Ничего не сломано. Как голова?
– Жутко! – неожиданно засмеялась Юджиния.
Ее голос изменился до неузнаваемости. Можно было подумать, что говорит кто-то другой. Но она знала, что это ее голос и что где-то позади остался тихий, уютный мир.
– Очень неудачно вы упали. Напугали всех нас до смерти, – улыбнулся доктор Дюплесси, а жена запричитала:
– Я знала, я была уверена, что вы придете в себя! Слава Богу! – и потом засуетилась. – Пойду за девочками. Они так обрадуются!
– Ну, погоди чуточку, Джейн, – негромким голосом остановил ее доктор Дюплесси. – Дай Юджинии немного собраться с силами. Нет, скажи им, что с мамой все в порядке, если уж так хочется. Что очень скоро она поднимется. А потом можете все вместе открыть ту последнюю банку леденцов. Джейн вконец избалует ваших девочек, если вы не поторопитесь выздороветь, Юджиния, – подмигнул пациентке доктор Дюплесси.
– Я их совершенно не балую, Густав. Ты же сам знаешь. Бедняжки так перепугались и так беспокоились о своей мамочке, что я должна была…
– Знаю, знаю, дорогая. А теперь давай быстренько. Девочки ждут.
Доктор Дюплесси посмотрел вслед уходившей жене. Юджиния подумала, что он хочет сказать еще что-то, но он только встал и произнес:
– Легкое сотрясение мозга, не более. От этого, да еще от ветра вы и потеряли сознание.
«Где Джеймс?» – хотелось спросить Юджинии, но она не смела. Она оглядывала комнату, видела все, видела стул, на который Джеймс бросал свою куртку, и скамеечку, под которую он ставил ботинки. Чтобы как-то успокоиться, она медленно провела рукой по простыне.
Словно прочитав ее мысли, доктор Дюплесси сказал:
– Ваш лейтенант Браун поскакал в Найроби узнать насчет поезда. Он считает, что лучше всего было бы перевезти вас на яхту, и чем раньше, тем лучше.
Затем доктор посмотрел на нее, забрал свой саквояж со стола и медленно пошел к двери.
– Позовите меня, если я вам понадоблюсь, Юджиния, – сказал он напоследок. – Я всегда поблизости. Что бы вы ни хотели сказать мне.
Юджиния молча смотрела, как он уходил. Ей хотелось вернуться в свой безмолвный мир, хотелось, чтобы рядом был Джеймс, чтобы он был вместе с ней в постели, и потом ей захотелось поскакать галопом вместе с детьми. Со всеми детьми, не только с девочками. Со всеми.
Юджиния повернула голову. Двигаться было очень больно. Но подушка пахла приятно, от нее веяло теплом, пахло телом Джеймса и ее собственным телом. Пахло травой, полями и желтыми колосьями пшеницы.
«Я должна сообщить тебе довольно печальное известие, – сказала тогда бабушка. – Но я хочу, чтобы ты была храброй девочкой».
Юджиния проснулась, точно кто-то толкнул ее. Сон был таким страшным, что о нем невозможно думать. Она потянулась к лампе на ночном столике, но она не зажигалась. Трут, наверное, подмок, или слишком короток фитиль. Пытаясь зажечь лампу, она ударилась рукой о столик и потом лежала, уставившись в лежащую у нее в ногах ночь.
В комнате находилось что-то ужасное, что-то, чему она не находила названия. Это что-то имело остренькое лицо и глаза, мертвые, как влажные камни. Юджинии хотелось заплакать, но она знала, что эта штука все еще смотрит на нее. Она натянула на плечи простыню, вытянула ноги и стала ждать.
«Что это было?» – гадала она. Ей снился Поль. Но Поль был кроликом или котенком, чем-то белым и маленьким, и жалобно мяукал, лежа на лесной тропинке. Она наклонилась, чтобы поднять его – то ли кролика, то ли котенка, но у него был полон рот крови, и она знала, что ничего сделать нельзя. Потом она сама стала маленькой и лежала на карнизе городского дома, скребясь в окно. Потом она упала и разбилась насмерть.
Это-то падение и разбудило ее. Но когда она уже касалась земли, или просыпалась, или умирала, то еще раз отчетливо увидела Поля, Поля в матроске, окруженного туземцами, оруженосцами, носильщиками. Они находились на какой-то поляне, где растительность была буйно-зеленой, как бывает в чаще джунглей. Поль увидел бананы и райских птиц и побежал, но тут увидел маму. Это были его последние шаги.
