Джеордже подошел к окну и приложился лбом к стеклу. Он знал Арделяну еще до войны, когда тот работал механиком на мельнице Паппа в Лунке. Джеордже относился к нему, как ко всем жителям села, с доброжелательным, но рассеянным вниманием. Когда он, вернувшись в село, поинтересовался, где Арделяну, ему сказали, что тот погиб в Гурахонце во время бомбардировки.
Видневшиеся из окна серые улочки обезлюдели, дома казались брошенными, посреди мостовой разгуливал чем-то очень озабоченный петух. Мохай тяжело вздыхал, покашливал, по Арделяну не обращал на него никакого внимания. Тогда старик начал объяснять, судя по тону, уже не менее чем в десятый раз:
— Конечно, я виноват, не организовал как следует... Только не гневайтесь... Люди ничего не знают. Но я говорил им много, много раз и вчера тоже, что такое классовая борьба, кто наши враги, кто союзники... Теперь, когда приедут товарищи, мы все разрешим. А пока — подождем.
— Чего подождем?— обернулся к нему выведенный из себя Джеордже. — Что нам ждать? Пока придут сюда поджигать?
— Черт их знает. Что за люди эти крестьяне,— вздохнул Мохай.— Никак их не поймешь. Спекулянты, набитые деньгами. Дерут с рабочих шкуру.
— Все? — сквозь зубы спросил Арделяну, — Нет. Не у всех есть деньги для спекуляции... Но все не прочь заняться этим. Никак не насытятся, проклятые... А теперь, извольте, бьют рабочих.
— Рабочих не побьешь,---перебил его Арделяну. Он глубоко вздохнул, угрожающе покраснел и, наконец, не выдержал.
— Да и ты не...
— Что не?..— испуганно пролепетал Мохай.
— Ничего...
— Нет смысла ждать, — вмешался Джеордже. — Никакого смысла. Надо пойти на улицу и поговорить с людьми.
— Не слушают! — воскликнул Мохай. — Знаю я их.. Особенно этих бандитов из Лунки. Все железногвардей-цы, шовинисты как на подбор.
Джеордже потерял терпение. В душе он с. удивлением спрашивал себя: что это — страсть, которой он прежде у себя не замечал, или просто нетерпение выйти на улицу к восставшим? Против кого? Но теперь обязательно надо действовать, а не пассивно ожидать помощи со стороны. Он убедился в этом еще на войне.
— Этот случай нельзя упустить. Если хотите, я могу поговорить с людьми,— предложил он.
— О чем? — мягко спросил Арделяну.
— О поместье барона Паппа, которое необходимо.. поймите меня... необходимо экспроприировать. Товарищ,— почти с мольбой обратился он к Мохаю,— вы потеряли столько времени!.. Люди вернулись с фронта, ждали, надеялись. Им столько наговорили о земле. И никто словом не обмолвился об этом проклятом поместье, которое они ненавидят и мечтают получить.
Джеордже замолчал, удивленный внутренним отзвуком своих слов. Чудо начинало совершаться. Собеседники не знали об этом, он не мог объяснить им, но ему было очень хорошо.
— Как? — бросился Арделяну к Мохаю. — Вы ничего не сделали в этом направлении?
— Нельзя было! — воскликнул тот. — Комендант, бешеный пес, заявил, что расстреляет на месте каждого, кто наговорит об этом... Поместье маленькое, его все равно не хватит на всех. Не помню, как выразился комендант, что это якобы даже не поместье, а образцовая ферма... Там побывал американский журналист, друг Рузвельта, — Но ведь поместье входит в пределы волости Лунка? — спросил Арделяну.
— Да.
— Хорошо. Я сегодня же поеду туда. До вечера создадим там комиссию для раздела земли между крестьянами. А ты, товарищ Мохай, ответишь перед партией. Почему ты не сообщил партии об этом, боялся, что и там найдутся коменданты?
— Опыта у меня нет,— вздохнул старик,— учиться надо много...
— Чему вы смеетесь? — с удивлением обратился Арделяну к Джеордже.
Джеордже в самом деле улыбался, и от этой улыбки лицо его стало неожиданно молодым.
— Я смеюсь, потому что рад... Здесь чувствуешь, что живешь...
«Здесь сердце революции»,— хотелось добавить ему.
На улице захлопали выстрелы. Все замолчали и озабоченно прислушались. Мохай закрыл лицо руками. В комнату, шатаясь, ввалился парень со следами побоев на лице.
— Прибыли рабочие из Арада! —крикнул он.
— Пошли,— сказал Арделяну. — Думаю, что теперь все будет в порядке.
Прежде чем выйти, он застегнулся на все пуговицы и пригладил волосы. Губы у него слегка дрожали.
