» Генерал не поверил своим ушам, когда ему порекомендовали – кто-то из приближения Тафта – принять старого Пейна: «Было бы очень к месту». «Очень к месту» оказать гостеприимство человеку, чье появление в Маниле не имело никакого отношения к административным или военным вопросам и целиком и полностью отвечало интересам бизнеса!
«Проклятые политики! – выругался генерал. – Жалкие трусы, все как один. Но с какой стати мне еще раскланиваться с Экстельмами? Я не должен им и ломаного гроша».
– Оставьте это, ординарец! – прорычал Вудс. – Если я не могу сам одеться, мне можно сбирать вещички и отправляться домой.
– …Но что самое смешное, генерал… – разглагольствовал достопочтенный Николас, пока ординарец наливал ему вторую тарелку супа, – …мой зять совершенно забыл о тормозах!
Старик громко, призывно рассмеялся, и для занятого собственными мыслями генерала его смех прозвучал, как нетерпеливое ржание коня.
– Простите, сэр, я вас не расслышал… начал Вудс, стараясь перехватить взгляд стоявшего у окна адъютанта. «Может быть, удастся закруглить этот затянувшийся ленч поскорее. К тому же тут такая духота; ставни хорошо защищают от ветра, но против солнца бессильны, и вообще генерал Вудс не привык к таким длинным бесполезным ленчам. Его ждут солдаты. Нужно решать важные вопросы. Мятежник моро – самая незначительная из проблем».
– …Я сказал, он забыл про тормоза! – гоготнул Пейн еще раз, едва не пронеся ложку супа мимо рта. Он вытер рот широкой накрахмаленной салфеткой. – Я имею в виду Джорджа. Моего зятя Джорджа! Вы, конечно, не знаете его, или знаете, генерал?.. Джордж, то есть… Вы, конечно, знакомы с его отцом, – добавил с улыбкой, показавшей все его зубы, достопочтенный Николас.
– Нет, не имел такого удовольствия, – ответил Вудс. Теперь начинается беседа на тему «а вы знакомы». Генерал Вудс угрюмо посмотрел на желто-белые полосы, горевшие на стене напротив него. Наверное, по Пасигу идет патрульный катер, понял он, следя за ритмичным бегом световых полос. Быстрый проход катера по реке был заметен даже на втором этаже апартаментов генерала. Отражаясь от металла и стекла, солнечные лучи сообщали о них, пробегая по стенам.
– А! – продолжил Пейн. – Я думал… ну, я считал, поскольку Мартин…
Старик чувствовал себя совершенно вольным называть Турка Экстельма по его первому имени. Вудс, по всему было видно, стоял на более низкой социальной ступени.
– … Я думал… поскольку Мартин просил меня связаться с вами… что вы друзья.
– Как вам нравится Манила, сэр? – поинтересовался Вудс, переведя внимание с реки на гостя. Он намеревался положить конец этим штучкам.
– Очень, очень приятный город… – пробормотал Пейн, явно обескураженный отсутствием энтузиазма в ответе генерала. Но тут он заметил стоявшего рядом с ним ординарца с блюдом дымящейся еды.
– Вот это да, телячьи отбивные! – С довольной улыбкой, по-детски радуясь, он набросился на второе. – Чудесно! Не ел телячьих отбивных уже целый век!
Пейн резал мясо с такой рьяной сосредоточенностью, что Вудс на миг смягчился. Он вновь начал изучать стену, потом любезным тоном заговорил:
– Сэр, вы рассказывали о свадьбе вашей дочери?
– А? – промямлил Пейн с набитым телятиной ртом. – Что вы сказали? – Пейн заморгал, перестав на секунду жевать. Хоть убей, он не мог сообразить, что имеет в виду собеседник.
– Свадьба вашей дочери, – повторил Вудс.
– А, Джини! Да, Джини… Свадьба Джини! Да, конечно!
Пейн почувствовал, как в голове у него проясняется. Свадьба его дочери. Единственного оставшегося в живых его ребенка! Майский день так много лет назад, что ему не хотелось даже упоминать об этом. Весенняя Филадельфия, лилии и зеленая трава, разносящаяся легким ветерком музыка, прелестное время.
Пейн воодушевился снова и принялся рассказывать все с самого начала.
– Конечно, фаэтон ни с места! – начал он радостным голосом. – Понимаете, экипаж… – и пояснил свою мысль энергичным взмахом руки. – … Джордж ужасно расстроился, сами понимаете… Жених, и вдруг такое дело… Я, конечно, здесь же вмешался. Я не говорил вам, что шесть лет подряд был главным кучером «Честнат-Хилл Клаба»?