Юджиния крепко зажмурилась. «Это же только сон. Сон и только», – предостерегающе сказала она себе. Юджиния постаралась сесть, но страшно заболела голова, к горлу подступила тошнота, и она была вынуждена снова откинуться на подушку.
«Скоро наступит рассвет, – решила она. – Лагерь придет в движение, я позову Джозефа, и мы с ним посоветуемся. Организовать еще одну экспедицию не так долго. Мы найдем Джорджа около Виктории-Ньянза или еще где-нибудь. Где-нибудь в тех местах. Джозеф знает.
Возьму с собой девочек, мы посмотрим водопады. Девочки умеют ездить в седле, возьмем с собой сайке, мне, конечно, придется лежать в повозке, но Джеймс может… Джеймс может…»
Всплывшее в ее сознании имя вдруг что-то разладило в ней, заставило прекратить рассуждения о планах и, крепко обхватив себя холодными руками, разрыдаться. Юджиния открыла рот и подумала, что сейчас закричит. Но сколько бы горячих слез ни стекало по ее щекам и как бы отчаянно она ни закрывала глаза, ей никак не удавалось стереть из памяти картины: маленькое тельце ее сына падает между листьями бананового дерева. С листьев капает, капли сливаются в струйки, струйки образуют поток, и земля разбухает в губчатую массу, которая делается цвета свернувшейся темной крови, а поток пробивает через нее путь к океану, далеко-далеко от этого места.
– О мама! – заплакала она. – О мама, о мама! О Джеймс!..
ГЛАВА 19
И снова добрый старый «Альседо», – подумал Джордж. – Слава тебе, Господи. Скоро выходим в море. Благодарю тебя, Господи, еще раз».
Джордж расхаживал по своему кабинету, ища утешения в стоящих, как на параде, книжных полках, идеальном порядке на письменном столе, пресс-папье, панелях на стенах, подвесном потолке. Получая удовлетворение от солидной прочности красного дерева и мрамора, полированной бронзы, тисненой кожи и подлинно американского, первоклассного и ни с чем не сравнимого исполнения.
«Спасибо, спасибо тебе, Господи, – повторял и повторял Джордж. – Спасибо тебе, добрый, добрый наш Господи. Это же почти катастрофа, тот маленький эпизодик с Джини. Для мужчины никакая осторожность не излишняя, когда речь идет о его семье. За всем не уследишь». Джордж обвел взглядом комнату.
– Да, сэр, никакая осторожность не излишняя. Семья есть семья. И никуда от этого не денешься.
Из рулевой рубки донесся высокий и резкий свисток. Это капитан Косби отвечал на сигнал капитана порта, разрешающий выход в море. «Ну, что же, еще лучше, – решил Джордж. – Это значит, что загрузка угля закончена, кочегары на месте, последняя важная персона выпровождена из главного салона на грязные улицы Момбасы». Джордж представил себе их скользкие серые пальцы, заплесневелые визитные карточки и заискивающее: «Ах, какая жалость… Мы так сочувствуем мадам, ей так не повезло».
«В одно ухо входит, – сказал себе Джордж, – в другое выходит. Протягиваешь правую руку, убираешь правую руку. Подаешь правую руку и трясешь эти пальцы… Проделываешь этот фокус-покус и поворачиваешься спиной…»
– Вот и все, вот и все! – пропел Джордж последнюю строчку из старой школьной песенки. Он пребывал в самом приподнятом настроении, море ему было по колено и хоть трава не расти. – Следующая стоянка – Сейшельские острова, – почти в голос прокричал он, – и на этот раз уже ничего не сможет встать поперек моего пути. На этот раз я не рискую. Ничто не может угрожать семье Джорджа Экстельма, пока он с ней.
Джорджу нравился звук его голоса. В нем слышалась авторитарная, самоуверенная нотка, свойственная завсегдатаям мужских компаний и уважаемых залов, где встречаются привилегированные и богатые. Он звучал, как должен звучать голос хозяина Филадельфии.
– А вот еще этот маленький томик, – проговорил Джордж и взял со стола книжку. – Мне чертовски повезло найти ее буквально за несколько дней. Да еще где – в Момбасе! Вот Джини обрадуется.
Джордж провел пальцем по маленькому золотому страусу, вытесненному на переплете.
– «Рассказ об африканской ферме» Ральфа Айрона, – громко ухмыльнулся он. – Псевдоним Олив Скрайнер, выходца из Голландии, постоянного жителя Южной Африки и лондонского литературного льва… или львицы… так сказать. Скоро Джини поправится. Нужно только набраться немного терпения.
