сама суть аутентичных
отношений состоит в том, что человек не манипулирует, а обраща-
ется к другому всем своим существом.
Диагноз. Предубеждения и стереотипы мешают многим терапевтам
аутентично относиться к пациентам. При подготовке терапевтов ак-
цент делается на диагнозе и классификации: их учат объективировать
пациента, устанавливать его диагностический код согласно диагнос-
тической классификации АЛА (Американской психиатрической ассо-
циации), которым он "пришпиливается" к данным обследования при
поступлении в стационар или к страховому полису. Разумеется, ни
один добросовестный терапевт не станет отрицать значимость диагно-
стической оценки. Например, нужно выяснить, не влияет ли на пси-
хологическое состояние пациента органическое заболевание или ин-
токсикация. Важно также определить, не страдает ли пациент тяжелым
аффективным нарушением биохимической этиологии (например,
эндогенной депрессией или маниакально-депрессивным диатезом),
требующим фармакологического лечения.
Даже когда состояние пациента имеет главным образом функцио-
нальный характер, терапевту необходимы некоторые предварительные
оценки. Может быть, состояние пациента является настолько тяже-
лым (например, серьезное социопатическое расстройство характера
или параноидная шизофрения с хорошо систематизированным бре-
дом), что вероятность пользы от психотерапии мала? Несомненно,
деструктивные тенденции пациента (в отношении себя или других)
должны быть оценены. Кроме того, терапевт должен составить пред-
ставление о степени устойчивости пациента и его способности пере-
носить близость, являющееся важным направляющим ориентиром в
терапии.
Если эти относительно грубые оценки важны для предварительной
классификации, то дальнейшие и более "тонкие" диагностические
различения не только мало помогают терапевту, но часто мешают
формированию отношений. Изощренные психоаналитические диаг-
ностические формулировки, описывающие специфическую психосек-
суальную динамическую организацию пациента, мало полезны в те-
рапии, а в той степени, в какой они препятствуют подлинному
слушанию, даже создают помеху. Например, хотя некоторые или даже
большинство "истерических личностей" демонстрируют определенные
специфические поведенческие паттерны и страдают от определенных
характерных для них динамических конфликтов, это касается не всех.
Стандартная диагностическая формулировка ничего не говорит тера-
певту об уникальном человеке, с которым он имеет дело; более того,
имеются существенные свидетельства, что диагностические ярлыки
мешают слушанию или искажают его". Слишком часто диагностичес-
кая категоризация оказывается не более чем увлекательным интеллек-
туальным упражнением, единственная функция которого состоит в
создании у терапевта ощущения порядка и контроля. Между тем фун-
даментальная задача профессионального роста терапевта - научиться
переносить неопределенность. Дня этого требуется значительно изме-
нить взгляд: вместо того, чтобы пытаться упорядочить "материал"
интервью в интеллектуально непротиворечивой структуре, терапевт
должен стремиться к аутентичному контакту.
Самораскрытие терапевта. Чтобы знать пациента, терапевт должен
не только наблюдать и слушать; он также должен "переживать" паци-
ента во всей полноте. Но полнота переживания требует, чтобы мы
открыли себя другому; если мы вступаем в контакт с другим открыто
и честно, мы переживаем другого в его реакции на этот контакт.
Нельзя не прийти к выводу, что терапевт, который намерен уста-
новить отношения с пациентом, должен раскрыть себя как человека.
Эффективный терапевт не может оставаться отдаленным, пассивным
и скрытым. Самораскрытие терапевта - неотъемлемая часть терапев-
тического процесса. Но насколько, в чем терапевт раскрывает себя?
Личные проблемы? Все чувства по поводу пациента? Скука? Усталость?
Претенциозность? Умные терапевтические стратегии? Есть ли разни-
ца в самораскрытии между терапевтом и близким другом?
