Давно прошли дни, когда они с нетерпением ждали возвращения героев.
Заслышав в деревне шум, солдаты повскакали со своих циновок. Возможно, конечно, что они ничего не слышали и проснулись оттого, что на них затопал перепуганный староста. Как бы то ни было, но это произошло, и они тоже высыпали на улицу. Скоро погрузившийся в ночную темень кампонг стал походить на подлунный сад, кишащий крысами. Никто не совершал почти никаких движений, все было мертвенно тихо, ничего невозможно было разобрать, но затем где-то в одном из углов что-то шевельнулось. Потом в другом месте, в третьем. Весь кампонг зашевелился, двинулся с места и наполнился движением.
Люди Сеха нашли тело и стали резать веревку, но, пересчитав мятежников, солдаты решили, что время подумать о повышении и перешли в наступление. Не раздалось ни одного выстрела, у противостоящих сил имелось только три старинных кремневых ружья (в 1903 году ружья с патронами были большой редкостью среди племен Борнео), и, кроме того, никто не умел толком пользоваться ими. Началось молчаливое перетягивание – мятежники тянули за голову, солдаты ухватились за ноги, в то время как жители кампонга, кто побежал подальше от греха спрятаться в своей каморке, а кто стоял и наблюдал за схваткой, решая про себя, кто же одержит верх.
Мятежники взяли своего погибшего товарища за плечи, но тело было обнаженным и очень скользким, и им пришлось перехватить его за руки. Они тянули, что было силы, и добились некоторого успеха, у солдат остались только распухшие пальцы ног. Тогда один из солдат вцепился в лодыжку, а один из мятежников дернул за грудь, и труп разорвался пополам. Треснула кожа, и отделились ноги, руки и живот. Противники отскочили в стороны, одного солдата вырвало, один мятежник упал на своего мертвого друга, уткнувшись в его полуразложившееся лицо. При этом наблюдавшие за ними жители кампонга издали вопль, похожий на завывание ветра в вантах находящегося в открытом море корабля.
Тело грохнулось с виселицы на землю и разлетелось на кусочки, растеклось по ступенькам, а потом то ли сползло, то ли его сбросили ногой в черное месиво грязи у подножия сооружения. Никто не увидел, как оно упало на землю, но все слышали, как оно мягко и окончательно плюхнулось. После этого старухи, не меняя позы и продолжая лежать, уставившись в стену, подняли страшный вой. Они выли так печально и так горестно, так безутешно, с такой тоской об ушедших из жизни, о прошедших радостях и славе и минувших надеждах, что все – и солдаты, и мятежники, и солдат, которого стошнило, и мятежник, упавший на труп, – все как один отступили. Потом к старухам присоединились старики, а потом молодые женщины и молодые мужчины, но никто не мог бы объяснить, что означает этот звук. Это был просто ночной звук, звук джунглей, сродни песне жуков-носорогов или жалобному стону раненого оленя.
К этому времени почтовый пакетбот, или пароход, или торговое судно из Биллитона, Битцензора или Сурабайн, которое недавно поднималось по Сараваку, пускается в обратный путь по реке. Капитан с облегчением вздыхает, отдавая команду малайцам, несущим вахту на носу судна. «Какое это будет удовольствие – вернуться назад в цивилизацию, – говорит он себе. – Господи, находиться среди людей, а не среди дикарей. А какая будет радость поговорить на европейском языке!»
Как же это просто, когда нужно бороться только с течением и приливом или отливом. Потому что в Кучинге заваривается какая-то каша. Капитан носом чует это. В этом нет сомнений. Начать с того, что стали тянуть с загрузкой угля, потом эта история с отказом принять расписку. Управляющий, от которого он откупился в прошлом месяце, куда-то сгинул, и его преемник понятия не имел, где его искать. Определенно, что-то здесь затевается.
А теперь капитан подставляет лицо свежему ветру, дующему с самого моря, рад рисковать встречей с пиратами и тайфунами, рад видеть, как в соленых волнах Южно-Китайского моря исчезает Сангхай-Саравак. Он дает себе слово не вспоминать об этом месте, пока через месяц не наступит время снова плыть сюда. До этого момента может произойти что угодно. Ему может улыбнуться счастье, он разбогатеет и преспокойненько удалится на покой, а может быть, переберется в Аенанг или в Макасарский залив.