Джордж представил себе жену сидящей в палубном кресле, ее юбка убрана под летнее одеяло, шляпка подвязана газовой вуалью, пальцы с нетерпением сжимают его скромное подношение, его подарок, эту книгу.
– О, Джордж, – скажет она, – как ты сумел найти ее? Мне и в голову не приходило, что в Момбасе может быть книготорговец, не говоря уже о том, что у него найдется такое сомнительное произведение!
И то, как она произнесет «сомнительное», покажет, насколько правильным был его жест и насколько правильно она его поняла.
– Я и через миллион лет не смогла бы поверить, что ты с одобрением отнесешься к тому, что я читаю такую книжку! К тому же после того, что о ней говорили дома.
А Джордж ответит:
– Что угодно, только бы это доставило тебе удовольствие, моя дорогая… – и не договорит фразы до конца, чтобы сохранить таинственность, которая бывает такой соблазнительной.
– Что угодно, только бы вернулись розы на щечки моей миленькой женушки, – повторил Джордж, оглядев свой стол, улыбнулся и провел рукой по волосам. «Сорок два, – подумал он, – мне только сорок два, впереди целая вечность для супружеской жизни».
– Щечки моей миленькой женушки… – повторил он еще раз.
Джорджу не повезло, потому что он произнес эти слова именно в тот момент, когда дверь к нему открыл Бекман. Джордж не слышал стука – если только Бекман постучался. Он слишком увлекся своими грезами.
– Приятно слышать, что ты еще об этом думаешь, – произнес Бекман. Шутка его брякнулась, как камень. Веселья в его глазах не промелькнуло. – До тех пор, пока вы все не прискакали из саванны, я не представлял себе, что похож на бледную немочь. Одному из верных последователей твоего папаши не до развлечений. Не для меня тропический шлем, диагоналевые бриджи и скатерть на лужайке под баобабом.
– У меня больная жена, Огден. Я был бы благодарен, если бы ты помнил об этом.
Джордж понимал, что фраза прозвучала заученной, что она выдает его с головой как человека, думающего не о том, о чем положено думать.
– Ну что ты, Джордж, я помню. Я же был на вокзале, когда все вы примчались в Найроби с вытаращенными глазами, – ответил Бекман. Он хотел добавить: «И зажав дрожащий хвост между ногами», но решил не говорить этого. У Джорджа сейчас голова идет кругом от навалившихся на него проблем, решил Бекман, и если он и научился чему-нибудь за многие годы, когда выполнял для Турка всю грязную работу, то тому, что даже слабовольный человек становился воинственным, если его загнать в угол. Если наброситься на него с прямыми обвинениями, он может, не задумываясь, соврать, ответить угрозами, сблефовать и просто забыть о нем, но вот намек пробирает до костей незаметно.
– Ведь это я встретил вас с экипажами и закрытым ландо для нашей больной. – Бекман улыбался. – Хотя должен с сожалением признаться, что не я тот юноша, который с шумом примчался сюда из буша и потребовал подготовить судно к приезду леди, пригласил медицинскую сестру, потребовал укомплектовать аптечку. Весьма любезно с его стороны, я хотел сказать, со стороны лейтенанта Брауна, все это сделать для тебя, Джордж. Человек действия при всех обстоятельствах.
Джордж отвернулся от Бекмана и смотрел в окно. В порту кипела работа. Черные тела извивались на солнце, как мечущая икру сельдь, в воздухе мелькали белые зубы, темная кожа, розовые ногти, розовые ладони, подвижные в суставах руки и плечи – от этого вида Джорджа тошнило. Свет резал глаза, а от этого мелькания начинала кружиться голова. Всего только несколько восхитительных секунд он чувствовал себя снова в полной комфорта Филадельфии, и вот теперь он опять на своем корабле, потерявшийся в водах дорог, которых никто еще не исследовал. Джордж опустил занавески на окнах. «Африканская пыль висит в воздухе и проникает повсюду. И чем только занимаются стюарды», – подумал он, но знал наперед, что ругать их не станет.
– Ты хотел поговорить со мной, Огден? – Джордж окончательно вернулся в комнату, только теперь это была совершенно другая комната и она требовала совершенно иного тона и других слов. Это могла быть читальня в публичной библиотеке или вестибюль гостиницы в каком-нибудь северном городе.
