Весь вечер он копошился во дворе, не находя себе места, а ночью неожиданно заявил Анне:
— Жена, а не поехать ли нам в Америку?
— Куда? — испуганно вскрикнула Анна. — Спаси и помилуй боже, Михай, что с тобой?
— Я разговаривал кое с кем в Араде... Люди говорят, что дорога туда оплачивается, а доберешься — бери земли сколько душе угодно, сумей только ее одолеть...
— Как же мы оставим родное село? — сурово спросила Анна. — Как поедем на край света?
— Многие уехали...
— Это их дело...
Михай больше не заговаривал об отъезде, но становился все больше озабоченным.
Половина заработка за весь этот год полетела к черту, молча прикидывал он. Придется платить за сломанную телегу, штраф за рыбную ловлю, да, кроме того, Миклош обвинил его в порче коня, которого он ударил по ноге рукояткой вил.
Михай заметил, что люди, прежде уважавшие его, теперь разговаривали с ним свысока. Когда он подсаживался к их столику в корчме, люди замолкали, давая понять, что он им мешает. Постепенно он попал в одну компанию с Крэчей и Пикуцей — последними людьми села.
В начале мая Анна родила мальчика, которого окрестили Тодором. Ребенка не с кем было оставлять, так что Анне пришлось бросить работу и целыми днями сидеть дома. Отчаявшись, Михай послал весточку брату в Солонок, где тот вел мелкую торговлю. В письме грозился наложить на себя руки, если Иосиф ему не поможет. Михай надеялся, что брат одолжит ему денег на покупку одного-двух югэров земли.
Через несколько месяцев пришел ответ. Иосиф советовал Михаю переехать на берег Тиссы и поступить на службу в имение помещика Аладара Борнемизы. Михай и Анна перечитывали письмо, пока не заучили его наизусть. Сердце у них разрывалось, но они Понимали, что это единственный выход. Анна была снова беременна.
и Михай хотел подождать до родов, но она запротестовала.
— Хватит здесь торчать. Если уж нам суждено стать слугами, так лучше на чужбине. Там хоть смеяться никто над нами не будет.
Анна видела, что Михаем овладевает смертельный ужас, по мере того как приближался срок окончательного решения, и старалась всячески ободрить его, хотя только она одна знала, как ей самой было тяжело.
— Мы не останемся там надолго, Михай... Вернемся обратно с большими деньгами... Венгрия не Америка. Детям будет хорошо, и мы состаримся с ними рядом. Напиши Иосифу, что приедем. Слышь, муж, не тяни!
Михай смотрел на жену с удивлением и не узнавал ее — такой она стала злой. Черные глаза Анны потускнели и вспыхивали лишь изредка, да и то от ярости.
— Ничего! Мы еще им покажем, кто мы такие...
Михай не знал, что несколько дней назад, возвращаясь от колодца, Анна столкнулась с Миклошем. Тот по-прежнему выглядел молодцом, хоть и постарел. Волосы у него поредели, а усы свисали, как пучки нерас-чесанной конопли. Миклош остановился, подбоченился и захохотал, скаля желтые от табака зубы.
— А... божья тварь. Стала как щепка. Опять брюхатой ходишь. Видать, муженек твой не теряет времени даром. Не была бы дурой, гуляла бы теперь в барынях...
Анна крепко, по-мужски выругалась и пригрозила, что разобьет о его голову кувшин.
— Квакаешь, как жаба, будь ты проклят!
Но дома, уложив Тодора, она взяла зеркало, подошла к окну и долго рассматривала погрубевшее от ветра лицо, две преждевременные морщины, перерезавшие лоб. Внутри ее словно что-то оборвалось. Еще недавно она была беззаботной сумасбродной девчонкой, отплясывала хору, а теперь, так и не узнав никаких радостей, вдруг оказалась старой, некрасивой и сморщенной. В эту минуту она ненавидела и готова была проклясть Михая, Тодора и того, кто должен был появиться на свет и уже теперь тянул ее вниз.
Испугавшись тут же своих мыслей, Анна упала на колени и стала молить бога о прощении. Михай ушел в лес воровать дрова, и, пока он не вернулся, Анна не могла найти себе места. Господи, а вдруг мужа схватят или лесник застрелит его? Когда она увидела Михая . в калитке, то бросилась к нему навстречу, как в былое время. Михай так устал, что едва держался на ногах.
— Не поймали? — спросила она.
— Черта с два поймают... Дрова я оставил у Биту-шицы на краю села... Завтра ночью заберу.
