Вот что даешь своим детям – прочность, сознание, что мир – очень уютное местечко и местечко очень любящее. Это те моменты, которые они потом никогда не забывают».
– Собирают кокосы! Обезьянки собирают кокосы, – с возмущением повторила Джинкс. Она готова уже, наверное, несколько часов, а мама с Лиззи могут проболтать весь вечер. Вот так они всегда! Обычно первым бывает Поль, она, Джинкс, почти сразу за ним, второй, а вот Лиззи всегда в целый миллион раз медленнее! И ничего, мама все ей спускает! Каждый вечер!
Юджиния посмотрела на младшую дочь. Та стояла, прямая, натянутая, как струна, и готовая в любой момент взорваться, и внезапно мир показался ей таким же маленьким и уютным, каким он казался ее дочери. «Я мать, – решила Юджиния, – и если я не знаю, что делаю, ну что же, буду исправлять по ходу дела».
– Так как же эти обезьянки собирают кокосы, мадам? – рассмеялась она, сворачивая в узел мокрые полотенца, потом бросила их в угол, взяла ладошки дочери и нежно притянула к себе.
– Значит так, нужно найти особых обезьянок… без хвоста… обвязать веревкой за талию… – Джинкс продолжала объяснение, пока они втроем шли обратно в павильон. Ночь стала такой черной, что вокруг не было ничего видно, однако прохладнее не сделалось. Было тепло, как в полдень, и гораздо влажнее. Юджиния посмотрела на освещенные окна павильона и увидела, как мимо них со свистом пролетают огромные летучие мыши. Крылья у них большие, как у коршуна, и они бьют ими по воздуху, издавая резкий шелестящий звук. Она уловила запах жасмина и чего-то еще более сладкого, – аромат, сначала нахлынувший на нее, но почти сразу пропавший. Подумав, она узнала цветок, но запах уже исчез. Название вертелось на кончике языка, но ускользало, стоило подуть новому порыву ветра.
– …тогда ты говоришь «хиджау», если тебе нужны орехи с молоком, и «кунинг», если ты собираешься готовить карри. Обезьяны знают столько слов, ты даже не представляешь… – щебетала Джинкс, стараясь не отстать от матери. Она нашла в темноте ее руку, переплела пальчики с пальцами матери и пошла дальше, раскачивая их руки вперед и назад. Лиззи отстранилась от них, ее тельце говорило ей: «Детская игра!» и одновременно: «Я тоже хочу в нее поиграть».
– Сколько же нового ты узнала, – сказала Юджиния младшей дочери. – Кузен Уитни просто удивится.
Лиззи ничего не говорила, но Юджиния чувствовала, что она рядом. Она шла в ногу, отдельно, самостоятельно, но не далеко в стороне.
– …так вот, мама, понимаешь, – продолжала свой рассказ Джинкс, – обезьянки знают разницу между скорлупой кокосов или шелухой, в общем, как это там называют, и приносит только то, что ты просишь…
Юджиния слушала ее вполслуха, слова нанизывались в ночи. Она представляла, как они вплетаются в ветви деревьев – ленты мыслей, висящие на деревьях, пока их не сорвут, не разгладят, не перечитают и не переживут вновь.
– И догадайся, что еще, мама? Бывают крокодилы в тридцать футов длиной. Большие, как наша гостиная дома… и мы их тоже увидим. Королевы сказали… – Джинкс вдруг прервала свой рассказ. – Мама, тебе здесь нравится? Тебе не хочется остаться здесь навсегда?
* * *
Юджинии снилась ее мать. Не та мать, которую она видела в последний раз – молодую женщину с маленьким ребенком, – а пожилая леди, которая состарилась, леди, родившаяся в 1830-х годах и еще живая в 1903 году. Она разговаривала с Юджинией, своей взрослой дочерью, и хотя Юджиния не понимала слов, она знала, что они очень приятные. Они уютно беседовали в свежевыкрашенной кухне, но без посуды в застекленных буфетах и без тряпичных ковриков на полу.
Дом был не тот, в котором выросла Юджиния, не то место, где она видела мать живой. Дом был поменьше, более солнечный, радостный, такой, каким могут быть только маленькие домики, и у Юджинии было впечатление, что мать только что приехала. Рядом с пятнистым кувшином лежала ветка сирени, на месте садовых ножниц – нож, и маленький зелененький паучок с удивлением исследовал неожиданные перемены в его обиталище. «Я принесла цветы, – думала Юджиния. – В спешке я сломала ветку с ближайшего дерева».