Уносит ноги и плюгавенький пассажир-европеец, который забрался в эти края в надежде, что в Кучинге подвернется какая-нибудь возможность, что-нибудь такое, во что можно погрузить зубы, на чем можно сделать имя или просто заработать. Теперь он попытает счастья в британских поселениях в Биллитоне или Садонге, а может быть, и в крошечном Брунее, хотя, говорят, там безумно примитивно. Что же касается этого места, Кучинга, то, ничего не скажешь, семейство Айвардов давно прибрало здесь все к своим рукам. Никакого смысла оставаться здесь нет.
К тому же, там что-то происходит. Никто из путешественников понятия не имеет, что. Он повидал Восток. Ему известны такие признаки. Поэтому он улыбается, приветливо кивает капитану, и оба оборачиваются и бросают короткий прощальный взгляд на город, исчезающий за поворотом реки.
ГЛАВА 6
Альседо» подошел к острову Мадейра ранним утром 8 августа. Это было первое обитаемое место в восточной части Атлантического океана. Остров оказался гористым, горы были высокими и скалистыми, но все равно земля тонула в ярко-изумрудной зелени. Острые вершины терялись в облаках и, казалось, то и дело трясли их, и те выбрасывали влажные туманы на изрезанную долинами и острыми утесами поверхность. Горы казались все выше, еще раз пронзали облака, и оттуда снова проливалась на землю влага.
Затем буйные веселые цвета предгорий сменились влажной коричневой массой у кромки воды, где солнце нового дня медленно, но верно утверждало свое право на жизнь и наконец чудесным образом победило. Солнечные лучи обежали все полоски песка, окрасив их в ярко-золотые, охряные, серебристые, шафрановые и белые цвета. На свет появились маленькие бухточки и заливчики, ослепительно искрившиеся ярким светом, словно радуясь собственному рождению, словно они долго ждали в смиренном забвении и вот наконец получили благословение.
В рулевой рубке капитан Косби и первый помощник всматривались в расстилавшуюся перед ними картину гор и приветливо манящей зелени. Место первой стоянки яхты выглядело великолепно, сказали они себе, но им нужно не это, а надежная гавань. Та стоянка, которая предусматривалась по плану, оказалась мелководной и опасной, поэтому капитан был вынужден отойти от берега и исследовать ветра и течения, которые могли воздействовать на поведение огромного судна. Как правило, корабли таких размеров становились на якорь в порту Фуншал, но Экстельмы захотели «познакомиться с простыми людьми и пожить дикой жизнью». Единение с природой сулило неожиданные повороты судьбы.
Капитан посматривал на компас и другие приборы, считал и пересчитывал цифры, показывавшие глубины, а в это время нос яхты начало обволакивать густым облаком тумана, охватившим ее своими липкими объятиями. Скоро вся палуба сделалась мокрой и скользкой. Вода капала с трубы, бисеринками висела на поручнях, покрывала ступеньки трапов, прожектора и спасательные шлюпки, накапливалась на всех дверях и люках, прочерчивая все поверхности бледно-перламутровой линией. Судно все время подавало противотуманный сигнал сиреной. Вылетавшие из трубы хлопья черной сажи отлетали назад и оседали в поднятых винтами бурунах, и с каждым маневром судна, с каждым новым издаваемым звуком на него обрушивалось все больше и больше воды.
Капитан Косби отдал несколько коротких приказов рулевому, и это были единственные слова, произнесенные в тот момент, – все находившиеся на капитанском мостике и вне его, ставшие зрителями, напряженно молчали. На палубе собралась команда, все, кому не нужно было разносить подносы, готовиться к выполнению формальностей, связанных со стоянкой у берегов Мадейры, стоять у бункеров с углем или у лоханей в прачечной. Кочегары перемешались с поварами, матросы стояли, опираясь на мальчиков из буфетной, стюарды и помощники машиниста развалились, прислонясь к канатам так же вольготно, как Экстельмы и их гости у деревянных перил. По всему периметру судна стояли люди, разглядывавшие новую землю, первую и чудесную стоянку судна. Никакого значения не имело, что большинство людей, плывших на корабле, не раз видели такие картины или что один остров может как две капли воды походить на другой. Можно десять раз крутануть глобус, но факт остается фактом: «Альседо» вышел в большой мир.
