Он схватил Джеордже за шиворот и приподнял, как ребенка.
— Оставь, — глухо проговорил Дан, закрыв лицо руками. Кровь стекала у него между тонкими, бледными, почти прозрачными пальцами на подбородок и шею. — Оставь его... Это отец... Уйди!
Человек в кожаной куртке с сожалением отпустил Джеордже.
— Зачем же вы деретесь? — проворчал он. — Что за манера. Могли совсем изуродовать.
Он взял салфетку, обмакнул ее в ведерко со льдом и стал вытирать Дану лицо.
— Нос вроде цел, — продолжал он. — Удивляюсь, папочка угостил тебя по всем правилам. Мог на всю жизнь несчастным сделать. Ох, уж мне эти родители.
— Убирайся отсюда, или пристрелю, — процедил сквозь зубы Джеордже.
Человек с усиками хитро подмигнул.
— Оставим эти шутки, дядя. Закиньте голову, господин Дан, кровь мигом остановится... Вот так папа!
И человек с усиками направился к своему столику, отгоняя спешивших к месту скандала официантов.
Джеордже тяжело дышал, лицо его стало багровым, сердце болезненно сжималось. Взглянув на сына, он увидел, что тот по-прежнему сидит с поднятой головой и прижатой к носу салфеткой.
— Какая бессмыслица!—проговорил Дан, глотая слезы.
— Лучше я задавлю тебя своими руками, — спокойно ответил Джеордже. — Понимаешь? Впредь ты будешь поступать так, как я тебе прикажу. Как я прикажу!
— Брось шутить, папа, —едва слышно ответил Дан.— Ты не должен был бить меня. Бесполезно и некрасиво.
Перед рестораном остановились две пролетки. В одной сидел, развалившись, шурин Джеордже Октавиан Сабин. На нем был фрак с высоким, под самые уши, засаленным воротничком и залитой соусом манишкой.
Октавиан был пьян, редкие волосы стояли дыбом. Во вторую пролетку втиснулись четверо цыган со скрипками. Они моментально соскочили и кинулись вытаскивать Октавиана из пролетки. Тот, шатаясь, сунул им в руки несколько бумажек и вдруг закричал диким голосом:
— Лаци, Пишта, Шандор, Михай! Смир-рно! За мной, шагом марш. Спойте мою любимую.
Цыгане запели, аккомпанируя себе на скрипках:
Коли я за двадцать лет Света-солнца не дождался, Дай мне, господи, ответ, Для чего же я родился?
Официанты кинулись навстречу гостю. Октавиан застрял в вертящейся двери, потом она выбросила его прямо в объятия официантов. Нескольких из них он по-приятельски похлопал по щеке, на одного, помоложе, насупился. Тот показался ему недостаточно почтительным. Заметив Джеордже и Дана, Октавиан весь расплылся в улыбке и поспешил к ним.
— Вновь ликую, вновь пою! Здравствуй, Джеордже, здравствуй, Дан. Здравствуйте! — повторил он, сжал Дана в объятиях и вдруг зарыдал.
— У меня нет больше сына. Ты мой сын. Сын мой продался венграм и жидам.
— А племянник? — с иронией спросил Джеордже. Он недолюбливал зятя, считал его слишком суматошным.
— О, это другое дело... Эдит прелестная крошка. Лицо Октавиана побагровело, по щекам потекли
слезы. Ощутив их, он еще больше расчувствовался и зарыдал в голос. Привыкшие ко всем его выходкам цыгане торжественно затянули «Проснись, румын». Старик вздрогнул, выпятил грудь к надменно огляделся вокруг. Игравшие в домино господа заспешили к их столику, шумно приветствуя друга.
— Привет, Тави!
— Приветствую, Корнелиус! Как дела, Банди? Привет!
— Прекрасно!
— Ну, вы отправляйтесь за свой стол, заказывайте, что хотите. Дядюшка Тави платит за всех. Мне надо побеседовать с племянником — именно с ним. Ведь у меня больше нет сына... Нет!
Приятели удалились без малейших признаков обиды. Они слишком хорошо знали повадки собутыльника.
— Дануц, в следующий раз дядя Тави возьмет тебя с собой. — А вы! — почти враждебно обернулся Октавиан к Джеордже. — Вы не заслуживаете такого ребенка. Это святой, да пошлет ему бог здоровья. Пойди сюда, деточка, дядя Тави поцелует тебя, дорогой мой! — продолжал они чмокнул Дана мокрыми губами.
-— Дядя Гаврил тоже просил поцеловать тебя... С лампочками он все устроит... Или с Нейманом, или с Андрени. Там посмотрим... Если так пойдет, через месяц я смогу осуществить свою мечту. Ты знаешь, Джеордже, о чем я мечтаю?