Мать совершенно поседела, но оставалась стройной и красивой, как всегда. У нее даже были такие же красивые руки, время ничего не сделано с ними, и кончики пальцев остались такими же округлыми, какими были всегда. «Артистическая душа». Юджиния помнила мамину поговорку: «Квадратные пальцы значат «прагматичное» существо. А прагматичное существо решительно уступает тому, у кого «свободное и любящее сердце».
Мать Юджинии покрутила в руках обручальное кольцо и еще одно кольцо, которое Юджиния очень любила в детстве: два сомкнутых, как детские ручонки, сердца – золото было очень тонким, розоватым, как лепестки розы. У этого кольца была долгая история. Юджиния знала ее, еще когда была маленькой. Им владели, по крайней мере, четыре поколения женщин. Юджиния посмотрела на сердца, на мгновение, только чтобы подумать, куда могло подеваться кольцо, проснулась и потом вновь вернулась к этому сну и на кухню.
Мать быстро ходила от покрытого жестью стола к уэльскому буфету, прихлебывала чай, клала в чашку ломтик лимона и чуточку сахарных кристалликов и одновременно составляла список заданий, которые должна выполнить дочь. Комната полнилась легким разговором о том о сем, удовлетворенностью, доброжелательством и доверием.
Юджиния проснулась. Смех затих, стерлось мамино лицо, отлетело позвякивание блюдец, растаял запах, полный надежды. От кухни не осталось ничего, кроме чувства завершенности, уз любви без слов. Но, возвращаясь в мир спящих людей, Юджиния сохранила в памяти один короткий проблеск, отчетливый, как сегодняшний день, образ: мама жива. Затем она снова была в Кучинге, в сырой, пахнущей плесенью кровати, а мама была в каком-то другом месте.
Юджиния лежала тихо и слушала, как спят ее дети. Поль, как всегда, дышит громко и ровно. Джинкс чуть похрапывает и что-то невнятно бормочет, а Лиззи разговаривает с какой-то воображаемой душой, которая так понимает ее. А это миссис Дюплесси, храпящая, как ломовая лошадь. И тихо, как мышки, спят Прю и Олив. Весь дамский и детский павильон погружен в сон. Юджиния попыталась вспомнить свой сон, но он рассыпался, как горстка песка.
Внезапно раздался долгий, протяжный вопль. Он донесся из джунглей или с берега реки, а, может быть, из окрестностей города. Вопль продолжался, не умолкая, и Юджинии показалось, что он ступает по ее спине, дюйм за дюймом. Потом вопль захлебнулся, попытался глотнуть воздуху и замер. Наступила абсолютная тишина, как будто все насекомые, животные, рыбы, птицы и люди на земле вымерли. Юджиния выскользнула из-под простыни и на цыпочках подошла к окну. Темнота начала отступать, ночь затрепетала ресницами. Юджиния поняла, что рассвет уже прячется за горизонтом.
Тогда раздался еще один крик. Юджиния стояла у окна и слушала. Все было, как в первый раз: сначала нарастающий вопль, как бывает от страха и отчаяния, потом бульканье, громкий вздох, опять бульканье, как будто срыгивают жидкость, потом та же самая ужасающая тишина.
Юджиния оглянулась на спящую комнату, но все постели были погружены в страну сновидений. Обложившись легкими ратановыми валиками, которые дают воздуху продувать тела спящих и обеспечивают некоторую прохладу, миссис Дюплесси, Лиззи, Джинкс и Поль спали как убитые.
Раздался еще один вопль, Юджинии хотелось заткнуть себе уши. Кто-то подвергается невероятным пыткам, подумала она. Но одновременно сообразила, что это не кто-нибудь, а что-нибудь, что это не человек, а животное. Свиньи, сказала она себе, они режут свиней. Юджиния выглянула в окно – ничего не было видно. Но это же мусульманская страна, напомнила она себе, мусульмане не режут свиней. Потом она вспомнила доктора Дюплесси и его лекции о китайском населении: «становой хребет страны», «трудолюбивые люди, без которых Борнео потонет в трясине отчаяния». «Невзирая на голландцев и англичан, конечно», – добавил он.
Забой свиней продолжался, а Юджиния стояла и размышляла о том, почему люди делают тот выбор, который делают: отец был дипломатом, Джорджу хочется, чтобы старый Турок гордился им. Она думала о радже Айварде и его сыне Лэнире, султане и его маленьком сыне, наконец, о Джеймсе и о том, как он исчез в джунглях. «Где мы сейчас? – вдруг задала себе вопрос Юджиния. – Что мы здесь делаем? Мы пересекли полмира, а все, что я знаю, это то, что перед завтраком забивают свиней».