Немудрено почувствовать себя дискомфортно! Эта проблема в пер-
вые несколько десятилетий психотерапевтической практики вообще не
рассматривалась, так как в аналитическом движении уже на ранней
стадии было заявлено, что терапевту следует сохранять эмоциональ-
ную дистанцию и объективность, подобно хирургу, бесстрастно изу-
чающему больной орган. Пациенты, предупреждал Фрейд, будут
развивать сильные чувства к терапевтам, но терапевты должны быть
начеку и подавлять нежные эмоции. Терапевты должны понимать, что
сильные чувства пациента есть "неизбежное следствие медицинской
ситуации, как обнажение тела пациента или сообщение жизненно
важной тайны".
Почему терапевту так строго предписывалась бесстрастная роль? Во-
первых, Фрейд предполагал, что терапевт, который перестанет быть
"объективным", потеряет контроль над ситуацией и будет увлечен
скорее тем, чего пациент хочет, чем тем, чего пациент требует:
"Пациентка добилась бы своей цели, но врач никогда не
добился бы своей. С врачом и пациентом могло произойти
только то, что произошло в забавном анекдоте с пастором
463
и страховым агентом. Неверующий страховой агент лежал
при смерти, и родственники настояли на том, чтобы при-
вести к нему слугу Господа, который обратил бы его перед
смертью. Разговор длился так долго, что ждавшие снаружи
начали надеяться. Наконец дверь комнаты больного откры-
лась. Неверующий не обратился, но пастор вышел, при-
обретя страховку"".
Итак, по мнению Фрейда, если терапевты откроются пациентам
и включатся в нормальное человеческое взаимодействие, они прине-
сут в жертву объективность и, следовательно, эффективность. Вто-
рой, более глубокий аргумент за "непрозрачность" терапевта основан
на мнении, что перенос является ядром психотерапии. Фрейд счи-
тал, и огромное большинство сегодняшних психоаналитиков по-пре-
жнему считают анализ переноса важнейшей задачей терапевта. Как я
говорил раньше, для Фрейда перенос был непосредственной репре-
зентацией того, что пациент испытал в начале жизни, в годы слиш-
ком ранние, чтобы быть полностью доступными памяти. Следователь-
но, наблюдая, понимая и помогая пациенту "проработать" перенос
(то есть пережить его, признать его несоответствие нынешней ситуа-
ции и обнаружить в детстве источники переносимого чувства), тера-
певт открывает глубочайшие пласты жизненного опыта индивида.
Из признания ключевой роли переноса следует, что терапевт дол-
жен содействовать его развитию. Чем меньше проявляется реальное
"я" терапевта, тем с большей готовностью пациент переносит на него
чувства, относящиеся к кому-то другому. Таково рациональное объяс-
нение традиционно отводящейся терапевту роли "пустого экрана" и
особенностей взаимного размещения участников психоаналитической
сессии, где аналитик остается за кушеткой, вне поля зрения пациен-
та. Этот запрет на самораскрытие терапевта дал нам два поколения
психотерапевтов, находившихся под властью метода, не признавав-
шего аутентичной встречи между терапевтом и пациентом, согласно
которому основной - и, собственно говоря, единственной - функ-
цией терапевта является интерпретация.
Однако даже некоторые первые теоретики не соглашались с таким
взглядом на роль терапевта. Шандор Ференци, один из первых и са-
мых верных последователей Фрейда, настаивал на том, что отстранен-
ная, всеведущая позиция терапевта снижает терапевтическую эффек-
тивность. Ференци, особенно в последние годы, открыто признавался
пациентам в своих ошибках. Например, он без всякого дискомфорта
в ответ на оправданную критику отвечал: "Возможно, вы коснулись
области, в которой я не все знаю. Может быть, вы могли бы помочь
мне увидеть, в чем я неправ" .
Однако по большей части проблема реальных - "неперенесен-
ных" - отношений не обсуждалась в литературе до 1950-х годов. (В
обширном обзоре Ральфа Гринсона и Милтона Векслера названо
только два исследования, выполненных до 1950 г.) В 1954 г. в нео-
фициальном разговоре о переносе Анна Фрейд сказала:
"При должном уважении к необходимости самого акку-
ратного обращения с переносом и его интерпретацией я все
же чувствую, что нам следует оставить какое-то место для
признания того, что аналитик и пациент - это также два
реальных человека, обладающих равным взрослым статусом,
находящихся в реальных личностных отношениях друг с
другом. Я думаю, не является ли наше - временами пол-
ное - пренебрежение этой стороной дела причиной неко-
торых враждебных реакций, которые мы получаем от своих
пациентов и склонны объяснять исключительно "истинным
переносом". Но эти мысли могут иметь подрывной эффект,
и к ним надо относиться осторожно""".