«Лево руля», – может произнести капитан Косби или: «Право руля на четверть румба». Приказание негромко пробегает от капитанского мостика по всему кораблю, и в ответ раздается громкий отклик с носа, потом с середины корабля, затем с кормы, но всем казалось, что эти звуки не имеют никакого отношения к движению судна, что оно перемещается помимо воли людей, что люди просто следуют веселому ходу самого судна. «Альседо» медленно и бесшумно, как призрак, как гость из волшебного мира, двигался к месту, где ему предстояло бросить якорь, гордо неся себя вперед и производя на зрителей впечатление, что он имеет на это право.
– Право руля. Стоп, – наконец сказал капитан Косби, и стоявший подле него Джордж понимающе кивнул в знак одобрения.
– Отлично, капитан. Первоклассная работа. Трудная проводка… Сложный маневр… Пойду скажу всем, что мы благополучно прибыли на место, хорошо?
Джордж еще раз наклонил голову, всем своим видом показывая, что свершилось эпохальное событие. Он оглядел рулевую рубку, одарив всех присутствующих самой щедрой своей улыбкой. Его глаза смотрели по-королевски торжествующе куда-то в бесконечность.
– Благодарю вас, сэр, – сказал капитан Косби. У него не было времени на обмен любезностями: предстояло проделать еще уйму работы, но босс есть босс.
– Думаю, я приведу сюда детишек, – объявил Джордж, ему хотелось продлить момент собственного величия. – Покажем им, как все это делается.
– Как вам угодно, сэр. Но сейчас они ничего особенного не увидят. Только выпускают якорные цепи.
– Им полезно будет посмотреть, – произнес Джордж, – очень полезно. Мы присутствуем при историческом событии, капитан. Вам ли об этом напоминать?
У капитана Косби не было уверенности в том, что переход одной яхты через Атлантику может быть историческим, но он кивнул, сосредоточив все свое внимание на носовой палубе и носу судна, где работала лебедка, выпускавшая якорь.
– Прекрасный урок, прекрасная работа, – изрек Джордж, выпрямляясь во весь рост и обозревал палубу перед собой. – Непростая вещь водить суда, капитан. Не говоря уже о том, сколько в этом романтики. Сколько романтики!
– Сэр! – коротко подтвердил капитан, что слышит слова босса.
– Отлично сработано. Такую работу следует поощрить. Каждого. – Джордж посмотрел по очереди на штурмана, помощника капитана и рулевого. – Да, так и сделаем. Поздравляю!
С этими словами он покинул капитанский мостик, чтобы сообщить всем добрые вести: «Альседо» прибыл на Мадейру. Его корабль, его владение, благополучно прибыл в спокойные воды.
После того как корабль бросил якорь, Юджиния, дети, Прю и чета Дюплесси перебрались в большой салон. Порывы мокрого ветра, капающая со всех сторон – с поручней и стен – вода, сыплющиеся из окутанной туманом трубы набухшие влагой хлопья сажи хлынули в таком обилии, что им пришлось в неожиданно радостном и приподнятом настроении вернуться в теплый сухой салон, где разожгли камин.
Им сразу же подали поднос с чаем (Хиггинс никогда не терял бдительности) и принесли целые кипы турецких полотенец. Стюарды стояли наготове с сухой обувью, одежными щетками, замшевыми салфетками, чтобы досуха вытереть кожу; Олив приготовила для хозяйки шпильки, тонкий серебряный гребень с частыми зубьями и серебряную щетку для волос. Вообще такие операции не проводятся на людях, но на всякий случай она захватила эти вещи. Никогда не знаешь, что придумают эти господа. То, что среди простых людей считается неприличным, для состоятельных людей оказывается веселым развлечением.
В комнате царила атмосфера уик-энда, когда все выехали за город и попали под дождь. Одежда безнадежно испорчена, накрахмаленные манишки и передники смялись и слиплись, на лицах, воротничках, ярко-белых манжетах черные полосы, но путешественники резвились, как дети, промокшие под летней грозой. Приветливо потрескивали поленья, уютно шипела смола, попавшая в пламя, огонь манил к себе. Салон был милым приютом, корабль – очаровательным миром.
– Ой, вы только посмотрите! – воскликнула Юджиния, нагнувшись над ковром и стряхивая воду с волос. – Можно подумать, что мы попали под проливной дождь и лило как из ведра! Что с моими волосами… что с юбкой… Ой-ой-ой! Ну да ладно. Стоит ли расстраиваться?