— Может быть, выпить? — едко спросил Джеордже и тут же пожалел. Но Октавиан не рассердился.
— Нет. Я хочу построить для себя скит. Для себя одного, около Будурясы... Стану там схимничать и умру с мыслью о супруге... Ее больше нет среди нас.
Цыгане подхватили:
Пустил меня к себе монах, Дал отдохнуть в святых стенах.
Октавиан вытер навернувшиеся слезы.
— О! Это была святая... Ах да, чуть не забыл. Дан, тебя приветствует господин Бозгович, начальник станции. Он очень высокого мнения о тебе. Ты непременно нанеси ему визит.
Джеордже внимательно следил за Даном. Как мог сын находиться в этом болоте? Похоже, что все это кажется ему вполне естественным. Неужели он такой толстокожий!
—- Дядя Гаврил уже подыскал квартиру... Наконец-то, дорогой Джеордже, мы выедем из этой конуры. Новый дом... четыре комнаты... все удобства.
Вдруг старик приподнялся и хлопнул Джеордже по лбу.
— Ты даже не знаешь, что за голова у твоего сына... Какое там твоего? Моего... у меня-то ведь больше нет. Был когда-то, и любил я его, берег как зеницу ока...
— Хватит, дядюшка,— остановил старика Дан. — Помиритесь вы, помяните мое слово...
— Ты что же, хочешь, чтобы я попросил у него прощения? Ведь он убил мать своим поведением.
— Не мели чепухи, дядюшка, — осадил старика Дан. — Он сам попросит у тебя извинения. Я это устрою...
— Пойди сюда, я тебя поцелую.
— Что будем пить?
— Ничего! — отрезал Джеордже. — Я ухожу,— добавил он, вставая из-за стола.
— И я, — сказал Дан. — До свидания, дядюшка. Тебе тоже пора домой. Устал ведь...
— Приду, детка, приду. Выпью бутылочку «Минишеля» и приду. Сыграем партию в шнапсли... Общипаю как цыпленка.
— Ну, это мы еще посмотрим, — весело возразил Дан. Он нагнулся и поцеловал Октавиана. Окончательно растроганный, старик уронил голову на руки и заплакал. — Нет у меня счастья... никогда не было.
Цыгане запели:
Я на сене засыпал, О тебе одной мечтал!
— Эй, друзья, — крикнул Октавиан цыганам. — Садитесь со мной за стол. И вы! -— крикнул он игравшим в домино. — Идите все сюда. Пусть споют для Банди 6 степи. Не люблю я вас, венгров, но петь вы умеете... Душа у вас есть, широкая, да только злая она! Запевай, Лаци.
Желтый лист, осенний лист, Вместе с ветром закружись, На погосте побурелом Расскажи, что солнце село.
Господин Банди — почтовый служащий — обнял Октавиана.
— Не повезло нам, Тави, не повезло, братец!..
Джеордже с сыном шли рядом. Бульвар кишел гуляющими. Шаркание ног по асфальту сливалось в общий шум.
- Папа, мне хочется, чтобы ты познакомился с Эдит. Я позвоню ей по телефону. И мы встретимся где-нибудь, например, в парке. Там теперь хорошо... и грустно.
Не дожидаясь согласия отца, Дан забежал в ярко освещенную кофейню. Джеордже остановился у витрины. Все казалось ему утомительным и бесполезным. О скольких вещах ему придется теперь думать. Война изувечила не только его и замерзших в траншеях под Сталинградом, но и женщин, детей. Сердце его сжалось от болезненного чувства безнадежности. Красивые слова — хлеб, свобода, справедливость — оказались недостаточными. Они утомляли, теряли свое значение и ценность. Он подумал об Эмилии, о том, как она воспримет его рассказ о Дане, и ему захотелось уехать куда-нибудь далеко и надолго.
Из кофейни вышел Дан.
— Мы встретимся через полчаса, — просто сказал он, и они снова зашагали по бульвару.
— Любая попытка объяснить тебе все кажется мне унизительной, —- начал Дан, когда они свернули с бульвара и углубились в тихие, пустынные улочки, спускавшиеся к Мурешу. — Все представляется мне значительно проще.
—- Оставь, Дан, — с досадой отмахнулся Джеордже. — У нас еще будет время... Я больше не оставлю тебя одного. В конце концов мы найдем с тобой общий язык.
— Я не одинок, папа.
— Ах да. Но тебе это только кажется. Во всяком случае, я не допущу, чтобы тебе пришлось стыдиться самого себя.
Джеордже понял, что попал в цель. Дан шел нахмурившись, низко опустив голову.
— Я не вижу никакого оправдания твоего поведения.
— Мне кажется, папа, что ты смотришь на жизнь сквозь устаревшую призму сентиментальности. Благие намерения всегда прекрасны, но они остаются намерениями.
