Когда мама с папой наконец устроились, бальное платье было укрыто пледом, а папин фрак аккуратно расправлен и цилиндр водружен на его голову, Лиззи сказала:
– Папа с мамой похожи на сказочных принца и принцессу.
Лиззи произнесла эти слова мечтательным голосом, совсем позабыв, что она светская дама.
– Это точно, – согласилась с ней Джинкс. Она положила подбородок на перила и наблюдала за красочным спектаклем. Перила были холодными и гладкими, как мороженое с крыжовником, и Джинкс захотелось персикового мороженого, которое делают дома на кухне, вспомнились кухня, насос, соль на полке и котенок, который однажды упал в остатки молока.
– Вот вырасту, и у меня будет револьвер, и я буду, как лейтенант Браун, – заявил Поль. Он не забыл, как жестоко обошлись с ним сестры, его не купишь льстивыми уговорами. Волшебные принцессы! Дуры! – И у меня будет военная форма.
– Тише ты, Поль, ты опять накликаешь беду на наши головы, – сердито остановила его Лиззи, и малыш замолчал, затаив обиду и придумывая страшную месть, но потом заметил, как на причале что-то блеснуло, и ему в голову пришла мысль, что это горшки с золотом. Они были запрятаны под заплесневелой дубовой доской, и он, Поль, найдет их. И никому не даст. Даже никому не расскажет!
Сразу была забыта ничтожность его сестер, и он спокойно стоял рядом с ними. Дети смотрели, как за горами багровело небо, как все темнее и темнее становились горы, пока не стали чернее туши и бесформенными, как уголь, – они стали похожи на мрачный-премрачный лес на фоне огненного неба.
Губернаторский бал в честь мистера и миссис Экстельм был великолепен. Если только возможно переплюнуть новых богатеев из Филадельфии, Нью-Йорка или Ньюпорта, бал на острове Мадейра, который был дан 10 августа 1903 года, сделал это. Можно было подумать, что эта зеленая точечка, лежащая невдалеке от берегов Португалии, решила организовать соревнование и произвести впечатление на своих новых и более состоятельных родственников прежним богатством и историей.
«Глупо, – вещали потускневшие величественные здания. – Глупо ведете себя, выскочки. Не просчитайтесь. В один день мира не завоюешь. Вы должны учиться на нашем примере». Залитые светом широко распахнутые двери и окна скрипели и пели на все голоса, пока вельможный остров, чиновники, иностранная аристократия и торговые представители выходили из вереницы блестящих экипажей. Со стороны покрытого гравием подъезда и усыпанных галькой дорожек комнаты звучали, как матроны, сплетничающие, прикрывшись веером. Громче раздавалась музыка, танцевальные мелодии разносились все дальше, но настойчивый говор матрон брал свое.
В главном здании бальный зал был задрапирован тяжелыми гирляндами зелени с вплетенными в нее розами. Некоторые розы были еще в бутонах, другие распустились и сделались круглыми, и их изобилие, приумножалось повторением на бесконечном ряду серебряных кубков, бокалов, хрустальной в серебре посуде, канделябрах, кувшинах с глубокой резьбой по хрусталю. Серебро и позолота, серебро и золото, свет свечей и цветы, цветы, цветы. Красные и розоватые, оранжевые и лимонно-желтые, и все вообразимые цвета зелени: оливково-зеленая, лесная зелень, бледная, как выпавший снег, зелень. Буйные цвета поднимались до самых стропил потолка, устремлялись к вырезанным на них богам и богиням, разметавшимся по верху в самом фантастическом беспорядке, а потом спускались вниз, проникая во все щели всех гостеприимно открытых дверей под арками.
Слышались виолончели и скрипки, а откуда-то изнутри – мандолина. Тут и там нависали балдахины из пальмовых и фиговых ветвей, стояли лампы с бархатными и перламутровыми абажурами, фонари с увеличительными стеклами в рамках, строгих, как церковные шпили. Вся стена одной комнаты была сплошные зеркала. И комната повторялась во все стороны сто, тысячу раз: кружева, атлас, тафта, тюль; розовато-лиловые, светло-вишневые, светло-серо-зеленые и слоновой кости тона; алмазные булавки, причудливые серые жемчуга; напудренные щеки, напомаженные волосы и бессчетные слои налакированных кудрей. Можно было подумать, что сюда, в это место и в данный момент, собрались все мало-мальски имеющие значение в мире, чтобы потанцевать перед американцами.
– Какая красота! – пробормотала Юджиния. – Это так красиво!
