«Наверстывая потерянное время» вполне могло бы означать «Давай скорее, ведь я не могу провести с тобой всю ночь». Во всяком случае, слова прозвучали двусмысленно и бесстыдно, и от этого Юджинии захотелось опустить голову и заплакать.
– Я уже совсем забыла, как тут темно, – Юджиния постаралась произнести эти слова бодрым жизнерадостным голосом. – Как в лисьей норе.
Она попробовала заглянуть подальше в трюм, но разглядеть что-либо мешали тени. За пределами освещенного фонарем круга помещение погружалось в непроглядный мрак. «Мне все равно, я могла бы отдаться и в пещере», – подумала Юджиния. Ей не хотелось смотреть на пол, но это получилось как-то само собой. Из своей каюты она уходила в приподнятом настроении, без колебаний и целеустремленная, но сейчас, вдохнув угольной вони, услышав шипение керосиновой лампы и увидев ее бледный желтый глаз, Юджиния почувствовала себя несчастной. Она подвигала пальцами ног по деревянным доскам пола, они были шершавыми от песка и следов, оставленных множеством прошедших по ним ног.
– Но мне нравится, как двигается корабль, – еще раз начала Юджиния. – У меня такое чувство, будто я вальсирую.
– Высокая волна, – ответил Браун. – Вот от чего у тебя такое чувство. – Ему хотелось протянуть руку и потрогать ее, но что-то сдерживало его. – Эта часть Индийского океана очень бурная.
– Меня немножко подташнивает, – начала было она с тайной надеждой на то, что он догадается, но немедленно испугалась и не стала продолжать. «Я еще не могу сказать об этом Джеймсу, – убедила она себя и не стала развивать мысль. – Я никому не могу сказать».
– Временами. Не сейчас. Сейчас я чувствую себя хорошо.
Сказано было решительно и определенно и отвергало какую-нибудь мысль, что ей нужна помощь.
– Эта часть Индийского океана известна тем, что здесь многие страдают морской болезнью, – механически ответил Браун. Он не двинулся с места и продолжал стоять около ящиков.
Они оба замолчали. Казалось, им нечего больше сказать. Безразличный, глухой к чувствам людей или просто занятый только самим собой, корабль продолжал себе как ни в чем не бывало идти вперед. Поскрипывали шпангоуты, им вторили, с шумом рассыпаясь при ударе о корпус судна, волны. Подброшенные вверх тысячи ведер соленой воды повторяли монотонный припев, им отвечал речитатив стали, смолы и пеньки, из которых был сделан корпус «Альседо». «Кораблю нужно движение, – выкрикивало судно. – Ему нужны вода, и ветер, и огонь в его чреве. Ему нужны скорость и океан без признаков земли».
– Мне нравится этот звук, – сказала наконец Юджиния.
– Мне тебя не хватало, – вот и все, что ответил ей Браун.
Найти друг друга им было совсем нетрудно. Одежда, руки, ноги слились с ритмом движения судна. Браун расстегнул петельки на ее пеньюаре и прижал ее к себе. Она потянула рукав, низ рубашки и тоже прижалась к нему. Они исполняли танец, размеренный темп которого их тела освоили раньше и сразу принимали привычную позу: рука на бедре, колено у ягодицы, плечо у плеча, рука на талии.
– Вот видишь, – проговорила Юджиния, повернувшись к Брауну лицом, – я же говорила, что приду сюда. И я здесь.
Она не разрешала себе подумать о чем-нибудь еще: конце путешествия, Филадельфии, семье Джорджа, самом Джордже, какое будущее она видит для себя и своих детей. Или что будет с ее детьми. «Сделай вид, что этих проблем нет и в помине, – убеждала она себя, – и, может быть, их и не станет».
Джеймс тоже старался откинуть свои тревоги. Он не сказал: «Ты думаешь, я одно, а я на самом деле совсем другое. Я на судне потому, что меня наняли. Я такой же гость, как и ты». – Он не предостерегал себя: вот что бывает с теми, кто предается мечтаниям, хорошо проводит время, забывает о своей работе. Он не сказал: «Если бы ты получше глядел глазами… если бы ты делал то, что тебе сказано…»
– И вот я здесь, как обещала, – еще раз сказала Юджиния, и Браун ответил:
– Ты так прекрасна!
Солнце еще не взошло, когда Бекман заявился в трюм к Брауну.
– Подумать только, мы доверились тебе! – выкрикнул он, рванувшись к нему в таком возбуждении, что врезался своим массивным телом в один из ящиков.