– В самом деле, сэр? – вежливо, но одновременно чувствуя, что его терпению приходит конец, поинтересовался Вудс. Ленч затягивался беспредельно.
– А как же! – Пейн замешкался, дожевывая кусок мяса. – А ведь у нас были люди и помоложе меня… Я не говорил вам?
Старик снова помолчал, потом продолжил:
– Я не говорил, как был мне благодарен Мартин за фаэтон?…После этого мы с ним прошли к нему в контору и всласть потрепались… Он исключительно занятой человек, знаете ли. Весьма лестно… что он проявил гаков интерес… Мы, конечно, стали страшно близки семьями с того дня… Потом подвернулось это деловое предложение, касавшееся сэра Чарльза Айварда, и я, естественно, предложил свои услуги… Мы с ним ходили в школу, старина Айвард и я… Я говорил вам?
– А как же, сэр. Очень интересно.
Генерал Вудс давно не попадал в такое трудное положение. Часы, которые он высиживал в своей квартире в старом форте, просто вылетели в трубу, а в это время за стенами форта кипела жизнь, по реке сновали лодки, люди с лодок перекликались с женщинами на берегу. Рождалась новая нация. Очень многое нужно сделать.
– Я рассказывал вам о новом бизнесе Джорджа на Борнео? – негромко спросил Пейн, разглядывая свою пустую тарелку. – Новая металлургическая компания… Сурьма…
– Да, сэр, рассказывали. Перед ленчем. – Генерал предпринял последнюю попытку поддержать разговор. – Очень интересно. Сурьма.
Ему хотелось быть любезным, разве что из уважения к аристократичности старика. Он старался припомнить правила вежливой беседы.
– Наверное, эти новые минеральные залежи должны принести большую прибыль? – поинтересовался Вудс.
– О да, несомненно, генерал! – Пейн посмотрел на него и снова улыбнулся. Получив возможность вновь вернуться к теме, напоминавшей о его блистательном прошлом, он буквально расцвел. – Как я сказал Мартину: «Мартин, – сказал я… – Это очень выгодное дело!»… Потом я порекомендовал, чтобы это поручили Джорджу!.. Моему зятю!
Но тут Пейн замолчал и уставился на белую скатерть.
– Чудесный город Манила, – выдавил он из себя после некоторой паузы, потом снова замолчал. – По-моему, я говорил, зачем я здесь.
Но достопочтенный Николас в глубине души сознавал, что уже рассказывал об этом. Повторял снова, и снова, и снова. Он разглядывал скатерть, вытканные на ней сложные узоры. Замысловатые переплетения походили на шахматную доску или на доску для игры в трик-трак, но ему не удавалось проследить до конца какой-нибудь узор и определить, что же это все-таки такое: один пропадал, другой возникал на его месте, и так они сменяли один другой по всему полю скатерти.
– Я очень люблю свою дочь, генерал, – сказал наконец старик. – Готов на все ради ее счастья.
ГЛАВА 11
Дорогой Господь и отец человечества,
Прости нас, грешных,
Наставь на путь истинный,
Узри, как чистой жизнью служим тебе,
Вознеси хвалу сердечным почитанием.
В главном салоне все дышало нетерпением – Юджиния чувствовала его, как будто это было живое существо, находящееся рядом с ней. Ему хотелось оставаться вне ее. Оно хотело разделаться с проповедями, поучениями, перестать притворяться, будто все они в церкви Милости Господней на Риттенхаус-сквер. Оно хотело убежать на палубу, чтобы ловить глазами признаки далекого берега, высматривать синие спины дельфинов или придумывать, откуда приплыли покрытые пеной бревна и ветви, мелькавшие на пути «Альседо». Оно хотело пройтись вдоль борта, ведя рукой по поручням, и петь, петь, петь, а не мучиться над значением девятого воскресенья после Троицы.
…Безропотно, не тратя слов,
Как те, кто из пустыни
Услышали Господен зов
И двинулись сквозь тьму веков,
Пойдем за Ним и ныне…
Юджиния пела, уперевшись плечами в высокую спинку стула, принесенного стюардами и поставленного в ряд с такими же для воскресной службы, а сама думала, где же сейчас может находиться корабль. К какому очередному ушедшему в небытие царству несут его машины? Ей казалось, что воды Средиземного моря населены живыми душами, и все, что происходило здесь в давние времена, все еще дышит в волнах: библейские очищения, или простые мечтания никем не замеченной женщины, или избиения младенцев, или ежемесячное празднование рождения, или сбор урожая, или царская свадьба. Нужно только всмотреться в покрытые коричневыми пятнами волны, чтобы увидеть на мгновение манящие к себе лица. Финикийцы. Ассирийцы. Минойцы. Их жизни взывают к вам из прошлого. Они говорят: «Вернись к нам – ты и я, мы одно, неразделимое».