Она сидела у столика рядом с танцевальной площадкой и посматривала на другую сторону комнаты – на своего кузена Уитни. Он был с семьей Джеффрисов, и хотя Юджиния видела, как он старался со всем вниманием слушать посла и согласно кивать, она понимала, что ее кузен хотел произвести впечатление на молодую леди Марину.
«А она красивая девушка», – отметила Юджиния. Во время прогулки в горы эта семья была так мила. Там-то все и началось по пути в деревню Чопина. Юджиния жалела, что не слышит их разговора. Посол говорил и качал головой, вид у него был задумчивый и серьезный, жена его наклонила голову в знак супружеской солидарности. Потом Уитни глупо, с какими-то стеклянными глазами улыбнулся и попытался незаметно посмотреть в сторону леди Марины, своей новоявленной любви. Юджиния закрыла глаза и стала слушать музыку.
«А что плохого в том, если у кузена появится на Мадейре романтическая привязанность? – подумала она. – Не такое уж плохое для него место, чтобы на этом остановиться. Во всяком случае, гораздо лучше, чем Филадельфия. «Единственное, что нас привязывает, – это отсутствие воображения» – кажется, так говорил Марк Аврелий, – внезапно вспомнила она латинские цитаты. Юджиния открыла глаза и уставилась на шандал. – Не может быть, чтобы я забыла эти «Размышления», – сказала она себе. – Я слышала их почти каждый день своей жизни.
«Либо ты останешься жить здесь…» Как это точно переводится?.. «Либо ты останешься жить здесь, в местах, к обычаям которых ты достаточно привык теперь, либо переберешься в другие места, что ты волен сделать по собственному выбору, либо ты умрешь…»
Юджиния улыбнулась. Как это кратко! «Что ты волен сделать по собственному выбору».
Юджиния смотрела на браваду Уита и застенчивые взоры девушки и улыбалась еще шире. «А почему нет? – подумала она. – Почему нет? Семья Джеффрисов милая, у них хорошие связи; посол умен. Он ведь был так внимателен ко мне во время прогулки. Конечно же, это говорит о его достоинствах!»
– Приятный прием, миссис Экстельм. Юджиния не осознала, что она не одна. Она совсем забыла на какой-то момент, что, увы, не невидимка. Она стремительно выпрямилась, как только снова очутилась на земле.
– Лейтенант Браун! – удивилась она. – Вы меня напугали.
У нее зарделись щеки, и она с ужасом уставилась в пол. «Этого еще не хватало, – подумала Юджиния, – веду себя, словно ученица школы мисс Холл для благородных девиц». Юджиния стиснула руки в длинных перчатках и стала рассматривать кончики пальцев.
– Кажется, я застал вас за каким-то преступным замыслом, миссис Экстельм.
Совершенно неожиданно Браун заговорил совсем по-иному: взвешенно, зрело, совершенно так, как разговаривают мужчины, с которыми она только что танцевала, и Юджиния посмотрела на него, чтобы увидеть, заметна ли эта перемена внешне. «Возможно, это его парадная форма, – сказала она себе, – или обстановка в комнате, или опять это мое воображение, только и всего».
– Ничего подобного! – Юджиния сделала попытку вернуть себе легкий светский тон. – Я здесь размечталась, и очень серьезно, не составят ли Марина Джеффрис и мой кузен партию. Вот видите, как мы, старые леди, проводим время!
Юджиния старалась не смотреть в ясные голубые глаза Брауна и не видеть его открытой улыбки. «Старая леди, – подумала Юджиния, – это я-то так называю себя?»
– И потом я не знала, что за мной наблюдают. Я думала, что я одна в этом маленьком уголочке.
Юджиния боялась еще раз посмотреть Брауну в лицо и разглядывала комнату, будто это было самое замечательное место на Земле.
– Ну что же, не буду мешать, – тихо проговорил Браун, но уходить не собирался.
– Прелестный бал, правда? – наконец выдавила из себя Юджиния. – Надеюсь, вы не очень скучаете. Нам бы следовало найти вам молодую леди, вроде той, что нашел себе Уитни.
После этого оба замолчали. Музыка продолжала играть, и бал продолжался, танцы были в полном разгаре, а Браун проклинал свою парадную форму, белые перчатки и внутренний голос, который позвал его через весь бальный зал. Юджиния же повторяла: «Старая леди – это так я вижу себя? Это я?» Ей стало казаться, что бальное платье теснит, плечи чересчур оголены, а драгоценности, которыми обвешаны ее горло, уши, руки и пальцы, такие тяжелые, что могут пустить ко дну целый корабль.