– Да, Джордж Экстельм будет… когда я скажу ему, что…
Бекман, казалось, не почувствовал удара о ящик. Он отступил в сторону, словно наткнулся на чепуховое препятствие, и снова устремился к Брауну.
– …Его жена! – орал Бекман. – Его собственная жена здесь, в этом вонючем свинарнике…
Бекман был не похож на себя: на щеках блестела седая щетина, черный костюм измят, весь во влажных разводах от пота или какого-то жира.
– Я не мог поверить своим глазам! Эта бедная, невинная женщина! Мать троих… Как ты мог?
Бекман ударил себя в грудь раз, второй раз и для счета третий, изо рта брызгала слюна. Он появился с таким шумом, как будто свалилось огромное дерево. «Кого-то нужно призывать к порядку, и, по-моему, не меня», – подумал Браун.
– Я не могу поверить своим глазам… как… как…
У Брауна не дрогнул ни один мускул. Одна только мысль, что Бекман мог подсматривать за ними, затаившись в темноте на лестнице, должна была бы вывести его из себя, но он держал себя в руках. «Еще не время, – решил он, – еще не время».
– И прямо здесь, на полу… как свиноматка… – Бекман остановился, чтобы перевести дух. Он побагровел, дышал часто и хрипло, лицо распухло. – …ни стыда, ни совести, ни капли порядочности… Если бы не винтовки, Браун, я бы убил тебя. Не задумываясь. На месте. Если придется, голыми руками. Если бы только не…
Слова вылетали из его рта и пузырились, как желчь. Негнущимися пальцами он схватился за край ящика.
Браун ничего не сказал. В этом не было нужды. Он понял Бекмана, знал, какая причина не дает ему покоя, и знал, что делать. Его удерживала только мысль о Юджинии – Юджиния стояла в глазах у Бекмана, у самого Джеймса. Она притупляла его решимость, путала все карты.
«Почему я растаял на этот раз? – спрашивал себя Браун. – Моим правилом всегда было: сделал свое дело и уходи. Молчи. Никому. Помни свое место. Почему я поверил, что на этот раз все может сложиться по-другому?»
– …И что же ты говоришь ей, жалкое отродье… пока вы с ней предаетесь блуду… Что ты ей говоришь?
Бекман говорил с трудом, выдыхая фразы по частям, словно ему не хватало воздуха. Он рывком сорвал воротничок рубашки, при этом отскочила золотая с сапфиром запонка, но Бекман даже не повернул головы в сторону, где, звякнув, она упала.
– Нашептываешь ей планы захвата мира… говоришь, что спасешь, когда наступит момент?.. Герой на белом коне… Благородный сорви-голова и прочий треп?.. Так вот что, позволь сказать тебе кое-что… – Он облизал пересохшие губы и с трудом проглотил слюну. – Позволь сказать тебе, мальчишечка…
– Если вы имеете в виду работу на Борнео, – негромко оборвал его Браун, – то я не смешиваю бизнес с удовольствием.
«Но ведь я это сделал, разве не так! – сказал себе Браун. – Я забыл, зачем я здесь. Потерял голову из-за дорогого костюма и богатства вокруг. Перестал помнить, кто я такой».
– Бизнес и удовольствие! Ну нахал!..
Бекман ухватился за другой ящик. У него из-под ног уходила почва, и он это знал. В голове стучало: Юджиния, Юджиния. Он поймал себя на мысли: «Может быть, она отдает предпочтение Брауну. Может быть, я вообще зря размечтался…»
– Ну проходимец! – снова взвился Бекман и бросил в лицо соперника слова, которые должны были уничтожить его: – Хотел бы я посмотреть, как ты будешь выглядеть перед мужем этой леди. Надеюсь, когда после завтрака я зайду к нему, он поймет, почему…
– На вашем месте, я бы не стал этого делать, Огден, – тихо произнес Браун, с удовольствием подумав, насколько он выигрывает, называя Бекмана по имени. И не преминул воспользоваться этим преимуществом. От чего пришел в хорошее настроение. Он любил жесткую игру.
– Мы оба знаем, что Джордж тут ни при чем.
– Ах, Джордж тут ни при чем, вот как!.. – тщательно отработанный акцент Бекмана дал трещину. Буква «р» начала размазываться в горле и, как холодная каша, застревала на полпути. Бекман с усилием проглотил комок и ринулся в бой. «Черт бы побрал этот чистый королевский язык», – чертыхнулся он.
