– Но… после того, как стало известно об этом ужасном происшествии с Огденом… Я уверена, он должен был бы…
Юджиния испытывала такое чувство, словно она бежит, спасая свою жизнь, и спотыкается, падает лицом вниз, не в состоянии перевести дух или закричать. «Посмотри на меня, – хотелось ей громко крикнуть. – Скажи, что любишь меня. Обними меня. Возьми меня». Но потом что-то прервало эти эмоции, и вместо них появилась твердость, или стоицизм, или пустота, вроде дыр в ее снах, «…что ты сделаешь по своему собственному выбору», – вспомнила Юджиния.
– Ты должна доверять мне, Юджиния.
У Брауна перехватило горло, и он не мог произнести больше ни единого слова. «Я не должен это делать, – подумал он. – Ведь я мог выйти из игры. Сойти с корабля, сказать Джорджу: «Я передумал. Можете забрать свои деньги и сжечь их, меня это не трогает». И, возможно, это было бы к лучшему. Я мог бы выбросить из головы этот дурацкий план. Проявить решительность. Стать человеком».
Юджиния наблюдала за пробегавшими по его лицу изменениями. В какой-то момент у нее появилась надежда, потом она поняла, что проиграла.
– А я доверяю тебе, Джеймс, – проговорила она, но еще не закончив фразы, осознала, что это неправда.
«Когда мы вернемся домой, – пыталась рассуждать Юджиния, – когда мы с Джеймсом будем самостоятельными, не будет зависеть ни от кого…» Успокоительные фразы падали тяжелыми камнями. Насколько мог охватить взгляд, перед ней не вырисовывалось ничего, кроме ряда за еще более темным и непонятным рядом вопросов.
– Я пойду, – сказала она. Голос ее прозвучал уверенно, но это стоило ей больших усилий. Звук произнесенных слов имел большее значение, чем само их значение. – Я вижу, ты занят… Наверное, теперь, когда мы так близко от Саравака, предстоит много работы с этим оборудованием, – Юджиния посмотрела на ящики и постаралась улыбнуться. – Сколько тут машин, чтобы плавить руду… Я в этом совершенно не разбираюсь, но я уверена, что… – Она почти сказала «теперь, когда не стало Бекмана».
– …ну, я уверена, что Джордж… и мой отец… – но невозможно было добавить ни слова, чтобы не напомнить, в какой западне они оказываются. «Невероятно, – могла бы сказать Юджиния. – Все это просто невероятно».
Браун услышал «Саравак» и «Джордж», и это напомнило ему, хотя в этом не было необходимости, в каком он положении.
– Да, тебе лучше уйти.
«Альседо» загрузился углем в Порт-Виктории на острове Махе, как и было запланировано с самого начала. Никаких экскурсий по острову не было. Детей под неусыпным оком Прю и Уитни выпустили побегать по причалу, но остальные взрослые оставались на борту. Сады Эдема генерала Гордона остались неосмотренными. Вся компания была тихой, как будто собиралась с силами для предстоящей схватки.
Через день пароход был готов к отплытию. Капитан Косби развернул мореходную карту, по которой проведет корабль через канал, проделанный в рифах вокруг острова. Вся восточная часть Махе закрывалась коралловыми рифами, и Косби был бы рад вывести «Альседо» целым и невредимым из этих смертоносных вод. Итак, без какого-нибудь шума подняли якоря, и «Альседо» вышел в море, быстро оставив Сейшельские острова за кормой. Они сдвинулись в одно зеленое пятнышко на горизонте, и вскоре даже два самых высоких на Сейшелах горных пика превратились в кучку серых облаков, клубящихся над морем.
ГЛАВА 24
Лиззи стояла на палубе. Она старалась оказаться как можно дальше от брата с сестрой, но все равно слышала их голоса, если не сами слова географической игры, в которую они играли с кузеном Уитни. Ее отпустили с урока, потому что она знала названия мест, даже если их произносить наоборот.
Она стояла и смотрела на воду. Прошло пять дней после того, как «Альседо» покинул Порт-Викторию, и теперь они плыли к месту, называвшемуся Борнео, потому что у папы там важная работа. Впервые с начала путешествия Лиззи подумала, вернутся ли они когда-нибудь домой. Она положила руки на поручни и стала рассматривать манжеты на своей свободной матросской блузе.
«Я похожа на ребенка, – подумала она, – одета совсем как Джинкс или Поль в своей дурацкой матроске. Мы должны выглядеть невероятно глупо, – как выводок только что вылупившихся гусят».
До Лиззи донесся нестройный повтор слов из классной комнаты на открытом воздухе.