– «Что ты волен сделать по собственному выбору…»– не задумываясь, пробормотала Юджиния.
– Что вы сказали? – переспросил Браун, радуясь тому, что их беседа возобновилась, и он услышал ее голос, пусть даже что-то неразборчивое.
– Что, лейтенант? – столь же поспешно ответила Юджиния. Она не заметила, что произнесла эту фразу вслух, смущенно посмотрела на него, изобразила улыбку и решила, что так неловко она себя еще ни разу в жизни не чувствовала.
– Вы что-то говорили? – спросил лейтенант Браун, он никак не мог определить, не издевается ли над ним Юджиния, но лучше было говорить, чем молчать.
– Я что-то говорила? – повторила за ним Юджиния. «Хуже, и хуже, и хуже», – сказала она себе.
– Выборы? – подсказал Браун. – Вы сказали что-то о свободных выборах.
Он понял, что влип. В политике он не понимал ровным счетом ничего. С непринужденностью, которой не осознавал, он положил руки в белых перчатках на спинку стула, а Юджиния в это время растерянно бормотала:
– Наверное, я опять разговаривала во сне. Однако сказанные слова оказались еще хуже, и Юджиния с отчаянием старалась поправить дело.
– Со всеми, по-моему, бывает… или говорят, не думая, я бы сказала… В общем-то, я думала о Марке Аврелии, – поправилась Юджиния, но фраза получилась такой же пустой, как пыль. «С таким же успехом я могла бы заговорить о дамских прическах, – подумала она, – или клумбах пионов, или о том, как выучить горничную для второго этажа со спальнями».
– Он был стоик… По-моему, римский император. Или военачальник…
Начатая ею маленькая речь стала иссякать, в ушах Юджинии она звучала дидактичной, заумной, прямолинейной.
– А может быть, всеми тремя сразу… Я забыла. Во всяком случае, это просто старые слова, которые любил повторять мой отец… Не стоит об этом и говорить… лейтенант…
Юджиния остановилась и выдавила из себя еще одну улыбку. «Наконец-то безопасная почва, – сказала она себе. – Слава тебе, Господи! О, слава тебе, Господи!» Очаровательная жена, хорошая мать, приятная хозяйка дома, благодарная гостья. Юджиния запрокинула голову и как только могла теплее сказала:
– Но, лейтенант, вы пришли пригласить меня на обязательный танец?
– Нет, мэм, я пришел просить вас оказать великую честь и подарить мне этот танец, – ответил Браун, и произнес он это таким тихим и сердечным голосом, что Юджиния окончательно потерялась. Она не находила слов, которые наполнились бы смыслом. Потом исчезла комната, исчез оркестр, и ночной воздух остановил свое движение.
Джордж не замечал, в каком возбужденном состоянии находится его жена. Он только заметил, как лейтенант Браун пересек бальный зал и пригласил ее на танец. «Отлично, – сказал себе Джордж, – у паренька хорошие манеры, чего бы там ни говорил Бекман. В конце концов, это ведь манеры делают человека».
Джордж вернулся к беседе с губернатором:
– По-моему, вы спрашивали меня, сэр, как относится к договору Хея – Буно-Варилья мой отец? Как вам известно, государственный секретарь Хей – близкий друг нашей семьи. Даже больше, государственный секретарь Хей сам… – Джордж остановился. «Незачем выпускать эту кошку из мешка», – подумал он.
Возникла недолгая, но неловкая пауза, и Джордж с губернатором и Огденом Бекманом придвинулись к столу с пуншем. Увидев огромный серебряный сосуд для пунша, Джордж подумал, что более великолепной штуки он в жизни не видел. Он был сделан в форме маленького замка с зубчатыми стенами и шпилями. Джордж заметил про себя, что нужно будет заказать такой.
– Да, секретарь Хей. Исключительно интересная дилемма, этот договор, – заметил губернатор. – Перед вашим довольно неожиданным приездом, мистер Экстельм, мы, эти джентльмены и я, – губернатор указал на группу людей, стоявших неподалеку, – обсуждали эту проблему с поверенным в делах Колумбии.
– Ах да, поверенный в делах… – повторил Джордж. Он пытался вспомнить, где слышал этот титул. – М-м-м-м, да, – протянул он, не зная, что сказать.