– …Ну что же, может быть, тебе с твоей любовницей нет дела до ее мужа, ну, а если подумать о Турке…
Браун бросил обращать внимание на то, что говорил Бекман. Его занимал его акцент. Он решил, что слышал где-то такой акцент, но где – никак не мог вспомнить. Первое, что пришло ему в голову, Каспийское море. Но этот регион, не считая поселка Нобелей в Баку, не был ему знаком. Акцент звучал очень по-европейски.
– …голову даю на отсечение, ей не очень придется по вкусу, если старик узнает об ее распутстве. Даже если Джорджу наплевать… даже если он перестал интересоваться ею… даже если он забыл о супружеском ложе…
– Что за чушь вы городите, Огден! – ответил Браун. Говорить с Бекманом бесполезно, и без того ясно, что грызет его.
– Это я-то говорю чушь?! – пронзительно вскрикнул Бекман. Он поперхнулся, гласные не давали продохнуть. Он сплюнул, прочистил горло и рукавом вытер рот. От всей фальшивой личины респектабельного приближенного великого мира сего ничего не осталось.
– Ты… – выдавил он из себя, – ты…
Бекман понимал, что теряет власть над этим человеком. Его память перескочила к тому дню, когда он нанимал Брауна, давал ему имя, Боже ты мой, давал ему возможность перечеркнуть прошлое…
Перед глазами Бекмана встала Юджиния: Юджиния, приезжающая на причал в Ньюпорте утром в день отплытия, Юджиния, вся в белом с вуалью, развевавшейся за ней по ветру, как перья. Бекман запомнил этот момент очень отчетливо, потому что стоял тогда, замерев у окна каюты на верхней палубе, прижавшись к стеклу рукой, которая от напряжения стала похожа на замерзшую клешню. «Я стоял там и ничего не делал», – сказал он себе. Осознать это было очень горько.
– Ты… ты… – Бекман начал снова. От сознания поражения у него распирало грудь, ни одного нужного слова не приходило на ум. «Я хотел ее для себя, – вопила его душа. – Я хотел ее для себя». И потом его прорвало визгливым криком:
– Ты поставил под угрозу все задуманное дело, затащив в постель эту… эту шлюху и еще смеешь…
– Не смей этого говорить, – в голосе Брауна прозвучала сталь. Ошарашенный Бекман на миг замолчал.
– Так чего я не должен говорить, Джимми?
Бекман выпрямился и расправил плечи, потом подтянул рукава пиджака. У него заходили скулы, язык не находил покоя во рту, пальцы теребили клапаны карманов. Назвав Брауна по имени, он как-то даже приободрился.
– Ах ты, маленький Джимми, тебе же грош цена в базарный день… Так тебе не нравится то, что я говорю? Что ты всего лишь наемник… что тебя наняли выучить нескольких мартышек, как стрелять из винтовки… Ты же просто шут из табакерки: нажми на пружинку – и ты тут как тут.
Бекману стало легче. Он вообразил, будто танцует матросскую джигу, столько в нем вдруг заиграло боевого задора. Он переступил с ноги на ногу и вспомнил, что на нем вечерние лакированные туфли. Туфли придавали ему статус. Он стал почти прежним самим собой.
– Или ты против этого «дела»? Тебя высоко занесло, ты слишком велик для какого-то ничтожного мятежа, ведь теперь ты спишь…
– Не говори этого, Бекман.
– Так вот отчего ты такой чувствительный! Из-за того, как я называю твою любовницу?
Бекман снова возликовал, злость клокотала в нем, как в мальчишке-живодере, сдирающем шкуру с кошки. «Я вышиб Брауна из игры, куда ему тягаться со мной. И Юджиния моя. Неважно, как я заполучу ее, главное, заполучить». – Бекман самодовольно вздохнул.
– Ты не можешь слышать, как Юджинию называют шлюхой?
И в тот же миг, не успели они оба оглянуться, как Браун набросился на Бекмана. Удар по ребрам, второй в живот, третий прямо в челюсть, и Бекман рухнул на пол, не успев поднять руки.
Браун встал. В трюме стоял запах, какой бывает у смерти. Браун наклонился и пощупал пульс на шее. Бекман потерял сознание, но не умер. Не умер пока.
«Тело нужно убирать, – решил Браун. – Придется вытащить его на палубу и столкнуть за борт». Дело принимало опасный оборот. Это было знакомо. Простая задача, решаемая привычно и быстро.
Браун поднял Бекмана за ноги. Тело было тяжелым и неуклюжим и слегка перекатывалось, словно с трудом прилаживаясь к незнакомым обстоятельствам. Браун потащил Бекмана за лодыжки, потом потянул за руки и наконец схватил за воротник пиджака. «Мне повезло, – мельком заметил про себя Браун. – У него был порядочный портной».