Континент. Остров – это континент? А Борнео?
«Вот уж два дурошлепа, – решила она и прошла дальше по палубе. – Борнео! – задумалась она, уставившись на развязавшийся шнурок туфли. – И чего они с ума посходили по этому Борнео? Что там такого замечательного? И вообще, кому нужен этот султан с его дворцом?»
Лиззи вынула из кармана карандаш и принялась проводить им по стойкам поручней. Ей нравилось слушать это тук-тук-тук. Можно было ускорить или замедлить ритм, сделать звук громче, если хочешь. Лиззи увлеклась игрой, пока вдруг не вспомнила, что со стороны может выглядеть маленькой и несмышленой. Так может вести себя Джинкс, чтобы на нее обратили внимание.
Лиззи разжала пальцы и дала карандашу упасть в воду, подумав, что, может быть, какая-нибудь рыба по ошибке схватит его. Но ничего не случилось – металлический карандаш погрузился в воду, и по этому месту пробежало несколько грязных волн, а корабль тем временем ушел вперед.
«Повезло рыбе, – подумала Лиззи, – если бы она съела карандаш, то, наверное, подохла бы. «Свинцовое отравление», – сказала бы миссис Дюплесси».
Лиззи взглянула на нос яхты – там не было ни души, все кресла пусты. Она обернулась на корму, но там располагались только Уит, Джинкс и Поль, усевшиеся в кружок, как в классе. Лиззи подумала, что они похожи на цирковых собачек с болтающимися в воздухе лапками. «Бу-бу-бу».
– Но это же несправедливо, кузен Уит! – донесся капризный голосок Джинкс.
«Бу-бу-бу», – повторила про себя Лиззи. – Что понимает Джинкс, когда говорит «справедливо»? Что она вообще понимает в справедливости? – вдруг пришло в голову Лиззи. – Она думает, что «справедливо» – это лишняя чашка какао или на полчаса позже лечь спать. Ну и глупенькая же она».
Лиззи решила перейти на другой борт корабля, чтобы не слышать больше этой чепухи – «чепуха» в тот день было ее любимым словом, – и потом решила, что ее занятия на сегодня полностью завершены. «А если мама станет меня наказывать за то, что я ушла раньше времени, я просто совру, – сказала себе Лиззи. – Скажу, что забыла. Кто может меня наказать? Бог?»
Эта мысль ей очень понравилась. Лиззи представила себе церковь на Риттенхаус-сквер с витражами в окнах, на которых изображались святые, окружавшие Христа. Лиззи нарисовала себе картину, как разъяренный святой поражает ее молнией. Или, может быть, в окно влетит пастушеский посох Христа и пронзит ей сердце? Лиззи представила себе, как она умирает на скамейке, отведенной в церкви для ее семьи: из ее груди все еще торчит посох, она на последнем издыхании шепчет слова бесполезной исповеди, а ее пальцы царапают молитвенник, словно пытаются открыть в нем какую-то сокровенную тайну. Она будет умирать долго и мучительно, все будут лить над ней обильные слезы, умолять ее не умирать, а она испустит дух с отважной улыбкой на устах. «О, Лиззи!» – будут все оплакивать ее. «Моя дочка!» «Моя сестренка!» «Мое возлюбленное дитя!» Вот, будут знать!
Лиззи пересекла верхнюю палубу, миновала полоскавшуюся на шестах сетку для игры в кольца, кресла, от сидений которых пахло солнцем и морской солью, главный вход внутрь яхты и только что отлакированный шкаф для игр, который сиял, как кусок льда. Лиззи не посмотрела ни на один из этих предметов, напоминавших о жизни на корабле, они только злили ее. Ноги сами несли ее мимо. Вырывавшийся из трубы пар то устремлялся вверх, то сползал вниз и расползался по деревянной палубе, как щенки терьера. Лиззи прошла сквозь них.
«Что бы могло быть справедливым, – думала Лиззи, – так это сейчас же отправиться домой. Забыть про Борнео и Корею и все остальные места вместе взятые, переплыть через Тихий океан, сесть в Сан-Франциско на поезд и поехать обратно в Филадельфию. Вот это было бы справедливо».