Она пристально всматривалась в джунгли, потом посмотрела в сторону порта. Свиньи наконец замолкли, и предрассветный воздух наполнился разными звуками: писком, хохотом, визгом, отчаянными воплями, дребезжащим кваканьем и пронзительным носовым завыванием ящерицы, набрасывающейся на очередное насекомое. Неожиданно в ветвях двух отдельно стоящих деревьев вспыхнул необыкновенный свет – в одном замерцало что-то вроде огня, а в другом – его отсвет. Один огонь загорелся, мигая, другой погас, но только, чтобы повторить миганье первого. Они передавали послания от дерева к дереву.
– Светляки, – громко произнесла Юджиния. – Армия светляков… «ночная стычка невежественных армий»… «Берег Дувра»… Как это стихотворение? «…Ах ты, любовь моя, – начала она, – давай без лжи меж нами».
Стих полился свободно, вдохновенно. Что-то заставило Юджинию на миг умолкнуть – это вспыхнуло чувство жалости и грусти: оно засело в груди, и понадобилось усилие воли, чтобы стряхнуть его. Да, это так. Нельзя лгать друг другу в этом мире, который только кажется таким разнообразным, таким прекрасным, таким новым, а на самом деле лишен и радости, и любви, и света. И дальше там: «Нет уверенности, нет покоя, нет состраданья к ранам».
Юджиния еще раз повторила:
– Нет уверенности, нет покоя, нет состраданья к ранам.
Потом добавила первую строку из стихотворения Браунинга:
– Мы осаждали Ратисбон…
ГЛАВА 26
Как все любители ночных прогулок, Юджиния вернулась в постель перед самым восходом солнца. Сейчас давно уже яркий солнечный день, но она все еще спит. За стенами павильона, как туман, на дворец надвигались звуки города, расположенного в глубине джунглей. Он приветствовал наступающий день шипеньем закипающих на огне кастрюль, детскими криками, блеяньем коз на привязи и кудахтаньем копающихся в пыли кур. Юджиния не двигалась. Если она и слышала шум, то он становился частью ее сна. Где бы она ни была, ее всегда сопровождали звуки. Кукареканье петуха на крыше длинного малайского дома нетрудно было перенести в другое время, другую страну; труднее с перезвоном колоколов. Юджиния лежала на постели с закрытыми глазами и старалась представить картину, которую сопровождают эти звуки. Она почти не двигалась.
Служанка-малайка, сидевшая у постели леди Экстельм, надеялась, что ее назойливое присутствие может подсказать спящей, что пора возвращаться из страны сновидений. Обычай запрещал девочке будить спящего – сделав это, рискуешь отделить душу от тела, любой внезапный шум может напугать отлетевшую душу и заставить ее покинуть свое пристанище, оставив тело сохнуть и медленно умирать. Отправившийся в ночное путешествие дух должен поутру найти свой дом непотревоженным. Служанка несколько раз повторила это себе.
Но две девочки – дети леди Экстельм – уже давно встали, и леди постарше тоже, а мальчик вообще рано ушел с отцом и его высочеством султаном. А теперь возникла новая проблема – странный посыльный с корабля, и ничего нельзя поделать, пока очи леди Экстельм не возвратятся назад на землю. Служанка смотрела и смотрела на леди и молила богов, чтобы они помогли ее душе поскорее вернуться назад.
Когда же Юджиния открыла глаза, то никак не могла сообразить, где она. Она видела огромную, как железнодорожный вокзал, комнату, хрустальную люстру с резными висюльками величиной с грейпфрут и девушку в зеленом с оранжевым саронге, которая стояла у нее в ногах. В руках девушки был поднос с синим чайником, поставленным точно в центре, из чайника шел пар. Чай, подумала Юджиния, утренний чай, какая прелесть. Она потянулась, пошевелила ступнями под простыней, потом вспомнила: «Мы во дворце, в Кучинге, сегодня что-то вроде праздника. Джордж идет туда с Полем, что же касается леди, то их любезно попросили дать своим ногам отдых во дворце. Мусульманская страна есть мусульманская страна. Развлечение только для джентльменов».