…Отринь росу земных забот,
Смахни ее рукою,
Очисти души от невзгод;
Да будет жизней наших ход
Свидетельством покоя…
Ей казалось, что стул, словно дуэнья в корсете, так и пышет неодобрением, не дает никакой свободы. Юджиния прижалась к нему поясницей и икрами ног, но эта проклятая штука не поддавалась. Это напомнило ей о всех воскресеньях в ее жизни. Ей захотелось вскочить и прокричать: «Религия никогда не должна была быть такой. Религия должна высвобождать твой ум, открывать перед ним широкую дорогу, а не пришпиливать, как бабочку в коробке, и здесь ей невольно вспомнилось стихотворение Шелли: «Так бабочку тянет в костер и полночь к рассвету…»
Юджиния заставила себя сосредоточиться на пении. Хватит с меня поэтов-романтиков, решила она. Шелли и Китс, Байрон, Браунинг – все они выражают мысли, которые старается не замечать эта протестантская служба, такая нетерпимая и прямолинейная.
Лети сквозь водопад страстей,
Сквозь муку и экстаз,
Сквозь трепет плоти, хруст костей,
Сквозь лихорадку бурных дней,
Покоя тихий глас.
– Аминь, – повторила Юджиния за всей остальной паствой. «Наконец-то, – подумала она, – закончилась еще одна часть службы». Она захлопнула свой сборник гимнов, сидевшие рядышком дети закрыли свои. Затем закрыли свои книжки стоявшие у стены стюарды, Уитни, Браун, Огден Бекман и супруги Дюплесси. Хлопанье молитвенников прозвучало как сигнал освобождения, но нет, это было далеко не так. Любишь ты петь или нет, получается у тебя или тебе медведь на ухо наступил, распевание гимнов не идет ни в какое сравнение с занудным чтением Джорджем «Евангелия» или с его тяжеловесными проповедями. По крайней мере, так чувствовала Юджиния. «Фивы, – подумала она. – Ариадна и Пасифея, Минотавр. Daedalus, interea, Creten longumque perosus… Интересно, зачем папа заставил меня выучить этот отрывок, ведь он никогда не мог предполагать, что я попаду сюда».
– О возлюбленный наш… – начал Джордж, и Юджиния вдруг вспомнила: «Нет, сначала идет Суэцкий канал, а потом Красное море». Это название звучало вдвойне привлекательным из-за того, что не встречалось ни на уроках латыни, ни в обязательных отрывках из греческой мифологии.
– …мы снова собрались здесь, в спокойном и надежном прибежище… – монотонно бубнил Джордж, и дети заерзали на своих стульях, но Юджиния не стала делать им замечание. «Красное море, – решила она, неизбежно приведет нас к неизвестному и неизведанному. Мы будем плыть и плыть по нему, и сами не заметим, как найдем другой мир».
– …и теперь из Первого послания к коринфянам… «Этим миром будет Индийский океан, где все еще дико, и ничего не приручено». Юджиния прислушалась к погромыхиванию машин и почувствовала, как оно начало отдаваться в ее позвоночнике. «Вставай и танцуй, – толкало оно. – Раскинь свои руки. Раскрой свое сердце».
– …и все ели одну и ту же духовную пищу; и все пили одно и то же духовное питие… но не ко многим благоволил Бог; ибо они поражены были в пустыне…
* * *
Сидя рядом с матерью, Поль чувствовал себя несчастным и постоянно ерзал на стуле, стараясь понять, о чем таком говорит папа. «Как можно пить из камня, – думал он, – и как камень может быть Иисусом? Камень есть камень, это не вода и уж, конечно, не человек». Поль думал, что Библия и проповеди отца на редкость запутанные. Мама всегда говорила, что если он будет слушать внимательнее, то все поймет, но получалось как раз наоборот: чем старательнее он слушал, тем хуже понимал. Поль бросил взгляд на лейтенанта Брауна, потом на кузена Уитни, но Уитни сидел со своим «учительским» видом и выглядел так, будто придумывает задание для урока. Поль посмотрел на лейтенанта Брауна, и тут тоже не нашел сочувствия. Хотя Браун сидел с открытыми глазами, Поль подумал, что он все равно спит.