Наветренная сторона яхты обдувалась сильнее подветренной. Не успела она ухватиться за поручни, как ее юбка обвилась вокруг коленей, а блузка надулась, как воздушный шар. Она отпрянула к шкафу с играми, чтобы привести одежду в порядок, испугавшись, что кто-нибудь видел, как заполоскало по ветру ее кофточку. «Я похожа на миссис Дюплесси, – подумала Лиззи. – Здоровенный бюст, корсет и торчащее вперед пузо. – Она поправила блузку, засунула галстучек в подвески-шарики и шлепком выровняла воротник. – Если я не могу одеваться, как взрослая, то буду выглядеть, как ребенок-кретин с глуповатой улыбкой. Поэма «Ребекка с Саннибрукской фермы». Маленькая мисс Вандефул со своим зонтиком и дымчатыми жемчужинками-пуговицами, и еще с этой дурацкой красивенькой шляпкой… Неудивительно, что Джинкс упивается этой глупой книжонкой. Ребенку ее возраста как раз и нравятся подобного рода пустые россказни.
Лиззи процитировала про себя несколько строк из поэмы и сморщилась, словно попробовала что-то страшно кислое. Она втянула щеки, сложила губки и сощурилась. «Ну кому какое дело до кирпичного домика или забытого Богом местечка, вроде Риверберо».
Лиззи опустилась на палубу из тикового дерева. От досок исходило манящее тепло. Она села, оперевшись спиной о стену, вытянула перед собой ноги в синих чулках, предоставив солнцу прогреть ей икры и щиколотки. «Мне тринадцать лет, – сказала себе Лиззи, – а не десять, как этому ребенку Джинкс. В марте мне четырнадцать, а до марта каких-то пять месяцев. Даже не пять», – сообразила она, потому что уже почти наступил ноябрь.
«Четырнадцать, – подумала Лиззи. – Магическое число». Оно сверкало восхитительными образами: платьями, расшитыми серебряными бусами, шляпками с перьями марабу, туфлями с обтянутыми атласом каблучками и пряжками из перламутра и черного янтаря.
– Четырнадцать, – повторила она вслух и стала размышлять о страшной судьбе, которая забросила ее, молодую леди значительного возраста и скрытой красоты, на корабль, неторопливо направляющийся через Индийский океан. «Плывем на Борнео, это надо же! Мне вообще не следовало бы быть здесь. Мне следует быть в Филадельфии, посещать танцевальный класс и школу для молодых леди. Мне нужно готовиться к году моего выхода в свет, говорить по-французски, учиться делать реверанс в бальном платье. Невыносимо тяжело осознавать, как жестоко поступает со мной жизнь».
Лиззи изо всех сил сомкнула веки, даже стало больно глазам, и, откинув голову, стукнулась о стенку.
– Это просто несправедливо, – шептала она снова и снова.
– Вам нехорошо, Лиз… мисс… мисс… мисс Лиззи. Рядом с ней стоял Генри, смотрел на нее и никак не мог решить, как правильно обращаться к молодой леди. Время трапез имеет свои правила, чай – тоже. Хиггинс говорил, что никогда не следует обращаться к тем, кто стоит выше тебя, не употребляя соответствующего титула. Проблема заключалась в том, что Генри никак не мог забыть, какой свободой пользовался в Порт-Саиде, какими друзьями они с Недом сделались с детьми Экстельмов, поэтому очень часто ловил себя на том, что по ошибке говорил просто «Лиззи». А бывало, что он вообще чуть ли не заговаривал с ней, не называя ее никак, будто они были родственниками или друзьями. В такие моменты Генри понимал, что он самый глупый мальчишка на свете.
– С вами все в порядке, мисс Лиззи? – повторил Генри. Он никак не мог решить, сесть ли ему на палубу рядом с ней или продолжать стоять, нерешительно наклонившись к ней. Генри чувствовал себя ужасно длинным. Ему казалось, что он раскачивается, как пугало на жерди, а штанины его брюк хлопают на ветру, словно дырявые торбы, в которых лошадям задают овес. Он заставил себя не сходить с места. «Ты позволишь себе вольность, если присядешь без приглашения», – напомнил он себе слова Хиггинса. Нельзя забывать, что говорил тот о «вольностях».
Лиззи не хотелось открывать глаза. На секунду она представила себе, что если не разжимать век, то этот голос исчезнет.
«Вот еще несчастье, – сказала она себе. – Но почему все эти вещи вечно приключаются со мной? Почему Генри не может оставаться среди своих?» Расстроившись, что она не смогла выглядеть почти четырнадцатилетней молодой леди, она весь свой гнев обрушила на Генри.
– В чем дело? – высокомерно бросила она ему. – Что, кузен моей матери велел тебе вернуть меня на урок?
Она даже не назвала Генри по имени, как впрочем, обошлась и с Уитни. Она старалась быть как можно дальше и отчужденнее от него. Казалось, она с издевкой выговаривала ему: «Раб», «Вассал», «Тебе не сдобровать, когда мой отец, император, услышит о твоем непослушании». Лиззи воздвигала вокруг себя защитную стену, словно складывала ее из деревянных блоков.