Она распустила волосы и забросила их за спину. Сверкающие капельки влаги разлетелись по комнате, попали на абажуры и бархатные подушки.
– Но мы не можем сойти на берег в таком виде.
– А что стало с моим лучшим платьем! – заныла миссис Дюплесси, но ее жалоба прозвучала просто намеком на новое платье. – Я вообще не могу выйти на берег. У меня распрямилась завивка!
И действительно, на миссис Дюплесси нельзя было смотреть без смеха: тщательно уложенные завитушки ее старомодной прически седоватой копной съехали набок и повисли над ухом. Она была очень похожа на двенадцатилетнюю девочку, которая раскопала на чердаке старинный парик, напялила его и теперь воображала себя хозяйкой фамильного замка.
Дети широко раскрытыми глазами смотрели на нее, но ни словом не прокомментировали увиденное. И без того было так весело, чтобы еще тратить время на передразнивание. К тому же они сами выглядели ничуть не лучше миссис Дюплесси. Джинкс улыбнулась новому другу, и миссис Дюплесси тоже улыбнулась ей.
– А вас, двоих мужчин, это не касается? – обратилась Юджиния к доктору Дюплесси и Полю. – Хотя что для вас старый воротничок или рубашка! Вам никогда не приходится задумываться, что на вас надето.
Поль был вне себя от неожиданной радости. «Вас, двоих мужчин!» – относилось и к нему! Он выпрямился во весь свой пятилетний рост, почистил рукой штанишки и потер ботинок об уже грязный носок.
В салон вошел Уит, за ним лейтенант Браун, и в комнате стало еще веселее.
– А вот и наша парочка денди! – засмеялась Юджиния. – Сухонькие, начищенные, отутюженные. По-моему, леди Мадейры для вас главнее, чем с утра показаться на палубе.
– Послушай, кузина Юджиния, это несправедливо, – притворился насмерть перепуганным Уит. – Не отрицаю, я долго обдумывал… свой…
– Гардероб! – не вытерпел Поль. – Гардероб! Гардероб! – завопил он, приплясывая.
– Прю, мне нужно еще одно полотенце. – Джинкс выжала подол юбки, и на узорчатом полу образовалась маленькая лужица, но никому до этого не было дела. Пятно прикрыли свежим полотенцем, и этим дело кончилось.
– Гардероб! Гардероб! – не мог остановиться ее брат. Ему страшно понравилось это слово, похожее на сливочную помадку.
– Гардероб – это именно то, что я имею в виду, Уитни, – продолжала поддразнивать Юджиния. – Мы теперь на суше. Почему бы здесь не встретиться молодой леди, которая…
– Завладеет его сердцем! – недовольно буркнул Поль, заканчивая эту фразу так, как закончил бы ее в любой из вечеров, когда они с Джинкс и Уитом весело проводили время, играя в шахматы, шарады или другие игры, пока ненавистное «дети, пора спать» не прекращало для них радостной жизни. Поль не желал встретить эту молодую леди, которая завладеет сердцем кузена, и он знал, что она будет красивой, как рождественская конфетка.
Юджиния улыбнулась детям, даже взрослая Лиззи порадовалась этой шутке. Она вдруг стала похожа на совсем маленького ребенка. Мокрые щеки, мокрые волосы и черные ногти, куда набилась копоть, осевшая на поручнях, начисто смыли налет превосходства, свойственный тринадцатилетнему существу. Юджиния дала ей свой гребень и щетку. Жест был ненавязчивым, просто мать поделилась с дочерью предметами, которые той в этот момент были нужны, и Лиззи приняла обе серебряные вещицы так, словно они сделаны из хрупкого хрусталя. Ни дочь, ни мать не произнесли ни слова.
– Ну а вы, лейтенант Браун? – подхватила шутку Юджиния. – Вы провели часы за своим туалетом, готовясь к великому утру?
