Линден-Лодже! Айвартаун, ты что, не помнишь? Каменноугольные пласты в Айвартауне и Садонге? Компания «Шелл» братьев Самюэль и ее вторжение на рынок?..
Бекман успокоился, подошел к окну и посмотрел на море. Море вернуло ему взгляд и, с полным безразличием пожав плечами-волнами, продолжало свой путь.
«Горлом тут не взять, – напомнил он себе. – Джорджем нужно манипулировать. От громкого голоса он подожмет хвост, как собака, спрячется в подворотню, а побитая собака кусает в самый неподходящий момент, когда этого меньше всего ожидаешь».
Бекман вернулся к столу, сложил руки на груди и заставил себя сложить губы в улыбку.
– Так вот, как тебе известно, твой отец считает, что мы можем прибрать Лэнира к рукам. Я в этом не уверен. И вот тут ты должен сыграть свою роль. Прибыв туда, мы должны будем принять совместное решение. – «Лесть», – сказал сам себе Бекман, – лесть. Я повязан с ним, а он со мной, но у нас ничего не получится, если он будет дуться на меня». – Меня беспокоит Лэнир, Джордж, и я открою тебе один небольшой секрет, о котором не сообщал отцу. Дело в том, что Лэнир, очень может быть, слишком сблизился со своими местными друзьями. Улавливаешь ход моей мысли?
Джордж не улавливал, но дружеский тон разговора наполнил его таким дружелюбным теплом, что ему было все равно. «Секрет, о котором не знает отец, подумать только!»
– Да, конечно, – кивнул Джордж. – Конечно же. Это создаст трудности. Да, да, я вижу, что ты имеешь в виду.
Бекман снова улыбнулся. Улыбка получилась отвратительной: большущие зубы сжались, скулы напряглись. Затем он поднял вверх левую руку и сложил большой и указательный пальцы в кольцо.
Джордж посмотрел на его руку, и ему представилось, что он видит в бекмановской руке крошечную фигурку, похожую на одну из маленьких кукол Джинкс. Она смотрела с остекленевшими от страха глазами, чувствуя, как толстый большой палец Бекмана начал сжимать ее сильнее и сильнее, и вдруг по всей тяжелой руке растеклась кровь вперемешку с мозгами и обрывками плоти. Джордж неожиданно встал. Во рту появился вкус желчи или чего-то еще более горького, какой-то металлический привкус, от которого язык сделался плоским, как под ложечкой доктора.
– Хорошо. Да. Айвард, p?re et ills… Прекрасно… Лэнир… Чарльз. Прекрасно. Да.
Джордж отбарабанил имена, будто повторял за священником молитву. Повторение вслух того, что он должен был запомнить, помогло ему установить связь этих людей с историей.
– Лэнир… Сэр Чарльз… Сабах… Борнео.
Больше не будет этих ужасающих видений, в которых Бекман выдавливает жизнь из какого-то придурковатого друга туземцев.
– Прекрасно. Да, прекрасно.
Джордж заставил себя прогнать все мысли об огромных ручищах Бекмана, его противных желтых зубах. Он поднялся, посмотрел на свой стол, потом подошел к книжным полкам. Он попытался принять независимый, безразличный вид и стал расхаживать по ковру, как будто совершал моцион.
– Да, вот что, Огден, нам нужно обсудить еще кое-что. Ты знаешь, конечно, что дети очень подружились с нашим лейтенантом Брауном, и, по-моему, проводят… ну, очень много времени с ним.
Джордж спотыкался чуть ли не на каждом слове, ругал себя за повторы, но все же не отступал и старался довести свою мысль до конца.
– Да, очень много времени.
Джордж вновь повторил те же самые слова. Он посмотрел на Бекмана, не рассердился ли он на него за критику, но на любезно-льстивом лице нельзя было прочитать ничего.
– Да, так вот, они, то есть дети, постоянно ходят к нему, он у них сделался всеобщим любимцем. Знаешь, всякие там истории и разная чепуха. И вот на днях я слышал, как Поль… но… ладно, неважно…
…Но… я вот что хотел сказать… А, к черту это все, Огден! Ты же сам видишь, как это опасно! Мои дети шныряют среди этих ящиков… а в них сам знаешь что… Что только он себе думает?
Джордж пытался сделать так, чтобы жалоба прозвучала естественно, но знал, что Бекман видит его немудреные уловки насквозь, а его самого таким, какой он есть, – человеком, утратившим контроль, отцом, у которого на глазах, капля за каплей уходит любовь его детей.