Анна не знала, чем угодить мужу, и в конце концов скрепя сердце поймала петуха, зарезала и сварила жирный суп. Потом завернула в узелок три яйца, побежала в корчму и вернулась с пачкой табаку и бутылкой па-линки, взятой в долг. Присела рядом с мужем и смотрела, как он жадно ест, не в силах вымолвить слова от усталости. «Здоровый человек, силой бог не обидел, а мы едва не умираем с голоду»,—думала она.
— Вот что,— откашлявшись, повелительно сказала она. — Садись и пиши Иосифу. Едем!
— Хорошо, хорошо,— нахмурился он. — После того, как родишь...
— Обо мне не беспокойся... Знаешь что? Лучше я сама напишу. (Анна хорошо училась в школе. Умела писать и читать. Иногда она усаживалась за стол и, заточив гусиное перо, выписывала на листе бумаги свое имя и фамилию. Сначала девичью — Анна Арделян, потом по мужу — Анна Моц.)
Через несколько недель, когда Анна была уже на седьмом месяце, от Иосифа пришло известие, что он нашел для них место в имении Борнемизы в уезде Солнок, у Тиссы. Михая назначат помощником управляющего, пока не покажет, на что он способен.
«Помещик этот не человек, а золото,— писал Иосиф. — Кого полюбит, того задарит своей милостью, это вы правильно надумали. Через год-два я тоже собираюсь вернуться в село. Пишите, когда приедете, а я в том месяце снова буду в Солноке и еще раз поговорю о вас. Ваш любящий брат и шурин Иосиф Моц».
Анна с Михаем начали продавать свое нехитрое имущество, в надежде, что Иосиф поможет им на первых порах. Михай достал с чердака доски и смастерил из них два больших сундука, куда они сложили весь оставшийся скарб. Каждый вечер в их доме собирались теперь соседи. Они желали Моцам счастливого пути и удивлялись, как у них хватает храбрости расстаться со своим селом, нищетой и уехать на чужбину.
Однажды вечером пришел и Миклош. Он был навеселе и сразу растрогался.
— Ну вот, в Венгрию едете... А я... Наверно, здесь, в этой проклятой богом Лунке, и сгниют мои кости.
Заметив косые взгляды Михая, он, качаясь, подошел к нему.
— Не сердись. Какого черта... То, что было, быльем поросло. Кто старое помянет, тому глаз вон!.. Вот смотри, я кое-что принес тебе... Не можешь же ты поехать в Венгрию таким ободранцем. Вот тут кое-какая моя одежонка... Она тебе будет маловата, да не беда. Все не в лохмотьях... На, бери...
И Миклош бросил на стол пакет, завернутый в газетную бумагу.
У Михая потемнело в глазах. Он сжал кулаки и уже собрался было послать Миклоша ко всем чертям, как вдруг Анна с улыбкой поклонилась, насколько позволяла ей беременность.
— Спасибо, господин Миклош, большое спасибо...
— Ладно... — Миклош вздохнул. — Теперь и вы увидите, какая легкая жизнь у слуги над слугами. Я тоже так думал, когда пришел сюда. Скоплю денег, вернусь домой, куплю землю... Вот,— вздохнул он, подняв руку с кнутом, — вот все, что мне осталось. Это и ненависть людей. Еще зарежут меня как-нибудь. Ну, счастливого пути, да поможет вам бог.
После ухода Миклоша Михай долго стоял посреди комнаты, опустив голову. Вдруг он побагровел, подошел к Анне и, не сказав ни слова, ударил ее по щеке. Женщина ухватилась за стену, чтобы не упасть, и с изумлением уставилась на него. Михай ударил ее еще раз. Тогда она кинулась к нему и, схватив за грудь, стала трясти с неожиданной силой.
— Не смей поднимать на меня руку, слышишь? Я разобью тебе голову! Скажите, какой барин! Радуйся, что он с пьяных глаз принес тебе одежду. Будет хоть что надеть...
— Молчать, баба!
— Никаких баб. И... не смей больше бить меня. Слышишь? Никогда! Никогда в жизни!
Разбуженный Тодор испуганно закричал.
— И ты молчи! А не то возьмусь за кнут! Ложитесь спать!
Притихший Михай полез в постель. Позднее, когда улеглась Анна, он виновато посмотрел на жену.
— Не сердись, жена...
— За что это? — удивилась она, вздохнув.
— За то, что ударил...
— Ладно. Спи.
Через неделю семья Моц двинулась в путь под причитания всего села.