В 1969 г. Гринсон и Векслер подтвердили живучесть традицион-
ного аналитического взгляда на эту проблему:
"Хотя в аналитических кругах уже не слышно споров о
том, совершаешь ли ты смертный грех, предлагая бумаж-
ный носовой платок пациенту, плачущему о недавней смерти
одного из родителей, все же любые действия, напоминаю-
щие проявление доброты к пациенту, воспринимаются с
крайней подозрительностью".
Хотя Гринсон и Векслер выступали за более человечные отноше-
ния терапевт-пациент, на мой взгляд, они опирались в этом на не-
верные обоснования. В своем обсуждении отрицательных сторон
чрезмерной отстраненности терапевта они утверждают:
"Может быть, нам следует больше отдавать себе отчет в
том, что упорная анонимность и пролонгированный атерос-
клероз аффекта также могут быть соблазнительными, но,
как правило, обычно они приводят к необратимым и не
поддающимся интерпретации враждебному переносу и от-
чуждению".
Таким образом, эти аналитики выступали за большую включенность
терапевта из технических соображений: уберечь перенос от превраще-
ния в нерабочий и способствовать его "анализируемости".
Между прочим, в предыдущей цитате содержится любопытное замечание, что
"пролонгированный атеросклероз аффекта также может быть соблазнительным". Я
понимаю ее так. что эмоциональная невключенность легче дается терапевтам и тре-
465
Подводя итог, скажем: сосредоточенность единственно на переносе
мешает терапии, потому что устраняет аутентичные отношения тера-
певт-пациент. Во-первых, она отрицает реальность отношений, рас-
сматривая их исключительно как ключ к пониманию других, более
важных отношений. Во-вторых, она предоставляет терапевту разум-
ное обоснование для сокрытия себя - сокрытия, блокирующего спо-
собность искреннего отношения к пациенту. Означает ли это, что
терапевты, которые хранят верность отстраненной, объективирующей,
"только интерпретирующей" позиции по отношению к пациенту,
неэффективны или даже деструктивны? Думаю, что, к счастью, та-
кие терапевты и такая терапия чрезвычайно редки. На то и существу-
ют терапевтические "вбрасывания": помимо собственной воли и час-
то сами того не зная, терапевты проявляют "внепротокольную"
человечность.
Каковы другие возражения против самораскрытия терапевта? Не-
которые терапевты боятся, что если они немножко приоткроют дверь
в свое я", пациент вынудит открыть ее шире и потребует большего
саморазоблачения. Мой личный опыт говорит, что этот страх неоправ-
дан. Я часто нахожу важным сообщить пациенту мои непосредствен-
ные чувства "здесь-и-сейчас". Мне редко кажется необходимым или
особенно полезным сообщать множество подробностей о своей лич-
ной жизни в прошлом и настоящем. Я почти не встречал пациентов,
настаивающих на подобном требовании. Желание пациента состоит нс
в том, чтобы терапевт обнажился, а в том, чтобы терапевт относил-
ся к нему как к человеку и целиком присутствовал в их встрече.
Насколько полно следует открываться? Какими ориентирами
пользоваться? Важно помнить об основной цели - аутентичных отно-
шениях. Одна из важнейших характеристик "психотерапевтического
эроса" - забота о становлении другого. Ролло Мэй предлагает упот-
реблять для обозначения этого понятия греческое слово agape или ла-
тинское caritas, означающие любовь, преданную благу другого. Ины-
ми словами, важно, чтобы самораскрытие терапевта служило росту
пациента. Самовыражение терапевта, или его полная честность, или
спонтанность могут представлять ценность сами по себе, но они яв-
ляются второстепенными по отношению к основному - наличию
бует от них меньших затрат энергии. Возможно, это и так, но терапевты платят
страшную цену, когда в конце концов действительно становятся нечувствительны-
ми. Другой профессиональный риск для терапевтов заключается в использовании
встреч с пациентами для избегания конфронтирования и принятия собственной изо-
ляции. Не осуществив такой интеграции, некоторые терапевты так и не развивают
автономии, необходимой для формирования удовлетворяющих и длительных любов-
ных отношений, - напротив, их личная жизнь превращается в стаккато интенсив-
ных, но мимолетных пятидесятиминутных встреч.