Оттого, что к нему обратились как к одному из членов семейной группы, Браун несколько опешил. Он пришел в салон просто так, из приличия. Ему казалось, что это долг вежливости, что он обязан присутствовать здесь в момент, когда все сходили на берег, но, попав в обстановку семейной непринужденности, пожалел, что не остался у себя внизу. Испытывая неловкость и чувствуя себя вовсе не таким уверенным и свободным, как должен был бы чувствовать офицер, роль которого предположительно он играл, Браун не мог найти слов для подходящего ответа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Заслышав в деревне шум, солдаты повскакали со своих циновок. Возможно, конечно, что они ничего не слышали и проснулись оттого, что на них затопал перепуганный староста. Как бы то ни было, но это произошло, и они тоже высыпали на улицу. Скоро погрузившийся в ночную темень кампонг стал походить на подлунный сад, кишащий крысами. Никто не совершал почти никаких движений, все было мертвенно тихо, ничего невозможно было разобрать, но затем где-то в одном из углов что-то шевельнулось. Потом в другом месте, в третьем. Весь кампонг зашевелился, двинулся с места и наполнился движением.
Люди Сеха нашли тело и стали резать веревку, но, пересчитав мятежников, солдаты решили, что время подумать о повышении и перешли в наступление. Не раздалось ни одного выстрела, у противостоящих сил имелось только три старинных кремневых ружья (в 1903 году ружья с патронами были большой редкостью среди племен Борнео), и, кроме того, никто не умел толком пользоваться ими. Началось молчаливое перетягивание – мятежники тянули за голову, солдаты ухватились за ноги, в то время как жители кампонга, кто побежал подальше от греха спрятаться в своей каморке, а кто стоял и наблюдал за схваткой, решая про себя, кто же одержит верх.
Мятежники взяли своего погибшего товарища за плечи, но тело было обнаженным и очень скользким, и им пришлось перехватить его за руки. Они тянули, что было силы, и добились некоторого успеха, у солдат остались только распухшие пальцы ног. Тогда один из солдат вцепился в лодыжку, а один из мятежников дернул за грудь, и труп разорвался пополам. Треснула кожа, и отделились ноги, руки и живот. Противники отскочили в стороны, одного солдата вырвало, один мятежник упал на своего мертвого друга, уткнувшись в его полуразложившееся лицо. При этом наблюдавшие за ними жители кампонга издали вопль, похожий на завывание ветра в вантах находящегося в открытом море корабля.
Тело грохнулось с виселицы на землю и разлетелось на кусочки, растеклось по ступенькам, а потом то ли сползло, то ли его сбросили ногой в черное месиво грязи у подножия сооружения. Никто не увидел, как оно упало на землю, но все слышали, как оно мягко и окончательно плюхнулось. После этого старухи, не меняя позы и продолжая лежать, уставившись в стену, подняли страшный вой. Они выли так печально и так горестно, так безутешно, с такой тоской об ушедших из жизни, о прошедших радостях и славе и минувших надеждах, что все – и солдаты, и мятежники, и солдат, которого стошнило, и мятежник, упавший на труп, – все как один отступили. Потом к старухам присоединились старики, а потом молодые женщины и молодые мужчины, но никто не мог бы объяснить, что означает этот звук. Это был просто ночной звук, звук джунглей, сродни песне жуков-носорогов или жалобному стону раненого оленя.
К этому времени почтовый пакетбот, или пароход, или торговое судно из Биллитона, Битцензора или Сурабайн, которое недавно поднималось по Сараваку, пускается в обратный путь по реке. Капитан с облегчением вздыхает, отдавая команду малайцам, несущим вахту на носу судна. «Какое это будет удовольствие – вернуться назад в цивилизацию, – говорит он себе. – Господи, находиться среди людей, а не среди дикарей. А какая будет радость поговорить на европейском языке!»
Как же это просто, когда нужно бороться только с течением и приливом или отливом. Потому что в Кучинге заваривается какая-то каша. Капитан носом чует это. В этом нет сомнений. Начать с того, что стали тянуть с загрузкой угля, потом эта история с отказом принять расписку. Управляющий, от которого он откупился в прошлом месяце, куда-то сгинул, и его преемник понятия не имел, где его искать. Определенно, что-то здесь затевается.
А теперь капитан подставляет лицо свежему ветру, дующему с самого моря, рад рисковать встречей с пиратами и тайфунами, рад видеть, как в соленых волнах Южно-Китайского моря исчезает Сангхай-Саравак. Он дает себе слово не вспоминать об этом месте, пока через месяц не наступит время снова плыть сюда. До этого момента может произойти что угодно. Ему может улыбнуться счастье, он разбогатеет и преспокойненько удалится на покой, а может быть, переберется в Аенанг или в Макасарский залив.