У церкви они остановили лошадей, слезли с телеги и встали на колени прямо в дорожную пыль. С трудом сдерживая слезы, Михай взглянул на жену. Но лицо Анны словно окаменело, и сухие губы беззвучно шептали:
— Отче наш иже еси на небеси...
Когда село осталось позади, Михай вне себя от горя бросился в придорожную канаву и зарыдал. Он лежал там до тех пор, пока не стих вдали скрип удалявшейся телеги. Тогда он поднялся и поплелся вслед за ней.
5
Ехали они около четырех дней. Тодор все время плакал и не мог спать от табачного дыма и духоты в вагоне, Анну тошнило от вони.
— Вы уж не сердитесь. Беременна она... на седьмом месяце, — то и дело обращался к пассажирам Михай.
— Да будет тебе! — оборвала его наконец какая-то толстая венгерка. — Что мы, не понимаем?
Наутро пятого дня они добрались наконец до места. На перроне их встретил Иосиф, одетый на городской манер в черную куртку и начищенные до блеска сапоги.
После обычных поцелуев никто не знал, с чего начать разговор.
— Ну, поехали, — предложил наконец Иосиф. — Я повезу вас на господской коляске.
Так началась их новая жизнь. Родившийся вскоре ребенок умер через несколько месяцев, и они похоронили его на маленьком кладбище, у самого берега Тиссы. Через год Михая назначили управляющим вместо некоего Шандора, который воровал слишком нагло. Устроились они в белом, очень чистом домике из двух комнат. Хозяину поместья, капитану в резерве Борнемизе Аладару, Михай пришелся по душе. Борнемиза был холост и жил с молодой красивой служанкой, за что его отчислили из армии. В поместье он наведывался довольно редко и большую часть времени проводил в Будапеште. На ферме, управляющим которой был назначен Михай, насчитывалось свыше четырех тысяч свиней, за которыми ухаживало множество работников. Михаю положили хорошее жалованье, и вскоре он стал неплохо разбираться во всяких сделках. Городские купцы должны были договариваться с Михаем, так как их высочество Борнемиза не желал разговаривать с торгашами, считая их причиной разорения знати. Михай получал свою долю от каждой сделки и, помимо этого, всегда мог незаметно взять себе из огромного стада пять-шесть поросят. За короткий срок он купил двух дойных коров, всякую одежду, домашнюю утварь и обстановку. Анна снова похорошела, только глаза ее навсегда утратили блеск, стали суровыми и жесткими, словно стальные. В 1901 году в семье Моц родилась девочка, которую назвали в честь матери Анной, потом мальчик, Траян, умерший пяти- лет, потом на свет снова появилась девочка, Эмилия, и еще трое детей, которым не суждено было жить. За Тодором никто не смотрел. Целыми днями пропадал он в степи со своими сверстниками и почти совсем разучился говорить по-румынски. Это был странный, замкнутый и молчаливый ребенок.
6
Через три года после приезда Анна и Михай успели забыть о прежней жестокой нужде. Управляющие, приказчики, надсмотрщики и прочая челядь воровали сколько могли. Только мужикам жилось плохо. Но это не тревожило Анну. Она стремилась скопить как можно больше денег, вернуться домой и купить землю. Они сделали второе#;дно в большом дубовом сундуке и держали там пачки денег, золотые монеты и большой пистолет. Сверху лежала одежда и разные вещи. По вечерам, когда Михай возвращался домой, они запирались вдвоем в комнатке в глубине дома и считали...
— На это мы сможем купить девять с половиной югэ-ров хорошей земли, — мрачно говорила Анна»
— Да, Анна.., Михай был доволен. Все ценили его за хорошее обращение с людьми. Одевался он прилично — носил черную куртку с широким кожаным поясом, украшенным серебряными пуговицами, высокие мягкие сапоги и белоснежную рубаху. Только от арапника отказался. Когда выезжал к стадам, брал арапник младшего надсмотрщика.
К ним часто заглядывали главный управляющий — толстый, почти круглый человек, у которого вместо усов торчали, как у кота, несколько волосков, и протестантский пастор. Раз в три месяца Михай отчитывался в усадьбе. Капитану нравился его твердый характер, и он часто говорил ему колкости, чтобы послушать, как тот отвечает. («В нем есть, дорогая моя, какое-то изящество, что-то тонкое,— говорил он сестре, старой деве, которая жила воспоминаниями о женихе, умершем пятнадцать лет назад после падения с лошади на императорских маневрах. — Хорошая раса — валах...»)
— Зачем вам возвращаться домой? — удивился священник.— Разве вам здесь плохо? Пристроились ведь?
— Мы — румыны! — сурово отвечал Михай.