– Я хочу сказать… ну, знаешь, эти истории… про пиратов в Южно-Китайском море… что-то в этом роде, а ты знаешь, как дети… Они же возбуждаются… воображают черт знает что… А у нас своего рода секретная и опасная миссия… или, ну… конечно, это только так, детские разговоры, но…
Джордж замолчал. Почва уходила из-под ног. Он вспомнил опилки. Опилками был набит старый плюшевый медведь – игрушка, которую он больше всего любил. И вот появилась дырочка, – большего и не потребовалось, всего только маленькая дырочка, – и от медведя не осталось ничего, кроме рваного пустого мешочка.
Джордж посмотрел на Бекмана, но тот, наверное, был сделан из дерева и камня. Можно было подумать, что он ничего не слышал.
– Вот. Это моя дилемма. Поговори с ним об этом. Я имею в виду, отец вряд ли хотел бы…
Слова Джорджа нанизывались одно на другое сами по себе. «Почему я никак не могу сказать то, что думаю? – спрашивал он себя. – Почему я должен скрывать правду?»
– Я вижу твою дилемму, Джордж, – негромко произнес Бекман, но в голосе у него не было и намека на сочувствие. Он помолчал, словно задумался, словно взвешивал свой следующий шаг, но Джордж отлично понимал, что эти колебания – притворство. В глубине души он знал, что его участь решена.
– Однако, – процедил Бекман, наслаждаясь властью, – я не думаю, что тебе следует… запретить это, Джордж. Такой поступок будет неприятен и только вызовет подозрения. Ты же сам говоришь, что это лишь детские разговоры, и у Брауна есть вполне законные основания сопровождать нас. Твой отец об этом позаботился, может быть, ты вспомнишь – с секретарем Хеем. Кроме того, – закончил Бекман фальшивым, непринужденным тоном, – мне кажется, детям он очень нравится, а ты хочешь их разочаровать. Стоит ли?
Гвоздь в гроб забит! Бекман буквально сиял.
Джордж посмотрел на расплывшееся в улыбке лицо, упитанное тело, широкие плечи и необычайно сильные руки, потом отвернулся к столу. У него опустились плечи, спина непривычно сгорбилась.
– Почему бы нам не обсудить остальное позже? – проговорил он. – Махомета Сеха и все другое… Нет нужды класть все яйца в одну корзину. Ты же знаешь, как происходят подобные дела.
Джордж попытался воспроизвести одну из отцовских поз, означавших разрешение идти, – великий человек налегал на стол, взвешивая проблемы, слишком сложные для понимания простых смертных. Потом он подумал, не лучше ли будет сбросить на пол всю эту кучу бумаг, и представил себе, какой это будет чудесный кавардак – белые бумаги, красочные карты, черные буковки на документах на каждом дюйме ковра. Но в конечном итоге он понял, что устал так, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой.
– Как хочешь, Джордж, – ответил Бекман. – Наши планы относительно мистера Сеха могут подождать. – Бекман пошел к двери, но обернулся и дал последний залп: – И я уверен, когда у тебя найдется время поразмышлять над этим, ты поймешь причину, по которой было принято решение о Брауне.
Джордж слышал, как Бекман вышел из комнаты. Первым его желанием было прикоснуться головой к подушке и поспать, но потом он решил: «Нет, нет. Нужно продолжать работать, не останавливаться. Ничего не сделаешь, когда сидишь на месте и киснешь».
Джордж принялся приводить в порядок свои бумаги. Сначала сложил несколько маленьких аккуратных стопок, потом сделал из них две стопки побольше, затем сделал на четырех страницах записной книжки четкую треугольную пометку в верхних углах и наконец в нижнем правом углу карты Сабаха надписал карандашом: «Браун. Бекман. Сех. Дети?» Слова были выведены неразборчиво, выделялись только заглавные печатные буквы, и он читал их и перечитывал, радуясь своей осмотрительности и честности.
Самую увлекательную часть работы он оставил на конец. На листе бумаги, вырванном из его бювара с монограммой, Джордж нарисовал карикатуру Бекмана – лицо и рядом огромная рука, стискивающая извивающеюся фигурку, здесь же написал: «ЛЭНИР КИНЛОК АЙВАРД». Набросок ему понравился, он добавил себя – маленькое личико, выглядывающее из-за облака разлетающихся бумаг. Здесь он подписал: «Я». Затем набросок был сложен втрое и спрятан за центральный ящик стола, в тайничок. Совершая эти манипуляции, Джордж весело смеялся и чувствовал себя свободным, как дитя.
После этого он взял чистый лист бумаги и начал письмо своему брату Тони:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71