Уносит ноги и плюгавенький пассажир-европеец, который забрался в эти края в надежде, что в Кучинге подвернется какая-нибудь возможность, что-нибудь такое, во что можно погрузить зубы, на чем можно сделать имя или просто заработать. Теперь он попытает счастья в британских поселениях в Биллитоне или Садонге, а может быть, и в крошечном Брунее, хотя, говорят, там безумно примитивно. Что же касается этого места, Кучинга, то, ничего не скажешь, семейство Айвардов давно прибрало здесь все к своим рукам. Никакого смысла оставаться здесь нет.
К тому же, там что-то происходит. Никто из путешественников понятия не имеет, что. Он повидал Восток. Ему известны такие признаки. Поэтому он улыбается, приветливо кивает капитану, и оба оборачиваются и бросают короткий прощальный взгляд на город, исчезающий за поворотом реки.
ГЛАВА 6
Альседо» подошел к острову Мадейра ранним утром 8 августа. Это было первое обитаемое место в восточной части Атлантического океана. Остров оказался гористым, горы были высокими и скалистыми, но все равно земля тонула в ярко-изумрудной зелени. Острые вершины терялись в облаках и, казалось, то и дело трясли их, и те выбрасывали влажные туманы на изрезанную долинами и острыми утесами поверхность. Горы казались все выше, еще раз пронзали облака, и оттуда снова проливалась на землю влага.
Затем буйные веселые цвета предгорий сменились влажной коричневой массой у кромки воды, где солнце нового дня медленно, но верно утверждало свое право на жизнь и наконец чудесным образом победило. Солнечные лучи обежали все полоски песка, окрасив их в ярко-золотые, охряные, серебристые, шафрановые и белые цвета. На свет появились маленькие бухточки и заливчики, ослепительно искрившиеся ярким светом, словно радуясь собственному рождению, словно они долго ждали в смиренном забвении и вот наконец получили благословение.
В рулевой рубке капитан Косби и первый помощник всматривались в расстилавшуюся перед ними картину гор и приветливо манящей зелени. Место первой стоянки яхты выглядело великолепно, сказали они себе, но им нужно не это, а надежная гавань. Та стоянка, которая предусматривалась по плану, оказалась мелководной и опасной, поэтому капитан был вынужден отойти от берега и исследовать ветра и течения, которые могли воздействовать на поведение огромного судна. Как правило, корабли таких размеров становились на якорь в порту Фуншал, но Экстельмы захотели «познакомиться с простыми людьми и пожить дикой жизнью». Единение с природой сулило неожиданные повороты судьбы.
Капитан посматривал на компас и другие приборы, считал и пересчитывал цифры, показывавшие глубины, а в это время нос яхты начало обволакивать густым облаком тумана, охватившим ее своими липкими объятиями. Скоро вся палуба сделалась мокрой и скользкой. Вода капала с трубы, бисеринками висела на поручнях, покрывала ступеньки трапов, прожектора и спасательные шлюпки, накапливалась на всех дверях и люках, прочерчивая все поверхности бледно-перламутровой линией. Судно все время подавало противотуманный сигнал сиреной. Вылетавшие из трубы хлопья черной сажи отлетали назад и оседали в поднятых винтами бурунах, и с каждым маневром судна, с каждым новым издаваемым звуком на него обрушивалось все больше и больше воды.
Капитан Косби отдал несколько коротких приказов рулевому, и это были единственные слова, произнесенные в тот момент, – все находившиеся на капитанском мостике и вне его, ставшие зрителями, напряженно молчали. На палубе собралась команда, все, кому не нужно было разносить подносы, готовиться к выполнению формальностей, связанных со стоянкой у берегов Мадейры, стоять у бункеров с углем или у лоханей в прачечной. Кочегары перемешались с поварами, матросы стояли, опираясь на мальчиков из буфетной, стюарды и помощники машиниста развалились, прислонясь к канатам так же вольготно, как Экстельмы и их гости у деревянных перил. По всему периметру судна стояли люди, разглядывавшие новую землю, первую и чудесную стоянку судна. Никакого значения не имело, что большинство людей, плывших на корабле, не раз видели такие картины или что один остров может как две капли воды походить на другой. Можно десять раз крутануть глобус, но факт остается фактом: «Альседо» вышел в большой мир.