— Ах да... Кровь не вода, дает себя знать,— смущенно соглашался пастор.
Иногда по вечерам Анна вдруг начинала смеяться, ей не верилось, что они уже больше не бедняки.
— Видишь, — говорила она мужу. — А что, если бы мы не поехали?
— Нам повезло с Иосифом, — откликался Михай, недовольный ее откровенной радостью, которая могла навлечь на них беду. — Думаешь, всем везет, как нам? Сам Борнемиза и тот по уши в долгах у торговца, у которого служит Иосиф. Потому-то он нас и взял, чтобы угодить торговцу.
— Глупости,— раздраженно отмахивалась Анна.— Работящие люди везде устроятся. Только лодырь пропадает...
Михай в ответ бормотал что-то неопределенное и умолкал. Он не любил спорить с женой — все равно не переспоришь. Анна так изменилась, что он часто не узнавал ее. Она, правда, поправилась, но очень постарела. Зато Михай выглядел прекрасно. Прямой, высокий, зеленоглазый, широкоплечий, с коротко, по-городскому подстриженными усами. Каждый раз, когда сестра хозяина видела его верхом, она, не считаясь с тем, что совершает святотатство, находила, что Михай сидит в седле точно также, как ее жених Гиджи Лехел, которому было суждено умереть смертью героя.
Анна тоже замечала, что женщины — жена пастора и старшая дочь главного управляющего — строят глазки Михаю, но не обращала на это внимания. В сундуке скапливалось все больше денег.
— Послушай, Михай,— сказала однажды Анна. — Надо нам положить деньги в банк. Узнай-ка ты, какой банк лучше...
Нелегко было Анне расстаться с деньгами. Документ, полученный из банка Аллами, показался ей простой бумажкой. Но она наслышалась о стольких грабежах и убийствах в степи, что страх потерять плоды многих лет труда оказался сильнее.
Девочки успели подрасти. Анна ходила в четвертый класс, Эмилия в первый. Обе помогали по хозяйству. Анна переложила на них все домашние дела, а сама стала откармливать гусей, индюков и завела четыре коровы. Молоко они отсылали на продажу в город вместе с продуктами поместья. Экономя во всем, Анна носила одежду из очень прочной ткани, считала и пересчитывала каждую копейку. Только эа столом они позволяли себе «побарст-вовать»: ели помногу и она и Михай. Дети во время обеда получали ложкой по губам за каждое лишнее слово.
В начале каждого года Анна и Михай собирались вернуться в родное село, но никак не могли отказаться от легкого заработка, хотя мечтали лишь об одном — стать наконец полноправными хозяевами своего добра. В семье всем управляла Анна. Михай полностью подчинялся жене, однако время от времени на него нападала непреодолимая тоска по родному краю. В такие дни он являлся домой мертвецки пьяный и лез в драку. Анна ему не перечила, старалась молчать. Потом Михай добирался до берега Тиссы, садился на пригорок и, глядя на сонное течение реки, напевал сквозь слезы:
Лист зеленый, лист вишневый, Рад я в путь пуститься новый. Любо слушать стук копыт. Слушать, как мой воз скрипит.
В такие дни Михай спал в сенях и вставал на следующий день ворчливый, с головной болью.
— Да пойми ты, глупая баба. Давно пора нам воротиться домой. Не собираешься же ты похоронить нас здесь навсегда?..
Дети росли. Однажды Анна застала Тодора в хлеву с одной из помещичьих служанок и отхлестала кнутом. Старшая дочь Аннуца не отличалась красотой и говори ливостью, но зато была работящей. Эмилия же приобрела замашки господской барышни и даже топала ножкой, особенно на отца, который не знал, как ей угодить.
— Замолчи, дочка, замолчи, мама услышит. На следующей неделе я привезу тебе из Пешта все, что поже-^ лаешь.
— Не из Пешта, а Будапешта, — поправляла капризница. — Когда наконец вы перестанете быть таким мужланом?
В тысяча девятьсот двенадцатом году Анна снова забеременела. Впервые в жизни она по-настоящему почувствовала себя матерью. Пристыженный Михай считал неприличным заводить детей в таком возрасте, и ему хотелось провалиться сквозь землю, когда капитан Борне-миза поздравил его...
Михай заметил, что и остальным детям это было не совсем по душе. Однажды Тодор вернулся домой с синяком под глазом и выбитым зубом.
— Что с тобой? — спросила мать.
Парнишка не хотел говорить, но когда увидел, что ему может влететь, с ревом рассказал, как Йошка, сорокалетний батрак из конюшни, крикнул ему вслед:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
— Жена, а не поехать ли нам в Америку?