– …не станем искушать Христа, как некоторые из них искушали и погибли от змей…
У Поля опустились плечи. Он знал, что такое искушение. Это конфета после того, как почистишь зубы перед сном, это показывание языка сестрам, это булочки перед обедом. Поль начал болтать ногами под стулом, он изо всех сил старался слушать проповедь и совсем не думать о том, как жарко в комнате и насколько лучше сейчас на палубе. «Если бы мы сейчас были в гостях у дедушки Экстельма, то можно было бы пойти искупаться в большом каменном бассейне. – Потом он вспомнил, что сегодня воскресенье. – Мы все равно были бы в церкви, даже если бы были дома».
А теперь речь зашла о хорошем сыне, который остался дома с отцом, и плохом сыне, который ушел из дома, но отцу плохой сын нравился больше. Он так обрадовался, когда тот вернулся домой, что устроил большой пир и зарезал жирного барана. Поль еще сильнее заболтал ногами, его штанишки заскребли о стул: вверх-вниз, вперед-назад, высоко-низко. Пуговички, пришитые на сиденье стула, натирали кожу, но Поль не обращал внимания. Ему жалко было хорошего сына, который работал в поле. «Интересно, а папа простил бы плохого сына? А если бы простил, то зачем всегда быть хорошим, как говорят мама с папой? Разве нельзя шалить и чтобы тебя все равно любили?» Поль стал так высоко забрасывать ноги, что Юджиния протянула руку и тихонько остановила его. Ей не понадобилось поворачивать голову, достаточно было прикосновения. Поль вздохнул и попробовал угомониться.
Теперь они стояли на коленях:
– Господь всемогущий, всемилостивый отец наш, мы, твои недостойные слуги, покорно и от всего сердца приносим тебе благодарность…
А теперь все стояли. Потом сидели. Доктор Дюплесси начал что-то читать, миссис Дюплесси громко высморкалась, и тут Поль вспомнил про своих солдатиков. Его теперь занимала проблема, как бы вытащить из кармана двух самых любимых, но так, чтобы никто не заметил.
Перед церковной службой у них был страшный бой, и они, как было хорошо известно Полю, рвались продолжить его. Они так и прыгали в кармане. Очень медленно и осторожно он сунул руку в карман и вынул майора Брауна, которого назвал этим именем в честь своего героя, лейтенанта Брауна, а потом полез за его врагом Неверным Али. Али – жестокий человек, у него куча рабов и в зубах кинжал. Он турецкий сарацин.
– …тысячи падут перед Тобой, десятки тысяч от Твоей десницы…
…и встанешь Ты против льва и змеи ядовитой, и наступишь ногой на льва молодого и шею дракона…
Доктор Дюплесси произносил слова так, что вместо «ноги» у него получалось «нууги», а вместо «дракона» – «дуракона». Поль решил, что Неверный Али скачет на «дураконе» и что тот дышит огнем и дымом и питается пятилетними мальчиками.
Небрежение к службе, которое проявил Поль, заметила Джинкс. Она смотрела, как брат вынул игрушки из кармана, и у нее от зависти прищурились глаза. «Это же несправедливо, – решила она. – Мама все спускает Полю, и вот вам, нате, он играет в церкви!»
– Поль! – зашипела Джинкс.
Поль не шевельнулся, но весь сжался и насторожился, потом на лице у него появилось упрямое, решительное выражение.
– Поль! – еще громче зашептала Джинкс, раскусившая его притворство, когда он прикинулся глухим и с невинной младенческой улыбкой обернулся к ней:
– Что?
– Поль! – Джинкс преисполнилась решимостью заставить брата ответить и ткнула его локтем под ребро. И крепко.
Поль сидел, нахохлившись, он не мог позволить себе пошевелиться: не мог убрать солдатиков и не мог спрятать так, чтобы их не было видно. Всеми фибрами своей души он сейчас ненавидел сестру – эту «надоедливую бабу». Однажды вечером папа так назвал миссис Дюплесси, и Поль запомнил эти слова. Ему очень понравилось, как они звучали.
– Надоедливая баба, – огрызнулся Поль.
– Ну, это тебе так не пройдет! – вполголоса злорадно проговорила Джинкс, но получилось довольно громко, и Поль краешком глаза посмотрел, не слышала ли мама.
«Все в порядке, не слышала». И все же малыш принялся прятать майора Брауна и Неверного Али, зажав обе фигурки в потных, разгоряченных ладошках, но последнее слово осталось за Джинкс: она исподтишка победно показала ему язык.