– Мои дочери?.. – начала Юджиния, но служанка выпучила глаза, потом показала подбородком на дверь и произнесла что-то совершенно неразборчивое. «Нужно было повнимательнее слушать уроки, которые преподавала мне Джинкс вчера вечером», – сказала себе Юджиния. Влажная духота в комнате, кажется, стала еще тяжелее, чем накануне вечером. Жить в Сараваке, решила Юджиния, это все равно, что вымачиваться всегда и постоянно в неизменно горячей и маслянистой ванне. Она присела, – льняная ночная рубашка прилипла к спине, как приклеенная, под коленками натекли лужицы.
В этот момент в комнату влетела Джинкс.
– Благодарение небесам, ты проснулась, мама! – завопила она гордым и радостным голосом. Здесь Генри. Говорит, что должен кое-что сказать тебе. Он сейчас разговаривает с Лиз.
Джинкс бросилась на постель к матери и принялась исследовать поднос с завтраком.
О нет, подумала Юджиния, еще одна сцена. Внезапно у нее пропало желание вставать. Ей захотелось опять заснуть и начать утро заново. «Невежественные армии», вдруг вспомнила она, но перенесение стихотворения на дневную почву лишила его смысла и заставило улыбнуться.
– Где две невежественные армии вступили в ночную стычку, – проговорила она, и Генри, подобно всем прочим проблемам растаял с первыми лучами солнца, которые она увидела.
– Мама, – напомнила ей Джинкс, – ведь ты обещала.
– Не имеет значения, – ответила Юджиния. – Ты слишком маленькая, чтобы понимать. И вообще ты не ценишь лучшее, что только есть в жизни.
Ни у той, ни у другой в голосе не было и намека на обиду или желание обидеть, просто такая игра была у матери с дочерью.
– Просто терпеть не могу все эти стихи – ответила Джинкс, растянувшись на материнском матрасе. Пока она устраивалась, поднос находился под угрозой опрокинуться.
– Апа нама? – спросила Джинкс служанку, пытаясь заглянуть в дымящийся чайник.
– Тех, – ответила девушка.
– Каван, – проговорила она, когда Джинкс показала на чашку.
– Апа нама? – повторила Джинкс, поднимая крышку с закрытого блюда.
– Гула мелака, – сказала служанка.
– Ой, мама, – захныкала Джинкс, положив крышку на место, – как тебе повезло! Тебе дали такое блюдо пудинга из тапиоки. А нам дали только по маленькому кусочку за завтраком, а он такой вкусный! В нем что-то, похожее на черную патоку. Поль сказал, что гула – мы его так назвали – похож на лягушачьи яйца, и миссис Дюплесси взбесилась и сказала, что он плохо кончит и сделается язычником.
Мы ели на веранде, потому что Прю сказала, чтобы мы не беспокоили тебя. Она сказала, что мы должны дать тебе поспать сколько тебе влезет. Что у тебя тоже праздник…
Юджиния пила чай и слушала щебетанье дочери. Чай имел запах и вкус жасмина, и Юджиния решила, что она самая счастливая на свете женщина.
– …и на краешке нашего стола сидели три коричневенькие птички, и они начали подбирать крошки с руки Лиз… потом одна перепрыгнула и встала на краешек моей тарелки… Она побольше воробья, я так думаю, хотя не очень хорошо помню размеры воробышка, и она оглядела меня сверху вниз, и у нее был такой чудной…
– Генри сказал, что ему нужно? – ласково остановила ее Юджиния, она попробовала гула мелака и положила ложку на тарелку.
– Нет, – Джинкс спрыгнула с кровати, повернулась на одной ножке, решая, как ей поступить дальше, и направилась к двери. – Но это важно. – Джинкс почти выскочила из комнаты. – У него такой серьезный вид. И Лиззи тоже так думает. Вот почему она с ним разговаривает. Потому что он такой грустный. Мама, знаешь, ты все же должна когда-нибудь встать.
Юджиния вздохнула, поставила точку на лености и безответственности, потом решила воздержаться от удовольствия скушать на завтрак тапиоковый пудинг. Она показала служанке знаком, что можно убрать поднос, накинула на себя пеньюар и вышла на веранду павильона. «Мать есть мать, – сказала она себе. – Прежде всего и превыше всего».
Перед ней тут же предстал Генри. Юджиния потуже затянула поясок пеньюара. «Готовлюсь к бою», – сказала она себе, но фраза не прозвучала смешно.
– Так в чем дело, Генри?
– Это… это… просвещение для джентльменов… – заикаясь сказал Генри. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким косноязычным. Он пришел в дамский павильон по делу, но пока ждал на веранде и смотрел на мисс Лизз, его решимость превратилась в застывшую баранью похлебку. Генри чувствовал себя жалким трясущимся кусочком студня, оставшимся на дне кастрюли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71