— Куда? — испуганно вскрикнула Анна. — Спаси и помилуй боже, Михай, что с тобой?
— Я разговаривал кое с кем в Араде... Люди говорят, что дорога туда оплачивается, а доберешься — бери земли сколько душе угодно, сумей только ее одолеть...
— Как же мы оставим родное село? — сурово спросила Анна. — Как поедем на край света?
— Многие уехали...
— Это их дело...
Михай больше не заговаривал об отъезде, но становился все больше озабоченным.
Половина заработка за весь этот год полетела к черту, молча прикидывал он. Придется платить за сломанную телегу, штраф за рыбную ловлю, да, кроме того, Миклош обвинил его в порче коня, которого он ударил по ноге рукояткой вил.
Михай заметил, что люди, прежде уважавшие его, теперь разговаривали с ним свысока. Когда он подсаживался к их столику в корчме, люди замолкали, давая понять, что он им мешает. Постепенно он попал в одну компанию с Крэчей и Пикуцей — последними людьми села.
В начале мая Анна родила мальчика, которого окрестили Тодором. Ребенка не с кем было оставлять, так что Анне пришлось бросить работу и целыми днями сидеть дома. Отчаявшись, Михай послал весточку брату в Солонок, где тот вел мелкую торговлю. В письме грозился наложить на себя руки, если Иосиф ему не поможет. Михай надеялся, что брат одолжит ему денег на покупку одного-двух югэров земли.
Через несколько месяцев пришел ответ. Иосиф советовал Михаю переехать на берег Тиссы и поступить на службу в имение помещика Аладара Борнемизы. Михай и Анна перечитывали письмо, пока не заучили его наизусть. Сердце у них разрывалось, но они Понимали, что это единственный выход. Анна была снова беременна.
и Михай хотел подождать до родов, но она запротестовала.
— Хватит здесь торчать. Если уж нам суждено стать слугами, так лучше на чужбине. Там хоть смеяться никто над нами не будет.
Анна видела, что Михаем овладевает смертельный ужас, по мере того как приближался срок окончательного решения, и старалась всячески ободрить его, хотя только она одна знала, как ей самой было тяжело.
— Мы не останемся там надолго, Михай... Вернемся обратно с большими деньгами... Венгрия не Америка. Детям будет хорошо, и мы состаримся с ними рядом. Напиши Иосифу, что приедем. Слышь, муж, не тяни!
Михай смотрел на жену с удивлением и не узнавал ее — такой она стала злой. Черные глаза Анны потускнели и вспыхивали лишь изредка, да и то от ярости.
— Ничего! Мы еще им покажем, кто мы такие...
Михай не знал, что несколько дней назад, возвращаясь от колодца, Анна столкнулась с Миклошем. Тот по-прежнему выглядел молодцом, хоть и постарел. Волосы у него поредели, а усы свисали, как пучки нерас-чесанной конопли. Миклош остановился, подбоченился и захохотал, скаля желтые от табака зубы.
— А... божья тварь. Стала как щепка. Опять брюхатой ходишь. Видать, муженек твой не теряет времени даром. Не была бы дурой, гуляла бы теперь в барынях...
Анна крепко, по-мужски выругалась и пригрозила, что разобьет о его голову кувшин.
— Квакаешь, как жаба, будь ты проклят!
Но дома, уложив Тодора, она взяла зеркало, подошла к окну и долго рассматривала погрубевшее от ветра лицо, две преждевременные морщины, перерезавшие лоб. Внутри ее словно что-то оборвалось. Еще недавно она была беззаботной сумасбродной девчонкой, отплясывала хору, а теперь, так и не узнав никаких радостей, вдруг оказалась старой, некрасивой и сморщенной. В эту минуту она ненавидела и готова была проклясть Михая, Тодора и того, кто должен был появиться на свет и уже теперь тянул ее вниз.
Испугавшись тут же своих мыслей, Анна упала на колени и стала молить бога о прощении. Михай ушел в лес воровать дрова, и, пока он не вернулся, Анна не могла найти себе места. Господи, а вдруг мужа схватят или лесник застрелит его? Когда она увидела Михая . в калитке, то бросилась к нему навстречу, как в былое время. Михай так устал, что едва держался на ногах.
— Не поймали? — спросила она.
— Черта с два поймают... Дрова я оставил у Биту-шицы на краю села... Завтра ночью заберу.