Этого Поль перенести не мог. Солдатики полетели на пол, Поль вскочил со своего места, стараясь лягнуть сестру, да так, чтобы остался грязный след на ее только что начищенных белых туфлях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
«Проклятые политики! – выругался генерал. – Жалкие трусы, все как один. Но с какой стати мне еще раскланиваться с Экстельмами? Я не должен им и ломаного гроша».
– Оставьте это, ординарец! – прорычал Вудс. – Если я не могу сам одеться, мне можно сбирать вещички и отправляться домой.
– …Но что самое смешное, генерал… – разглагольствовал достопочтенный Николас, пока ординарец наливал ему вторую тарелку супа, – …мой зять совершенно забыл о тормозах!
Старик громко, призывно рассмеялся, и для занятого собственными мыслями генерала его смех прозвучал, как нетерпеливое ржание коня.
– Простите, сэр, я вас не расслышал… начал Вудс, стараясь перехватить взгляд стоявшего у окна адъютанта. «Может быть, удастся закруглить этот затянувшийся ленч поскорее. К тому же тут такая духота; ставни хорошо защищают от ветра, но против солнца бессильны, и вообще генерал Вудс не привык к таким длинным бесполезным ленчам. Его ждут солдаты. Нужно решать важные вопросы. Мятежник моро – самая незначительная из проблем».
– …Я сказал, он забыл про тормоза! – гоготнул Пейн еще раз, едва не пронеся ложку супа мимо рта. Он вытер рот широкой накрахмаленной салфеткой. – Я имею в виду Джорджа. Моего зятя Джорджа! Вы, конечно, не знаете его, или знаете, генерал?.. Джордж, то есть… Вы, конечно, знакомы с его отцом, – добавил с улыбкой, показавшей все его зубы, достопочтенный Николас.
– Нет, не имел такого удовольствия, – ответил Вудс. Теперь начинается беседа на тему «а вы знакомы». Генерал Вудс угрюмо посмотрел на желто-белые полосы, горевшие на стене напротив него. Наверное, по Пасигу идет патрульный катер, понял он, следя за ритмичным бегом световых полос. Быстрый проход катера по реке был заметен даже на втором этаже апартаментов генерала. Отражаясь от металла и стекла, солнечные лучи сообщали о них, пробегая по стенам.
– А! – продолжил Пейн. – Я думал… ну, я считал, поскольку Мартин…
Старик чувствовал себя совершенно вольным называть Турка Экстельма по его первому имени. Вудс, по всему было видно, стоял на более низкой социальной ступени.
– … Я думал… поскольку Мартин просил меня связаться с вами… что вы друзья.
– Как вам нравится Манила, сэр? – поинтересовался Вудс, переведя внимание с реки на гостя. Он намеревался положить конец этим штучкам.
– Очень, очень приятный город… – пробормотал Пейн, явно обескураженный отсутствием энтузиазма в ответе генерала. Но тут он заметил стоявшего рядом с ним ординарца с блюдом дымящейся еды.
– Вот это да, телячьи отбивные! – С довольной улыбкой, по-детски радуясь, он набросился на второе. – Чудесно! Не ел телячьих отбивных уже целый век!
Пейн резал мясо с такой рьяной сосредоточенностью, что Вудс на миг смягчился. Он вновь начал изучать стену, потом любезным тоном заговорил:
– Сэр, вы рассказывали о свадьбе вашей дочери?
– А? – промямлил Пейн с набитым телятиной ртом. – Что вы сказали? – Пейн заморгал, перестав на секунду жевать. Хоть убей, он не мог сообразить, что имеет в виду собеседник.
– Свадьба вашей дочери, – повторил Вудс.
– А, Джини! Да, Джини… Свадьба Джини! Да, конечно!
Пейн почувствовал, как в голове у него проясняется. Свадьба его дочери. Единственного оставшегося в живых его ребенка! Майский день так много лет назад, что ему не хотелось даже упоминать об этом. Весенняя Филадельфия, лилии и зеленая трава, разносящаяся легким ветерком музыка, прелестное время.
Пейн воодушевился снова и принялся рассказывать все с самого начала.
– Конечно, фаэтон ни с места! – начал он радостным голосом. – Понимаете, экипаж… – и пояснил свою мысль энергичным взмахом руки. – … Джордж ужасно расстроился, сами понимаете… Жених, и вдруг такое дело… Я, конечно, здесь же вмешался. Я не говорил вам, что шесть лет подряд был главным кучером «Честнат-Хилл Клаба»?
– В самом деле, сэр? – вежливо, но одновременно чувствуя, что его терпению приходит конец, поинтересовался Вудс. Ленч затягивался беспредельно.