– В общем, да, Джордж. – Бекман поудобнее расположился в кресле и взял сигару. Он знал, как тянуть время. – Возможно, это покажется не очень подходящим временем для обсуждения деловых вопросов, я имею в виду, что у тебя выздоравливает жена, но уверяю тебя, за Юджинией прекрасный уход, и я серьезно сомневаюсь, сможешь ли ты подобраться к ее каюте, потому что оба Дюплесси и молодой лейтенант Браун днюют и ночуют там. Хотелось бы надеяться, что и у меня будет такое примерное обслуживание и примерная обслуга, если я, не дай Бог, заболею.
Бекман покрутил в руках сигару, прикурив ее, глубоко затянулся. Казалось, удовольствие, которое он получал от первой затяжки, занимало его больше всего на свете.
Джордж не попался на эту удочку.
– Говори, что ты должен сказать, Огден. Я хочу быть на палубе, когда отдадут швартовы. Косби уже получил разрешение на выход из порта. Я не могу торчать здесь весь день.
– Действительно, не можешь, Джордж, – ответил Бекман. – Хозяин яхты – человек очень занятой.
Джордж не потрудился ответить. Он проглотил оскорбление. «Это не первое и не последнее, – подумал он, – и нет смысла отвечать на каждое». Внезапно Джордж почувствовал себя смертельно усталым, разбитым и обессиленным.
– Ты пришел ко мне, насколько я понимаю, с важным делом, а не для того, чтобы обсуждать здоровье моей жены, Огден. Так, может быть, обсудим это дело?
Джордж услышал свои слова после того, как сказал их. Они отдались для него эхом, как будто их произнес совершенно нереальный человек.
– Мы получили еще одно сообщение от Лэнира Айварда, Джордж. – Бекман еще раз глубоко затянулся сигарой. – Телеграмма была послана из Сингапура. По-видимому, он не доверяет султанскому режиму. Намекает, что там полно шпионов…
– Пошло все это к чертовой матери, Огден. – Джорджу захотелось заорать. – У меня больная жена! Не лезь ты ко мне со всякой ерундой!
В этот момент Джордж ненавидел Бекмана всеми фибрами своей души и чувствовал, что ему ничего не стоит взять кочергу, лежащую подле камина, и расквасить этому гаду физиономию.
«До чего же это было бы приятно, – подумал Джордж, – я отомстил бы за всех, кого он измазал грязью своим елейным языком: за бедную миссис Дюплесси, не отходящую от постели больной, за доктора Дюплесси, который совершенно извелся и во всем обвиняет себя, за Юджинию, бедную овечку, которая просила простить ее за то, что она испортила их пребывание в Африке. Даже за лейтенанта Брауна. Хотя, – сразу же вспомнил Джордж, – Браун мне тоже не по душе.
Я не могу принять то, как он вызвал этот поезд из Найроби, или как он командовал слугами в кетито, или вот еще, как он приказал им укладываться. Слишком много суеты и слишком мало заботы о соблюдении приличий. Функция цивилизованного человека, – напомнил себе Джордж, – казаться выдержанным в этом бестолковом мире. «Бремя белого человека» и все такое – Браун совершенно не понимает этого. Просто в мое отсутствие он решает, что единственным местом, где может выздороветь Юджиния, является яхта, вот и все. Ну, а если бы наша экспедиция вернулась из сафари чуть позже, мы могли бы никого не застать».
Эти воспоминания что-то пробудили в его мозгу.
– Надеюсь, ты не намекаешь на что-нибудь неподобающее в отношении моей жены, Огден? – спросил он. Он уже позабыл и про Лэнира Айварда, и про его телеграмму.
– В отношении Юджинии? – Бекману не верилось, что его замысел сработает так хорошо. «Ну, что же, – сказал он себе, – это облегчает дело. Джордж сам своими руками роет себе могилу».
– Ну, а что может быть? – поинтересовался Бекман.
– Ты же сам сказал, Джини и ее… Браун, ну, знаешь… и миссис Дюплесси и доктор… – Джордж начал пускать пузыри. Он хотел обвинить Бекмана в том, что тот не верит в болезнь жены или клевещет, говоря о притворстве трех людей, которые ухаживают за ней. Но дело было вовсе не в этом, и Джордж знал это.
– Ведь все они добрые души, каждый из них… – твердил Джордж. – Если бы они не соединили свои усилия в кетито, я не знаю, что…
– Ты абсолютно прав, – не дал ему закончить Бекман. – Приятно видеть, когда с такой верностью отдаются своему делу. Или служат своему работодателю. Восхитительно! В самом деле. Ты совершенно верно говоришь. Доктор – образцовое создание. И жена его тоже. У меня и в мыслях не было бросить тень на нашего молодого наемника. Беззаветное служение, сказал бы я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
– Жутко! – неожиданно засмеялась Юджиния.