agape. Отсюда следует, что терапевт должен удерживать какую-то
информацию при себе, не говоря ничего, что может оказаться дес-
труктивным для пациента, уважая принцип своевременности и вни-
мания к динамике терапии - к степени готовности пациента услышать
то или иное.
Временами нам необходимо ограничивать себя в самораскрытии в
связи с еще одной проблемой, которая может сопутствовать отноше-
ниям пациента и терапевта как реальной личности, - проблемой поте-
ри терапевтической объективности, обусловленной различными экс-
цессами и безответственным поведением. Наверное, самый вопиющий
эксцесс - вступление терапевта как "реальной личности" в сексуаль-
ную связь с пациентом. Я видел много пациентов, раньше имевших
сексуальную связь с терапевтом. У меня создалось впечатление, что
такой опыт всегда деструктивен для пациента и что в этих случаях те-
рапевт неизменно нарушал принцип agape - любви к бытию (и станов-
лению) другого. Такие терапевты заботились не о нуждах своих паци-
ентов, а о своих собственных, предлагая при этом весьма прозрачные
рационализации, такие как потребность пациента в сексуальном само-
утверждении. Однако мне что-то не приходилось слышать о сек-
суальных связях терапевтов с такими пациентами, которые, может
быть, действительно нуждаются в сексуальном самоутверждении, -
непривлекательными, страдающими врожденными или приобретенны-
ми физическими уродствами.
Еще одна причина для терапевта оставаться скрытым - это страх,
что самораскрытие приведет к столкновению с диссонансами терапев-
тической ситуации, о которых я говорил раньше, связанными с пла-
той за услуги, пятидесятиминутной сессией, плотным рабочим графи-
ком. Не спросит ли пациент: "Вы любите меня?"; "Вам действительно
есть дело до меня - значит, вы принимали бы меня, если бы у меня
не было денег?"; "Терапия - это ведь купленные отношения?" Дей-
ствительно, эти вопросы опасно близки к сфере самого сокровенно-
го секрета психотерапевта, состоящего в том, что встреча с пациен-
том играет относительно небольшую роль в жизни терапевта в целом.
Как в пьесе Тома Стоппарда "Розенкранц и Гильденстерн мертвы",
ключевая фигура одной драмы становится тенью в кулисах, в то вре-
мя как терапевт немедленно выходит на подмостки другой драмы. Дей-
ствительно, отрицание исключительности - одна из жестоких истин
и плохо хранимых секретов терапии: у пациента один терапевт, у те-
рапевта много пациентов. Терапевт намного важнее для пациента, чем
пациент для терапевта. У меня есть только один ответ на подобные
вопросы пациента: когда терапевт находится с пациентом, он полно-
стью находится с ним; терапевт стремится дать другому все свое при-
467
сутствие. Вот почему выше я подчеркивал важность непосредственного
момента встречи. В то же время терапевту необходимо знать, что,
хотя целью должна быть полная встреча, постоянный контакт на этом
уровне невозможен. (Вспомните Бубера: "Мы не можем жить в чистом
присутствии [то есть в Я-Ты], это уничтожило бы нас".) Однако в
течение сессии он неоднократно должен возвращать себя к полной
вовлеченности в настоящий момент.
Я слушаю пациентку. Она говорит и говорит. Она кажется непри-
влекательной в любом смысле слова - физически, интеллектуально,
эмоционально. Она раздражает. Многие ее жесты отвратительны. Она
говорит не со мной, она говорит передо мной. А как она может го-
ворить со мной, если я не здесь? Мои мысли бродят. Голова у меня
трещит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
отношений состоит в том, что человек не манипулирует, а обраща-
ется к другому всем своим существом.