«Лево руля», – может произнести капитан Косби или: «Право руля на четверть румба». Приказание негромко пробегает от капитанского мостика по всему кораблю, и в ответ раздается громкий отклик с носа, потом с середины корабля, затем с кормы, но всем казалось, что эти звуки не имеют никакого отношения к движению судна, что оно перемещается помимо воли людей, что люди просто следуют веселому ходу самого судна. «Альседо» медленно и бесшумно, как призрак, как гость из волшебного мира, двигался к месту, где ему предстояло бросить якорь, гордо неся себя вперед и производя на зрителей впечатление, что он имеет на это право.
– Право руля. Стоп, – наконец сказал капитан Косби, и стоявший подле него Джордж понимающе кивнул в знак одобрения.
– Отлично, капитан. Первоклассная работа. Трудная проводка… Сложный маневр… Пойду скажу всем, что мы благополучно прибыли на место, хорошо?
Джордж еще раз наклонил голову, всем своим видом показывая, что свершилось эпохальное событие. Он оглядел рулевую рубку, одарив всех присутствующих самой щедрой своей улыбкой. Его глаза смотрели по-королевски торжествующе куда-то в бесконечность.
– Благодарю вас, сэр, – сказал капитан Косби. У него не было времени на обмен любезностями: предстояло проделать еще уйму работы, но босс есть босс.
– Думаю, я приведу сюда детишек, – объявил Джордж, ему хотелось продлить момент собственного величия. – Покажем им, как все это делается.
– Как вам угодно, сэр. Но сейчас они ничего особенного не увидят. Только выпускают якорные цепи.
– Им полезно будет посмотреть, – произнес Джордж, – очень полезно. Мы присутствуем при историческом событии, капитан. Вам ли об этом напоминать?
У капитана Косби не было уверенности в том, что переход одной яхты через Атлантику может быть историческим, но он кивнул, сосредоточив все свое внимание на носовой палубе и носу судна, где работала лебедка, выпускавшая якорь.
– Прекрасный урок, прекрасная работа, – изрек Джордж, выпрямляясь во весь рост и обозревал палубу перед собой. – Непростая вещь водить суда, капитан. Не говоря уже о том, сколько в этом романтики. Сколько романтики!
– Сэр! – коротко подтвердил капитан, что слышит слова босса.
– Отлично сработано. Такую работу следует поощрить. Каждого. – Джордж посмотрел по очереди на штурмана, помощника капитана и рулевого. – Да, так и сделаем. Поздравляю!
С этими словами он покинул капитанский мостик, чтобы сообщить всем добрые вести: «Альседо» прибыл на Мадейру. Его корабль, его владение, благополучно прибыл в спокойные воды.
После того как корабль бросил якорь, Юджиния, дети, Прю и чета Дюплесси перебрались в большой салон. Порывы мокрого ветра, капающая со всех сторон – с поручней и стен – вода, сыплющиеся из окутанной туманом трубы набухшие влагой хлопья сажи хлынули в таком обилии, что им пришлось в неожиданно радостном и приподнятом настроении вернуться в теплый сухой салон, где разожгли камин.
Им сразу же подали поднос с чаем (Хиггинс никогда не терял бдительности) и принесли целые кипы турецких полотенец. Стюарды стояли наготове с сухой обувью, одежными щетками, замшевыми салфетками, чтобы досуха вытереть кожу; Олив приготовила для хозяйки шпильки, тонкий серебряный гребень с частыми зубьями и серебряную щетку для волос. Вообще такие операции не проводятся на людях, но на всякий случай она захватила эти вещи. Никогда не знаешь, что придумают эти господа. То, что среди простых людей считается неприличным, для состоятельных людей оказывается веселым развлечением.
В комнате царила атмосфера уик-энда, когда все выехали за город и попали под дождь. Одежда безнадежно испорчена, накрахмаленные манишки и передники смялись и слиплись, на лицах, воротничках, ярко-белых манжетах черные полосы, но путешественники резвились, как дети, промокшие под летней грозой. Приветливо потрескивали поленья, уютно шипела смола, попавшая в пламя, огонь манил к себе. Салон был милым приютом, корабль – очаровательным миром.
– Ой, вы только посмотрите! – воскликнула Юджиния, нагнувшись над ковром и стряхивая воду с волос. – Можно подумать, что мы попали под проливной дождь и лило как из ведра! Что с моими волосами… что с юбкой… Ой-ой-ой! Ну да ладно. Стоит ли расстраиваться?