Ее голос изменился до неузнаваемости. Можно было подумать, что говорит кто-то другой. Но она знала, что это ее голос и что где-то позади остался тихий, уютный мир.
– Очень неудачно вы упали. Напугали всех нас до смерти, – улыбнулся доктор Дюплесси, а жена запричитала:
– Я знала, я была уверена, что вы придете в себя! Слава Богу! – и потом засуетилась. – Пойду за девочками. Они так обрадуются!
– Ну, погоди чуточку, Джейн, – негромким голосом остановил ее доктор Дюплесси. – Дай Юджинии немного собраться с силами. Нет, скажи им, что с мамой все в порядке, если уж так хочется. Что очень скоро она поднимется. А потом можете все вместе открыть ту последнюю банку леденцов. Джейн вконец избалует ваших девочек, если вы не поторопитесь выздороветь, Юджиния, – подмигнул пациентке доктор Дюплесси.
– Я их совершенно не балую, Густав. Ты же сам знаешь. Бедняжки так перепугались и так беспокоились о своей мамочке, что я должна была…
– Знаю, знаю, дорогая. А теперь давай быстренько. Девочки ждут.
Доктор Дюплесси посмотрел вслед уходившей жене. Юджиния подумала, что он хочет сказать еще что-то, но он только встал и произнес:
– Легкое сотрясение мозга, не более. От этого, да еще от ветра вы и потеряли сознание.
«Где Джеймс?» – хотелось спросить Юджинии, но она не смела. Она оглядывала комнату, видела все, видела стул, на который Джеймс бросал свою куртку, и скамеечку, под которую он ставил ботинки. Чтобы как-то успокоиться, она медленно провела рукой по простыне.
Словно прочитав ее мысли, доктор Дюплесси сказал:
– Ваш лейтенант Браун поскакал в Найроби узнать насчет поезда. Он считает, что лучше всего было бы перевезти вас на яхту, и чем раньше, тем лучше.
Затем доктор посмотрел на нее, забрал свой саквояж со стола и медленно пошел к двери.
– Позовите меня, если я вам понадоблюсь, Юджиния, – сказал он напоследок. – Я всегда поблизости. Что бы вы ни хотели сказать мне.
Юджиния молча смотрела, как он уходил. Ей хотелось вернуться в свой безмолвный мир, хотелось, чтобы рядом был Джеймс, чтобы он был вместе с ней в постели, и потом ей захотелось поскакать галопом вместе с детьми. Со всеми детьми, не только с девочками. Со всеми.
Юджиния повернула голову. Двигаться было очень больно. Но подушка пахла приятно, от нее веяло теплом, пахло телом Джеймса и ее собственным телом. Пахло травой, полями и желтыми колосьями пшеницы.
«Я должна сообщить тебе довольно печальное известие, – сказала тогда бабушка. – Но я хочу, чтобы ты была храброй девочкой».
Юджиния проснулась, точно кто-то толкнул ее. Сон был таким страшным, что о нем невозможно думать. Она потянулась к лампе на ночном столике, но она не зажигалась. Трут, наверное, подмок, или слишком короток фитиль. Пытаясь зажечь лампу, она ударилась рукой о столик и потом лежала, уставившись в лежащую у нее в ногах ночь.
В комнате находилось что-то ужасное, что-то, чему она не находила названия. Это что-то имело остренькое лицо и глаза, мертвые, как влажные камни. Юджинии хотелось заплакать, но она знала, что эта штука все еще смотрит на нее. Она натянула на плечи простыню, вытянула ноги и стала ждать.
«Что это было?» – гадала она. Ей снился Поль. Но Поль был кроликом или котенком, чем-то белым и маленьким, и жалобно мяукал, лежа на лесной тропинке. Она наклонилась, чтобы поднять его – то ли кролика, то ли котенка, но у него был полон рот крови, и она знала, что ничего сделать нельзя. Потом она сама стала маленькой и лежала на карнизе городского дома, скребясь в окно. Потом она упала и разбилась насмерть.
Это-то падение и разбудило ее. Но когда она уже касалась земли, или просыпалась, или умирала, то еще раз отчетливо увидела Поля, Поля в матроске, окруженного туземцами, оруженосцами, носильщиками. Они находились на какой-то поляне, где растительность была буйно-зеленой, как бывает в чаще джунглей. Поль увидел бананы и райских птиц и побежал, но тут увидел маму. Это были его последние шаги.