Диагноз. Предубеждения и стереотипы мешают многим терапевтам
аутентично относиться к пациентам. При подготовке терапевтов ак-
цент делается на диагнозе и классификации: их учат объективировать
пациента, устанавливать его диагностический код согласно диагнос-
тической классификации АЛА (Американской психиатрической ассо-
циации), которым он "пришпиливается" к данным обследования при
поступлении в стационар или к страховому полису. Разумеется, ни
один добросовестный терапевт не станет отрицать значимость диагно-
стической оценки. Например, нужно выяснить, не влияет ли на пси-
хологическое состояние пациента органическое заболевание или ин-
токсикация. Важно также определить, не страдает ли пациент тяжелым
аффективным нарушением биохимической этиологии (например,
эндогенной депрессией или маниакально-депрессивным диатезом),
требующим фармакологического лечения.
Даже когда состояние пациента имеет главным образом функцио-
нальный характер, терапевту необходимы некоторые предварительные
оценки. Может быть, состояние пациента является настолько тяже-
лым (например, серьезное социопатическое расстройство характера
или параноидная шизофрения с хорошо систематизированным бре-
дом), что вероятность пользы от психотерапии мала? Несомненно,
деструктивные тенденции пациента (в отношении себя или других)
должны быть оценены. Кроме того, терапевт должен составить пред-
ставление о степени устойчивости пациента и его способности пере-
носить близость, являющееся важным направляющим ориентиром в
терапии.
Если эти относительно грубые оценки важны для предварительной
классификации, то дальнейшие и более "тонкие" диагностические
различения не только мало помогают терапевту, но часто мешают
формированию отношений. Изощренные психоаналитические диаг-
ностические формулировки, описывающие специфическую психосек-
суальную динамическую организацию пациента, мало полезны в те-
рапии, а в той степени, в какой они препятствуют подлинному
слушанию, даже создают помеху. Например, хотя некоторые или даже
большинство "истерических личностей" демонстрируют определенные
специфические поведенческие паттерны и страдают от определенных
характерных для них динамических конфликтов, это касается не всех.
Стандартная диагностическая формулировка ничего не говорит тера-
певту об уникальном человеке, с которым он имеет дело; более того,
имеются существенные свидетельства, что диагностические ярлыки
мешают слушанию или искажают его". Слишком часто диагностичес-
кая категоризация оказывается не более чем увлекательным интеллек-
туальным упражнением, единственная функция которого состоит в
создании у терапевта ощущения порядка и контроля. Между тем фун-
даментальная задача профессионального роста терапевта - научиться
переносить неопределенность. Дня этого требуется значительно изме-
нить взгляд: вместо того, чтобы пытаться упорядочить "материал"
интервью в интеллектуально непротиворечивой структуре, терапевт
должен стремиться к аутентичному контакту.
Самораскрытие терапевта. Чтобы знать пациента, терапевт должен
не только наблюдать и слушать; он также должен "переживать" паци-
ента во всей полноте. Но полнота переживания требует, чтобы мы
открыли себя другому; если мы вступаем в контакт с другим открыто
и честно, мы переживаем другого в его реакции на этот контакт.
Нельзя не прийти к выводу, что терапевт, который намерен уста-
новить отношения с пациентом, должен раскрыть себя как человека.
Эффективный терапевт не может оставаться отдаленным, пассивным
и скрытым. Самораскрытие терапевта - неотъемлемая часть терапев-
тического процесса. Но насколько, в чем терапевт раскрывает себя?
Личные проблемы? Все чувства по поводу пациента? Скука? Усталость?
Претенциозность? Умные терапевтические стратегии? Есть ли разни-
ца в самораскрытии между терапевтом и близким другом?