– А как же! – Пейн замешкался, дожевывая кусок мяса. – А ведь у нас были люди и помоложе меня… Я не говорил вам?
Старик снова помолчал, потом продолжил:
– Я не говорил, как был мне благодарен Мартин за фаэтон?…После этого мы с ним прошли к нему в контору и всласть потрепались… Он исключительно занятой человек, знаете ли. Весьма лестно… что он проявил гаков интерес… Мы, конечно, стали страшно близки семьями с того дня… Потом подвернулось это деловое предложение, касавшееся сэра Чарльза Айварда, и я, естественно, предложил свои услуги… Мы с ним ходили в школу, старина Айвард и я… Я говорил вам?
– А как же, сэр. Очень интересно.
Генерал Вудс давно не попадал в такое трудное положение. Часы, которые он высиживал в своей квартире в старом форте, просто вылетели в трубу, а в это время за стенами форта кипела жизнь, по реке сновали лодки, люди с лодок перекликались с женщинами на берегу. Рождалась новая нация. Очень многое нужно сделать.
– Я рассказывал вам о новом бизнесе Джорджа на Борнео? – негромко спросил Пейн, разглядывая свою пустую тарелку. – Новая металлургическая компания… Сурьма…
– Да, сэр, рассказывали. Перед ленчем. – Генерал предпринял последнюю попытку поддержать разговор. – Очень интересно. Сурьма.
Ему хотелось быть любезным, разве что из уважения к аристократичности старика. Он старался припомнить правила вежливой беседы.
– Наверное, эти новые минеральные залежи должны принести большую прибыль? – поинтересовался Вудс.
– О да, несомненно, генерал! – Пейн посмотрел на него и снова улыбнулся. Получив возможность вновь вернуться к теме, напоминавшей о его блистательном прошлом, он буквально расцвел. – Как я сказал Мартину: «Мартин, – сказал я… – Это очень выгодное дело!»… Потом я порекомендовал, чтобы это поручили Джорджу!.. Моему зятю!
Но тут Пейн замолчал и уставился на белую скатерть.
– Чудесный город Манила, – выдавил он из себя после некоторой паузы, потом снова замолчал. – По-моему, я говорил, зачем я здесь.
Но достопочтенный Николас в глубине души сознавал, что уже рассказывал об этом. Повторял снова, и снова, и снова. Он разглядывал скатерть, вытканные на ней сложные узоры. Замысловатые переплетения походили на шахматную доску или на доску для игры в трик-трак, но ему не удавалось проследить до конца какой-нибудь узор и определить, что же это все-таки такое: один пропадал, другой возникал на его месте, и так они сменяли один другой по всему полю скатерти.
– Я очень люблю свою дочь, генерал, – сказал наконец старик. – Готов на все ради ее счастья.
ГЛАВА 11
Дорогой Господь и отец человечества,
Прости нас, грешных,
Наставь на путь истинный,
Узри, как чистой жизнью служим тебе,
Вознеси хвалу сердечным почитанием.
В главном салоне все дышало нетерпением – Юджиния чувствовала его, как будто это было живое существо, находящееся рядом с ней. Ему хотелось оставаться вне ее. Оно хотело разделаться с проповедями, поучениями, перестать притворяться, будто все они в церкви Милости Господней на Риттенхаус-сквер. Оно хотело убежать на палубу, чтобы ловить глазами признаки далекого берега, высматривать синие спины дельфинов или придумывать, откуда приплыли покрытые пеной бревна и ветви, мелькавшие на пути «Альседо». Оно хотело пройтись вдоль борта, ведя рукой по поручням, и петь, петь, петь, а не мучиться над значением девятого воскресенья после Троицы.
…Безропотно, не тратя слов,
Как те, кто из пустыни
Услышали Господен зов
И двинулись сквозь тьму веков,
Пойдем за Ним и ныне…
Юджиния пела, уперевшись плечами в высокую спинку стула, принесенного стюардами и поставленного в ряд с такими же для воскресной службы, а сама думала, где же сейчас может находиться корабль. К какому очередному ушедшему в небытие царству несут его машины? Ей казалось, что воды Средиземного моря населены живыми душами, и все, что происходило здесь в давние времена, все еще дышит в волнах: библейские очищения, или простые мечтания никем не замеченной женщины, или избиения младенцев, или ежемесячное празднование рождения, или сбор урожая, или царская свадьба. Нужно только всмотреться в покрытые коричневыми пятнами волны, чтобы увидеть на мгновение манящие к себе лица. Финикийцы. Ассирийцы. Минойцы. Их жизни взывают к вам из прошлого. Они говорят: «Вернись к нам – ты и я, мы одно, неразделимое».