Юджиния крепко зажмурилась. «Это же только сон. Сон и только», – предостерегающе сказала она себе. Юджиния постаралась сесть, но страшно заболела голова, к горлу подступила тошнота, и она была вынуждена снова откинуться на подушку.
«Скоро наступит рассвет, – решила она. – Лагерь придет в движение, я позову Джозефа, и мы с ним посоветуемся. Организовать еще одну экспедицию не так долго. Мы найдем Джорджа около Виктории-Ньянза или еще где-нибудь. Где-нибудь в тех местах. Джозеф знает.
Возьму с собой девочек, мы посмотрим водопады. Девочки умеют ездить в седле, возьмем с собой сайке, мне, конечно, придется лежать в повозке, но Джеймс может… Джеймс может…»
Всплывшее в ее сознании имя вдруг что-то разладило в ней, заставило прекратить рассуждения о планах и, крепко обхватив себя холодными руками, разрыдаться. Юджиния открыла рот и подумала, что сейчас закричит. Но сколько бы горячих слез ни стекало по ее щекам и как бы отчаянно она ни закрывала глаза, ей никак не удавалось стереть из памяти картины: маленькое тельце ее сына падает между листьями бананового дерева. С листьев капает, капли сливаются в струйки, струйки образуют поток, и земля разбухает в губчатую массу, которая делается цвета свернувшейся темной крови, а поток пробивает через нее путь к океану, далеко-далеко от этого места.
– О мама! – заплакала она. – О мама, о мама! О Джеймс!..
ГЛАВА 19
И снова добрый старый «Альседо», – подумал Джордж. – Слава тебе, Господи. Скоро выходим в море. Благодарю тебя, Господи, еще раз».
Джордж расхаживал по своему кабинету, ища утешения в стоящих, как на параде, книжных полках, идеальном порядке на письменном столе, пресс-папье, панелях на стенах, подвесном потолке. Получая удовлетворение от солидной прочности красного дерева и мрамора, полированной бронзы, тисненой кожи и подлинно американского, первоклассного и ни с чем не сравнимого исполнения.
«Спасибо, спасибо тебе, Господи, – повторял и повторял Джордж. – Спасибо тебе, добрый, добрый наш Господи. Это же почти катастрофа, тот маленький эпизодик с Джини. Для мужчины никакая осторожность не излишняя, когда речь идет о его семье. За всем не уследишь». Джордж обвел взглядом комнату.
– Да, сэр, никакая осторожность не излишняя. Семья есть семья. И никуда от этого не денешься.
Из рулевой рубки донесся высокий и резкий свисток. Это капитан Косби отвечал на сигнал капитана порта, разрешающий выход в море. «Ну, что же, еще лучше, – решил Джордж. – Это значит, что загрузка угля закончена, кочегары на месте, последняя важная персона выпровождена из главного салона на грязные улицы Момбасы». Джордж представил себе их скользкие серые пальцы, заплесневелые визитные карточки и заискивающее: «Ах, какая жалость… Мы так сочувствуем мадам, ей так не повезло».
«В одно ухо входит, – сказал себе Джордж, – в другое выходит. Протягиваешь правую руку, убираешь правую руку. Подаешь правую руку и трясешь эти пальцы… Проделываешь этот фокус-покус и поворачиваешься спиной…»
– Вот и все, вот и все! – пропел Джордж последнюю строчку из старой школьной песенки. Он пребывал в самом приподнятом настроении, море ему было по колено и хоть трава не расти. – Следующая стоянка – Сейшельские острова, – почти в голос прокричал он, – и на этот раз уже ничего не сможет встать поперек моего пути. На этот раз я не рискую. Ничто не может угрожать семье Джорджа Экстельма, пока он с ней.
Джорджу нравился звук его голоса. В нем слышалась авторитарная, самоуверенная нотка, свойственная завсегдатаям мужских компаний и уважаемых залов, где встречаются привилегированные и богатые. Он звучал, как должен звучать голос хозяина Филадельфии.
– А вот еще этот маленький томик, – проговорил Джордж и взял со стола книжку. – Мне чертовски повезло найти ее буквально за несколько дней. Да еще где – в Момбасе! Вот Джини обрадуется.
Джордж провел пальцем по маленькому золотому страусу, вытесненному на переплете.
– «Рассказ об африканской ферме» Ральфа Айрона, – громко ухмыльнулся он. – Псевдоним Олив Скрайнер, выходца из Голландии, постоянного жителя Южной Африки и лондонского литературного льва… или львицы… так сказать. Скоро Джини поправится. Нужно только набраться немного терпения.
