К тому же у нас есть дочь, наша с ним. Таким
образом, я пришла к Вам как заказчица. Мой заказ вот какой: сделайте со мной,
ради Бога, что-нибудь такое, чтоб он, по крайней мере, меня не раздражал.
Чтобы я могла спокойно, понимаете, совершенно спокойно, индифферентно к
нему относится. Короче говоря, чтобы я могла позволить себе сосуществовать
с этим человеком.
Она помолчала.
-Я бы не хотела вдаваться в подробности, это моё личное дело, зачем мне
нужен этот брак. Я всё обдумала. Знающие люди посоветовали обратиться к
Вам. И вот я пришла. Я знаю что такая психологическая операция дело не
дешёвое. Поверьте, деньги для меня значения не имеют, - её губы дрогнули.
И после небольшой паузы она завершила монолог:
- Главное - сделать дело. Ну, что скажете? - она взглянула на меня
оценивающим взглядом тёмных глаз и нервно стиснула пальцы. - Не буду Вам
рассказывать, к кому я обращалась. Повторяю, всё это - моё личное дело. Но
должна Вам сразу же сказать: гипноз меня не берет.
Она поднялась с кресла и подошла к окну. Энергичная, целеустремлённая.
Раньше, особенно весной и летом, когда окно в моём кабинете было растворено
и кто-нибудь из клиентов внезапно подходил к нему, я поневоле подхватывался
с места, сердце начинало стучать. Иногда даже нарочно закрывал окно. Всё же
девятый этаж. В конце концов попросил столяра сделать так, чтобы створка
окна открывалась лишь на четверть оконницы. И сейчас я просто проводил
взглядом Стеллу Филипповну. Она некоторое время оглядывала предзимний
город, который начал уже погружаться в ранние декабрьские сумерки, потом,
глубоко вздохнув, повернулась ко мне и снова взглянула на меня. В её глазах
стояли слёзы.
Я предложил клиентке сесть и задумался. Проблематика психологической
помощи предстала сейчас передо мной во всей её многосложности и глубине.
Вспомнились мудрые слова моего московского коллеги и друга, тонкого пси-
холога и психотерапевта Федора Василюка о том, что психолог - вовсе не
специалист по житейским ситуациям. Больше того, психолог-психотерапевт
должен уметь подчинять непосредственные этические и эмоциональные реак-
ции профессиональным установкам, а не потакать любым желаниям клиентов,
поскольку за формулировками просьб, суждений, притязаний могут таиться
неведомые неосознанные факторы, не только не полезные, но и просто вредные
и опасные и для клиента, и для его близких. Вот и теперь: одно дело - то, что
говорит Стелла Филипповна. Другое - то, что она думает. А совсем иное - что
она при этом чувствует. И уж вовсе неясное дело - неосознаваемые желания,
мотивы, влечения и потаённые смыслы. Было над чем задуматься. Ведь моя
профессиональная компетентность, между прочим, предполагает в том числе и
умения избегать вовлечения в неоговариваемые психологические игры кли-
ентов, потакания их манипуляциям с другими людьми и с самими собой. Просто
услышать сказанное и понять его подлинный смысл - вовсе не одно и то же.
Так же как понять: что говорит человек - далеко не всегда тождественно
пониманию самого человека в его сущности, то ли выраженной, то ли укрытой
произнесёнными словами.
Всё обдумав, я вынужден был сказать самому себе, что не вполне понимал
клиентку. Я видел, чувствовал, осознавал, что ей плохо. Что она по-своему
страдает, но мне было непонятно, ради чего она обрекала себя, как мне
показалось, совершенно сознательно, на все эти мучения, - неужели только
ради денег? Непонятно. А ведь подлинные мотивы очень часто скрывают в себе
движущие силы переживаний.
Глядя клиентке прямо в глаза, я честно сознался:
- Боюсь, я Вас не вполне понял. Вот что я от Вас услышал: Вы хотите жить
с человеком, которого Вы не хотите. Это так?
Стелла Филипповна ответила вопросом.
- Прошу прощения, сколько Вам лет?
Я оставался совершенно серьёзным:
- Вы считаете меня недостаточно взрослым для обсуждения жизненно
важных вопросов?
Стелла Филипповна некоторое время о чём-то размышляла. Затем сказала:
- Хорошо. Попытаюсь быть более откровенной.
Я кивнул головой в знак понимания и согласия.
- Не знаю, с чего начать, - дама явно колебалась.