…Отринь росу земных забот,
Смахни ее рукою,
Очисти души от невзгод;
Да будет жизней наших ход
Свидетельством покоя…
Ей казалось, что стул, словно дуэнья в корсете, так и пышет неодобрением, не дает никакой свободы. Юджиния прижалась к нему поясницей и икрами ног, но эта проклятая штука не поддавалась. Это напомнило ей о всех воскресеньях в ее жизни. Ей захотелось вскочить и прокричать: «Религия никогда не должна была быть такой. Религия должна высвобождать твой ум, открывать перед ним широкую дорогу, а не пришпиливать, как бабочку в коробке, и здесь ей невольно вспомнилось стихотворение Шелли: «Так бабочку тянет в костер и полночь к рассвету…»
Юджиния заставила себя сосредоточиться на пении. Хватит с меня поэтов-романтиков, решила она. Шелли и Китс, Байрон, Браунинг – все они выражают мысли, которые старается не замечать эта протестантская служба, такая нетерпимая и прямолинейная.
Лети сквозь водопад страстей,
Сквозь муку и экстаз,
Сквозь трепет плоти, хруст костей,
Сквозь лихорадку бурных дней,
Покоя тихий глас.
– Аминь, – повторила Юджиния за всей остальной паствой. «Наконец-то, – подумала она, – закончилась еще одна часть службы». Она захлопнула свой сборник гимнов, сидевшие рядышком дети закрыли свои. Затем закрыли свои книжки стоявшие у стены стюарды, Уитни, Браун, Огден Бекман и супруги Дюплесси. Хлопанье молитвенников прозвучало как сигнал освобождения, но нет, это было далеко не так. Любишь ты петь или нет, получается у тебя или тебе медведь на ухо наступил, распевание гимнов не идет ни в какое сравнение с занудным чтением Джорджем «Евангелия» или с его тяжеловесными проповедями. По крайней мере, так чувствовала Юджиния. «Фивы, – подумала она. – Ариадна и Пасифея, Минотавр. Daedalus, interea, Creten longumque perosus… Интересно, зачем папа заставил меня выучить этот отрывок, ведь он никогда не мог предполагать, что я попаду сюда».
– О возлюбленный наш… – начал Джордж, и Юджиния вдруг вспомнила: «Нет, сначала идет Суэцкий канал, а потом Красное море». Это название звучало вдвойне привлекательным из-за того, что не встречалось ни на уроках латыни, ни в обязательных отрывках из греческой мифологии.
– …мы снова собрались здесь, в спокойном и надежном прибежище… – монотонно бубнил Джордж, и дети заерзали на своих стульях, но Юджиния не стала делать им замечание. «Красное море, – решила она, неизбежно приведет нас к неизвестному и неизведанному. Мы будем плыть и плыть по нему, и сами не заметим, как найдем другой мир».
– …и теперь из Первого послания к коринфянам… «Этим миром будет Индийский океан, где все еще дико, и ничего не приручено». Юджиния прислушалась к погромыхиванию машин и почувствовала, как оно начало отдаваться в ее позвоночнике. «Вставай и танцуй, – толкало оно. – Раскинь свои руки. Раскрой свое сердце».
– …и все ели одну и ту же духовную пищу; и все пили одно и то же духовное питие… но не ко многим благоволил Бог; ибо они поражены были в пустыне…
* * *
Сидя рядом с матерью, Поль чувствовал себя несчастным и постоянно ерзал на стуле, стараясь понять, о чем таком говорит папа. «Как можно пить из камня, – думал он, – и как камень может быть Иисусом? Камень есть камень, это не вода и уж, конечно, не человек». Поль думал, что Библия и проповеди отца на редкость запутанные. Мама всегда говорила, что если он будет слушать внимательнее, то все поймет, но получалось как раз наоборот: чем старательнее он слушал, тем хуже понимал. Поль бросил взгляд на лейтенанта Брауна, потом на кузена Уитни, но Уитни сидел со своим «учительским» видом и выглядел так, будто придумывает задание для урока. Поль посмотрел на лейтенанта Брауна, и тут тоже не нашел сочувствия. Хотя Браун сидел с открытыми глазами, Поль подумал, что он все равно спит.