В коридоре пришлось поспешить – Браун не мог рисковать. Но счастье ему улыбалось: вокруг ни души, для стычки Бекман выбрал самый глухой час перед рассветом. Скорее выбраться из коридора, на палубе будет легче. А там, на палубе, нетрудно изобразить падение за борт. Будет походить на несчастный случай. К тому времени, когда хватятся Бекмана, от тела не останется и следа. Судно расстанется с ним, как с вчерашними отбросами.
«Но теперь уже нет дороги назад. Прощай, Юджиния, прощай, домик с живой оградой и коляской, запряженной пони в переулке. Не выйдет обосноваться на одном месте, не будет тихой жизни. Я убираю Бекмана и остаюсь, каков я есть. Убираю Бекмана, и приходит конец мечтам». «Но это и было мечтой, и ничем другим, – возразил другой голос. – Мечта. Тигру не сменить своей полосатой шкуры, тебе тоже».
Браун протащил тело Бекмана через выход на верхнюю палубу и подкатил к перилам у борта. «Все нужно сделать наверняка, – напомнил он себе, – чтобы потом не произошло внезапного воскрешения мистера Огдена Бекмана и не рассказывали сказок о чудесном спасении утопающего проходящим этим же курсом кораблем».
Браун вытащил из потайного кармана в брючном ремне осколок отточенного, как бритва, и заостренного, как кинжал, стекла. Это был старый прием – осколок стекла в сердце, рана незаметна, не больше следа от булавочного укола, а орудие убийства полностью поглощается телом жертвы. «Получай свое, мистер Огден Бекман», – произнес про себя Браун.
Он поднял осколок, блестящий, тонкий, в предрассветном освещении он казался почти изящным, как сосулька. «Смерть может прийти с шумом, с грохотом, как при охоте на дикого кабана, – подумал Браун, – или медленно, как раскатистый свист по пустынным холмам; она может налететь, как ведьма с метлой, или безмолвно сидеть, поджидая своего часа у твоих ног».
Он нажал на стекло, и оно плавно, не встречая никакого сопротивления, вошло в тело Бекмана, как лопата в свежий чернозем или ложка в яблочный мусс. Он очень хотел, чтобы на этот раз не было такой легкости. Он очень хотел, чтобы сделать это оказалось сейчас намного труднее. Но получилось, заученно, рефлекторно, в один момент, без лишних раздумий. Браун надавил на грудь Бекману, чтобы острие вошло поглубже.
Сделав это, он перевалил тело за борт. Звук от удара тела о воду заглушили шум машин и плеск волн. Он получился не громче всплеска воды в деревенском пруду. Браун встал, отряхнул колени и подождал, оглядываясь по сторонам.
Есть вещи, которые никогда не забываются.
ГЛАВА 23
Но как мог Огден выпасть за борт? Его должен был кто-нибудь увидеть? Ночной вахтенный или кто-нибудь еще». Юджиния пристально смотрела в воду. Внезапно волны стали злыми, как человеческие лица. Во все стороны, куда бы ни посмотрела, она видела злобную толпу. Казалось, «Альседо» находился во власти стихии и был беззащитен, словно гувернантка с тележкой и перепуганным пони. – С таким же успехом это мог быть кто-нибудь из детей, один из моих детей, – попадает под перила, скользнет в воду, никем не замеченный, и так там и останется».
– Мы не можем повернуть и поискать? Юджиния смотрела по очереди на мужа и на Брауна, не обращая внимания на капитана Косби.
– Разве так обычно не…
Но все трое выступали единым облаченным в синее фронтом. «Зачем Джордж напялил на себя этот дурацкий наряд яхтсмена? – внезапно пришло в голову Юджинии. – И именно сегодня. Совершенно неуместный костюм. Это костюм виноват, для него это самое главное. – Вспомнив это слово, она еще больше рассердилась и отвернулась, чтобы не видеть праведно расправленных перед нею плеч трех мужчин. – Один из моих детей», – повторила она. Эта мысль крепко привязалась к ней.
Джордж ответил жене не сразу. Тут нужно было подумать о многом. Прежде всего, исчезновение Огдена – что это такое? Злоумышленный акт или несчастный случай, и имеет ли это значение? И есть ли до этого дело ему, Джорджу? Затем возникает деликатнейший вопрос о виновности или, по меньшей мере, ответственности. Потом щекотливая проблема Борнео: в какой степени и на чем скажется такой несвоевременный переход Бекмана в мир иной?