Она распустила волосы и забросила их за спину. Сверкающие капельки влаги разлетелись по комнате, попали на абажуры и бархатные подушки.
– Но мы не можем сойти на берег в таком виде.
– А что стало с моим лучшим платьем! – заныла миссис Дюплесси, но ее жалоба прозвучала просто намеком на новое платье. – Я вообще не могу выйти на берег. У меня распрямилась завивка!
И действительно, на миссис Дюплесси нельзя было смотреть без смеха: тщательно уложенные завитушки ее старомодной прически седоватой копной съехали набок и повисли над ухом. Она была очень похожа на двенадцатилетнюю девочку, которая раскопала на чердаке старинный парик, напялила его и теперь воображала себя хозяйкой фамильного замка.
Дети широко раскрытыми глазами смотрели на нее, но ни словом не прокомментировали увиденное. И без того было так весело, чтобы еще тратить время на передразнивание. К тому же они сами выглядели ничуть не лучше миссис Дюплесси. Джинкс улыбнулась новому другу, и миссис Дюплесси тоже улыбнулась ей.
– А вас, двоих мужчин, это не касается? – обратилась Юджиния к доктору Дюплесси и Полю. – Хотя что для вас старый воротничок или рубашка! Вам никогда не приходится задумываться, что на вас надето.
Поль был вне себя от неожиданной радости. «Вас, двоих мужчин!» – относилось и к нему! Он выпрямился во весь свой пятилетний рост, почистил рукой штанишки и потер ботинок об уже грязный носок.
В салон вошел Уит, за ним лейтенант Браун, и в комнате стало еще веселее.
– А вот и наша парочка денди! – засмеялась Юджиния. – Сухонькие, начищенные, отутюженные. По-моему, леди Мадейры для вас главнее, чем с утра показаться на палубе.
– Послушай, кузина Юджиния, это несправедливо, – притворился насмерть перепуганным Уит. – Не отрицаю, я долго обдумывал… свой…
– Гардероб! – не вытерпел Поль. – Гардероб! Гардероб! – завопил он, приплясывая.
– Прю, мне нужно еще одно полотенце. – Джинкс выжала подол юбки, и на узорчатом полу образовалась маленькая лужица, но никому до этого не было дела. Пятно прикрыли свежим полотенцем, и этим дело кончилось.
– Гардероб! Гардероб! – не мог остановиться ее брат. Ему страшно понравилось это слово, похожее на сливочную помадку.
– Гардероб – это именно то, что я имею в виду, Уитни, – продолжала поддразнивать Юджиния. – Мы теперь на суше. Почему бы здесь не встретиться молодой леди, которая…
– Завладеет его сердцем! – недовольно буркнул Поль, заканчивая эту фразу так, как закончил бы ее в любой из вечеров, когда они с Джинкс и Уитом весело проводили время, играя в шахматы, шарады или другие игры, пока ненавистное «дети, пора спать» не прекращало для них радостной жизни. Поль не желал встретить эту молодую леди, которая завладеет сердцем кузена, и он знал, что она будет красивой, как рождественская конфетка.
Юджиния улыбнулась детям, даже взрослая Лиззи порадовалась этой шутке. Она вдруг стала похожа на совсем маленького ребенка. Мокрые щеки, мокрые волосы и черные ногти, куда набилась копоть, осевшая на поручнях, начисто смыли налет превосходства, свойственный тринадцатилетнему существу. Юджиния дала ей свой гребень и щетку. Жест был ненавязчивым, просто мать поделилась с дочерью предметами, которые той в этот момент были нужны, и Лиззи приняла обе серебряные вещицы так, словно они сделаны из хрупкого хрусталя. Ни дочь, ни мать не произнесли ни слова.
– Ну а вы, лейтенант Браун? – подхватила шутку Юджиния. – Вы провели часы за своим туалетом, готовясь к великому утру?
Оттого, что к нему обратились как к одному из членов семейной группы, Браун несколько опешил. Он пришел в салон просто так, из приличия. Ему казалось, что это долг вежливости, что он обязан присутствовать здесь в момент, когда все сходили на берег, но, попав в обстановку семейной непринужденности, пожалел, что не остался у себя внизу. Испытывая неловкость и чувствуя себя вовсе не таким уверенным и свободным, как должен был бы чувствовать офицер, роль которого предположительно он играл, Браун не мог найти слов для подходящего ответа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71