Джордж представил себе жену сидящей в палубном кресле, ее юбка убрана под летнее одеяло, шляпка подвязана газовой вуалью, пальцы с нетерпением сжимают его скромное подношение, его подарок, эту книгу.
– О, Джордж, – скажет она, – как ты сумел найти ее? Мне и в голову не приходило, что в Момбасе может быть книготорговец, не говоря уже о том, что у него найдется такое сомнительное произведение!
И то, как она произнесет «сомнительное», покажет, насколько правильным был его жест и насколько правильно она его поняла.
– Я и через миллион лет не смогла бы поверить, что ты с одобрением отнесешься к тому, что я читаю такую книжку! К тому же после того, что о ней говорили дома.
А Джордж ответит:
– Что угодно, только бы это доставило тебе удовольствие, моя дорогая… – и не договорит фразы до конца, чтобы сохранить таинственность, которая бывает такой соблазнительной.
– Что угодно, только бы вернулись розы на щечки моей миленькой женушки, – повторил Джордж, оглядев свой стол, улыбнулся и провел рукой по волосам. «Сорок два, – подумал он, – мне только сорок два, впереди целая вечность для супружеской жизни».
– Щечки моей миленькой женушки… – повторил он еще раз.
Джорджу не повезло, потому что он произнес эти слова именно в тот момент, когда дверь к нему открыл Бекман. Джордж не слышал стука – если только Бекман постучался. Он слишком увлекся своими грезами.
– Приятно слышать, что ты еще об этом думаешь, – произнес Бекман. Шутка его брякнулась, как камень. Веселья в его глазах не промелькнуло. – До тех пор, пока вы все не прискакали из саванны, я не представлял себе, что похож на бледную немочь. Одному из верных последователей твоего папаши не до развлечений. Не для меня тропический шлем, диагоналевые бриджи и скатерть на лужайке под баобабом.
– У меня больная жена, Огден. Я был бы благодарен, если бы ты помнил об этом.
Джордж понимал, что фраза прозвучала заученной, что она выдает его с головой как человека, думающего не о том, о чем положено думать.
– Ну что ты, Джордж, я помню. Я же был на вокзале, когда все вы примчались в Найроби с вытаращенными глазами, – ответил Бекман. Он хотел добавить: «И зажав дрожащий хвост между ногами», но решил не говорить этого. У Джорджа сейчас голова идет кругом от навалившихся на него проблем, решил Бекман, и если он и научился чему-нибудь за многие годы, когда выполнял для Турка всю грязную работу, то тому, что даже слабовольный человек становился воинственным, если его загнать в угол. Если наброситься на него с прямыми обвинениями, он может, не задумываясь, соврать, ответить угрозами, сблефовать и просто забыть о нем, но вот намек пробирает до костей незаметно.
– Ведь это я встретил вас с экипажами и закрытым ландо для нашей больной. – Бекман улыбался. – Хотя должен с сожалением признаться, что не я тот юноша, который с шумом примчался сюда из буша и потребовал подготовить судно к приезду леди, пригласил медицинскую сестру, потребовал укомплектовать аптечку. Весьма любезно с его стороны, я хотел сказать, со стороны лейтенанта Брауна, все это сделать для тебя, Джордж. Человек действия при всех обстоятельствах.
Джордж отвернулся от Бекмана и смотрел в окно. В порту кипела работа. Черные тела извивались на солнце, как мечущая икру сельдь, в воздухе мелькали белые зубы, темная кожа, розовые ногти, розовые ладони, подвижные в суставах руки и плечи – от этого вида Джорджа тошнило. Свет резал глаза, а от этого мелькания начинала кружиться голова. Всего только несколько восхитительных секунд он чувствовал себя снова в полной комфорта Филадельфии, и вот теперь он опять на своем корабле, потерявшийся в водах дорог, которых никто еще не исследовал. Джордж опустил занавески на окнах. «Африканская пыль висит в воздухе и проникает повсюду. И чем только занимаются стюарды», – подумал он, но знал наперед, что ругать их не станет.
– Ты хотел поговорить со мной, Огден? – Джордж окончательно вернулся в комнату, только теперь это была совершенно другая комната и она требовала совершенно иного тона и других слов. Это могла быть читальня в публичной библиотеке или вестибюль гостиницы в каком-нибудь северном городе.