Джордж неотрывно смотрел на океан, и по выражению, его лица ничего нельзя было прочитать. «Господи, – думал он, – она слишком много хочет, от цивилизованного человека нельзя требовать, чтобы он так много думал, даже не выпив утреннего кофе».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
– Я уже совсем забыла, как тут темно, – Юджиния постаралась произнести эти слова бодрым жизнерадостным голосом. – Как в лисьей норе.
Она попробовала заглянуть подальше в трюм, но разглядеть что-либо мешали тени. За пределами освещенного фонарем круга помещение погружалось в непроглядный мрак. «Мне все равно, я могла бы отдаться и в пещере», – подумала Юджиния. Ей не хотелось смотреть на пол, но это получилось как-то само собой. Из своей каюты она уходила в приподнятом настроении, без колебаний и целеустремленная, но сейчас, вдохнув угольной вони, услышав шипение керосиновой лампы и увидев ее бледный желтый глаз, Юджиния почувствовала себя несчастной. Она подвигала пальцами ног по деревянным доскам пола, они были шершавыми от песка и следов, оставленных множеством прошедших по ним ног.
– Но мне нравится, как двигается корабль, – еще раз начала Юджиния. – У меня такое чувство, будто я вальсирую.
– Высокая волна, – ответил Браун. – Вот от чего у тебя такое чувство. – Ему хотелось протянуть руку и потрогать ее, но что-то сдерживало его. – Эта часть Индийского океана очень бурная.
– Меня немножко подташнивает, – начала было она с тайной надеждой на то, что он догадается, но немедленно испугалась и не стала продолжать. «Я еще не могу сказать об этом Джеймсу, – убедила она себя и не стала развивать мысль. – Я никому не могу сказать».
– Временами. Не сейчас. Сейчас я чувствую себя хорошо.
Сказано было решительно и определенно и отвергало какую-нибудь мысль, что ей нужна помощь.
– Эта часть Индийского океана известна тем, что здесь многие страдают морской болезнью, – механически ответил Браун. Он не двинулся с места и продолжал стоять около ящиков.
Они оба замолчали. Казалось, им нечего больше сказать. Безразличный, глухой к чувствам людей или просто занятый только самим собой, корабль продолжал себе как ни в чем не бывало идти вперед. Поскрипывали шпангоуты, им вторили, с шумом рассыпаясь при ударе о корпус судна, волны. Подброшенные вверх тысячи ведер соленой воды повторяли монотонный припев, им отвечал речитатив стали, смолы и пеньки, из которых был сделан корпус «Альседо». «Кораблю нужно движение, – выкрикивало судно. – Ему нужны вода, и ветер, и огонь в его чреве. Ему нужны скорость и океан без признаков земли».
– Мне нравится этот звук, – сказала наконец Юджиния.
– Мне тебя не хватало, – вот и все, что ответил ей Браун.
Найти друг друга им было совсем нетрудно. Одежда, руки, ноги слились с ритмом движения судна. Браун расстегнул петельки на ее пеньюаре и прижал ее к себе. Она потянула рукав, низ рубашки и тоже прижалась к нему. Они исполняли танец, размеренный темп которого их тела освоили раньше и сразу принимали привычную позу: рука на бедре, колено у ягодицы, плечо у плеча, рука на талии.
– Вот видишь, – проговорила Юджиния, повернувшись к Брауну лицом, – я же говорила, что приду сюда. И я здесь.
Она не разрешала себе подумать о чем-нибудь еще: конце путешествия, Филадельфии, семье Джорджа, самом Джордже, какое будущее она видит для себя и своих детей. Или что будет с ее детьми. «Сделай вид, что этих проблем нет и в помине, – убеждала она себя, – и, может быть, их и не станет».
Джеймс тоже старался откинуть свои тревоги. Он не сказал: «Ты думаешь, я одно, а я на самом деле совсем другое. Я на судне потому, что меня наняли. Я такой же гость, как и ты». – Он не предостерегал себя: вот что бывает с теми, кто предается мечтаниям, хорошо проводит время, забывает о своей работе. Он не сказал: «Если бы ты получше глядел глазами… если бы ты делал то, что тебе сказано…»
– И вот я здесь, как обещала, – еще раз сказала Юджиния, и Браун ответил:
– Ты так прекрасна!
Солнце еще не взошло, когда Бекман заявился в трюм к Брауну.
– Подумать только, мы доверились тебе! – выкрикнул он, рванувшись к нему в таком возбуждении, что врезался своим массивным телом в один из ящиков.
– Да, Джордж Экстельм будет… когда я скажу ему, что…
Бекман, казалось, не почувствовал удара о ящик. Он отступил в сторону, словно наткнулся на чепуховое препятствие, и снова устремился к Брауну.