Немудрено почувствовать себя дискомфортно! Эта проблема в пер-
вые несколько десятилетий психотерапевтической практики вообще не
рассматривалась, так как в аналитическом движении уже на ранней
стадии было заявлено, что терапевту следует сохранять эмоциональ-
ную дистанцию и объективность, подобно хирургу, бесстрастно изу-
чающему больной орган. Пациенты, предупреждал Фрейд, будут
развивать сильные чувства к терапевтам, но терапевты должны быть
начеку и подавлять нежные эмоции. Терапевты должны понимать, что
сильные чувства пациента есть "неизбежное следствие медицинской
ситуации, как обнажение тела пациента или сообщение жизненно
важной тайны".
Почему терапевту так строго предписывалась бесстрастная роль? Во-
первых, Фрейд предполагал, что терапевт, который перестанет быть
"объективным", потеряет контроль над ситуацией и будет увлечен
скорее тем, чего пациент хочет, чем тем, чего пациент требует:
"Пациентка добилась бы своей цели, но врач никогда не
добился бы своей. С врачом и пациентом могло произойти
только то, что произошло в забавном анекдоте с пастором
463
и страховым агентом. Неверующий страховой агент лежал
при смерти, и родственники настояли на том, чтобы при-
вести к нему слугу Господа, который обратил бы его перед
смертью. Разговор длился так долго, что ждавшие снаружи
начали надеяться. Наконец дверь комнаты больного откры-
лась. Неверующий не обратился, но пастор вышел, при-
обретя страховку"".
Итак, по мнению Фрейда, если терапевты откроются пациентам
и включатся в нормальное человеческое взаимодействие, они прине-
сут в жертву объективность и, следовательно, эффективность. Вто-
рой, более глубокий аргумент за "непрозрачность" терапевта основан
на мнении, что перенос является ядром психотерапии. Фрейд счи-
тал, и огромное большинство сегодняшних психоаналитиков по-пре-
жнему считают анализ переноса важнейшей задачей терапевта. Как я
говорил раньше, для Фрейда перенос был непосредственной репре-
зентацией того, что пациент испытал в начале жизни, в годы слиш-
ком ранние, чтобы быть полностью доступными памяти. Следователь-
но, наблюдая, понимая и помогая пациенту "проработать" перенос
(то есть пережить его, признать его несоответствие нынешней ситуа-
ции и обнаружить в детстве источники переносимого чувства), тера-
певт открывает глубочайшие пласты жизненного опыта индивида.
Из признания ключевой роли переноса следует, что терапевт дол-
жен содействовать его развитию. Чем меньше проявляется реальное
"я" терапевта, тем с большей готовностью пациент переносит на него
чувства, относящиеся к кому-то другому. Таково рациональное объяс-
нение традиционно отводящейся терапевту роли "пустого экрана" и
особенностей взаимного размещения участников психоаналитической
сессии, где аналитик остается за кушеткой, вне поля зрения пациен-
та. Этот запрет на самораскрытие терапевта дал нам два поколения
психотерапевтов, находившихся под властью метода, не признавав-
шего аутентичной встречи между терапевтом и пациентом, согласно
которому основной - и, собственно говоря, единственной - функ-
цией терапевта является интерпретация.
Однако даже некоторые первые теоретики не соглашались с таким
взглядом на роль терапевта. Шандор Ференци, один из первых и са-
мых верных последователей Фрейда, настаивал на том, что отстранен-
ная, всеведущая позиция терапевта снижает терапевтическую эффек-
тивность. Ференци, особенно в последние годы, открыто признавался
пациентам в своих ошибках. Например, он без всякого дискомфорта
в ответ на оправданную критику отвечал: "Возможно, вы коснулись
области, в которой я не все знаю. Может быть, вы могли бы помочь
мне увидеть, в чем я неправ" .
Однако по большей части проблема реальных - "неперенесен-
ных" - отношений не обсуждалась в литературе до 1950-х годов. (В
обширном обзоре Ральфа Гринсона и Милтона Векслера названо
только два исследования, выполненных до 1950 г.) В 1954 г. в нео-
фициальном разговоре о переносе Анна Фрейд сказала:
"При должном уважении к необходимости самого акку-
ратного обращения с переносом и его интерпретацией я все
же чувствую, что нам следует оставить какое-то место для
признания того, что аналитик и пациент - это также два
реальных человека, обладающих равным взрослым статусом,
находящихся в реальных личностных отношениях друг с
другом. Я думаю, не является ли наше - временами пол-
ное - пренебрежение этой стороной дела причиной неко-
торых враждебных реакций, которые мы получаем от своих
пациентов и склонны объяснять исключительно "истинным
переносом". Но эти мысли могут иметь подрывной эффект,
и к ним надо относиться осторожно""".