—- Неправда. И не строй из себя циника, не то получишь новую пощечину.
— Это будет явным злоупотреблением положением, — серьезно возразил Дан. — Лично меня идеи не волнуют. Мы, румыны, и без того отдавали им слишком большую дань. Короткая вспышка. Надо создавать, производить, выкорчевывать восточную лень. Уничтожать мягкотелость, соглашательство и демагогию. Для этого нужны деньги и математика.
Джеордже промолчал. Спорить с Даном теперь, по его мнению, не имело смысла. Все казалось ему странным — и влюбленность сына (он не мог себе представить эту девушку и ждал ее с беспокойным любопытством), и эта бурная деятельность, в которой не было ничего романтического, а лишь холодный и глубоко эгоистический расчет. Они поднялись по ступенькам на дамбу. Черная река бесшумно катила свои воды, пронизанная вдали вереницей робких, колеблющихся огоньков. Деревья шелестели так же вкрадчиво, как набегавшие на берега волны. Откуда-то издалека доносился запах сырой жирной земли.
— А что ты можешь предложить мне взамен? — резко спросил Дан.
— Я не купец и не делец. Я просто заставлю тебя. И не я, а жизнь и все, что есть лучшего в тебе. То, что ты унаследовал. Честь и требовательность к самому себе.
— Я, наверно, поеду за границу, папа, — тихо проговорил Дан.
— Сомневаюсь, — Ты посмеешь взять на себя ответственность и запретить мне?
— Да, мальчик, у меня гораздо больше смелости, чем ты думаешь.
Дан, казалось, не слышал отца. Он только вздрогнул и ускорил шаг. На пустынной набережной под фонарем стояла стройная девушка в гимназической форме. Черные, как вороново крыло, волосы рассыпались по плечам.
— Скорее, папа, — заторопился Дан.
Они подошли. У девушки были удивительно большие, черные, блестящие, как от слез, глаза с длинными загнутыми ресницами. Лицо было бледным от волнения, губы дрожали.
— Эдит, вот мой отец.
Девушка протянула руку и смущенно улыбнулась, открыв ряд мелких ровных зубов. Джеордже почувствовал, как в его руке затрепетали тонкие теплые пальцы. В первую секунду он не нашелся, что сказать.
— Мы теперь соседи, — сказал горец, подходя к Митру. — Меня зовут Аврам Янку. А тебя?
Но Митру не« слышал. Он вбивал в землю красный колышек с такой осторожностью, будто тот был стеклянный. Потом встал на четвереньки и посмотрел вдоль землемерной цепи на другой колышек, вбитый на краю его участка, чтобы убедиться — правильно ли она легла.
— Кончишь ты когда-нибудь! — закричал издали Павел Битуша. До каких пор я буду ждать?
Аврам Янку в нерешительности остановился почти рядом с Митру.
—Ты что? Не хочешь разговаривать со мной? Заважничал?
Митру встал и долго тер ладони, чтобы счистить с них налипшую землю.
-— Битуша, можешь брать цепь, — закричал он гораздо громче, чем это требовало расстояние, отделявшее его от приятеля, нетерпеливо топтавшегося на месте. — Не заважничал я, дружище,—обратился Митру к горцу.— Просто очень уж рад.
— Я тебя знаю, — сказал Янку. ~ Ты Митру Моц. Ты не залезешь плугом на мой надел? — озабоченно осведомился он, подходя ближе.
— Нет! - серьезно ответил Митру. — Клянусь богом! Аминь!
— А это кто? Жена, что ли? — спросил Аврам Янку, показав на стоявшую поодаль Флорицу. Одной рукой она прикрывала рот, другой гладила головку Фэникэ.
— Да, — ответил Митру. — Жена. Янку замялся, не зная, что еще сказать.
— Давай подымим, — наконец нашелся он. - Давай, Аврам.
Они уселись, поджав под себя ноги, на землю, отозвали от газеты по клочку бумаги, размяли их между пальцами и, свернув цигарки, с удовольствием затянулись.
— Ты что будешь сеять? — спросил горец. — Я — кукурузу.
— Наверно, тоже. Больше толку.
— Люблю кукурузу. Как взойдет, поле кажется... Я тебя знаю. Ты председатель комиссии.
— Нет больше комиссии, —- объяснил Митру. — На чТО она, раз всю землю поделили.
— Жалко, — покачал головой Аврам Янку. Цигарка догорела, а Янку все не трогался с места.
Литру стал проявлять нетерпение. Ему хотелось побыть без посторонних с женой и ребенком. Наконец он ПОДНЯЛСЯ и, приложив ладонь ко лбу, огляделся вокруг. На сем пространстве черной свежевспаханной земли деловито, как муравьи, копошились люди.