– …Его жена! – орал Бекман. – Его собственная жена здесь, в этом вонючем свинарнике…
Бекман был не похож на себя: на щеках блестела седая щетина, черный костюм измят, весь во влажных разводах от пота или какого-то жира.
– Я не мог поверить своим глазам! Эта бедная, невинная женщина! Мать троих… Как ты мог?
Бекман ударил себя в грудь раз, второй раз и для счета третий, изо рта брызгала слюна. Он появился с таким шумом, как будто свалилось огромное дерево. «Кого-то нужно призывать к порядку, и, по-моему, не меня», – подумал Браун.
– Я не могу поверить своим глазам… как… как…
У Брауна не дрогнул ни один мускул. Одна только мысль, что Бекман мог подсматривать за ними, затаившись в темноте на лестнице, должна была бы вывести его из себя, но он держал себя в руках. «Еще не время, – решил он, – еще не время».
– И прямо здесь, на полу… как свиноматка… – Бекман остановился, чтобы перевести дух. Он побагровел, дышал часто и хрипло, лицо распухло. – …ни стыда, ни совести, ни капли порядочности… Если бы не винтовки, Браун, я бы убил тебя. Не задумываясь. На месте. Если придется, голыми руками. Если бы только не…
Слова вылетали из его рта и пузырились, как желчь. Негнущимися пальцами он схватился за край ящика.
Браун ничего не сказал. В этом не было нужды. Он понял Бекмана, знал, какая причина не дает ему покоя, и знал, что делать. Его удерживала только мысль о Юджинии – Юджиния стояла в глазах у Бекмана, у самого Джеймса. Она притупляла его решимость, путала все карты.
«Почему я растаял на этот раз? – спрашивал себя Браун. – Моим правилом всегда было: сделал свое дело и уходи. Молчи. Никому. Помни свое место. Почему я поверил, что на этот раз все может сложиться по-другому?»
– …И что же ты говоришь ей, жалкое отродье… пока вы с ней предаетесь блуду… Что ты ей говоришь?
Бекман говорил с трудом, выдыхая фразы по частям, словно ему не хватало воздуха. Он рывком сорвал воротничок рубашки, при этом отскочила золотая с сапфиром запонка, но Бекман даже не повернул головы в сторону, где, звякнув, она упала.
– Нашептываешь ей планы захвата мира… говоришь, что спасешь, когда наступит момент?.. Герой на белом коне… Благородный сорви-голова и прочий треп?.. Так вот что, позволь сказать тебе кое-что… – Он облизал пересохшие губы и с трудом проглотил слюну. – Позволь сказать тебе, мальчишечка…
– Если вы имеете в виду работу на Борнео, – негромко оборвал его Браун, – то я не смешиваю бизнес с удовольствием.
«Но ведь я это сделал, разве не так! – сказал себе Браун. – Я забыл, зачем я здесь. Потерял голову из-за дорогого костюма и богатства вокруг. Перестал помнить, кто я такой».
– Бизнес и удовольствие! Ну нахал!..
Бекман ухватился за другой ящик. У него из-под ног уходила почва, и он это знал. В голове стучало: Юджиния, Юджиния. Он поймал себя на мысли: «Может быть, она отдает предпочтение Брауну. Может быть, я вообще зря размечтался…»
– Ну проходимец! – снова взвился Бекман и бросил в лицо соперника слова, которые должны были уничтожить его: – Хотел бы я посмотреть, как ты будешь выглядеть перед мужем этой леди. Надеюсь, когда после завтрака я зайду к нему, он поймет, почему…
– На вашем месте, я бы не стал этого делать, Огден, – тихо произнес Браун, с удовольствием подумав, насколько он выигрывает, называя Бекмана по имени. И не преминул воспользоваться этим преимуществом. От чего пришел в хорошее настроение. Он любил жесткую игру.
– Мы оба знаем, что Джордж тут ни при чем.
– Ах, Джордж тут ни при чем, вот как!.. – тщательно отработанный акцент Бекмана дал трещину. Буква «р» начала размазываться в горле и, как холодная каша, застревала на полпути. Бекман с усилием проглотил комок и ринулся в бой. «Черт бы побрал этот чистый королевский язык», – чертыхнулся он.
– …Ну что же, может быть, тебе с твоей любовницей нет дела до ее мужа, ну, а если подумать о Турке…
Браун бросил обращать внимание на то, что говорил Бекман. Его занимал его акцент. Он решил, что слышал где-то такой акцент, но где – никак не мог вспомнить. Первое, что пришло ему в голову, Каспийское море. Но этот регион, не считая поселка Нобелей в Баку, не был ему знаком. Акцент звучал очень по-европейски.