— Я поговорю с людьми,— предложил Джеордже. Арделяну кивнул головой.
Толпа вынесла Митру из котловины. Никто не обращал на него внимания, как на случайно затесавшееся среди людей бревно, которое не падает на землю из-за тесноты. Первое время Митру отдался на волю толпы, но потом начал наносить удары локтями направо, налево, куда попало. Его беспокоила судьба старухи и свиньи и совсем не интересовало, что происходит вокруг. Пусть дерутся, если хотят, убивают друг друга, ему нечего с ними делить. Прежде чем банда Пику проникла на базар, Митру удалось уцепиться за ствол ракиты и вырваться таким образом из общего потока. Его разбирал смех — делайте что хотите, а я отсюда не двинусь. Когда вокруг стало посвободнее, он решил пойти назад, но это оказалось невозможным — толпа все прибывала. Митру углубился в боковые улочки и в конце концов заблудился. Усталый и голодный, он присел на скамейку у чьей-то закрытой калитки и вскоре заметил, что время от времени занавеска на окне поднимается и кто-то изнутри посматривает на улицу.
Митру успокаивал себя, что в конце концов старухе удастся как-нибудь вывернуться, «Кому нужна эта развалина», — подумал он, но тотчас же спохватился. Он по-своему любил старую Анну, возможно, потому, что немного побаивался ее. Ему хотелось быть похожим на нее — не принимать все близко к сердцу. Но, очевидно, прежние люди были другой закваски, а потом они выродились... «Плохо придется тому, кто к ней пристанет,— думал он. — Угостит топором, спуску не даст».
Митру прислушался к шуму на площади, но в ушах гудело, и он ничего не мог разобрать. Перед отъездом Эмилия угостила его кофе с молоком. Он выпил его с чувством горечи, думая, что сынишка его никогда не пробовал ничего подобного. А может быть, Фэникэ отказался бы от кофе, не зная, что это такое. Что ярмарку сорвали, беда невелика, меньше расстройства. Флорица нуждалась в стольких вещах. Она ничего не говорила, но он знал, что ей нужно, и переживал, словно сам нуждался во всем этом. Хватило бы денег хоть на красную тряпку, Флорица была б счастлива и этим. Митру стал делать сложные подсчеты, заранее зная, что ничего не получится,—- слишком не везло за последнее время, но ему было приятно хотя бы думать об этом. Чем черт не шутит — может, все и наладится к лучшему... На деньги, вырученные от продажи полагающейся ему от директора пшеницы и кукурузы, он построит к зиме дом. С едой будет трудней — у них не останется ни зернышка, а в долги залезать нельзя. У Митру сжималось горло при одной только мысли, что тогда ему придется просить об отсрочке долга. Да и покурить иногда не мешает, а табаку не осталось ни крошки. Хорошо еще, что я дурака не свалял. Когда приехал в село, всех хотел убить. Гэврилэ, слава богу, открыл мне глаза. А может, перейти и мне в баптистскую веру, ведь у них не зазорно прийти в молельню плохо одетым. Да и Флорице понравится петь в хоре — голос у нее хороший, а в церкви Грозуца разве допустит? Если бы в Лунке было три церкви, он пел бы во всех трех, пусть дивятся все, каким голосом наградил его бог. Сколько сейчас может быть времени? — продолжал думать Митру и вспомнил о золотых наручных часах, снятых им однажды с убитого немца, но отданных в соседнем селе за литр палинки. Вот если бы не отдавал...
Здесь и нашли его Глигор Хахэу и Битуша. Пьяные, они так галдели, что на них напустились из-за закрытых ворот все уличные собаки. Но Митру удивило другое. Оба были нагружены различным скарбом: платьями, пиджаками, в руках одного из них сверкала новехонькая кастрюля. Глигор нес, перекинув через плечо, желтое шелковое одеяло, конец которого тащился по грязи. Они узнали Митру, плюхнулись рядом и принялись обнимать и целовать его, обслюнявив все лицо. Оба выглядели безмерно счастливыми, хохотали до упаду, икали, поминутно плевались и не могли вымолвить ни одного разумного слова.
От Битуши можно было всего ожидать. Драчун и пьяница, всегда веселый, несмотря на свои лохмотья, Битуша батрачил у Пику, где и останется до старости, если тот его пожалеет и не выгонит на все четыре стороны. Но Глигор? При всем его саженном росте и огромной силе (парень легко носил по два мешка зерна и охотно взвалил бы на себя еще один, да люди не разрешали — боялись, что надорвется), Глигор отличался добротой и стеснительностью, краснея по всякому поводу, и не мог связать и двух слов, так как тотчас же смущался и окончательно терял дар речи.