В 1969 г. Гринсон и Векслер подтвердили живучесть традицион-
ного аналитического взгляда на эту проблему:
"Хотя в аналитических кругах уже не слышно споров о
том, совершаешь ли ты смертный грех, предлагая бумаж-
ный носовой платок пациенту, плачущему о недавней смерти
одного из родителей, все же любые действия, напоминаю-
щие проявление доброты к пациенту, воспринимаются с
крайней подозрительностью".
Хотя Гринсон и Векслер выступали за более человечные отноше-
ния терапевт-пациент, на мой взгляд, они опирались в этом на не-
верные обоснования. В своем обсуждении отрицательных сторон
чрезмерной отстраненности терапевта они утверждают:
"Может быть, нам следует больше отдавать себе отчет в
том, что упорная анонимность и пролонгированный атерос-
клероз аффекта также могут быть соблазнительными, но,
как правило, обычно они приводят к необратимым и не
поддающимся интерпретации враждебному переносу и от-
чуждению".
Таким образом, эти аналитики выступали за большую включенность
терапевта из технических соображений: уберечь перенос от превраще-
ния в нерабочий и способствовать его "анализируемости".
Между прочим, в предыдущей цитате содержится любопытное замечание, что
"пролонгированный атеросклероз аффекта также может быть соблазнительным". Я
понимаю ее так. что эмоциональная невключенность легче дается терапевтам и тре-
465
Подводя итог, скажем: сосредоточенность единственно на переносе
мешает терапии, потому что устраняет аутентичные отношения тера-
певт-пациент. Во-первых, она отрицает реальность отношений, рас-
сматривая их исключительно как ключ к пониманию других, более
важных отношений. Во-вторых, она предоставляет терапевту разум-
ное обоснование для сокрытия себя - сокрытия, блокирующего спо-
собность искреннего отношения к пациенту. Означает ли это, что
терапевты, которые хранят верность отстраненной, объективирующей,
"только интерпретирующей" позиции по отношению к пациенту,
неэффективны или даже деструктивны? Думаю, что, к счастью, та-
кие терапевты и такая терапия чрезвычайно редки. На то и существу-
ют терапевтические "вбрасывания": помимо собственной воли и час-
то сами того не зная, терапевты проявляют "внепротокольную"
человечность.
Каковы другие возражения против самораскрытия терапевта? Не-
которые терапевты боятся, что если они немножко приоткроют дверь
в свое я", пациент вынудит открыть ее шире и потребует большего
саморазоблачения. Мой личный опыт говорит, что этот страх неоправ-
дан. Я часто нахожу важным сообщить пациенту мои непосредствен-
ные чувства "здесь-и-сейчас". Мне редко кажется необходимым или
особенно полезным сообщать множество подробностей о своей лич-
ной жизни в прошлом и настоящем. Я почти не встречал пациентов,
настаивающих на подобном требовании. Желание пациента состоит нс
в том, чтобы терапевт обнажился, а в том, чтобы терапевт относил-
ся к нему как к человеку и целиком присутствовал в их встрече.
Насколько полно следует открываться? Какими ориентирами
пользоваться? Важно помнить об основной цели - аутентичных отно-
шениях. Одна из важнейших характеристик "психотерапевтического
эроса" - забота о становлении другого. Ролло Мэй предлагает упот-
реблять для обозначения этого понятия греческое слово agape или ла-
тинское caritas, означающие любовь, преданную благу другого. Ины-
ми словами, важно, чтобы самораскрытие терапевта служило росту
пациента. Самовыражение терапевта, или его полная честность, или
спонтанность могут представлять ценность сами по себе, но они яв-
ляются второстепенными по отношению к основному - наличию
бует от них меньших затрат энергии. Возможно, это и так, но терапевты платят
страшную цену, когда в конце концов действительно становятся нечувствительны-
ми. Другой профессиональный риск для терапевтов заключается в использовании
встреч с пациентами для избегания конфронтирования и принятия собственной изо-
ляции. Не осуществив такой интеграции, некоторые терапевты так и не развивают
автономии, необходимой для формирования удовлетворяющих и длительных любов-
ных отношений, - напротив, их личная жизнь превращается в стаккато интенсив-
ных, но мимолетных пятидесятиминутных встреч.