– …голову даю на отсечение, ей не очень придется по вкусу, если старик узнает об ее распутстве. Даже если Джорджу наплевать… даже если он перестал интересоваться ею… даже если он забыл о супружеском ложе…
– Что за чушь вы городите, Огден! – ответил Браун. Говорить с Бекманом бесполезно, и без того ясно, что грызет его.
– Это я-то говорю чушь?! – пронзительно вскрикнул Бекман. Он поперхнулся, гласные не давали продохнуть. Он сплюнул, прочистил горло и рукавом вытер рот. От всей фальшивой личины респектабельного приближенного великого мира сего ничего не осталось.
– Ты… – выдавил он из себя, – ты…
Бекман понимал, что теряет власть над этим человеком. Его память перескочила к тому дню, когда он нанимал Брауна, давал ему имя, Боже ты мой, давал ему возможность перечеркнуть прошлое…
Перед глазами Бекмана встала Юджиния: Юджиния, приезжающая на причал в Ньюпорте утром в день отплытия, Юджиния, вся в белом с вуалью, развевавшейся за ней по ветру, как перья. Бекман запомнил этот момент очень отчетливо, потому что стоял тогда, замерев у окна каюты на верхней палубе, прижавшись к стеклу рукой, которая от напряжения стала похожа на замерзшую клешню. «Я стоял там и ничего не делал», – сказал он себе. Осознать это было очень горько.
– Ты… ты… – Бекман начал снова. От сознания поражения у него распирало грудь, ни одного нужного слова не приходило на ум. «Я хотел ее для себя, – вопила его душа. – Я хотел ее для себя». И потом его прорвало визгливым криком:
– Ты поставил под угрозу все задуманное дело, затащив в постель эту… эту шлюху и еще смеешь…
– Не смей этого говорить, – в голосе Брауна прозвучала сталь. Ошарашенный Бекман на миг замолчал.
– Так чего я не должен говорить, Джимми?
Бекман выпрямился и расправил плечи, потом подтянул рукава пиджака. У него заходили скулы, язык не находил покоя во рту, пальцы теребили клапаны карманов. Назвав Брауна по имени, он как-то даже приободрился.
– Ах ты, маленький Джимми, тебе же грош цена в базарный день… Так тебе не нравится то, что я говорю? Что ты всего лишь наемник… что тебя наняли выучить нескольких мартышек, как стрелять из винтовки… Ты же просто шут из табакерки: нажми на пружинку – и ты тут как тут.
Бекману стало легче. Он вообразил, будто танцует матросскую джигу, столько в нем вдруг заиграло боевого задора. Он переступил с ноги на ногу и вспомнил, что на нем вечерние лакированные туфли. Туфли придавали ему статус. Он стал почти прежним самим собой.
– Или ты против этого «дела»? Тебя высоко занесло, ты слишком велик для какого-то ничтожного мятежа, ведь теперь ты спишь…
– Не говори этого, Бекман.
– Так вот отчего ты такой чувствительный! Из-за того, как я называю твою любовницу?
Бекман снова возликовал, злость клокотала в нем, как в мальчишке-живодере, сдирающем шкуру с кошки. «Я вышиб Брауна из игры, куда ему тягаться со мной. И Юджиния моя. Неважно, как я заполучу ее, главное, заполучить». – Бекман самодовольно вздохнул.
– Ты не можешь слышать, как Юджинию называют шлюхой?
И в тот же миг, не успели они оба оглянуться, как Браун набросился на Бекмана. Удар по ребрам, второй в живот, третий прямо в челюсть, и Бекман рухнул на пол, не успев поднять руки.
Браун встал. В трюме стоял запах, какой бывает у смерти. Браун наклонился и пощупал пульс на шее. Бекман потерял сознание, но не умер. Не умер пока.
«Тело нужно убирать, – решил Браун. – Придется вытащить его на палубу и столкнуть за борт». Дело принимало опасный оборот. Это было знакомо. Простая задача, решаемая привычно и быстро.
Браун поднял Бекмана за ноги. Тело было тяжелым и неуклюжим и слегка перекатывалось, словно с трудом прилаживаясь к незнакомым обстоятельствам. Браун потащил Бекмана за лодыжки, потом потянул за руки и наконец схватил за воротник пиджака. «Мне повезло, – мельком заметил про себя Браун. – У него был порядочный портной».