В такие минуты следует поддержать клиента в его стремлении быть открытым
с самим собой. И весьма немаловажно при этом делать акцент на том, что в
установлении честных, бескомпромиссных отношений с самим собой не может
быть никакого принуждения, никакого давления. Мне думается, важно помочь
осознать клиенту одну простую вещь: наиболее полезной личностной позицией
в подобных ситуациях может явиться позиция свидетеля. Именно так: не
прокурора и не адвоката, а свидетеля. Возможно, свидетель и не всегда ясно
понимает, что происходит у него на глазах. Ведь истинные причины и смысл
событий могут быть скрыты. Но и просто увидеть, так сказать, открытыми
очень немало для того, чтобы потом, отстранившись от непосредственного
созерцания событий, уяснить их динамику, разглядеть то, что скрыто за внеш-
ними эффектами, и, возможно, составить представление о возможных дви-
жущих причинах событий.
Ощущая и понимая борьбу мотивов клиентки, и в то же время пытаясь
помочь ей избежать ненужного обострения защитных механизмов сопротив-
ления, которые именно на начальных этапах консультативной и психотера-
певтической работы могут весьма осложнить её течение, я высказался примерно
так:
- Стелла Филипповна, поскольку с первого взгляда почти никогда не-
возможно определить, что в самом деле главное, что менее важно, а что, в
сущности, совсем неважно, не имеет никакого значения, с чего именно Вы
начнёте. Это как распутывание клубка. Вначале ведь совершенно неважно, за
какую ниточку потянешь. Это потом уже проясняется, что к чему.
Клиентка благодарно улыбнулась.
- Ладно. Тогда я и начну с того, что очень не люблю вязать. Хотя вяжу
прекрасно. Это у меня с детства. От мамы. Кстати, мама моя была, - всё это,
конечно, до революции ещё происходило, да ... Так вот мама была одной из
лучших портних в Киеве. Как тогда говорили, модисток. Своей мастерской у
неё не было, но люди знали, какой она была мастерицей и приносили ей заказы
на дом. А мама не только на удивление чудесно шила, по самым модным тогда
выкройкам, - тогда ведь, кстати, пошить платье было совсем не то, что теперь.
Очень сложные модели - вытачки разные, всякие там сборки, манжеты... Она
также прекрасно вязала. Я помню её "Зингер", дореволюционные журналы мод,
тончайшие, просто удивительные кружева, которые она вязала. Потом, после
гражданской войны, когда я уже родилась, - а я у мамы была четвёртой дочерью,
- мама, конечно, не могла уже работать, как раньше. Сами понимаете, советская
власть, дом отобрали, оставили комнату и кухню. Один ребёнок умер от тифа,
другая сестра потом, в голодовку погибла. А там - отца забрали...
Но я знаю одно: выжили мы только благодаря маме. На её иголочке. Не на
тех фабричных заработках и пайках, что иногда давали ей, а на её бессонных
ночах, на воспалённых от постоянного напряжения глазах мы выжили. Стре-
котание её "Зингера" я помню и в тридцать третьем году, и в тридцать седьмом,
и в сорок третьем. Да что говорить! Войну пережили, благодаря маме. Золотые
руки, золотая душа!
Стелла Филипповна вздохнула. Время продолжало свой неумолимый бег, и
мы договорились с ней таким образом: она будет приходить ко мне трижды в
неделю на полтора часа на протяжении месяца. За это время мы попытаемся
сориентироваться в том, что происходит с ней и принять решение о возможных
перспективах курса психотерапии.
Уже первая беседа показала, что в сложном переплетении чувств, мотивов,
отношений, семейных и внесемейных связей, в которые была погружена клиент-
ка, невозможно было разобраться не то что за одну, но и, наверное, за добрую
дюжину встреч. С каждой минутой, по мере того, как длился разговор, ста-
новилось всё яснее и яснее, что здесь необходима длительная психотерапевти-
ческая, точнее даже, реконструктивная, чтобы не сказать психоаналитическая
работа.
И такая работа началась. С каждой нашей встречей в Стелле Филипповне
происходили едва заметные перемены. Уже остались позади долгие тяжёлые
минуты и даже часы напряжённого молчания, приступы обиды и немотиви-
рованной агрессии, слёзы беспомощности и отчаяния, недоверия и разочаро-
вания. Прошли мы уже и стадию резонерства, когда человек беспрестанно ищет
всё новые и новые доводы для своих поступков и действий, и вот где-то в конце
нашей одиннадцатой встречи, пока Стелла Филипповна уже привычно и как то
запросто сидела в кресле, отвернувшись к окну, а я, как и прежде, расположился
у неё за спиной, она промолвила как-то раздумчиво и горько:
- Антон Владимирович, вчера накануне нашей сегодняшней встречи, я
полночи не спала. Думала... О Вас. И о себе. Думала: что меня сюда тянет? А
ведь тянет. Вы же со мной почти не разговариваете. Да и вообще я же Вас не
вижу. Только и того, что здороваемся да прощаемся. Но, знаете, вер таки тянет.