Огдена Бекмана, стоявшего между Джорджем и губернатором, перестало интересовать неторопливое и занудливое развитие беседы. Соединенные Штаты Америки, и договор с Колумбией, и этот поверенный в делах – ничего более смешного нельзя было придумать для обсуждения в Богом забытой заводи вроде Мадейры. Времена величия Португалии канули в Лету, и навсегда. Теперь это всего лишь сонное королевство, населенное суеверными рыбаками. Что делают Соединенные Штаты в Южной Америке и Панаме – не их дело. Португалия ничего не может выгадать от использования проложенного канала.
Глазами Бекман следил за Юджинией и Брауном, кружившимися по залу в вальсе. Возможно, Джордж и не заметил, какое лицо было у его жены, когда она поднялась для танца, но Бекман видел все. От увиденного он пришел в неописуемую ярость, как будто получил запрещенный удар под ложечку, и ему пришлось предпринять усилие, чтобы остаться самим собой. Мысленно он нарисовал себе картину, как идет через зал и со всего размаху бьет в эту нахальную квадратную рожу. Но сдержанность была отличительной чертой Бекмана. Он стоял и наблюдал за тем, как Юджиния танцевала все раскованнее, и в его голове зрел план. «Да, – сказал он себе. – Да, да, правильно. Возможно, это даже очень хорошо. Возможно, именно этого-то мне и не хватало».
А в это время Джордж весело хохотал, он снова оказался в своей тарелке. Политика никогда не была его сильной стороной, вот шутки, розыгрыши, непочтительные анекдоты – это его стихия.
– Ну, я не думаю, чтобы отец стал ломать голову над какими-то двумястами пятьюдесятью тысячами долларов… – заливался Джордж. – Десять миллионов – это другое дело, тут он начал шевелиться. Что он сказал, Огден? Ты же был там во время знаменитой… ну, этой знаменитой тирады… Там был еще Морган… помнишь?..
Джордж повернулся к Бекману.
– Я совершенно ничего не помню, Джордж, – холодно возразил Бекман. – Мне не приходилось слышать, чтобы твой отец выразился неблагоразумно.
Джордж закусил удила.
– Неблагоразумно! – загоготал он. – Этому-то пирату Моргану? Неблагоразумно! Да я сам помню! В общем, губернатор, он сказал что-то вроде того, что эта куча шимпанзе не стоит десяти миллионов… Не представляю, как он предполагал заполучить целую провинцию другим способом… Наверное, силой. Как, по-твоему, Огден?
Джордж победно улыбнулся смотревшему на него с каменным лицом Бекману и повернулся к губернатору.
«Только подумать, – вертелось в голове у Джорджа. – Маленький Джордж Экстельм… Передо мной заискивают, как перед монархом! Всему, что я ни скажу или ни сделаю, согласно кивают, всем восхищаются. И к тому же, как легко мне удалось поставить на место Бекмана!» Джордж отдал свой стакан из-под пунша стоявшему рядом наготове официанту.
– Мне кажется, Джордж, – проговорил ледяным тоном Бекман, – та фраза, которая тебе так понравилась, может иметь здесь весьма нежелательные последствия. Мадейра, насколько я слышал в последний раз, все еще часть Португалии.
– Тебе что, не нравится, что я говорю о пунше? А, ты имеешь в виду «шимпанзе»! – Джордж покачал головой, чтобы подчеркнуть, что обижаться кому-нибудь было бы совершенно глупо, и, подхватив только что наполненный стакан, залпом опрокинул. – Мы же говорили о Панаме и Колумбии… Причем здесь Португалия?
– Да, Джордж, я это понял. Но когда ты говоришь о народе…
Бекман кипел. Это нужно же, все гигантские усилия Турка могут пойти насмарку из-за одного-единственного забулдыги. Если бы только мог, он бы с большим удовольствием всадил нож в сердце этого фата.
Джордж отмахнулся от сделанного Бекманом замечания.
– Что вы на это скажете, губернатор? Бекман думает, будто мы говорим о постройке канала через улицы Лиссабона, или Мадрида, или еще где-нибудь.
Он снова разразился хохотом, и все его тело содрогалось от гордости, огромные бриллианты в запонках сверкали, а блестящее лицо и волосы сияли. Он сильно смахивал на гладкого, лоснящегося, хорошо упитанного бобра, обозревающего свои владения на залитой солнцем реке.
Губернатор вежливо улыбнулся обоим, Бекману и Джорджу, и принял необходимое решение.
– По-моему, этот стакан течет, Джордж, – сказал он. – Я могу называть вас Джорджем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71