– Если он послал тебя, то я пойду.
– Нет, он не посылал, то есть, мистер Уитни не посылал… – сбивчиво ответил Генри. – Мисс… Лиззи… – Добавил он положенные почтительные слова, вытягивая их из себя, как сокровища из шкатулки. – Я увидел, как вы стукнулись головой, вот и все. Мисс… Лиззи…
– Я не стукнулась головой. Это такое упражнение, – ответила Лиззи. Она сжала губки в алую ниточку и чуть приоткрыла глаза, как будто разглядывая далекую планету, которую только она могла увидеть. – Это такое упражнение для прочищения мозгов. Развивает ум. Ничего ты не знаешь!
Лиззи еще раз ударилась головой о стену. Удар на этот раз был настолько громче, что она испугалась. Она почувствовала, как стена вздрогнула, и подумала, не повредила ли она себе кости черепа.
– Ух! – произнес за нее Генри. – Такой звук, что не может быть не больно. Мисс – Генри в последний момент вспомнил, что это надо добавить.
– Да нет, ничего, – ответила Лиззи. В ее глазах заблестели слезы, но она не могла бы сказать, откуда они взялись. Во всяком случае не от того, что больно ударилась головой, это ясно. Лиззи еще раз с силой откинулась к стене, и на этот раз удар заставил ее обеими руками схватиться за юбку.
– Я думаю, что вы такая умная, Лиззи, – не зная, что делать, сказал Генри, совсем позабыв добавить «мисс». – Зачем вы колотитесь о стенку? Так можно заболеть. Посмотрите, что с вашим…
– Мисс, – поправила его Лиззи самым противным голосом, на какой была способна, затем поднялась на ноги и попыталась принять царственно-негодующую позу. Юбка ее помялась, блузка прилипла к спине, а голова гудела так, будто в ней поселился рой пчел, но Лиззи это не трогало. «Жизнь – такая ужасная штука, – сказала она себе. – Жестокая и несправедливая, и я ненавижу ее до последней минуты».
Затем, вовсе не желая этого, она принялась жаловаться:
– Я хочу, чтобы мы вернулись домой, Генри. Вернуться домой и стать обыкновенными людьми… Иметь друзей, ходить гулять в парк, кормить уток… Ты не хочешь домой, Генри? Не хочешь?
Лиззи посмотрела на Генри, она раскраснелась, в глазах стояли слезы.
Генри не ответил, он посмотрел на свою подругу и шагнул к ней, но появление Юджинии остановило его.
– Лиз! – проговорила Юджиния. – Лиззи! Что такое?.. – Юджиния взглядом оценила всю сцену, отметила то, что, как ей показалось, она увидела, и поспешно встала между дочерью и бедолагой Генри. – У тебя нет работы внизу? – прикрикнула она. Голос ее задребезжал, как разбитое камнем стекло.
– Мэм, – ответил Генри. – Да, мэм.
Он сказал себе, что нужно уходить, что ему фактически приказали уйти, но два обстоятельства удерживали его на палубе. Первое: он хотел защитить свое доброе имя – у миссис Экстельм определенно сложилось неверное впечатление; и второе: беспокойство за Лиззи. Она ужасно расстроена, заметил Генри, и чувствует себя очень одинокой. Такой же одинокой, как он.
– Да, мэм, – повторил Генри, но не двинулся с места.
В голове у Юджинии вертелись десятки самых высокопарных фраз. «Послушайте, молодой человек, – представляла она себе свои слова, – я не позволю, чтобы вы неправильно вели себя с моей дочерью, я этого не потерплю, идите своей дорогой и не вздумайте попасться мне еще раз». «Боже, ведь я сделалась совсем, как бабушка, – кольнула Юджинию мысль. – Помешанная на правилах, матрона из Филадельфии». Такая трансформация потрясла ее.
К счастью, Лиззи спасла мать, не дав ей поставить их обоих в неловкое положение, что она обязательно сделала бы, произнеся положенные в таких случаях слова. Лиззи бросила из-за спины матери быстрый взгляд на Генри. Ее взгляд говорил: «Уходи. Пожалуйста. Со мной все в порядке. Пожалуйста». Генри не приходилось выбирать, он должен был подчиниться и ушел, понимая, что вслед ему смотрят и разглядывают и что с каждым его нескладным шагом он проигрывает во мнении. Он проклинал свои ботинки и брюки, особенно манжеты пиджака – они задирались вверх и все больше открывали костлявые запястья. Мать и дочь остались одни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71