Неужто, думала, психология? Да нет, с другой стороны, думаю, не может быть.
Глупости вся эта ваша психология. Какая там психология, когда жизнь-то уже
прожита. Дожить бы её ещё надо. Дожить бы как-то, потому что и так напрасно
прошла. Ни для кого. А потом - додумалась-таки. Вы знаете на кого похожи?
На первого мужа моего. На того, за которого я самый первый раз замуж вышла.
Сорок лет назад он был таким же высоким, спокойным, в очках. Кстати, не
курил. Влюбилась я тогда до одури. Без памяти влюбилась. А ведь знаете, как
оно бывает: я к нему - он от меня. Я - к нему. Он - от меня. Нет, не избегал,
конечно, а так отстранённо, как вот Вы сейчас со мной. А был он тогда молодым
журналистом, стильным таким парнем. Помню, куплю газетку, а там - материал
с его фамилией. Сердце так и забьётся. Я ведь и сама была девица хоть куда. И
так моё самолюбие взыграло! Заело просто. "Нет," - думаю, - "будешь ты мой,
хоть в самой "Правде" печатайся". Не знаю уж, что там такое со мною было
тогда, но тянуло к нему, как водоворотом. Сейчас уже мне кажется, после бесед
с вами, - так, как-то открылось мне, - что, возможно, внешне это было
обусловлено тем, что отец у меня был человеком очень интеллигентным,
рассудительным и талантливым. Инженер-железнодорожник. День и ночь на
работе. С нами, с детьми, редко удавалось ему побыть. Мы всегда скучали по
нему. А меня, как меньшую, он выделял как-то. Теперь-то я уже догадываюсь
- какая-то неуловимая тоска по отцу, любовь к нему, которая не нашла выхода
для себя, ведь его арестовали, так и погиб, - вот это чувство примешивалось к
восхищению Михаилом. Я видите-ли, недотрогой была. Считала, что замужество
- глупости. А потом, смотрю, одна подруга вышла замуж, другая... Годы-то
бегут... Да что говорить! Всё это очень сложно. Теперь-то я понимаю... И вот
что должна я сама себе сказать: тогда Михаил то ли был, то ли стал для меня
воплощением всего мужского в жизни: силы, надёжности, рассудительности,
ума. Теперь-то я понимаю, что тогда я ощущала себя рядом с ним девчонкой-
дочкой, к тому же ревнивой дочкой, с такой боязнью, знаете, именно с боязнью,
чтоб он не бросил меня. Ведь я же самая-самая... Смесь детской самоуверен-
ности и женского самолюбия. Кстати... - Стелла Филипповна помолчала, - не
кажется ли Вам, что и сейчас, в наших с вами отношениях происходит нечто
весьма похожее, срабатывает тот же механизм притязаний к Вам, как и тогда, в
юности... Неужели эти детские переживания... Я имею в виду мои прерванные
отношения с отцом... Неужели они могут так впечататься в жизнь и судьбу...
На этот раз мы со Стеллой Филипповной сошлись на том, что наши встречи
проллятся ещё по крайней мере месяца два, причём по прежнему расписанию:
четыре раза в неделю. Прощаясь она сказала:
- Чем больше я общаюсь с вами, тем больше мне кажется, что жизнь моя
захватывающий детектив. Куда там Агате Кристи, разве только убийства не
хватает, - она невесело улыбнулась, - жаль только, что я так поздно решилась
его прочитать.
Между тем, зима мало-помалу стала подаваться, и дыхание весны чувст-
вовалось всё заметнее. Вот и в этот день, когда Стелла Филипповна пришла в
очередной раз, весёлое чириканье воробьев и звонкая капель с крыш громко и
бесцеремонно напоминали о неуничтожимости весны и всего живого, о том,
что... Впрочем, о чём только не напоминает чудесный предвесенний день.
Когда же я увидел опухшее от слёз лицо Стеллы Филипповны, моё наст-
роение резко изменилось.
- Что случилось? - поневоле вырвалось у меня прежде, чем я успел
настроиться на психотерапевтический сеанс.