– …не станем искушать Христа, как некоторые из них искушали и погибли от змей…
У Поля опустились плечи. Он знал, что такое искушение. Это конфета после того, как почистишь зубы перед сном, это показывание языка сестрам, это булочки перед обедом. Поль начал болтать ногами под стулом, он изо всех сил старался слушать проповедь и совсем не думать о том, как жарко в комнате и насколько лучше сейчас на палубе. «Если бы мы сейчас были в гостях у дедушки Экстельма, то можно было бы пойти искупаться в большом каменном бассейне. – Потом он вспомнил, что сегодня воскресенье. – Мы все равно были бы в церкви, даже если бы были дома».
А теперь речь зашла о хорошем сыне, который остался дома с отцом, и плохом сыне, который ушел из дома, но отцу плохой сын нравился больше. Он так обрадовался, когда тот вернулся домой, что устроил большой пир и зарезал жирного барана. Поль еще сильнее заболтал ногами, его штанишки заскребли о стул: вверх-вниз, вперед-назад, высоко-низко. Пуговички, пришитые на сиденье стула, натирали кожу, но Поль не обращал внимания. Ему жалко было хорошего сына, который работал в поле. «Интересно, а папа простил бы плохого сына? А если бы простил, то зачем всегда быть хорошим, как говорят мама с папой? Разве нельзя шалить и чтобы тебя все равно любили?» Поль стал так высоко забрасывать ноги, что Юджиния протянула руку и тихонько остановила его. Ей не понадобилось поворачивать голову, достаточно было прикосновения. Поль вздохнул и попробовал угомониться.
Теперь они стояли на коленях:
– Господь всемогущий, всемилостивый отец наш, мы, твои недостойные слуги, покорно и от всего сердца приносим тебе благодарность…
А теперь все стояли. Потом сидели. Доктор Дюплесси начал что-то читать, миссис Дюплесси громко высморкалась, и тут Поль вспомнил про своих солдатиков. Его теперь занимала проблема, как бы вытащить из кармана двух самых любимых, но так, чтобы никто не заметил.
Перед церковной службой у них был страшный бой, и они, как было хорошо известно Полю, рвались продолжить его. Они так и прыгали в кармане. Очень медленно и осторожно он сунул руку в карман и вынул майора Брауна, которого назвал этим именем в честь своего героя, лейтенанта Брауна, а потом полез за его врагом Неверным Али. Али – жестокий человек, у него куча рабов и в зубах кинжал. Он турецкий сарацин.
– …тысячи падут перед Тобой, десятки тысяч от Твоей десницы…
…и встанешь Ты против льва и змеи ядовитой, и наступишь ногой на льва молодого и шею дракона…
Доктор Дюплесси произносил слова так, что вместо «ноги» у него получалось «нууги», а вместо «дракона» – «дуракона». Поль решил, что Неверный Али скачет на «дураконе» и что тот дышит огнем и дымом и питается пятилетними мальчиками.
Небрежение к службе, которое проявил Поль, заметила Джинкс. Она смотрела, как брат вынул игрушки из кармана, и у нее от зависти прищурились глаза. «Это же несправедливо, – решила она. – Мама все спускает Полю, и вот вам, нате, он играет в церкви!»
– Поль! – зашипела Джинкс.
Поль не шевельнулся, но весь сжался и насторожился, потом на лице у него появилось упрямое, решительное выражение.
– Поль! – еще громче зашептала Джинкс, раскусившая его притворство, когда он прикинулся глухим и с невинной младенческой улыбкой обернулся к ней:
– Что?
– Поль! – Джинкс преисполнилась решимостью заставить брата ответить и ткнула его локтем под ребро. И крепко.
Поль сидел, нахохлившись, он не мог позволить себе пошевелиться: не мог убрать солдатиков и не мог спрятать так, чтобы их не было видно. Всеми фибрами своей души он сейчас ненавидел сестру – эту «надоедливую бабу». Однажды вечером папа так назвал миссис Дюплесси, и Поль запомнил эти слова. Ему очень понравилось, как они звучали.
– Надоедливая баба, – огрызнулся Поль.
– Ну, это тебе так не пройдет! – вполголоса злорадно проговорила Джинкс, но получилось довольно громко, и Поль краешком глаза посмотрел, не слышала ли мама.
«Все в порядке, не слышала». И все же малыш принялся прятать майора Брауна и Неверного Али, зажав обе фигурки в потных, разгоряченных ладошках, но последнее слово осталось за Джинкс: она исподтишка победно показала ему язык.
Этого Поль перенести не мог. Солдатики полетели на пол, Поль вскочил со своего места, стараясь лягнуть сестру, да так, чтобы остался грязный след на ее только что начищенных белых туфлях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71