В коридоре пришлось поспешить – Браун не мог рисковать. Но счастье ему улыбалось: вокруг ни души, для стычки Бекман выбрал самый глухой час перед рассветом. Скорее выбраться из коридора, на палубе будет легче. А там, на палубе, нетрудно изобразить падение за борт. Будет походить на несчастный случай. К тому времени, когда хватятся Бекмана, от тела не останется и следа. Судно расстанется с ним, как с вчерашними отбросами.
«Но теперь уже нет дороги назад. Прощай, Юджиния, прощай, домик с живой оградой и коляской, запряженной пони в переулке. Не выйдет обосноваться на одном месте, не будет тихой жизни. Я убираю Бекмана и остаюсь, каков я есть. Убираю Бекмана, и приходит конец мечтам». «Но это и было мечтой, и ничем другим, – возразил другой голос. – Мечта. Тигру не сменить своей полосатой шкуры, тебе тоже».
Браун протащил тело Бекмана через выход на верхнюю палубу и подкатил к перилам у борта. «Все нужно сделать наверняка, – напомнил он себе, – чтобы потом не произошло внезапного воскрешения мистера Огдена Бекмана и не рассказывали сказок о чудесном спасении утопающего проходящим этим же курсом кораблем».
Браун вытащил из потайного кармана в брючном ремне осколок отточенного, как бритва, и заостренного, как кинжал, стекла. Это был старый прием – осколок стекла в сердце, рана незаметна, не больше следа от булавочного укола, а орудие убийства полностью поглощается телом жертвы. «Получай свое, мистер Огден Бекман», – произнес про себя Браун.
Он поднял осколок, блестящий, тонкий, в предрассветном освещении он казался почти изящным, как сосулька. «Смерть может прийти с шумом, с грохотом, как при охоте на дикого кабана, – подумал Браун, – или медленно, как раскатистый свист по пустынным холмам; она может налететь, как ведьма с метлой, или безмолвно сидеть, поджидая своего часа у твоих ног».
Он нажал на стекло, и оно плавно, не встречая никакого сопротивления, вошло в тело Бекмана, как лопата в свежий чернозем или ложка в яблочный мусс. Он очень хотел, чтобы на этот раз не было такой легкости. Он очень хотел, чтобы сделать это оказалось сейчас намного труднее. Но получилось, заученно, рефлекторно, в один момент, без лишних раздумий. Браун надавил на грудь Бекману, чтобы острие вошло поглубже.
Сделав это, он перевалил тело за борт. Звук от удара тела о воду заглушили шум машин и плеск волн. Он получился не громче всплеска воды в деревенском пруду. Браун встал, отряхнул колени и подождал, оглядываясь по сторонам.
Есть вещи, которые никогда не забываются.
ГЛАВА 23
Но как мог Огден выпасть за борт? Его должен был кто-нибудь увидеть? Ночной вахтенный или кто-нибудь еще». Юджиния пристально смотрела в воду. Внезапно волны стали злыми, как человеческие лица. Во все стороны, куда бы ни посмотрела, она видела злобную толпу. Казалось, «Альседо» находился во власти стихии и был беззащитен, словно гувернантка с тележкой и перепуганным пони. – С таким же успехом это мог быть кто-нибудь из детей, один из моих детей, – попадает под перила, скользнет в воду, никем не замеченный, и так там и останется».
– Мы не можем повернуть и поискать? Юджиния смотрела по очереди на мужа и на Брауна, не обращая внимания на капитана Косби.
– Разве так обычно не…
Но все трое выступали единым облаченным в синее фронтом. «Зачем Джордж напялил на себя этот дурацкий наряд яхтсмена? – внезапно пришло в голову Юджинии. – И именно сегодня. Совершенно неуместный костюм. Это костюм виноват, для него это самое главное. – Вспомнив это слово, она еще больше рассердилась и отвернулась, чтобы не видеть праведно расправленных перед нею плеч трех мужчин. – Один из моих детей», – повторила она. Эта мысль крепко привязалась к ней.
Джордж ответил жене не сразу. Тут нужно было подумать о многом. Прежде всего, исчезновение Огдена – что это такое? Злоумышленный акт или несчастный случай, и имеет ли это значение? И есть ли до этого дело ему, Джорджу? Затем возникает деликатнейший вопрос о виновности или, по меньшей мере, ответственности. Потом щекотливая проблема Борнео: в какой степени и на чем скажется такой несвоевременный переход Бекмана в мир иной?
Джордж неотрывно смотрел на океан, и по выражению, его лица ничего нельзя было прочитать. «Господи, – думал он, – она слишком много хочет, от цивилизованного человека нельзя требовать, чтобы он так много думал, даже не выпив утреннего кофе».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71