Крестьяне, еще не получившие надела, ни на шаг не отходили от землемера и торопили его, словно боялись, то на их долю не хватит земли. Как только землемер выделял очередной участок, его новый владелец поспешно вбивал колышки и созывал соседей, спеша поделиться с ними радостью. Потом принимался по-хозяйски осматривать первые борозды и на чем свет ругал барона за то, что тот запустил землю.
В стороне, у дороги, стоял Теодореску и прибывший из уездного комитета молодой человек в очках, который се время что-то записывал в блокнот. Перед началом раздела он хотел выступить с речью, но после первых се слов люди стали топтаться на месте, шуметь от нетерпения. Кулькуша, набравшись храбрости, вышел вперед со шляпой в руке и попросил «господина-товарища сделать милость и сказать речь после того, как закончится раздел. Мужики с утра не ели и боятся, что не успеют получить землю до темноты». Молодой человек засмеялся, махнул рукой землемеру, и тот начал нарезать землю с помощью Васалие Миллиону, Бикашу, а вначале и Джеордже. Горцы робко смешались с остальными. Их жены толпились молчаливой стайкой вдалеке на краю поля.
— Аврам, а ты знаешь, кто тебе дал землю, — неожиданно спросил Митру. Он вспомнил, как вчера вечером на заседании Теодореску говорил, что все коммунисты должны беседовать с людьми, разъяснять непонятное и привлекать их в партию.
— Знаю, — ответил горец.— Всемилостивый бог...
— Какой бог? Что ты мелешь? Коммунистическая партия, понял?
— Говорят, что вроде так. А кто партию вразумил? Разве не господь? Он ведь...
— Румынская коммунистическая партия, — продолжал Митру, словно не слыша слов Янку. — Партия сделает нам еще много добра, потому это это партия бедняков и борцов за свободу. Ты, Аврам, послушайся моего совета и вступай в партию.
— Хорошо, — не задумываясь, ответил собеседник. - Вот только неграмотный я...
— Научишься...
— Что-то не верится, — с сомнением проговорил горец и, постучав себя пальцем по лбу, добавил: — Не лезет сюда ничего.
— Это тебе только кажется. Полезет...
— Может, и так. Но только как же я запишусь, коли писать не умею.
— Палец приложи! — крикнул выведенный из себя Митру.
— А можно так? — Можно.
- Тогда приложу. А ты и в партии председатель?
— Не я. Завтра приедешь в Лунку. А пока поговори со своими, разъясни им, как я тебе,
- А что им сказать?
- То же, что я тебе говорил. Коммунистическая партия дала землю беднякам и фронтовикам. Скажи, что господской власти приходит конец.
— Может, и приходит... но землю все-таки нам дал бог...
— Ладно, пусть будет по-твоему. Но у бога своей партии нет, поэтому ты должен записаться к нам.
— А в церковь ходить можно?
— Можно.
— Вот это хорошо. Может быть, партия построит церковь и у нас в поселке, а то хоронят нас, как цыган, без попа.
— Ну, ладно, дружище. Потом поговорим. Там посмотрим...
Аврам Янку сообразил, что Митру хочет отделаться от него, и неохотно поднялся с земли.
— Доброго здоровья, — попрощался он, затянувшись в последний раз. — И ты будь здорова, — обратился он к Флорице, и, широко ступая, словно стремясь отмерить шагом как можно больше земли, он пошел к своему наделу.
Когда горец ушел, Митру, не вставая с земли, повернулся к Флорице.
— Поди сюда, дорогая, — пробормотал он. Флорица подошла с сыном за руку. — Садитесь, — тихо сказал Митру. — Садитесь рядом.
Они долго сидели молча, пока Фэникэ не надоело и он заявил, что пойдет играть.
— Там на опушке ребята собирают грибы, — объяснил он отцу.
— Иди, — согласился Митру. — Можешь идти. Фэникэ убежал, а Митру обратился к жене:
— Больно уж ты в отрепье ходишь, Флорица... Не нравится мне это...
— Оставь. Не время сейчас...
— Не оставлю. Грустно мне стало...
— Устал, видно...
— Не устал. Глигора и Арделяну вспомнил. Бедняги. Сердце сжимается, как подумаешь... Только бы попался мне в руки Пику...
— Успокойся... Больно ты злой стал, Митру...
— Так надо, Флорица... Так надо...
Они снова замолчали, рука Митру продолжала лежать на худом плече Флориды.
Но их отдых продолжался недолго. Неуклюже шагая через борозды, приближался Кордиш.
— Приветствую вас. Здорово, Митру! — кричал он, размахивая руками. - От всей души поздравляю. Сегодня великий день для нашего села, хорошо, что привелось дожить.
Митру проворчал что-то себе под нос, не поднимаясь и даже не посмотрев на учителя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64