– В общем, да, Джордж. – Бекман поудобнее расположился в кресле и взял сигару. Он знал, как тянуть время. – Возможно, это покажется не очень подходящим временем для обсуждения деловых вопросов, я имею в виду, что у тебя выздоравливает жена, но уверяю тебя, за Юджинией прекрасный уход, и я серьезно сомневаюсь, сможешь ли ты подобраться к ее каюте, потому что оба Дюплесси и молодой лейтенант Браун днюют и ночуют там. Хотелось бы надеяться, что и у меня будет такое примерное обслуживание и примерная обслуга, если я, не дай Бог, заболею.
Бекман покрутил в руках сигару, прикурив ее, глубоко затянулся. Казалось, удовольствие, которое он получал от первой затяжки, занимало его больше всего на свете.
Джордж не попался на эту удочку.
– Говори, что ты должен сказать, Огден. Я хочу быть на палубе, когда отдадут швартовы. Косби уже получил разрешение на выход из порта. Я не могу торчать здесь весь день.
– Действительно, не можешь, Джордж, – ответил Бекман. – Хозяин яхты – человек очень занятой.
Джордж не потрудился ответить. Он проглотил оскорбление. «Это не первое и не последнее, – подумал он, – и нет смысла отвечать на каждое». Внезапно Джордж почувствовал себя смертельно усталым, разбитым и обессиленным.
– Ты пришел ко мне, насколько я понимаю, с важным делом, а не для того, чтобы обсуждать здоровье моей жены, Огден. Так, может быть, обсудим это дело?
Джордж услышал свои слова после того, как сказал их. Они отдались для него эхом, как будто их произнес совершенно нереальный человек.
– Мы получили еще одно сообщение от Лэнира Айварда, Джордж. – Бекман еще раз глубоко затянулся сигарой. – Телеграмма была послана из Сингапура. По-видимому, он не доверяет султанскому режиму. Намекает, что там полно шпионов…
– Пошло все это к чертовой матери, Огден. – Джорджу захотелось заорать. – У меня больная жена! Не лезь ты ко мне со всякой ерундой!
В этот момент Джордж ненавидел Бекмана всеми фибрами своей души и чувствовал, что ему ничего не стоит взять кочергу, лежащую подле камина, и расквасить этому гаду физиономию.
«До чего же это было бы приятно, – подумал Джордж, – я отомстил бы за всех, кого он измазал грязью своим елейным языком: за бедную миссис Дюплесси, не отходящую от постели больной, за доктора Дюплесси, который совершенно извелся и во всем обвиняет себя, за Юджинию, бедную овечку, которая просила простить ее за то, что она испортила их пребывание в Африке. Даже за лейтенанта Брауна. Хотя, – сразу же вспомнил Джордж, – Браун мне тоже не по душе.
Я не могу принять то, как он вызвал этот поезд из Найроби, или как он командовал слугами в кетито, или вот еще, как он приказал им укладываться. Слишком много суеты и слишком мало заботы о соблюдении приличий. Функция цивилизованного человека, – напомнил себе Джордж, – казаться выдержанным в этом бестолковом мире. «Бремя белого человека» и все такое – Браун совершенно не понимает этого. Просто в мое отсутствие он решает, что единственным местом, где может выздороветь Юджиния, является яхта, вот и все. Ну, а если бы наша экспедиция вернулась из сафари чуть позже, мы могли бы никого не застать».
Эти воспоминания что-то пробудили в его мозгу.
– Надеюсь, ты не намекаешь на что-нибудь неподобающее в отношении моей жены, Огден? – спросил он. Он уже позабыл и про Лэнира Айварда, и про его телеграмму.
– В отношении Юджинии? – Бекману не верилось, что его замысел сработает так хорошо. «Ну, что же, – сказал он себе, – это облегчает дело. Джордж сам своими руками роет себе могилу».
– Ну, а что может быть? – поинтересовался Бекман.
– Ты же сам сказал, Джини и ее… Браун, ну, знаешь… и миссис Дюплесси и доктор… – Джордж начал пускать пузыри. Он хотел обвинить Бекмана в том, что тот не верит в болезнь жены или клевещет, говоря о притворстве трех людей, которые ухаживают за ней. Но дело было вовсе не в этом, и Джордж знал это.
– Ведь все они добрые души, каждый из них… – твердил Джордж. – Если бы они не соединили свои усилия в кетито, я не знаю, что…
– Ты абсолютно прав, – не дал ему закончить Бекман. – Приятно видеть, когда с такой верностью отдаются своему делу. Или служат своему работодателю. Восхитительно! В самом деле. Ты совершенно верно говоришь. Доктор – образцовое создание. И жена его тоже. У меня и в мыслях не было бросить тень на нашего молодого наемника. Беззаветное служение, сказал бы я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71