- Ни... ничего не случилось, - едва сдерживая слёзы, не сразу ответила
Стелла Филипповна, и вдруг разрыдалась так сильно, с таким надрывом и
отчаянием, что я едва сдержался, чтоб не броситься к ней с утешениями и с
холодной водой в стакане.
За годы психологической практики я выработал привычку к слезам: и
обильным женским, и скупым мужским, слезам от обиды, от горя, от отчаяния
и безысходности. Вот только слёзы радости слишком уж редкое событие, чтобы
к ним привыкнуть. Одно из классических правил психотерапевтических отно-
шений состоит в том, чтобы не мешать клиенту в процессе эмоционального
отреагирования, когда его постигает то, что на профессиональном языке име-
нуется "абреакция". Если исстрадавшаяся душа внезапно обрывает безмолвие
холодного отчаяния горячим дождем слёз, не следует их сдерживать, они не
нуждаются в утешении, точно так же, как не требует утешения первый весенний
ливень, первая летняя гроза.
Вот и сейчас было видно, что эти громкие рыдания, от которых всё тело
вздрагивало, словно из него выходил некий злой дух, а лицо, искажённое
вначале страдальческой гримасой, постепенно разглаживалось и приобретало
некое совсем иное выражение, по-моему, детской обиды и беспомощности, эти
судорожные всхлипывания выполняли важную подспудную работу. Склады-
валось явственное представление, что именно в этих рыданиях клиентка избав-
лялась от тех тяжёлых переживаний, которые изводили её, искажая поведение
и взаимоотношения, вызывая потаенную и явную боль и в ней самой, и у её
близких.
Наконец Стелла Филипповна немного успокоилась и проговорила:
- Это у меня уже третий день так. Как позавчера вечером началось, так и
до сих пор. И страшно и стыдно.
Я молчал. Уже привыкшая к моему отстранённому поведению, клиентка
продолжала.
- Я ненавижу её. Горе мне, горе! Что ж такое со мной делается? Из ума
выжила совсем, что ли? Но я её ненавижу. Предательница. Предательница! Я
же всё отдала ей. Всё! Я же замуж ради неё никогда больше не выходила. Я
надрывалась на трёх работах. И что я имею в конце жизни? Что она его любит
больше, чем меня? Вы понимаете, она его любит! Его, который бросил меня с
ней, когда ей не было и десяти лет. Его, который побежал за чужой юбкой. Его,
от которого я отказалась даже алименты получать. А ведь тогда, между прочим,
алименты были совсем не то, что теперь. Да я даже разговоров о нем избегала...
Лицо Стеллы Филипповны светилось ровным матовым светом. Глаза по-
темнели еще больше и лихорадочно вспыхивали в ответ на какие-то невыска-
занные думы. Какие страсти кипят в душах людей! Какие загадки и тайны
кроются в глубинах подсознания!
- Вот, взгляните, - Стелла Филипповна достала из сумочки фотографию и
протянула мне. С фотокарточки на меня смотрели огромные глаза, чарующее
выражение которых, таинственное и в то же время с вызовом притягивало и
манило, будто вновь и вновь приглашая продолжить немой диалог, возникавший
тотчас же, стоило только вглядеться в фотографию. Тонкий овал лица с
правильными чертами, тонкая улыбка... Красота лица захватывала.
- Красивая, правда же? - не то спросила, не то восхитилась Стелла
Филипповна. - Она. Художница. Суриковское художественное училище в
Ленинграде закончила. Муж тоже художник. Золотой парень. Внучке уже четыре
года. А ведь я в ней, в дочке-то, души не чаяла...
В тот раз наша беседа вышла далеко за рамки отведённого времени. Хорошо,
что она была запланирована в этот день последней. Возможно, я не случайно
именно так выбрал для неё время.
Слова клиентки журчали и журчали, неудержимо, как ручей, своим пуль-
сирующим ритмом вырисовывая, словно вывязывая причудливые кружева от-
ношений матери с дочерью. И по мере того как длился и длился монолог Стеллы
Филипповны, мне. а, главное, ей, всё яснее и яснее становилось, что самое
важное для неё, центр её бытия, - это именно дочь и отношения с нею. Дочь,
ради которой Стелла Филипповна не поступилась своей гордостью, отказавшись
от алиментов, дочь, которую она любила больше жизни, ради которой вторично
вышла замуж за первого и единственного своего мужа, когда тот овдовел, чтоб
поддержать её, дочку же, материально, и то, что вдовец был не просто, как
принято говорить, "материально обеспеченным", а попросту богатым (после
смерти второй супруги ему досталось значительное наследство).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40