Анна не знала, чем угодить мужу, и в конце концов скрепя сердце поймала петуха, зарезала и сварила жирный суп. Потом завернула в узелок три яйца, побежала в корчму и вернулась с пачкой табаку и бутылкой па-линки, взятой в долг. Присела рядом с мужем и смотрела, как он жадно ест, не в силах вымолвить слова от усталости. «Здоровый человек, силой бог не обидел, а мы едва не умираем с голоду»,—думала она.
— Вот что,— откашлявшись, повелительно сказала она. — Садись и пиши Иосифу. Едем!
— Хорошо, хорошо,— нахмурился он. — После того, как родишь...
— Обо мне не беспокойся... Знаешь что? Лучше я сама напишу. (Анна хорошо училась в школе. Умела писать и читать. Иногда она усаживалась за стол и, заточив гусиное перо, выписывала на листе бумаги свое имя и фамилию. Сначала девичью — Анна Арделян, потом по мужу — Анна Моц.)
Через несколько недель, когда Анна была уже на седьмом месяце, от Иосифа пришло известие, что он нашел для них место в имении Борнемизы в уезде Солнок, у Тиссы. Михая назначат помощником управляющего, пока не покажет, на что он способен.
«Помещик этот не человек, а золото,— писал Иосиф. — Кого полюбит, того задарит своей милостью, это вы правильно надумали. Через год-два я тоже собираюсь вернуться в село. Пишите, когда приедете, а я в том месяце снова буду в Солноке и еще раз поговорю о вас. Ваш любящий брат и шурин Иосиф Моц».
Анна с Михаем начали продавать свое нехитрое имущество, в надежде, что Иосиф поможет им на первых порах. Михай достал с чердака доски и смастерил из них два больших сундука, куда они сложили весь оставшийся скарб. Каждый вечер в их доме собирались теперь соседи. Они желали Моцам счастливого пути и удивлялись, как у них хватает храбрости расстаться со своим селом, нищетой и уехать на чужбину.
Однажды вечером пришел и Миклош. Он был навеселе и сразу растрогался.
— Ну вот, в Венгрию едете... А я... Наверно, здесь, в этой проклятой богом Лунке, и сгниют мои кости.
Заметив косые взгляды Михая, он, качаясь, подошел к нему.
— Не сердись. Какого черта... То, что было, быльем поросло. Кто старое помянет, тому глаз вон!.. Вот смотри, я кое-что принес тебе... Не можешь же ты поехать в Венгрию таким ободранцем. Вот тут кое-какая моя одежонка... Она тебе будет маловата, да не беда. Все не в лохмотьях... На, бери...
И Миклош бросил на стол пакет, завернутый в газетную бумагу.
У Михая потемнело в глазах. Он сжал кулаки и уже собрался было послать Миклоша ко всем чертям, как вдруг Анна с улыбкой поклонилась, насколько позволяла ей беременность.
— Спасибо, господин Миклош, большое спасибо...
— Ладно... — Миклош вздохнул. — Теперь и вы увидите, какая легкая жизнь у слуги над слугами. Я тоже так думал, когда пришел сюда. Скоплю денег, вернусь домой, куплю землю... Вот,— вздохнул он, подняв руку с кнутом, — вот все, что мне осталось. Это и ненависть людей. Еще зарежут меня как-нибудь. Ну, счастливого пути, да поможет вам бог.
После ухода Миклоша Михай долго стоял посреди комнаты, опустив голову. Вдруг он побагровел, подошел к Анне и, не сказав ни слова, ударил ее по щеке. Женщина ухватилась за стену, чтобы не упасть, и с изумлением уставилась на него. Михай ударил ее еще раз. Тогда она кинулась к нему и, схватив за грудь, стала трясти с неожиданной силой.
— Не смей поднимать на меня руку, слышишь? Я разобью тебе голову! Скажите, какой барин! Радуйся, что он с пьяных глаз принес тебе одежду. Будет хоть что надеть...
— Молчать, баба!
— Никаких баб. И... не смей больше бить меня. Слышишь? Никогда! Никогда в жизни!
Разбуженный Тодор испуганно закричал.
— И ты молчи! А не то возьмусь за кнут! Ложитесь спать!
Притихший Михай полез в постель. Позднее, когда улеглась Анна, он виновато посмотрел на жену.
— Не сердись, жена...
— За что это? — удивилась она, вздохнув.
— За то, что ударил...
— Ладно. Спи.
Через неделю семья Моц двинулась в путь под причитания всего села.
У церкви они остановили лошадей, слезли с телеги и встали на колени прямо в дорожную пыль. С трудом сдерживая слезы, Михай взглянул на жену. Но лицо Анны словно окаменело, и сухие губы беззвучно шептали:
— Отче наш иже еси на небеси...