agape. Отсюда следует, что терапевт должен удерживать какую-то
информацию при себе, не говоря ничего, что может оказаться дес-
труктивным для пациента, уважая принцип своевременности и вни-
мания к динамике терапии - к степени готовности пациента услышать
то или иное.
Временами нам необходимо ограничивать себя в самораскрытии в
связи с еще одной проблемой, которая может сопутствовать отноше-
ниям пациента и терапевта как реальной личности, - проблемой поте-
ри терапевтической объективности, обусловленной различными экс-
цессами и безответственным поведением. Наверное, самый вопиющий
эксцесс - вступление терапевта как "реальной личности" в сексуаль-
ную связь с пациентом. Я видел много пациентов, раньше имевших
сексуальную связь с терапевтом. У меня создалось впечатление, что
такой опыт всегда деструктивен для пациента и что в этих случаях те-
рапевт неизменно нарушал принцип agape - любви к бытию (и станов-
лению) другого. Такие терапевты заботились не о нуждах своих паци-
ентов, а о своих собственных, предлагая при этом весьма прозрачные
рационализации, такие как потребность пациента в сексуальном само-
утверждении. Однако мне что-то не приходилось слышать о сек-
суальных связях терапевтов с такими пациентами, которые, может
быть, действительно нуждаются в сексуальном самоутверждении, -
непривлекательными, страдающими врожденными или приобретенны-
ми физическими уродствами.
Еще одна причина для терапевта оставаться скрытым - это страх,
что самораскрытие приведет к столкновению с диссонансами терапев-
тической ситуации, о которых я говорил раньше, связанными с пла-
той за услуги, пятидесятиминутной сессией, плотным рабочим графи-
ком. Не спросит ли пациент: "Вы любите меня?"; "Вам действительно
есть дело до меня - значит, вы принимали бы меня, если бы у меня
не было денег?"; "Терапия - это ведь купленные отношения?" Дей-
ствительно, эти вопросы опасно близки к сфере самого сокровенно-
го секрета психотерапевта, состоящего в том, что встреча с пациен-
том играет относительно небольшую роль в жизни терапевта в целом.
Как в пьесе Тома Стоппарда "Розенкранц и Гильденстерн мертвы",
ключевая фигура одной драмы становится тенью в кулисах, в то вре-
мя как терапевт немедленно выходит на подмостки другой драмы. Дей-
ствительно, отрицание исключительности - одна из жестоких истин
и плохо хранимых секретов терапии: у пациента один терапевт, у те-
рапевта много пациентов. Терапевт намного важнее для пациента, чем
пациент для терапевта. У меня есть только один ответ на подобные
вопросы пациента: когда терапевт находится с пациентом, он полно-
стью находится с ним; терапевт стремится дать другому все свое при-
467
сутствие. Вот почему выше я подчеркивал важность непосредственного
момента встречи. В то же время терапевту необходимо знать, что,
хотя целью должна быть полная встреча, постоянный контакт на этом
уровне невозможен. (Вспомните Бубера: "Мы не можем жить в чистом
присутствии [то есть в Я-Ты], это уничтожило бы нас".) Однако в
течение сессии он неоднократно должен возвращать себя к полной
вовлеченности в настоящий момент.
Я слушаю пациентку. Она говорит и говорит. Она кажется непри-
влекательной в любом смысле слова - физически, интеллектуально,
эмоционально. Она раздражает. Многие ее жесты отвратительны. Она
говорит не со мной, она говорит передо мной. А как она может го-
ворить со мной, если я не здесь? Мои мысли бродят. Голова у меня
трещит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84