Митру так и не удалось ничего от них узнать. Глигор обхватил его своими ручищами так, что он не мог сдвинуться с места, а Битуша втиснул ему между зубов горлышко бутылки с крепкой, как огонь, водкой и заставил пить до тех пор, пока у Митру не полезли глаза на лоб. Увидев, что Митру пить больше не в силах, они снова принялись хохотать, уронив в грязь все вещи. Водка сразу ударила Митру в голову, внутри стало так горячо, что он весь вспотел. Скоро и он бессмысленно хохотал, что еще больше усилило веселье его приятелей.
— Эй, Митру,— крикнул Битуша,—ты тут зад просиживаешь, а мы вот разжились. Что теряться.,, ежели...
началась революция... та самая, о которой нам уши прожужжали на фронте.
И Битуша разразился целой очередью невероятно длинных ругательств, подбирая тем временем из грязи упавшие вещи.
— Что с вами случилось, ребята? — заплетающимся языком спросил Митру.
— Ничего, раз ты глуп, как пень. Сам не видишь? С луны свалился. Где мы живем? А? В какой стране?
— Откуда мне знать? Страна страной, да забыл, как она называется,— ухмыльнулся Митру.
— В Румынии, дурень! Мы пошарили в домах венгерских богатеев. С дубинкой, не как-нибудь... На то и революция. Что нашли, то взяли... Продадим и...
—- А что нам делить с венграми? — удивился Митру.
— Послушай, дружище,— смущенно забормотал Глигор. — Не встречал ли ты случаем эту... как ее? Дочку Гэврилэ Урсу. Сейчас пойду ее сватать... Возьму ее, а нет — умру и всех укокошу. А ну, взгляни сюда! — И Глигор вытащил из кармана револьвер и стал разглядывать его. Потом вдруг сжал зубы, поднял дуло вверх и выстрелил два раза. Собаки на улице залились лаем.
— Где вы были, ребята?
Битуша встал, качнулся из стороны в сторону и, чтобы не упасть, вцепился в Глигора.
— Пошли с нами,— сказал он, целуя Митру. — Мы еще не управились, а время-то на исходе. Кто знает, кого еще черт сюда принесет... Если этих — из Арада, ну тех самых, то нам — каюк! Пойдешь? Или твоей бабе тряпки не нужны? А ребенку? Да и тебе самому? Почему у одних все есть, а у других кукиш? Я вот соберусь с духом, возьмусь за плуг, да и отрежу у Пику или Урсу землю, сколько мне требуется. Мне стоит только засучить рукава.
Митру встал. Глаза у него покраснели, язык заплетался, голова горела. Глигор и Битуша стали вдруг для него дороже родных братьев.
— Да,— угрюмо буркнул он. — Почему одни все имеют, а другие ничего. Вы знаете еще местечко?
— Пошли,— восторженно взвыл Битуша. — Кто знает, может, завтра нам конец. «Со святыми упокой» споет нам Грозуца у гроба.
— Не нужно мне. Стану баптистом... Теперь свобода...
Они, покачиваясь, шагали по пустынным улицам с жалкими домишками и по очереди прикладывались к бутылке.
Откуда-то издалека доносился гул толпы, но друзьям было все равно. Митру думал лишь об одном — где бы достать что-нибудь для жены, какую-нибудь цветастую тряпку, чтобы было что надеть в воскресенье. Тогда бы у него стало легче на душе. Фэникэ нужны ботинки, но еще лучше, если найдутся хоть какие-нибудь сапоги. Большие даже лучше, они смогут носить их по очереди. Для Фэникэ можно будет набивать внутрь старые газеты.
— А если мы на кого-нибудь нарвемся? — с беспокойством спросил Митру.
— Ничего, объяснимся,— промычал Битуша. — По до-ро-ге в Деланилору-у... — протяжно затянул он.
Глигор начал было ему подтягивать густым басом, но вскоре умолк.
— Как ты думаешь, этот Гэврилэ-святой отдаст за меня дочку? — спросил он, дернув за рукав Митру.
— Как не дать? Еще и поклонится. Недаром ее попортил Петре Марку, упокой господи душу его! — вмешался Битуша.
В следующее же мгновение Глигор отбросил в сторону весь скарб и схватил Битушу за шиворот, как щенка. Он поднял его вверх и хотел грохнуть об землю, но раздумал и перевернул вниз головой, чтобы тот разбил ее при падении. Митру стал разнимать их. Он сам не узнал своего голоса, настолько он звучал умоляюще и приниженно:
— Братья, земляки мои дорогие, не деритесь... Успокойся, Глигорушка, не попортил ее Петре. Нет! Она чище самой святой девы, до того, как та поимела дело со святым духом. Прошу вас, помиритесь. Где этот дом?..