Когда село осталось позади, Михай вне себя от горя бросился в придорожную канаву и зарыдал. Он лежал там до тех пор, пока не стих вдали скрип удалявшейся телеги. Тогда он поднялся и поплелся вслед за ней.
5
Ехали они около четырех дней. Тодор все время плакал и не мог спать от табачного дыма и духоты в вагоне, Анну тошнило от вони.
— Вы уж не сердитесь. Беременна она... на седьмом месяце, — то и дело обращался к пассажирам Михай.
— Да будет тебе! — оборвала его наконец какая-то толстая венгерка. — Что мы, не понимаем?
Наутро пятого дня они добрались наконец до места. На перроне их встретил Иосиф, одетый на городской манер в черную куртку и начищенные до блеска сапоги.
После обычных поцелуев никто не знал, с чего начать разговор.
— Ну, поехали, — предложил наконец Иосиф. — Я повезу вас на господской коляске.
Так началась их новая жизнь. Родившийся вскоре ребенок умер через несколько месяцев, и они похоронили его на маленьком кладбище, у самого берега Тиссы. Через год Михая назначили управляющим вместо некоего Шандора, который воровал слишком нагло. Устроились они в белом, очень чистом домике из двух комнат. Хозяину поместья, капитану в резерве Борнемизе Аладару, Михай пришелся по душе. Борнемиза был холост и жил с молодой красивой служанкой, за что его отчислили из армии. В поместье он наведывался довольно редко и большую часть времени проводил в Будапеште. На ферме, управляющим которой был назначен Михай, насчитывалось свыше четырех тысяч свиней, за которыми ухаживало множество работников. Михаю положили хорошее жалованье, и вскоре он стал неплохо разбираться во всяких сделках. Городские купцы должны были договариваться с Михаем, так как их высочество Борнемиза не желал разговаривать с торгашами, считая их причиной разорения знати. Михай получал свою долю от каждой сделки и, помимо этого, всегда мог незаметно взять себе из огромного стада пять-шесть поросят. За короткий срок он купил двух дойных коров, всякую одежду, домашнюю утварь и обстановку. Анна снова похорошела, только глаза ее навсегда утратили блеск, стали суровыми и жесткими, словно стальные. В 1901 году в семье Моц родилась девочка, которую назвали в честь матери Анной, потом мальчик, Траян, умерший пяти- лет, потом на свет снова появилась девочка, Эмилия, и еще трое детей, которым не суждено было жить. За Тодором никто не смотрел. Целыми днями пропадал он в степи со своими сверстниками и почти совсем разучился говорить по-румынски. Это был странный, замкнутый и молчаливый ребенок.
6
Через три года после приезда Анна и Михай успели забыть о прежней жестокой нужде. Управляющие, приказчики, надсмотрщики и прочая челядь воровали сколько могли. Только мужикам жилось плохо. Но это не тревожило Анну. Она стремилась скопить как можно больше денег, вернуться домой и купить землю. Они сделали второе#;дно в большом дубовом сундуке и держали там пачки денег, золотые монеты и большой пистолет. Сверху лежала одежда и разные вещи. По вечерам, когда Михай возвращался домой, они запирались вдвоем в комнатке в глубине дома и считали...
— На это мы сможем купить девять с половиной югэ-ров хорошей земли, — мрачно говорила Анна»
— Да, Анна.., Михай был доволен. Все ценили его за хорошее обращение с людьми. Одевался он прилично — носил черную куртку с широким кожаным поясом, украшенным серебряными пуговицами, высокие мягкие сапоги и белоснежную рубаху. Только от арапника отказался. Когда выезжал к стадам, брал арапник младшего надсмотрщика.
К ним часто заглядывали главный управляющий — толстый, почти круглый человек, у которого вместо усов торчали, как у кота, несколько волосков, и протестантский пастор. Раз в три месяца Михай отчитывался в усадьбе. Капитану нравился его твердый характер, и он часто говорил ему колкости, чтобы послушать, как тот отвечает. («В нем есть, дорогая моя, какое-то изящество, что-то тонкое,— говорил он сестре, старой деве, которая жила воспоминаниями о женихе, умершем пятнадцать лет назад после падения с лошади на императорских маневрах. — Хорошая раса — валах...»)
— Зачем вам возвращаться домой? — удивился священник.— Разве вам здесь плохо? Пристроились ведь?
— Мы — румыны! — сурово отвечал Михай.
— Ах да... Кровь не вода, дает себя знать,— смущенно соглашался пастор.
Иногда по вечерам Анна вдруг начинала смеяться, ей не верилось, что они уже больше не бедняки.
— Видишь, — говорила она мужу. — А что, если бы мы не поехали?
— Нам повезло с Иосифом, — откликался Михай, недовольный ее откровенной радостью, которая могла навлечь на них беду. — Думаешь, всем везет, как нам? Сам Борнемиза и тот по уши в долгах у торговца, у которого служит Иосиф. Потому-то он нас и взял, чтобы угодить торговцу.
— Глупости,— раздраженно отмахивалась Анна.— Работящие люди везде устроятся. Только лодырь пропадает...
Михай в ответ бормотал что-то неопределенное и умолкал. Он не любил спорить с женой — все равно не переспоришь. Анна так изменилась, что он часто не узнавал ее. Она, правда, поправилась, но очень постарела. Зато Михай выглядел прекрасно. Прямой, высокий, зеленоглазый, широкоплечий, с коротко, по-городскому подстриженными усами. Каждый раз, когда сестра хозяина видела его верхом, она, не считаясь с тем, что совершает святотатство, находила, что Михай сидит в седле точно также, как ее жених Гиджи Лехел, которому было суждено умереть смертью героя.
Анна тоже замечала, что женщины — жена пастора и старшая дочь главного управляющего — строят глазки Михаю, но не обращала на это внимания. В сундуке скапливалось все больше денег.
— Послушай, Михай,— сказала однажды Анна. — Надо нам положить деньги в банк. Узнай-ка ты, какой банк лучше...
Нелегко было Анне расстаться с деньгами. Документ, полученный из банка Аллами, показался ей простой бумажкой. Но она наслышалась о стольких грабежах и убийствах в степи, что страх потерять плоды многих лет труда оказался сильнее.
Девочки успели подрасти. Анна ходила в четвертый класс, Эмилия в первый. Обе помогали по хозяйству. Анна переложила на них все домашние дела, а сама стала откармливать гусей, индюков и завела четыре коровы. Молоко они отсылали на продажу в город вместе с продуктами поместья. Экономя во всем, Анна носила одежду из очень прочной ткани, считала и пересчитывала каждую копейку. Только эа столом они позволяли себе «побарст-вовать»: ели помногу и она и Михай. Дети во время обеда получали ложкой по губам за каждое лишнее слово.
В начале каждого года Анна и Михай собирались вернуться в родное село, но никак не могли отказаться от легкого заработка, хотя мечтали лишь об одном — стать наконец полноправными хозяевами своего добра. В семье всем управляла Анна. Михай полностью подчинялся жене, однако время от времени на него нападала непреодолимая тоска по родному краю. В такие дни он являлся домой мертвецки пьяный и лез в драку. Анна ему не перечила, старалась молчать. Потом Михай добирался до берега Тиссы, садился на пригорок и, глядя на сонное течение реки, напевал сквозь слезы:
Лист зеленый, лист вишневый, Рад я в путь пуститься новый. Любо слушать стук копыт. Слушать, как мой воз скрипит.
В такие дни Михай спал в сенях и вставал на следующий день ворчливый, с головной болью.
— Да пойми ты, глупая баба. Давно пора нам воротиться домой. Не собираешься же ты похоронить нас здесь навсегда?..
Дети росли. Однажды Анна застала Тодора в хлеву с одной из помещичьих служанок и отхлестала кнутом. Старшая дочь Аннуца не отличалась красотой и говори ливостью, но зато была работящей. Эмилия же приобрела замашки господской барышни и даже топала ножкой, особенно на отца, который не знал, как ей угодить.
— Замолчи, дочка, замолчи, мама услышит. На следующей неделе я привезу тебе из Пешта все, что поже-^ лаешь.
— Не из Пешта, а Будапешта, — поправляла капризница. — Когда наконец вы перестанете быть таким мужланом?
В тысяча девятьсот двенадцатом году Анна снова забеременела. Впервые в жизни она по-настоящему почувствовала себя матерью. Пристыженный Михай считал неприличным заводить детей в таком возрасте, и ему хотелось провалиться сквозь землю, когда капитан Борне-миза поздравил его...
Михай заметил, что и остальным детям это было не совсем по душе. Однажды Тодор вернулся домой с синяком под глазом и выбитым зубом.
— Что с тобой? — спросила мать.
Парнишка не хотел говорить, но когда увидел, что ему может влететь, с ревом рассказал, как Йошка, сорокалетний батрак из конюшни, крикнул ему вслед:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64