Глигор с изумлением посмотрел на Митру, и глаза его вдруг наполнились слезами.
— Эх ты, видно, и тебе не сладко, коли решил вором заделаться... Хорош...
Он как следует тряхнул Битушу и опустил его на землю.
— Пошли к той бабе, которую собирались общипать,— коротко приказал он. — Может, босяки уже прошли по той улице. Это старая вдова — немощная карга, ни дна ей .ни покрышки. Не встает с постели... — пояснил Глигор, когда они уже приближались к цели.
— Сюда,— показал Битуша.
Они остановились перед большим домом с массивными, как в крепости, стенами и забором, по верху которого была протянута колючая проволока и насыпано битое зеленое стекло. Ворота железные.
— Как быть? — почесал лоб Битуша, поглядывая на ворота.
Но Митру не дал им опомниться. Он повис на заборе, подтянулся, ободрал себе на локте кожу и спрыгнул вниз. Большой лохматый пес сразу же бросился на него и сбил с ног. Как в тумане Митру чувствовал его зловонное дыхание, впившиеся в тело когти. Он понял, что собака нацелилась схватить его за горло, и сам вцепился ей в глотку. Задыхаясь, он пытался уговорить животное.
— Ну, песик, ну отпусти, проваливай...
— Что там с тобой? — завопили по ту сторону забора Глигор и Битуша.
— Брось мне револьвер. Здесь... меня загрызет...
Тяжелый револьвер ударил Митру в плечо. Испуганная собака отскочила в сторону, но тут же снова кинулась на Митру. Тот успел, однако, подхватить револьвер и, почти всунув ствол в собачью пасть, спустил курок. Потом попытался встать, но зашатался и снова упал на одно колено. Силы почти оставили его.
— Ну, как ты там? — вопил Битуша. — Открывай ворота, не то нас тут сцапают, и попадем на каторгу.
Шатаясь, Митру подошел к воротам и изо всех сил потянул за тяжелый засов. Ворота протяжно заскрипели. Глигор с Битушей, крадучись, проскользнули во двор. Митру снова закрыл ворота, вернул Глигору револьвер и извлек из кармана бутылку. Пил долго, пока не почувствовал тошноту.
В большой мрачный двор из дома не доносилось ни звука. Приятели переглянулись, потом Глигор осторожно нажал плечом на дверь и сорвал ее с петель. В дверях ОНИ снова задержались: слишком зловещая тишина царила и доме.
— Может, никого нет? — сказал Глигор.
— Уж не умерла ли? Вот бы хорошо! — обрадовался Митру. — Тогда и взять не грех... Хотя наплевать на грех...
Они проникли в переднюю, где сильно пахло солеными огурцами. Друзьям сразу захотелось есть, и все одновременно проглотили слюну. Отсюда они попали в большую комнату с тяжелым столом, буфетом, битком набитым посудой, и потемневшими от времени картинами, на которые друзья смотрели с опаской, словно боялись увидеть на них знакомое лицо.
— Это Сомоги,— наугад ткнул пальцем Битуша. — Он был так богат, что обожрался и помер.
— Неправда,— возразил Митру. — Это митрополит Шагуна.
— Может, и так,— пожал плечами Глигор. Они прошли две комнаты, никого не встретив,
Битуша перекрестился.
— Ну, в добрый час ребята...
Когда они открыли первый шкаф, то застыли от изумления: там оказалось столько вещей, что они не знали, что выбрать. Митру всунул в шкаф голову, и в лицо ему пахнул застоявшийся запах лежалого полотна. Медленно и осторожно проводил он пальцами по каждому платью, обследовал швы, смотрел на свет, нет ли дыр. Наконец нашел по своему вкусу длинное черное платье с большими, тоже черными цветами. Он засунул его за пазуху и застегнулся на все пуговицы, чтобы не было заметно.
— Да ты, вижу, сразу растолстел,— засмеялся Битуша, который хватал что попало.
Митру ничего не ответил. Приятели вдруг опротивели ему, не хотелось их больше видеть. Потом он наткнулся на яркую шаль, которая, когда он развернул ее на» руке, заиграла всеми цветами радуги. Митру сунул ее в карман. Ботинок в шкафу не оказалось, одно старье.
— Пошли,— обратился он к остальным. — Больно застряли.
— Ты что, спятил,— подскочил к нему Битуша, весь, как старьевщик, обмотанный платьями, полотенцами, кофтами. — Дурак! Зачем мы сюда лезли, чтобы уйти с пустыми руками? Балда!
— Не смей называть меня балдой,— произнес одними губами Митру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64